льшей степени?
     Перед такой дамой мужчина часто выставляет себя в выгодном свете, хваля
другую женщину.  Выражая  пылкие  и  благородные  чувства  по  адресу  своей
возлюбленной, он внушает ей мысль, каким очаровательным  любовником  был  бы
человек, который с такой нежностью относится к женщине, не могущей выдержать
сравнения с нею самой. Как это ни странно, я наблюдал такие вещи нередко,  и
миссис Фитцпатрик, с которой это теперь случилось, не является  исключением.
Она начала чувствовать к мистеру Джонсу нечто, симптомы  чего  распознала  в
себе гораздо скорее, чем когда-то бедняжка Софья.
     Надо сознаться, что совершенная красота в мужчине,  как  и  в  женщине,
действует гораздо неотразимее, чем принято думать. Несмотря на то  что  иные
из нас довольствуются  более  скромным  жребием  и  затверживают  (как  дети
непонятный урок). что наружность надо презирать и ценить более  существенные
прелести, однако я всегда замечал, что при  появлении  подлинной  красоты  с
этими более существенными прелестями делается то же,  что  с  сиянием  звезд
после восхода солнца.
     Когда Джонс кончил свои восклицания, из которых многие сделали бы честь
устам самого Орондата, миссис Фитцпатрик глубоко вздохнула, отвела глаза  от
Джонса, на которого они были некоторое время устремлены,  и,  опустив  их  в
землю, проговорила:
     - Ах, как  мне  жаль  вас.  мистер  Джонс!  Но,  видно,  людям  суждено
расточать нежные чувства как раз перед теми, кто не умеет их ценить. Я  знаю
кузину лучше, чем вы, мистер  Джонс,  и  должна  сказать,  что  женщина,  не
платящая взаимностью за такую любовь такого человека,  не  достойна  ни  его
любви, ни его самого.
     - Но вы, конечно, не думаете, сударыня...- начал было Джонс.
     - Думаю! - прервала его миссис Фитцпатрик.-  Я  сама  не  знаю,  что  я
думаю. В истинной любви, мне  кажется,  есть  какое-то  волшебство;  женщина
редко встречает ее в мужчине и еще реже умеет ее  ценить,  если  ей  выпадет
такое счастье. Я никогда еще не слышала таких истинно благородных  суждений,
и не  знаю  почему,  но  вы  принуждаете  верить  вам.  Достойна  всяческого
презрения женщина, которая остается к этому безучастной.
     Тон, которым это было сказано, и взгляды говорившей заронили  в  Джонсе
подозрение, которое  мы  не  выскажем  читателю  прямо.  Не  отвечая  на  ее
замечание, он сказал:
     - Боюсь, сударыня, я слишком наскучил вам своим посещением...- и встал,
собравшись уходить.
     - Нисколько, сэр,- отвечала миссис Фитцпатрик.- Ах, если бы  вы  знали,
как мне жаль вас, мистер  Джонс!  Но  если  вы  уходите,  подумайте  о  моем
предложении... Я убеждена, что вы  его  одобрите...  II  поскорей  приходите
снова ко мне... Приходите завтра утром, если хотите;  или  в  другое  время,
только завтра. Я буду целый день дома.
     Выразив  ей  глубокую  благодарность,  Джонс  с  почтительным  поклоном
удалился, а госпожа Фитцпатрик не удержалась  и  на  прощанье  подарила  его
взглядом, значение которого не понял бы разве  только  тот,  кто  совершенно
ничего не смыслит в красноречивом языке глаз. Этот взгляд укрепил  Джонса  в
решении больше сюда не возвращаться, ибо, хотя на страницах этой истории  он
являлся большим повесой, все его помыслы были теперь так заняты Софьей, что,
я думаю, ни одна женщина на земном шаре не была бы в состоянии вовлечь его в
измену.
     Однако Фортуна, всегда к нему недружелюбная, зная о  его  намерении  не
давать ей другого случая  потешиться,  решила  воспользоваться  настоящим  и
вовлекла его в трагическое приключение, о котором мы вынуждены с прискорбием
рассказать.

     ГЛАВА Х Последствия описанного визита

     Мистер Фитцпатрик, получив от миссис Вестерн  вышеупомянутое  письмо  и
узнав, таким образом, о местопребывании своей жены, вернулся прямо в Бат,  а
оттуда на другой же день отправился в Лондон.
     Мы уже не раз говорили читателю о ревнивом характере этого джентльмена.
Благоволите также припомнить о подозрениях, зародившихся у  него  по  поводу
Джонса в Эптоне, когда он  застал  его  в  комнате  миссис  Вотерс.  Правда,
впоследствии  мистер  Фитцпатрик  имел  случай   убедиться   в   совершенной
неосновательности этих подозрений, однако,  прочитав  теперь  лестный  отзыв
жены о мистере Джонсе, он задумался и сообразил,  что  и  она  ведь  была  в
гостинице в то самое время. От этого в голове у него, и без  того  не  очень
светлой, все пошло кругом, и из  хаоса  родилось  зеленоглазое  чудовище,  о
котором говорит Шекспир в трагедии "Отелло".
     Он спрашивал у стоящих на улице, как ему пройти к жене; и как  раз  ему
указали на ее двери, когда из них, к несчастью, вышел мистер Джонс.
     Фитцпатрик сначала не узнал  нашего  героя,  однако,  увидев  молодого,
хорошо одетого человека, выходящего от  лены,  направился  прямо  к  нему  и
спросил, что он делал в этом доме.
     - Я знаю, что вы были там,- прибавил он,- я видел, как вы вышли.
     Джонс  спокойно  ответил,  что  был  с  визитом  у  одной  дамы.  Тогда
Фитцпатрик поспешно спросил:
     - А что за дело у вас к этой даме?
     - Да, никак, это вы, приятель!  -  воскликнул  Джонс,  припомнив  вдруг
голос, лицо  и  даже  одежду  незнакомца.-  Вашу  руку.  Надеюсь,  маленькое
недоразумение, случившееся когда-то между нами, не оставило  в  вас  дурного
воспоминания.
     -  Ей-богу,  сэр,  не  знаю,  кто  вы  такой,  и  не  припомню   вашего
лица,отвечал Фитцпатрик.
     - Я тоже, сэр, не имею удовольствия знать ваше имя, но прекрасно помню,
что видел вас в Эптоне, где между нами произошло глупое  столкновение;  если
вы его не забыли, давайте выпьем мировою
     - В Эптоне?! - воскликнул Фитцпатрик.- Э! Да у ж не Джонс ли вы?
     - Он самый.
     - Так тебя-то мне и надо! Выпить с тобой я выпью, но сначала  дам  тебе
по морде. Вот, получай, мерзавец! Если ты мне  сейчас  же  не  дашь  за  это
удовлетворения, так я тебя еще раз ударю.-  И,  обнажив  шпагу,  он  стал  в
оборонительную  позицию:  единственное  искусство,  в  котором  он   кое-что
смыслил.
     Джонс слегка пошатнулся от неожиданного удара, но живо оправился  и,  в
свою очередь, обнажил шпагу. Несмотря на полное неуменье фехтовать, он напал
на Фитцпатрика так стремительно, что  сбил  его  с  позиции  и  до  половины
воткнул клинок в его тело, получив удар, ирландец попятился,  опустил  шпагу
и, опершись на нее, воскликнул:
     - Теперь я вполне удовлетворен: вы меня прикончили!
     - Надеюсь, что нет,-  отвечал  Джонс,-  но  что  бы  ни  случилось,  не
забудьте, что вы сами всему причиной.
     В эту минуту несколько человек набросились на Джонса и схватили его, но
он объявил, что не будет сопротивляться, а просит позаботиться о раненом.
     - Ну, о нем, пожалуй, заботиться уже нечего,-отвечал один из напавших,-
через час-другой он на тот свет отправится. A вот у вас, сэр,  так  еще.  по
крайней мере, целый месяц впереди.
     - Черт бы его побрал, Джек,- сказал другой,- расстроил он свою поездку;
теперь отправится в другую гавань.
     И бедняге Джонсу пришлось выслушать немало таких шуточек от  окруживших
его молодцов, которые были не кем иным, как  партией  матросов,  подосланных
лордом Фелламаром: они выследили, как он вошел в дом  миссис  Фитцпатрик,  и
поджидали его за углом, когда произошла эта несчастная стычка.
     Командир отряда очень мудро  рассудил,  что  теперь  ею  дето  передать
арестованного в руки гражданских властей. Он приказал поэтому отвести его  в
ближайшую харчевню, послал за констеблем и сдал ему Джонса.
     Констебль видя хороший костюм мистера Джонса  и  слыша,  что  несчастье
случилось на дуэли, обошелся с арестованным очень учтиво и  по  его  просьбе
послал узнать о состоянии раненого, который находился теперь в гостинице  на
попечении хирурга. Посланный вернулся с  известием,  что  рана,  несомненно,
смертельна и нег  никакой  надежды  па  спасение.  Тогда  констебль  объявил
Джонсу, что должен отвести его к судье.
     - Куда вам угодно,- отвечал Джонс,- мне все равно, что со  мной  будет,
хоть я и убежден, что в  глазах  закона  я  не  убийца,  но  пролитая  кровь
невыносимо тяготит мою совесть.
     Джонс был приведен к судье, куда  явился  и  хирург,  оказавший  помощь
уцстеру Фитцпатрик; он заявил, что считает  рану  смертельной.  После  этого
арестованного носа шел в тюрьму Вследствие позднего времени Джонс не захотел
посылать за Партриджем до следующего утра, но так как он уснул только в семь
часов, то был уже полдень, когда бедняга  Партридж,  чрезвычайно  напуганный
продолжительным отсутствием  хозяина,  получил  известие,  почт  вконец  его
сразившее.
     Он отправился в тюрьму с  трясущимися  коленями  и  с  сильно  бьющимся
сердцем и, войдя, начал горько плакать и сокрушаться  по  поводу  постигшего
Джонса несчастья, беспрестанно с ужасом озираясь вокруг себя:  дело  в  том,
что пришло известие о смерти мистера Фитцпатрика, и  бедняга  каждую  минуту
ждал появления его духа.  От  страха  он  чуть  не  забыл  передать  письмо.
принесенное от Софьи Черным Джорджем
     Джонс тотчас же выслал всех вон из комнаты и, торопливо вскрыв  письмо,
прочел следующее:
     "Вы обязаны этим новым известием от меня случаю,  который,  признаться,
поразил  меня.  Тетушка  только  что  показывала  мне  ваше  письмо  к  леди
Белластон, в котором вы предлагаете ей быть вашей женой.  Я  не  сомневаюсь,
что оно написано вашей рукой и, что еще  удивительнее,  в  то  самое  время,
когда вы хотели меня уверить  в  вашем  ко  мне  участии.  Предоставляю  вам
истолковать этот факт. Все, чего я  желаю,  это  никогда  более  не  слышать
вашего имени.
     С. В.".
     Мы не можем дать читателю лучшего представления  о  душевном  состоянии
мистера Джонса и о его мучениях, как сказав, что в ту минуту его пожалел  бы
даже Тваком. Но, несмотря на всю безотрадность положения нашего  героя,  нам
приходится теперь его покинуть, как покинул его добрый гений (если только он
у него был). На этом мы кончаем шестнадцатую книгу нашей истории.

        "КНИГА СЕМНАДЦАТАЯ, ОХВАТЫВАЮЩАЯ ТРИ ДНЯ"

     ГЛАВА I, содержащая обрывок вступления

     Комедийный писатель, сделав главных своих героев счастливыми,  и  автор
трагедии, ввергнув их в глубочайшую пучину несчастья,- оба считают дело свое
выполненным и произведения свои доведенными до конца.
     Если бы я был  писателем  трагедийного  склада,  читателю  пришлось  бы
признать, что конец мною уже  почти  достигнут,  поскольку  трудно  было  бы
самому дьяволу или кому-нибудь из  его  представителей  на  земле  придумать
что-нибудь ужаснее тех мучений, в  которых  мы  оставили  беднягу  Джонса  в
последней главе; что же касается Софьи, то ни одна добросердечная женщина не
пожелала бы своей сопернице большего отчаяния, чем то,  какое  моя  героиня,
надо думать, теперь испытывала. Что же  тогда  оставалось  бы  для  развязки
трагедии, как не парочка убийств да несколько моральных наставлений?
     Но выручить наших героев из постигшего их горя  и  мук  и  благополучно
высадить их на берег счастья представляется делом более трудным -  настолько
трудным, что мы даже за него не беремся. Для Софьи, пожалуй, еще можно  было
бы подыскать напоследок хорошего мужа - Блайфила, лорда или кого другого. Но
что касается несчастного Джонса, то,  по  милости  своей  неосмотрительности
сделавшись уголовным преступником  если  не  в  глазах  света,  то  в  своих
собственных, он попал в столь бедственное положение, оставленный друзьями  и
преследуемый врагами, что мы почти отчаиваемся как-нибудь ему помочь; и если
читатель охотник до публичных казней, то я советую ему,  не  теряя  времени,
достать место в первом ряду на Тайберне.
     Во всяком случае, я  твердо  обещаю  читателю,  что,  невзирая  на  всю
привязанность,  какую  можно  предположить  во  мне  к  этому  негодяю,  так
несчастливо избранному мной в герои,  я  не  прибегну  для  его  спасения  к
сверхъестественной помощи, предоставленной писателям с тем  условием,  чтобы
мы ею пользовались только в чрезвычайных случаях. Поэтому, если он не найдет
естественных средств выпутаться из беды. мы не допустим ради нею насилия над
правдой и достоинством повествования; скорее мы расскажем, как его  повесили
на Тайберне (что, вероятнее  всего,  и  случится),  чем  решимся  прикрасить
истину и поколебать доверие читателя.
     В этом отношении древние  писатели  имели  большое  преимущество  перед
нами. Мифология, в сказания которой народ веровал когда больше,  чем  верует
теперь в догматы какой угодно религии, всегда давала им возможность выручить
любимого героя. Боги всегда находились под рукой писателя, готовые исполнить
малейшее его желание, и чем необыкновеннее  была  его  выдумка,  тем  больше
пленяла и восхищала она доверчивого читателя. Тогдашним писателям легче было
перенести героя из страны в страну и даже переправить на тот свет и обратно,
чем нынешним освободить его из тюрьмы.
     Такую же помощь арабы и персы, сочиняя свои сказки, получали от  гениев
и фей, вера в которых у них зиждется на авторитете самого Корана. Но  мы  не
располагаем подобными  средствами.  Нам  приходится  держаться  естественных
объяснений. Попробуем же сделать что можно для бедняги Джонса, не прибегая к
помощи чудесного, хотя, надо сознаться, некий голос и шепчет мне на ухо, что
он еще не изведал самого худшего и что ужаснейшее известие еще  ждет  ею  на
нераскрытых листках книги судеб.

     ГЛАВА II Великодушное и благородное поведение миссис Миллер

     Мистер Олверти и миссис Миллер сидели за завтраком,  когда  возвратился
Блайфил, вышедший из дому очень рано.
     - Господи! - воскликнул он, подсев к столу.- Можете  себе  представить,
дядюшка, что случилось? Мне страшно даже рассказывать, чтобы не  растравлять
неприятных воспоминаний: ведь вы когда-то благодетельствовали этому негодяю.
     - В чем дело, голубчик? - спросил Олверти.- Боюсь, я  не  раз  в  своей
жизни делал добро недостойным.  Но  милосердие  не  усыновляет  пороков  тех
людей, которым оно оказано.
     - Ах, сэр! Видно, само провидение подсказало  вам  слово  "усыновляет".
Да, сэр, усыновленный вами Джонс, этот несчастный, которого вы вскормили  на
груди своей, оказался величайшим негодяем на свете.
     - Клянусь всем святым, это ложь! -  воскликнула  миссис  Миллер.-Мистер
Джонс вовсе не негодяй. Он достойнейший человек. И если бы кто-нибудь другой
назвал его негодяем, так я плеснула бы ему в лицо вот этим кипятком.
     Мистер Олверти посмотрел на нее с большим удивлением, но миссис Миллер,
не давая ему произнести ни слова, проговорила :
     - Надеюсь, вы на меня не сердитесь; я ни за что на свете не захотела бы
вас прогневить, но не могу слышать, чтобы мистера Джонса называли негодяем.
     -  Должен  вам  признаться,  сударыня,-  сказал  мистер  Олверти  очень
серьезным тоном,- меня несколько удивляет, что вы так горячо вступаетесь  за
молодчика, которого не знаете.
     - Помилуйте, мистер Олверти,- отвечала она,- я  его  знаю,  очень  даже
знаю! Было бы крайней неблагодарностью с моей стороны,  если  б  я  от  него
отреклась. Ведь он спас меня и мою семью, и нам всем надо благословлять  его
до конца жизни. Да пошлет ему бог всякого счастья, и да  смягчит  он  сердце
его злых врагов! Я знаю, я вижу, что у него есть враги.
     - Вы все больше и больше удивляете меня, сударыня,-  сказал  Олверти,по
всей вероятности, вы имеете в виду кого-то другого. Не может быть, чтобы  вы
были столько обязаны человеку, о котором говорит мой племянник.
     - Клянусь,- отвечала миссис Миллер,- я ему обязана чрезвычайно: он спас
меня и мою семью. Поверьте, сэр,  его  перед  вами  оклеветали,  бессовестно
оклеветали. Я в этом не сомневаюсь, иначе вы, сама доброта и справедливость,
не называли бы презрительно "молодчиком" бедного, беззащитного  мальчика,  о
котором когда-то говорили с такой нежной любовью. Клянусь  вам,  благодетель
мой, он заслуживает с вашей стороны лучшего отношения, и вы бы так о нем  не
отзывались, если бы слышали, с каким уважением, с  какой  любовью,  с  какой
благодарностью говорит он о вас. С каким благоговением произносит он  всегда
ваше имя! В этой самой комнате видела я его, на коленях призывающего на  вас
благословение небес. Он любит вас не меньше, чем я люблю мою дочку.
     - Теперь я вижу, сэр, что миссис Миллер действительно его знает,заметил
Блайфил с одной из тех язвительных усмешек,  какими  дьявол  отмечает  своих
любимцев.- Я полагаю, что он жаловался на вас не ей одной, по и другим нашим
знакомым. Что касается меня, то по некоторым намекам миссис Миллер  я  вижу,
что он со мною не церемонился; но я ему прощаю.
     - А вам да простит господь,- сказала миссис Миллер,- все мы грешники  и
нуждаемся в господнем милосердии.
     - Признаться, миссис Миллер,- сказал Олверти,- ваше  обращение  с  моим
племянником мне не очень нравится; и так как  оно  могло  быть  внушено  вам
только тем отъявленным негодяем, то смею вас вверить, что вы  таким  образом
раздражаете меня против него еще больше, если это возможно, ибо  должен  вам
сказать, миссис Миллер, что молодой человек, которого вы видите перед собой,
всегда был горячим защитником неблагодарного, сторону  которого  вы  берете.
Слыша эти  слова  из  моих  уст,  вы,  я  думаю,  будете  поражены  глубиной
человеческой низости и неблагодарности.
     - Вас  обманули,  сэр,-  отвечала  миссис  Миллер.-  Если  б  это  были
последние слова мои, я бы сказала: вас обманули;  и  еще  раз  повторяю:  да
простит господь тем, кто вас обманул. Я  вовсе  не  утверждаю,  что  молодой
человек лишен  недостатков,  но  это  недостатки  юношеской  несдержанности,
недостатки, от которых, я уверена, он со временем  освободится;  а  если  бы
даже этого не случилось, то  они  в  нем  щедро  искупаются  благороднейшим,
отзывчивым и полным любви сердцем.
     - Право, миссис Миллер.- сказал Олверти,- если бы я слышал  ото  не  от
вас самой, я бы не поверил.
     - А я поручусь, сэр,- отвечала она,- что вы поверите всему, что  я  вам
сказала, чем угодно поручись; и когда вы выслушаете до конца все, что я  вам
расскажу (а я расскажу вам все), то не только не прогневаетесь, а, напротив,
признаете (я хорошо знаю вашу справедливость), что я была бы презреннейшей и
неблагодарнейшей женщиной, если бы поступила иначе.
     - Да, сударыня, я буду очень рад услышать от вас оправдание  поведения,
которое, мне кажется, очень нуждается в  оправдании.  Но  сначала  позвольте
моему племяннику досказать начатое. Верно, это что-нибудь важное,  иначе  он
не сделал бы такого предисловия. Может быть, даже его рассказ устранит  наше
недоразумение.
     Миссис Миллер сделала знак, что готова повиноваться, и  мистер  Блайфил
начал так:
     - Если вы, сэр, не обижаетесь на миссис Миллер, то я и  подавно  прощаю
ей все, чем она  задела  меня  лично.  Только,  мне  кажется,  ваша  доброта
заслуживала бы с ее стороны лучшего отношения.
     - Хорошо, голубчик,- прервал его Олверти,- но какая же у тебя  новость?
Что он еще натворил?
     - Несмотря на все сказанное миссис  Миллер,  я  с  большим  прискорбием
сообщаю то, чего вы никогда бы не услышали от меня, не будь это такое  дело,
которого не скроешь ни от кого на свете. Словом,  он  убил  человека.  Я  не
скажу: умышленно,- закон, может быть, посмотрит на  это  иначе;  я  от  души
этого ему желаю.
     Олверти был потрясен; он перекрестился и  сказал,  обращаясь  к  миссис
Миллер:
     - Что вы на это скажете, сударыня?
     - Скажу, сэр. что еще никогда в жизни не была так  опечалена.  Но  если
это верно, то, кто бы ни был убитый, я убеждена, что он сам виноват. У нас в
Лондоне много негодяев,  которые  только  и  ищут,  как  бы  задеть  молодых
джентльменов. Только самое вызывающее поведение могло толкнуть его на  такое
дело: из всех моих постояльцев он был самый смирный и  мягкий  в  обращении.
Его любили все в мо