"бесконечность"   и
"вечность", которыми обозначают расстояние в пол-ярда и пять минут  времени.
Столь же распространено утверждение, что нельзя потерять  вещь,  которая  на
самом деле уже потеряна.  Так  было  и  теперь:  несмотря  на  все  уверения
проводника, путешественники наши были в такой же мере  на  верной  дороге  к
Ковентри, как жадный, жестокий, скупой мошенник-ханжа  находился  на  верном
пути на небо.
     Читателю, который никогда не бывал в подобных обстоятельствах,  нелегко
представить,  каким  ужасом  наполняет  темнота,  дождь   и   ветер   людей,
заблудившихся глухой ночью и лишенных, следовательно,  отрадной  перспективы
отогреться, осушиться и подкрепить свои силы, которая так ободряет в  борьбе
с суровыми стихиями. Но и самое несовершенное представление  об  этом  ужасе
достаточно объяснит мысли, забродившие в голове  Партриджа,  с  которыми  мы
сейчас познакомим читателя.
     Джонс все больше и больше убеждался, что они сбились с дороги; наконец,
и сам проводник признался, что, кажется, они действительно не на  правильном
пути к Ковентри, но в то же время утверждал, что они не  могли  заблудиться.
Однако Партридж был другого мнения. По его словам, еще когда они трогались в
путь, он ожидал, что случится что-нибудь недоброе.
     - Разве, сэр, вы не заметили старуху, стоявшую у двери  как  раз  в  ту
минуту, когда вы садились на лошадь? Жаль, очень жаль, что вы не  подали  ей
хоть безделицу; она сказала, что вы будете раскаиваться,- и в ту  же  минуту
пошел дождь и поднялся ветер, который до сих пор не унимается. Пусть думают,
что угодно, а я уверен, что ведьмы обладают силой поднять  ветер,  когда  им
вздумается. Мне не раз случалось это наблюдать;  и  если  я  когда-нибудь  в
своей жизни видел ведьму, так это, конечно, была та старуха. Я так и подумал
в ту минуту, и будь у меня в кармане полпенса, я бы ей  подал:  таким  людям
всегда надо давать милостыню, иначе беду на себя  накличешь;  многие  теряли
скотину, поскупившись пожертвовать полпенса.
     Джонс, хотя и был  сильно  раздосадован  по  случаю  задержки,  которую
неминуемо должно было повлечь за собой это уклонение от правильного пути, не
мог, однако, удержаться от улыбки  по  поводу  суеверия  приятеля,  которого
неожиданный случай еще больше  укрепил  в  высказанном  мнении:  его  лошадь
оступилась и упала,- впрочем, от этого падения сам Партридж не  пострадал  и
лишь испачкал свое платье.
     Поднявшись  на  ноги,  педагог  тотчас  же  усмотрел  в  своем  падении
непреложное доказательство истины своих слов; но Джонс,  увидя,  что  он  не
ушибся, отвечал ему с улыбкой;
     - Твоя ведьма, Партридж, должно быть, пренеблагодарная шельма: я  вижу,
она в злобе своей не отличает друзей от недругов. Если  эта  почтенная  леди
обиделась на меня за невнимание к ней, так зачем же она  сбросила  с  лошади
тебя, после того как ты проявил к ней столько уважения?
     - Нехорошо шутить с огнем,  способным  выкидывать  такие  шутки.  Часто
особы эти ох какие злобные! Помню, мой знакомый кузнец разозлил одну ведьму,
спросив, скоро ли истечет срок  ее  сделки  с  дьяволом.  И  что  же?  Через
каких-нибудь три месяца у него утонула одна из лучших коров. Но этим она  не
удовольствовалась: вскоре у него выбежала  целая  бочка  прекрасного  пива,-
старая ведьма вытащила втулку и до капельки разлила пиво по погребу в первый
же вечер, когда хозяин почал  бочку,  собираясь  попировать  кое  с  кем  из
соседей. Словом, с тех пор кузнецу  ни  в  чем  не  везло;  она  так  извела
беднягу, что тот запил; через год или  два  на  его  имущество  был  наложен
арест, и теперь он с семьей находится на попечении прихода.
     Проводник, а может быть, и его лошадь так заслушались  этим  рассказом,
что, по собственной неосторожности или по злобе ведьмы, оба тоже растянулись
в грязи.
     Партридж приписал и это падение  всецело  той  же  причине.  Он  сказал
мистеру Джонсу, что теперь, наверно, будет его очередь,  и  принялся  горячо
его упрашивать вернуться, отыскать старуху/ и помириться с ней.
     - Мы скоро прибудем в гостиницу,- прибавил он,- нам  казалось,  что  мы
идем вперед, но я совершенно убежден, что мы находимся на том  самом  месте,
где были час тому назад; и, будь сейчас светло, мы бы, ей-богу,  увидели  ту
самую гостиницу, из которой выехали.
     Ни слова не отвечая на это мудрое замечание,  Джонс  обратил  все  свое
внимание на то, не случилось ли чего с проводником; но  проводник  пострадал
не больше, чем  Партридж,-  то  есть  только  вывалялся  в  грязи,  которую,
впрочем, его костюм легко перенес, так как имел к ней многолетнюю  привычку.
Он  быстро  вскочил  опять  в  дамское  седло,  и  крепкая  брань  и  побои,
посыпавшиеся на лошадь, живо доказали мистеру Джонсу, что седок  не  получил
увечий.

     ГЛАВА  XII,  повествующая  о  том,  как  мистер  Джонс  продолжал  свое
путешествие вопреки совету Партриджа и что с ним случилось

     Тут вдали мелькнул огонь, к великому  удовольствию  Джонса  и  немалому
ужасу Партриджа, твердо убежденного, что ведьма заворожила  его  и  что  это
блуждающий огонь, а может, и что-нибудь похуже.
     Как же, однако, его страхи увеличились, когда, подъехав ближе  к  этому
огню (или огням, как теперь  обнаружилось),  наши  путешественники  услышали
смутный  гул  людских  голосов,  смешанный  со  странным  шумом,  как  будто
издаваемым какими-то инструментами, но едва ли заслуживающим названия музыки
- разве что музыки, которую можно услышать на шабаше ведьм, что до некоторой
степени оправдывало предположение Партриджа.
     Невозможно себе представить, какой  ужас  обуял  бедного  педагога;  им
заразился и проводник, внимательно прислушивавшийся к  его  речам:  он  тоже
стал упрашивать Джонса вернуться, утверждая, что Партридж совершенно прав  и
что, по крайней мере. за последние полчаса они не продвинулись  ни  на  шаг,
хотя им и кажется, будто лошади бегут.
     При всей своей досаде Джонс не мог удержаться от улыбки, видя  смятение
своих спутников
     - Или мы приближаемся к огням,- сказал он,-  или  огни  приближаются  к
нам, потому что теперь нас отделяет  от  них  совсем  ничтожное  расстояние.
Почему, однако, вы так боитесь людей, собравшихся, по-видимому,  только  для
того, чтобы повеселиться?
     - Повеселиться, сэр! - вскричал Партридж.- Да кому же придет  в  голову
веселиться ночью на таком месте и в такую погоду? Это,  наверно,  привидения
или ведьмы, если не сами злые духи.
     - Пусть они будут кем им угодно,- сказал Джонс,- а я  решил  подойти  к
ним и расспросить о дороге в Ковентри. Не все  же  ведьмы,  Партридж,  такие
злые твари, как та, с которой мы имели несчастье встретиться при отъезде.
     - Господи, сэр,- отвечал Партридж,- никогда нельзя знать, в  каком  они
расположении, и, понятно, лучше всего быть с ними повежливее. Но  что,  если
мы натолкнемся на кой-кого похуже ведьм - на самих злых духов?.. Прошу  вас,
сэр, послушайтесь доброго совета, ради бога, послушайтесь. Если бы вы читали
об этих вещах  столько  страшных  рассказов,  как  я,  вы  бы  не  были  так
безрассудны... Господь его знает, куда мы заехали или куда  мы  едем:  такой
темноты, ей-богу, никогда не бывало на земле, да вряд  ли  и  на  том  свете
темнее.
     Но, не обращая внимания на все  эти  жалобы  и  предостережения,  Джонс
быстро поехал вперед, и бедный Партридж  принужден  был  за  ним  следовать;
правда, ему было страшно  сдвинуться  с  места,  но  еще  больше  он  боялся
остаться в одиночестве.
     Наконец они прибыли к месту, откуда виднелись огни и неслись нестройные
звуки. Джонс увидел перед собой обыкновенный амбар, где собралось  множество
мужчин и женщин, по-видимому, предававшихся самому бурному веселью.
     Только что Джонс появился в открытых настежь дверях амбара, как  чей-то
грубый мужской голос спросил его изнутри:
     "Кто там?" Джонс учтиво отвечал: "Друг", и тотчас же спросил  о  дороге
на Ковентри.
     - Если вы друг,- продолжал тот же голос из амбара,- так вам лучше сойти
с лошади и переждать бурю  (а  буря  действительно  разбушевалась  еще  пуще
прежнего). Милости просим вместе с лошадью; тут и для нее найдется  местечко
- в конце амбара.
     -  Вы  очень  добры,-  отвечал  Джонс,-  я  с  удовольствием  ненадолго
воспользуюсь вашим предложением, пока не кончится дождь; со мной  еще  двое,
которые будут очень рады, если вы позволите им войти.
     Испрашиваемое позволение было с большей готовностью дано, чем  принято:
Партридж охотнее согласился бы терпеть какую угодно  суровость  погоды,  чем
довериться милосердию тех, кого он считал нечистой силой;  но  волей-неволей
обоим спутникам тоже пришлось последовать примеру Джонса:  один  не  решался
оставить свою лошадь,  а  другой  ничего  так  не  боялся,  как  остаться  в
одиночестве.
     Если бы эта история писалась в эпоху суеверия, я пожалел бы читателя  и
не томил бы его так долго в неведении  того,  Вельзевул  или  Сатана  явятся
сейчас собственной персоной со своей адской свитой; но так как эти россказни
теперь не в чести и им  почти  никто  не  верит,  то  я  не  очень  озабочен
изображением всех таких ужасов. Правду сказать, вся обстановка инфернального
царства давно уже присвоена директорами театров, которые нынче, по-видимому,
сложили ее в подвалы, как старую рухлядь, способную производить  впечатление
только на публику галерки - место, которое занимают, я думаю, лишь  немногие
наши читатели.
     И все же, нисколько не страшась того, что читатель  будет  повергнут  в
ужас нашим рассказом, мы не без основания боимся пробудить в  нем  некоторые
иные опасения, чего нам вовсе не хотелось бы: чего  доброго,  он  вообразит,
будто мы собираемся прогуляться в волшебное царство и ввести в нашу  историю
компанию существ, в которых едва ли  кто  когда-либо  серьезно  верил,  хотя
многие безрассудно тратили свое время на описание и чтение их приключений.
     И вот,  чтобы  предотвратить  всякие  такие  опасения,  столь  роняющие
историка, торжественно обещавшею  брать  материалы  только  из  природы,  мы
сейчас скажем читателю, кто  были  эти  люди,  внезапное  появление  которых
повергло в  такой  ужас  Партриджа,  так  напугало  проводника  и  несколько
озадачило даже мистера Джонса.
     Люди, собравшиеся в этом амбаре, были не кто иные, как египтяне, или, в
просторечии, цыгане, и  теперь  они  праздновали  свадьбу  одного  из  своих
земляков.
     Невозможно представить  себе  счастливейшую  группу  людей,  чем  здесь
собравшиеся. На всех лицах сняло безграничное веселье, и бал их был не вовсе
лишен  порядка  и  пристойности.  Может  быть,  даже  он  отличался  большей
чинностью, чем иные деревенские собрания, ибо у людей  этих  есть  настоящее
правительство  и  свои  особые  законы,  и   все   они   повинуются   одному
начальствующему лицу, которое называют своим королем.
     Нигде нельзя было  также  увидеть  такого  изобилия,  как  то,  которым
блистал этот амбар. Здесь не было изысканности  и  изящества,  да  их  и  не
требовал здоровый аппетит гостей. Зато здесь  были  горы  свинины,  птицы  и
баранины, и каждый приправлял их таким соусом, какого не  состряпать  самому
лучшему дорогому французскому повару.
     Эней в храме Юноны -

     Dum stupet obtutuque haeret defixus in uno 72,-

     был не больше ошеломлен, чем наш герой  при  виде  открывшегося  ему  в
амбаре зрелища. Пока он с изумлением осматривался кругом, человек  почтенной
наружности подошел к нему с дружескими приветствиями, слишком сердечными для
того, чтобы их можно было назвать церемонными. То был сам цыганский  король.
Одеждой он мало отличался от своих подданных и не подкреплял своего  величия
никакими регалиями; все же в наружности его (по словам мистера Джонса) нечто
как бы указывало на власть и внушало окружающим благоговенье и уважение; но,
может быть, все это существовало только в воображении Джонса  и  объясняется
тем, что подобные  представления  обыкновенно  сопутствуют  власти  и  почти
неотделимы от нее.
     В открытом лице и учтивом обращении Джонса  было  нечто  такое,  что  в
соединении с его миловидной наружностью очень  располагало  к  нему  всех  с
первого взгляда. В настоящем случае это, может  быть,  сказалось  еще  ярче;
Джонс, узнав о сане подошедшего к нему человека,  засвидетельствовал  королю
цыган особенно глубокое почтение, которое было его цыганскому величеству тем
приятнее, что он не привык к таким знакам внимания  со  стороны  людей,  ему
неподвластных.
     Король приказал накрыть для гостя стол и подать самые отборные кушанья;
севши возле него по правую руку, его величество обратился к нашему герою  со
следующими словами:
     -  Я  не  сомневаюсь,  сэр,  что  вам  часто  доводилось  видеть   моих
одноплеменников: ведь они, как говорится, вольные люди и бродят повсюду;  но
вы, верно, не подозреваете, что  мы  составляем  большой  народ,  и,  может,
будете еще больше удивлены, когда я вам скажу, что порядок  и  управление  у
цыган не хуже, чем у любого другого народа.
     Я имею честь быть их королем, и ни  один  монарх  не  может  похвастать
большей преданностью и любовью подданных. Насколько я заслуживаю это  доброе
отношение, не могу сказать; скажу только, что  всегда  стремлюсь  делать  им
добро. Я вовсе не желаю этим  хвастаться:  что  же  мне  и  делать,  как  не
заботиться о благе этих бедняков, которые бродят целый день и всегда  отдают
мне лучшее, что им удалось добыть. Итак, они любят меня и  почитают  за  то,
что я их люблю и о них забочусь,- вот и все, другой причины их  любви  я  не
знаю.
     Лет тысячу или две тому назад, в точности сказать не могу,  потому  что
не умею ни читать, ни писать, у цыган произошла большая,  как  вы  говорите,
волюция; в те дни были у них вельможи, и эти вельможи ссорились между  собой
за место; но цыганский король усмирил  их  и  сделал  всех  своих  подданных
равными. С тех пор  цыгане  живут  в  большом  согласии,  никто  из  них  не
помышляет сделаться королем,- и так, пожалуй, для них лучше:  поверьте  мне,
быть королем и всегда творить суд - очень хлопотная штука; сколько раз желал
я быть простым цыганом, когда мне приходилось наказывать  закадычного  друга
или родственника: правда, смертной казни у нас нет, но мы  наказываем  очень
строго. Цыгану от этого большой позор, а позор  очень  страшное  наказание,-
мне неизвестно,  чтобы  цыган,  наказанный  таким  образом,  снова  совершил
преступление.
     Тут король выразил некоторое удивление,  что  другие  правительства  не
прибегают к этому наказанию. Джонс стал уверять его, что он  ошибается,  так
как  есть  много  преступлений,  за  которые  английские  законы  наказывают
позором, и что позор есть следствие всякого вообще наказания.
     - Это очень странно,- сказал король.- Я хоть и не живу  среди  вас,  но
много знаю и много слыхал о вашем народе, и мне не раз приходилось  слышать,
что у вас позор часто бывает также  следствием  и  причиной  награды.  Разве
награда и наказание у вас одно и то же?
     Пока его величество беседовал таким образом с Джонсом, в  амбаре  вдруг
поднялся шум,- как оказалось, по следующему поводу.
     Обходительность этих людей мало-помалу рассеяла все опасения Партриджа,
он согласился отведать не только их кушаний, но также и напитков, которые  в
конце концов прогнали весь его страх и заменили его гораздо более  приятными
ощущениями. Молодая цыганка,  замечательная  не  столько  красотой,  сколько
остроумием, сманила простосердечного малого в сторону под предлогом погадать
ему. И вот, когда они находились одни в отдаленном углу амбара,- был ли  тут
причиной крепкий напиток, который легче всего разжигает чувственное  желание
после небольшой усталости, или же сама прекрасная  цыганка,  отбросив  прочь
деликатность и  скромность  своего  пола,  пыталась  соблазнить  Партриджа,-
только они были  застигнуты  в  самую  неподходящую  минуту  мужем  цыганки,
который, видно, из ревности, держал соглядатая за женой и, подойдя  к  месту
преступления, нашел жену в объятиях любовника.
     К великому смущению Джонса, Партридж был приведен  к  королю.  Выслушав
обвинение, а также слово обвиняемого в свою защиту, которое  было  не  очень
складно, потому что очевидность улики совсем  сбила  беднягу  с  толку,  его
величество сказал, обращаясь к Джонсу:
     - Вы слышали, сэр, что они говорят? Какого же наказания заслуживает он,
по вашему мнению?
     Джонс выразил свое прискорбие по поводу  случившегося  и  ответил,  что
Партридж должен дать мужу какое  только  может  вознаграждение;  у  него  же
самого, к сожалению, сейчас очень мало денег, прибавил он,  опуская  руку  в
карман, и предложил цыгану гинею. На это цыган, не задумываясь, заявил,  что
"надеется, что его честь не думает дать ему меньше пяти".
     После небольшого препирательства они сошлись на двух гинеях,  и  Джонс,
выговорив у цыгана полное прощение Партриджу и жене,  собрался  уже  платить
деньги, как его величество,  удержав  его  руку,  обратился  к  свидетелю  с
вопросом: "В какое время застиг ты виновных?"  Свидетель  отвечал,  что  муж
просил его следить за всеми движениями жены с той минуты, как она заговорила
с  чужестранцем,  и  что  после  этого  он  не  спускал  с  нее  глаз,  пока
преступление не было совершено. Тогда король спросил, находился ли с  ним  в
засаде  и  муж.  Свидетель  отвечал  утвердительно.  Тогда  его   египетское
величество обратился к мужу со следующими словами:
     -  Прискорбно  мне  видеть  цыгана,  у  которого  хватает   бесстыдства
торговать честью своей жены. Если бы ты любил жену, ты бы этого не  допустил
и не стал толкать ее на прелюбодейство, чтобы потом изобличить в неверности.
Я запрещаю тебе брать деньги, потому что ты  заслуживаешь  наказания,  а  не
награды. Я объявляю тебя бесчестным цыганом и приказываю  в  течение  месяца
носить на лбу рога, а  жена  твоя  пусть  называется  шлюхой,  и  пусть  все
показывают на нее пальцами, потому что  ты  гнусный  цыган,  а  она  гнусная
шлюха.
     Цыгане тотчас же приступили к исполнению  этого  приговора  и  оставили
Джонса и Партриджа наедине с его величеством.
     Когда  Джонс  выразил  восхищение  справедливостью  приговора,  король,
обратившись к нему, сказал:
     - Вы как будто удивлены: должно быть, вы очень дурного  мнения  о  моем
народе; верно, всех нас считаете ворами.
     -  Признаюсь  вам,  сэр,-  отвечал  Джонс,-   я   никогда   не   слышал
благоприятного мнения о цыганах, какого они, по-видимому, заслуживают.
     - Хотите, я скажу вам,- продолжал король,- в чем разница между  нами  и
вамп? Мой народ обкрадывает ваш народ, а вы обкрадываете друг друга.
     После этого Джонс принялся громко расхваливать благоденствие подданных,
живущих под властью такого короля.
     Действительно, благоденствие их кажется столь полным,  что  мы  боимся,
как бы какой-нибудь защитник неограниченной власти не сослался потом на этот
народ в доказательство великих преимуществ этой формы правления перед  веема
другими.
     Однако мы готовы сделать  уступку,  которой  от  нас,  может  быть,  не
ожидали, и допустить, что никакая ограниченная форма правления  не  способна
достигнуть такой степени совершенства или доставить  такие  блага  обществу,
как эта. Никогда человечество так не благоденствовало,  как  в  те  времена,
когда большая часть известного тогда  мира  находилась  под  властью  одного
государя; и это  благоденствие  продолжалось  в  течение  пяти  царствований
подряд  73.  То  был  подлинный  золотой  век  -  единственный,   когда-либо
существовавший на земле, а не в пылком воображении поэтов,от изгнания из рая
до наших дней.
     Собственно говоря, я  знаю  только  одно  серьезное  возражение  против
неограниченной монархии. Единственный недостаток, присущий этой превосходной
форме правления,- это трудность найти человека, подходящего  для  исполнения
обязан