ностей неограниченного монарха; ведь для этого  совершенно  необходимо
иметь три качества,  которые,  как  показывает  история,  чрезвычайно  редко
встречаются  в  королевских   душах:   во-первых,   достаточное   количество
умеренности в монархе, чтобы довольствоваться той властью,  какая  для  него
возможна; во-вторых, достаточно мудрости, чтобы познать собственное счастье;
в-третьих, достаточно доброты, чтобы выносить  счастье  других,  которое  не
только совместимо с его собственным счастьем, но также его обусловливает.
     Но если допустить, что неограниченный монарх,  обладающий  всеми  этими
прекрасными и редкими  качествами,  способен  принести  обществу  величайшее
благо, то, с другой стороны, нельзя не признать, что неограниченная  власть,
попавшая в руки человека, лишенного этих  достоинств,  по  всей  вероятности
принесет обществу величайшее зло.
     Впрочем, сама религия  христианская  дает  нам  ясное  представление  о
благодатности и о гибельности неограниченной  власти.  Картины  неба  и  ада
рисуют нам их очень живыми красками; правда, вся  власть  князя  тьмы  берет
начало у всемогущего господина  небес,  однако  Писание  ясно  говорит,  что
повелителю ада дарована неограниченная власть в его инфернальном царстве.  И
надо сказать, что это единственная неограниченная власть,  какую  можно,  на
основании Писания, выводить с небес. Если, следовательно,  некоторые  земные
тираны в состоянии доказать божественный источник своей власти, то  ее  надо
выводить  из  этого  исконного  дара  князю  тьмы;  таким  образом,  все  их
полномочия исходят непосредственно от того, чью  печать  они  так  явственно
носят.
     Итак, вся история показывает нам, что люди, вообще  говоря,  добиваются
власти только для того, чтобы ею злоупотреблять, и, добившись, ни  для  чего
другого ею не пользуются; поэтому до крайности  неблагоразумно  отваживаться
на переворот, когда наши надежды едва-едва  подкрепляются  двумя  или  тремя
исключениями из тысячи примеров, способных вселить в нас величайшую тревогу.
При таком положении дела  гораздо  мудрее  будет  примириться  с  некоторыми
неудобствами, проистекающими от бесстрастной глухоты законов, чем лечить их,
обращаясь к чересчур страстному слуху тирана.
     Не является убедительным и  пример  цыган,  сколько  бы  веков  они  ни
благоденствовали при этой  форме  правления;  ведь  мы  не  должны  забывать
чрезвычайно существенного различия между  ними  и  всеми  прочими  народами,
которому, может быть, они  всецело  обязаны  этим  своим  благоденствием,  а
именно: они не знают никаких ложных почестей и считают  позор  самым  тяжким
наказанием на свете.

     ГЛАВА XIII Диалог между Джонсом и Партриджем

     Честные  приверженцы   свободы,   несомненно,   извинят   нам   длинное
отступление, которое мы позволили себе в заключение предыдущей главы,  чтобы
никто не  вздумал  пользоваться  нашей  историей  для  подтверждения  самого
пагубного   и   бессовестного   учения,   какое   когда-либо   проповедовало
изворотливое духовенство.
     Обратимся  теперь  к  мистеру  Джонсу,  который,  когда  буря   утихла,
попрощался с его египетским величеством, усердно  поблагодарив  за  ласковое
обращение и любезный прием, и отправился в Ковентри, куда  одному  из  цыган
ведено было его проводить (так как еще не рассвело).
     Сбившись с пути, Джонс проехал вместо шести миль  одиннадцать,  большей
частью по таким отвратительным дорогам, что спешить  даже  за  повитухой  не
было бы никакой возможности. Поэтому  он  прибыл  в  Ковентри  только  около
двенадцати и до двух никак не мог снова сесть в седло, потому  что  почтовых
лошадей  достать  было  нелегко,  а  конюх  и  проводник  вовсе  не   думали
торопиться,  подобно  Джонсу,  а  скорее  подражали  спокойному   Партриджу;
последний же, лишенный возможности  подкрепиться  сном,  пользовался  каждым
случаем подкрепляться всеми другими способами; ничто его  так  не  радовало,
как приближение к гостинице, и ничто  так  не  печалило,  как  необходимость
покинуть ее.
     Джонс поехал теперь на почтовых.  Согласно  нашему  обычаю  и  правилам
Лонгина, последуем и мы за ним на почтовых.  Из  Ковентри  он  отправился  в
Давентри, из Давентри в Стратфорд, а из Стратфорда в Данстебл, куда  приехал
на другой день почти ровно в полдень - через несколько часов  после  отъезда
оттуда Софьи;
     и хотя ему пришлось пробыть там дольше, чем он желал,  дожидаясь,  пока
неторопливый кузнец подкует для  него  лошадь,  однако  он  твердо  надеялся
догнать свою возлюбленную в Сент-Олбенсе, основательно  рассчитав,  что  его
светлость остановится в этом городе пообедать.
     Окажись его расчеты правильными, он, по  всей  вероятности,  догнал  бы
своего ангела в названном городе; но, к несчастью, лорд приказал приготовить
обед у себя в Лондоне и, чтобы поспеть туда  вовремя,  распорядился  выслать
ему навстречу свежих  лошадей  в  Сент-Олбенс.  Поэтому,  когда  Джонс  туда
прибыл, ему сказали, что карета шестеркой уехала уже часа два тому назад.
     Если бы даже были готовы свежие почтовые лошади,- а готовых лошадей  не
было,- то и тогда кареты, очевидно, уже нельзя было  бы  догнать,  и  потому
Партридж решил, что приспело время напомнить спутнику о вещи, им  как  будто
совсем забытой; что это была за вещь, читатель легко догадается, если мы ему
сообщим, что с самого отъезда из трактира, где он встретился  с  проводником
Софьи, Джонс съел всего только одно вареное яйцо, потому что  на  свадьбе  у
цыган пировал только его ум.
     Хозяин всецело разделил мнение  мистера  Партриджа;  услышав,  как  тот
просит своего друга остаться и пообедать, он горячо его  поддержал  и,  взяв
назад ранее  данное  обещание  немедленно  достать  лошадей,  начал  уверять
мистера Джонса, что, заказав обед, он не потеряет ни одной минуты,  так  как
обед будет готов гораздо раньше, чем лошадей приведут с пастбища и  покормят
на дорогу овсом.
     Джонс  наконец  согласился  подождать,   убежденный   главным   образом
последним доводом хозяина, и  на  огонь  была  поставлена  баранья  лопатка.
Покуда она жарилась, Партридж, приглашенный своим другом  или  господином  к
нему в комнату, начал ораторствовать:
     - Поистине, сэр, вы заслужили любовь мисс Вестерн, если мужчина  вообще
может заслужить любовь женщины: ведь какие надо иметь запасы  любви,  чтобы,
подобно вам, жить этим чувством без всякой иной пищи! Я. наверное,  съел  за
последние сутки в тридцать раз  больше  вашей  чести  и  все  же  до  смерти
проголодался, потому что ничто так не возбуждает аппетит,  как  путешествие.
особенно в такую холодную, сырую погоду. А между тем  ваша  честь,  не  знаю
отчего, пребывает, видно, в добром здравии: никогда еще не видел я вас таким
молодцом и таким свеженьким, как  сейчас.  Должно  быть,  действительно  вас
кормит любовь.
     - И роскошно кормит, Партридж,- отвечал Джонс.- Разве  не  послала  мне
вчера  судьба  великолепное  лакомство?  Неужели  ты   думаешь,   что   этой
драгоценной записной книжкой я не могу быть сыт гораздо более суток?
     - Разумеется, в ней есть довольно  для  того,  чтобы  много  раз  сытно
покушать. Судьба послала нам ее как раз в  ту  минуту,  когда  карман  вашей
чести, кажется, совсем опустел.
     - Что ты хочешь этим сказать? - вознегодовал  Джонс.-  Надеюсь,  ты  не
считаешь меня настолько бесчестным? Даже если  бы  деньги  эти  принадлежали
кому-нибудь другому, а не мисс Вестерн...
     - Бесчестным! Сохрани бог,  чтобы  я  подумал  так  о  вашей  чести!  -
воскликнул Партридж.- Однако что ж тут бесчестного - позаимствовать  малость
на текущие расходы, если впоследствии у вас будет полная возможность вернуть
деньги уважаемой леди? Ну, понятное дело, вам надо будет во  что  бы  то  ни
стало их вернуть, и чем скорее, тем лучше; но что же  худого  попользоваться
ими теперь, когда вы в них нуждаетесь? Пусть бы еще эти деньги  принадлежали
бедняку, тогда другое дело; но такой богатой даме они,  наверно,  не  нужны,
особенно теперь, когда она едет с лордом, который, разумеется,  доставит  ей
все, что понадобится. Но допустим даже, что она нуждается в  безделице,  так
ведь всего-то ей не нужно; ну, я бы дал ей кое-что;  только  я  позволил  бы
скорее себя повесить, но не заикнулся бы о находке перед тем,  как  получить
собственные деньги; ведь в Лондоне, я  слышал,  без  денег  пропасть  можно.
Понятно, если бы я не знал, чьи это деньги, я бы, пожалуй, подумал, что  они
дьяволовы, и побоялся бы  ими  воспользоваться;  но  ведь  владельца  их  вы
знаете, и они достались вам честно; так расстаться с ними начисто, когда они
вам до зарезу  нужны,  значило  бы  бросать  вызов  судьбе;  вряд  ли  можно
надеяться, что она еще раз так вас  побалует;  потому  что  fortuna  nnnquam
perpetuo est bona 74. Делайте как угодно и  не  обращайте  внимания  на  мои
слова, только, повторяю, я дал бы скорей себя повесить, но не  сказал  бы  о
находке ни полслова.
     - Из этого я могу заключить, Партридж,- сказал Джонс,- что вешать  есть
занятие поп longe alienum a Scaevolae studiis 75.
     - Вы должны были сказать alienus,- перебил его Партридж.- Я  помню  это
место из грамматики: communis, alienus, immunis variis casibus serviunt 76.
     - Помнишь, да не понимаешь,- возразил Джонс.- Но говорю тебе, друг, уже
не  по-латыни,  что,  кто  нашел  чужую  собственность  и,  зная  владельца,
своевольно удержал ее, тот заслуживает in foro conscientiae 77  виселицы  не
меньше, чем если бы украл ее. А что касается вот этого билета, составляющего
собственность моего ангела и находившегося в ее милых ручках, то  я  ни  под
каким видом не отдам его никому, кроме нее, хотя бы даже  был  голоден,  как
ты, и не имел другого средства утолить свой зверский голод. Надеюсь, что мне
удастся это сделать еще до того, как я лягу в постель; но если  бы  даже  не
удалось, я приказываю тебе, если ты не хочешь навлечь мое  недовольство:  не
смей больше заикаться о такой презренной гнусности.
     - Я бы  и  не  заикнулся,  если  бы  считал  это  гнусностью,-  отвечал
Партридж,- потому что, поверьте, мне противна всякая подлость не меньше, чем
другому; но вы, может  быть,  смыслите  в  этом  лучше  меня,  хоть.  правду
сказать, я не думал, что, прожив столько лет и  пробыв  так  долго  школьным
учителем, я не в состоянии различить fas от nefas 78. Но, видно,  век  живи,
век  учись.  Помню,  мой  старый  учитель,  человек  глубочайшей   учености,
говаривал, бывало: polly matete cry town is my daskalon 79, что  в  переводе
означает, говорил он нам:  "И  внучек  может  иногда  поучить  бабушку  яйца
высасывать". Не много же вышло проку из моей жизни, если и теперь  еще  меня
надо учить грамматике. Может быть, молодой человек, вы еще  перемените  ваше
мнение, когда доживете до моих лет; помню, когда я был молокососом  двадцати
двух или трех лет, я считал себя таким же умным, каков я теперь. Поверьте, я
всегда учил школьников читать alienus, и мой учитель поступал точно так же.
     Партридж мало чем способен был рассердить Джонса,  но  мало  что  могло
также поколебать  самомнение  Партриджа.  К  несчастью,  однако,  обоим  это
удалось. Мы уже видели, что Партридж  не  мог  выносить  нападений  на  свою
ученость,  а  даонс  не  мог   отнестись   спокойно   к   некоторым   фразам
вышеприведенной речи.
     Посмотрев на своего спутника презрительно и зло (что  случалось  с  ним
довольно редко), Джонс сказал ему:
     - Партридж,  я  вижу,  что  ты  старый  самодовольный  дурак,  и  будет
прискорбно, если ты окажешься еще и старым плутом. Если я был бы  убежден  в
последнем так же твердо, как убежден в первом,  то  давно  бы  уже  с  тобой
расстался.
     Благоразумный  педагог  дал  уже  выход  своему  негодованию  и  быстро
присмирел.  Он  попросил   извинить   его,   если   он   сказал   что-нибудь
оскорбительное, потому что такого намерения у него никогда не было; но  nemo
omnibus horis sapit.
     Джонс страдал многими пороками, свойственными людям с  горячим  нравом,
но зато был  совершенно  чужд  холодной  злобы;  если  друзья  не  могли  не
сознаться, что темперамент у него немного вспыльчивый, то даже враги  должны
были признать, что он отходчив; он ничуть не был похож на море, чье волнение
жесточе и опаснее,  когда  буря  миновала,  чем  во  время  самой  бури.  Не
раздумывая, Джонс принял извинение Партриджа, пожал ему  руку,  наговорил  с
самым милостивым видом кучу ласковых слов и в то же  время  осудил  себя  за
свою выходку весьма сурово,- хотя, может быть, далеко  не  так  сурово,  как
его, вероятно, осудят многие из наших почтенных читателей.
     Партридж  был  чрезвычайно  обрадован,  потому  что  его  опасения,  не
оскорбил ли он Джонса, рассеялись,  а  гордость  была  вполне  удовлетворена
извинением Джонса, которое он  тотчас  же  отнес  к  наиболее  задевшим  его
словам.
     - Разумеется, сэр,-  ворчал  он  вполголоса,-  ваши  знания  во  многом
превосходят мои; но что касается грамматики, то в этой области, мне кажется,
я могу бросить вызов любому смертному. Да, мне  кажется,  что  грамматику  я
знаю как свои пять пальцев.
     Ничто не могло в такой степени усилить удовольствие, которое бедняга  в
ту минуту испытывал, как появление на столе превосходной  бараньей  лопатки,
от которой клубом шел пар. Вдоволь угостившись, путешественники  наши  снова
сели на лошадей и направились в Лондон.

     ГЛАВА XIV Что случилось с мистером Джонсом по выезде из Сент-Олбенса

     Милях в двух от Барнета, когда уже начало смеркаться, к Джонсу подъехал
на дрянной лошади человек приличного вида и спросил, не в Лондон ли он едет.
Получив утвердительный ответ, джентльмен этот продолжал:
     - Вы меня очень обяжете, сэр,  если  позволите  присоединиться  к  вам:
время позднее, а я не знаю дороги.
     Джонс охотно дал свое согласие, и они  поехали  вместе,  завязав  между
собой обычный в таких случаях разговор.
     Главной его темой были, конечно, разбой и грабежи,  которых  незнакомец
сильно  опасался,  но  Джонс  заявил,  что  ему  почти  нечего   терять   и,
следовательно, почти нечего бояться. Тут Партридж  не  удержался,  чтобы  не
вставить свое слово:
     - Для вашей чести это, может быть, и безделица,- сказал он,- если бы  у
меня в кармане лежал, как у вас, стофунтовый билет, то мне, право,  было  бы
очень жалко потерять его. Впрочем, если говорить о себе, то я не чувствую ни
малейшего страха: ведь нас четверо, и если мы будем действовать дружно, то и
самому отчаянному головорезу в Англии не удастся нас ограбить. Положим даже,
что у него будет пистолет; все равно убить им можно только одного и  умереть
можно только однажды,- да, только однажды, это очень утешительно.
     Впрочем, необыкновенная отвага, проявленная Партриджем, основывалась  в
настоящую минуту не только на его  вере  в  численное  превосходство  -  род
доблести, вознесший одну из современных наций на вершину славы,- но еще и на
другом обстоятельстве, а именно: на действии поглощенной им влаги.
     Кавалькада наша была уже в  миле  от  Гайгейта,  как  вдруг  незнакомец
выхватил пистолет и, направив дуло на Джонса, потребовал от него тот  жалкий
банковый билет, о котором говорил Партридж.
     Это неожиданное требование в первую минуту  несколько  смутило  Джонса,
однако он тотчас овладел собой и сказал разбойнику, что  все  деньги,  какие
есть у него в кармане, к услугам последнего; с этими словами он  достал  три
гинеи и подал ему. Но разбойник с ругательствами  заявил,  что  этого  мало.
Джонс невозмутимо выразил свое сожаление и положил деньги обратно в карман.
     Тогда разбойник пригрозил, что застрелит его, если он сию же .минуту не
отдаст ему банковый билет, и поднес пистолет к  самой  груди  Джонса.  Джонс
поспешно схватил разбойника за  руку,  настолько  дрожавшую,  что  тот  едва
держал в ней пистолет, и отвел дуло в сторону. Завязалась борьба,  во  время
которой Джонсу удалось вырвать пистолет из рук противника, и оба  они  разом
упали с лошадей на землю - разбойник на спину, а победоносный Джонс на него.
     Тут бедняга запросил пощады у победителя, потому что, по правде говоря,
он был гораздо слабее Джонса.
     - Клянусь, сэр,- воскликнул он,- я совсем не собирался застрелить  вас.
Можете освидетельствовать: пистолет мой не заряжен. Первый  раз  в  жизни  я
решился на такое дело: нужда заставила.
     В то же мгновенье в ста пятидесяти ярдах от них  грохнулся  наземь  еще
один человек, завопив о пощаде гораздо громче, чем разбойник. То был не  кто
иной, как наш Партридж: при попытке удрать от схватки он  упал  с  лошади  и
лежал ничком, не осмеливаясь поднять голову и ожидая каждую  минуту  пули  в
бок.
     В этом положении пролежал он до тех пор, пока  проводник,  заботившийся
только о своих лошадях, поймал споткнувшегося коня и,  подойдя  к  упавшему,
сказал, что его хозяин одолел разбойника.
     При этом известии Партридж вскочил и побежал к месту битвы,  где  Джонс
стоял над разбойником с обнаженной шпагой.
     - Убейте злодея, сэр, проткните его  насквозь,  сию  минуту  убейте!  -
воскликнул Партридж, увидя это зрелище.
     К счастью для незадачливого грабителя, он  попал  в  более  милосердные
руки. Осмотрев пистолет и  убедившись,  что  он  действительно  не  заряжен,
Джонс, еще раньше, чем к нему подбежал Партридж, начал проникаться  доверием
к рассказу разбойника,- именно, что он еще новичок в этом  деле  и  что  его
толкнула на разбой, как он уже сказал, нужда, самая отчаянная нужда:  пятеро
голодных детей и жена, готовая  разрешиться  шестым  и  лежащая  без  всякой
помощи. Разбойник клялся и божился, что говорит правду; он предложил мистеру
Джонсу самому  убедиться  в  этом,  потрудившись  заглянуть  в  его  жилище,
расположенное всего в двух милях отсюда; в заключение он заявил, что  просит
дать ему пощаду лишь при условии, если все им рассказанное подтвердится.
     Сначала Джонс хотел было поймать разбойника на слове  и  пойти  с  ним,
объявив, что судьба его будет зависеть всецело от  истины  его  рассказа.  В
ответ на это несчастный выказал такую живую готовность проводить Джонса, что
герой наш проникся полной уверенностью в его правдивости  и  почувствовал  к
нему глубокое сострадание. Он вернул ему незаряженный пистолет,  посоветовал
придумать более честные способы облегчить свое тяжелое положение и  дал  две
гинеи для оказания  немедленной  помощи  жене  и  детям,  прибавив,  что,  к
сожалению, не может дать больше, потому что те сто фунтов,  о  которых  было
упомянуто, ему не принадлежат.
     Мнения читателей наших по поводу этого поступка, вероятно,  разделятся:
одни,  должно  быть,  одобрят  его,  как  необыкновенно   яркое   проявление
человеколюбия, а другие - люди  более  мрачного  склада  -  усмотрят  в  нем
недостаточное уважение к правосудию,  которым  должны  быть  проникнуты  все
добрые сыны своего отечества. Такой точки зрения,  по-видимому,  держался  и
Партридж, потому что он выразил большое неудовольствие, подкрепил его  одной
старой пословицей и сказал, что не удивится, если этот мерзавец  нападет  на
них еще раз, прежде чем они доедут до Лондона.
     Разбойник рассыпался в выражениях благодарности и  признательности.  Он
даже прослезился или притворился, что плачет. Он  поклялся,  что  немедленно
вернется домой и никогда больше не покусится на такое дело. Сдержал он  свое
слово или нет - это, может быть, обнаружится впоследствии.
     Путешественники наши снова сели на лошадей и  приехали  в  столицу  без
дальнейших неприятностей. По дороге произошел очень  занимательный  разговор
между Джонсом и Партриджем по поводу последнего приключения. Джонс  от  души
пожалел разбойников, которых толкает на преступления и обыкновенно  приводит
к позорной смерти безысходная нужда.
     - Я имею в виду только  тех,-  сказал  он,-  все  преступление  которых
заключается в грабеже и которые сов