ди
выбранный им евангельский текст.
     Для нас довольно того, что, как ни прискорбно  было  заблуждение  Софьи
насчет Джонса, все же оно имело достаточные  основания.  ибо,  мне  кажется,
всякая другая молодая дама на ее месте ошиблась бы точно так же. Мало  того,
если бы она ехала теперь за своим возлюбленным и вошла бы в этот  трактир  в
ту минуту, когда он оттуда вышел, то убедилась бы, что хозяин знает ее имя и
положение не хуже, чем знала это горничная девка в Эптоне. Ибо  в  то  время
как  Джонс  шепотом  в  отдельной  комнате  расспрашивал  проводника  Софьи,
Партридж, не отличавшийся такой деликатностью,  во  всеуслышание  задавал  в
кухне вопросы другому проводнику,  исполнявшему  свою  службу  возле  миссис
Фитцпатрик; вследствие этого хозяин, уши которого  были  настороже  во  всех
подобных случаях, подробно узнал о падении Софьи с лошади, о недоразумении с
личностью Дженни Камерон, о последствиях выпитого пунша - словом, почти  обо
всем случившемся в гостинице, из которой мы отправили  наших  дам  в  карете
шестеркой, когда в последний раз с ними виделись.

     ГЛАВА IX, содержащая лишь несколько несвязных замечаний

     После  получасового  отсутствия  Джонс  поспешно  вернулся  в  кухню  и
потребовал, чтобы хозяин немедленно подал  ему  счет.  Огорчение  Партриджа,
которому приходилось покинуть теплый уголок у  камина  и  кубок  живительной
влаги, отчасти вознаграждалось, впрочем, известием, что дальнейший  путь  он
будет совершать уже не пешком, ибо Джонс при помощи золотых доводов уговорил
проводника отвезти его в ту гостиницу,  куда  он  перед  этим  завез  Софью.
Однако проводник согласился  на  это  лишь  при  условии,  что  его  товарищ
подождет его в этом трактире. Дело в том, что содержатель гостиницы в Эптоне
был близкий приятель содержателя гостиницы в Глостере, и до слуха последнего
рано или поздно могло  дойти,  что  лошади  его  предоставлялись  нескольким
лицам,- вследствие этого от проводника мог быть потребован отчет в  деньгах,
которые тот благоразумно собирался положить в собственный карман.
     Нам пришлось упомянуть об этом ничтожном, по  существу,  обстоятельстве
потому,  что  оно  задержало  отъезд  мистера  Джонса:   честность   второго
проводника оказалась более высокой, то есть выше оплачиваемой, и обошлась бы
Джонсу очень недешево, если бы Партридж, человек с большой хитрецой, как  мы
уже говорили, не надумал предложить второму проводнику полкроны, с тем чтобы
тот ее истратил в этом трактире в  ожидании  своего  товарища.  Едва  только
хозяин учуял  эту  полукрону,  как  пустился  за  ней  с  таким  яростным  и
убедительным красноречием, что проводник скоро  был  побежден  и  согласился
ждать за другую полукрону.  По  этому  поводу  мы  не  можем  удержаться  от
замечания, что простые люди  достаточно  тонкие  политики,  и  представители
высшего круга напрасно бывают о себе слишком высокого мнения, думая, что они
невесть какие хитрецы, между тем как сплошь и рядом их затыкает за пояс иной
самый маленький человек.
     Когда лошади были поданы, Джонс  вскочил  прямо  в  дамское  седло,  на
котором ехала его дорогая Софья. Проводник, правда, весьма  предупредительно
предложил ему свое, но герой наш предпочел дамское - вероятно,  потому,  что
оно было мягче. Партридж хотя и любил понежиться не меньше Джонса,  не  мог,
однако, снести мысли  об  унижении  своего  мужского  достоинства  и  принял
предложение  проводника.  Таким  образом,  Джонс  в  дамском  седле   Софьи,
проводник в  седле  миссис  Гоноры  и  Партридж  верхом  на  третьей  лошади
тронулись в путь и через четыре  часа  прибыли  в  гостиницу,  где  читатель
провел уже так много времени. Партридж всю дорогу был  в  очень  приподнятом
состоянии и то  и  дело  напоминал  Джонсу  о  многих  добрых  знамениях,  в
последнее время предсказывавших последнему удачу; действительно, даже совсем
несуеверный читатель должен признать, что  эти  знамения  были  на  редкость
благоприятны. Кроме того, нынешняя погоня Джонса больше нравилась Партриджу,
чем  погоня  его  за  славой;  равным  образом,  из  этих  предзнаменований,
служивших  для  педагога  ручательством  удачи,  он  впервые   вывел   ясное
представление о любви Джонса к Софье: до сих пор он  уделял  ей  очень  мало
внимания, потому что, доискиваясь причин ухода Джонса из дому, пошел сначала
по ложному пути; а что касается происшествий в Эптоне, то он как  раз  перед
приходом туда и после отбытия оттуда был слишком перепуган, для  того  чтобы
вывести какое-нибудь иное заключение, кроме того, что бедняга  Джонс  совсем
рехнулся. Этот вывод нисколько не расходился с еще  прежде  составившимся  у
него мнением о крайнем сумасбродстве его спутника:  педагогу  казалось,  что
поведение  последнего  при  отъезде  из  Глостера  вполне  оправдывает   все
слышанное о нем ранее. Теперешней  поездкой  Партридж,  однако,  был  вполне
доволен, и с этих пор в нем начало складываться гораздо более  благоприятное
представление об умственных способностях приятеля.
     Часы как раз пробили  три,  когда  они  приехали,  и  Джонс  немедленно
заказал почтовых лошадей, но, к несчастью,  во  всем  местечке  нельзя  было
достать ни одной лошади. Читатель не найдет  в  этом  ничего  удивительного,
если вспомнит возбуждение, царившее тогда во всем королевстве и  особенно  в
этой части его, где день  и  ночь  ежечасно  во  всех  направлениях  скакали
курьеры.
     Джонс всячески старался уговорить  своего  проводника  довезти  его  до
Ковентри, но тот был неумолим. Во время этих переговоров во дворе  гостиницы
к нему подошел человек, он назвал Джонса по имени и  спросил,  как  поживают
его родные в Сомерсетшире. Взглянув на этого человека, Джонс тотчас же узнал
в нем мистера Даулинга, стряпчего, с которым обедал в  Глостере,  и  вежливо
поклонился в ответ на приветствие.
     Даулинг настойчиво уговаривал мистера Джонса  не  ехать  дальше  ночью,
подкрепляя свою просьбу множеством неоспоримых доводов  -  вроде  того,  что
спускаются сумерки, что дорога очень грязная и  что  гораздо  удобнее  будет
ехать днем. Доводы превосходные, и они, вероятно,  уже  приходили  в  голову
Джонсу; но если прежде они были бессильны, то такими же оказались и  теперь:
Джонс упорствовал в своем решении, готовый даже отправиться в путь пешком.
     Видя, что ему не переубедить Джонса,  почтенный  стряпчий  с  таким  же
усердием принялся уговаривать  проводника  поехать  с  ним.  Он  привел  ему
множество  причин,  пытаясь  заставить  его  согласиться  на  это   короткое
путешествие, и в заключение сказал:
     - Неужели ты сомневаешься, что джентльмен хорошо  вознаградит  тебя  за
беспокойство?
     Двое против одного возьмут верх в чем угодно, не только в  футболе.  Но
превосходство объединенных сил  в  убеждениях  или  -просьбах  очевидно  для
всякого внимательного наблюдателя: ведь вам, верно, не раз случалось видеть,
как отец, хозяин, жена или иное влиятельное лицо самым  решительным  образом
отвергают  все  доводы  просителя,  выступающего   в   одиночку,   а   потом
соглашаются. услышав их от второго или  третьего  лица,  пришедшего  ему  на
помощь, но не сказавшего ровно ничего нового. Отсюда,  вероятно,  происходит
выражение "поддержать довод или предложение", что бывает так важно  во  всех
публичных прениях. От этого также, должно быть, в наших судебных учреждениях
часто приходится слышать, что какой-нибудь  ученый  муж  (по  большей  части
доктор прав) битый час повторяет то самое, что перед ним было сказано другим
ученым мужем.
     Вместо того чтобы объяснять это явление, мы, по принятому нами  методу,
приведем в пример упомянутого выше проводника: он  внял  убеждениям  мистера
Даулинга и согласился опять посадить Джонса в дамское седло, но  потребовал,
чтобы сначала ему позволили хорошенько  накормить  лошадей,  потому  что  те
сделали большой конец и бежали резво.  Впрочем,  это  требование  проводника
было излишним, потому что Джонс, несмотря на свою торопливость и нетерпение,
и сам приказал бы задать им корму; он вовсе не разделял мнения тех,  которые
считают животных простыми машинами и, вонзая  шпоры  в  брюхо  своего  коня,
воображают, будто шпора и лошадь  обладают  одинаковой  чувствительностью  к
боли.
     Покамест лошади ели овес, или, вернее, покамест предполагалось, что они
его едят  (потому  что  проводник  больше  всего  был  озабочен  тем,  чтобы
угоститься самому на кухне, а конюх этим воспользовался и принял меры, чтобы
его овес остался цел в конюшне), мистер Джонс, уступая настоятельной просьбе
мистера Даулинга, пошел в комнату этого джентльмена, где они  и  уселись  за
бутылкой вина.

     ГЛАВА X, в которой мистер Джонс и мистер Даулинг распивают бутылочку

     Мистер Даулинг, налив стакан вина, предложил  тост  за  достопочтенного
сквайра Олверти, добавив:
     - Если  вам  угодно,  сэр,  выпьем  и  за  здоровье  его  племянника  и
наследника,   молодого   сквайра.   Да,    сэр,    мистер    Блайфил,    ваш
родственник,прекрасный молодой джентльмен, и  я  готов  поручиться,  что  он
будет со временем играть весьма видную роль в своей округе. У меня уже  есть
для него на примете местечко для выборов в парламент.
     - Я убежден, сэр,- отвечал Джонс,- что  вы  не  имеете  намерения  меня
оскорблять, поэтому я на  вас  не  обижен;  но,  право,  вы  очень  некстати
соединили  два  имени:  ведь  один  из  этих  людей  честь  и   слава   рода
человеческого, а другой - мерзавец, позорящий звание человека.
     Даулинг был этим озадачен. Он сказал, что  считает  обоих  джентльменов
людьми безупречными.
     - Что касается самого сквайра Олверти,- сказал он,-  то  я  никогда  не
имел счастья его видеть; но кто же не  слышал  о  его  доброте?  А  молодого
джентльмена я видел всего один раз, когда привез ему известие о  смерти  его
матери; но тогда я  так  спешил,  так  торопился,  разрываясь  на  части  от
множества дел, что просто не имел времени с ним побеседовать; однако он имел
вид настоящего джентльмена и был так приветлив, что, признаюсь вам, мне  еще
отроду никто не доставлял такого удовольствия.
     - Я ничуть не удивляюсь, что он сумел вас обворожить  во  время  такого
короткого свидания,- отвечал Джонс.- Он хитер, как сам дьявол, и  вы  можете
прожить с ним много лет, не разгадав его. Я рос с ним с самого детства, и мы
почти никогда не разлучались; но только совсем недавно для меня открылось, и
то лишь отчасти, что это за негодяй. Признаться, я всегда его  недолюбливал.
Мне казалось, что в нем не хватает душевного  благородства,  которое  служит
истинной основой всего великого и благородного в человеке. Давно уж  заметил
я в нем презренный эгоизм; но лишь недавно, совсем  недавно,  обнаружил,  на
какие низкие и черные дела  он  способен:  да,  я  наконец  обнаружит,  что,
пользуясь моим открытым характером, он затеял погубить  меня,  долго  строил
адские козни и, наконец, привел свой план в исполнение.
     - Вот как!  -  воскликнул  Даулинг  -  Как  жаль  тогда,  что  огромное
состояние вашего дяди Олверти перейдет по наследству к такому субъекту.
     - Вы мне оказываете честь, сэр, на которую я,  увы,  не  имею  никакого
права,- отвечал Джонс.- Правда,  мистер  Олверти  был  настолько  добр,  что
однажды позволил мне называть его еще более дорогим именем, но  так  как  он
это сделал только  по  доброте  своей,  то  я  не  могу  жаловаться  на  его
несправедливость, если он нашел нужным лишить меня этой чести: ведь  лишение
дара не может быть более незаслуженным, чем был ранее самый дар. Уверяю вас,
сэр, я не родственник мистера Олверти;  и  если  свет,  неспособный  оценить
по-настоящему его достоинства, найдет,  что  он  поступил  со  мной  слишком
сурово и не по-родственному, то это будет  несправедливостью  к  лучшему  из
людей; ведь я... Однако, извините, я не буду вам  докучать  подробностями  о
самом себе, но вы, видно, приняли меня за родственника  мистера  Олверти,  и
потому я счел долгом сказать вам правду о поступке, который может навлечь на
него нарекания; я готов скорее  пожертвовать  жизнью,  чем  дать  для  этого
какой-нибудь повод.
     - Ваши слова, сэр, звучат истинным благородством,- сказал  Даулинг,-  и
вы  мне  не  только  не  докучаете,  но,  напротив,  доставили  бы   большое
удовольствие, объяснив, как это  вышло,  что  вас  считают  за  родственника
мистера Олверти, если вы ему не родственник? Ваши  лошади  будут  готовы  не
раньше чем через полчаса, и у вас есть довольно времени; так расскажите  же,
пожалуйста, как это все случилось? Признаюсь, меня  очень  удивляет,  почему
вас принимают за родственника джентльмена, который вам совершенно не родня.
     Сговорчивым характером (но отнюдь не осмотрительностью)  Джонс  немного
напоминал  свою  возлюбленную  Софью:  он  охотно  согласился  удовлетворить
любопытство мистера Даулинга и  рассказал  ему  историю  своего  рождения  и
воспитания, как Отелло,

     От детских лет до самого мгновенья,
     Когда его он слышать пожелал,-

     а Даулинг, подобно Дездемоне, выслушал его с большим вниманием,

     Клянясь ему, что это странно, чудно
     И горестно, невыразимо горько.

     Мистер  Даулинг  был  чрезвычайно  тропот  этим  рассказом,-  должность
стряпчего не убила в нем человеческих чувств Нет ничего несправедливее,  как
переносить наше предубеждение щ о-tiib той или  иной  профессии  на  частную
жизнь и судить о человеке на основании наших представлений о  его  занятиях.
Привычка,  правда,  ослабляет  отвращение  к  действиям,  которые  требуются
известной профессией и уже как бы входят в плоть  и  кровь  человека,  но  в
других случаях природа сказывается одинаково в людях всех профессий, и даже,
может быть, могущественнее в тех,  которые  дают  ей,  так  сказать,  отдых,
занимаясь своим всегдашним делом. Мясник, я уверен, не убьет красивой лошади
без чувства сожаления, а хирург,  хладнокровно  отнимающий  руку  или  ногу,
выразит участие больному подагрой; я сам этому свидетель.  Известно,  что  и
публичный  палач,  свернувший  шею  сотням  людей,  дрожит,  исполняя   свои
обязанности в первый раз; и даже  мастера  по  части  пролития  человеческой
крови, которые во время войны без зазрения совести избивают тысячи не только
подобных себе мастеров, но часто также женщин и детей,- даже  они  в  мирное
время, откладывая в сторону барабаны и трубы, часто откладывают в сторону  и
свирепость и делаются весьма кроткими членами гражданского общества.  Так  и
стряпчий может сочувствовать всем бедствиям и невзгодам своих ближних,  если
только ему не приходится выступать против них в суде.
     Джонс, как известно читателю, не знал еще, в каких черных  красках  его
представили мистеру Олверти;  что  же  касается  остальных  событий,  то  он
изложил их в не очень невыгодном для себя свете: хотя он не желал  обсуждать
своего недавнего друга и покровителя, но не хотел взваливать слишком много и
на себя. Поэтому Даулинг заметил не без основания,  что  кто-то  оказал  ему
очень плохую услугу.
     - Сквайр, конечно, не лишил  бы  вас  наследства  только  за  несколько
провинностей, которые может совершить каждый молодой джентльмен. Впрочем,  я
говорю неправильно: "лишил наследства", потому что вы, разумеется, не имеете
на него законных прав.  Это  не  подлежит  сомнению;  об  этом  не  стоит  и
возбуждать дела. Все же, если вас некоторым образом усыновили,  приняли  как
родного сына, то вы, конечно,  вправе  были  рассчитывать  если  не  на  все
имение, то на значительную часть его; и даже если бы вы  надеялись  получить
все, я не стал бы вас порицать: ведь все люди желают  приобрести  больше,  и
бранить их тут не за что.
     - Нет, вы ошибаетесь, приписывая мне такие намерения,-  сказал  Джонс,я
удовольствовался бы  самым  малым.  Я  никогда  не  имел  никаких  видов  на
состояние мистера Олверти и могу  по  чистой  совести  сказать,  никогда  не
задумывался над тем, что он может  или  вправе  мне  оставить.  Торжественно
объявляю: если бы он обделил своего племянника в мою пользу, я вернул бы ему
все незаконно полученное. Спокойную совесть я предпочитаю чужому  богатству.
Что значит жалкая гордость от обладания великолепными  хоромами,  множеством
слуг, роскошным столом и всеми иными выгодами или видимостями  богатства  по
сравнению  с  тем  благодатным  покоем,  тем  живым  удовлетворением,   теми
упоительными восторгами и душевным ликованием,  какими  наслаждается  добрая
душа, созерцая великодушный, доблестный, благородный, милосердный  поступок?
Я не завидую Блайфилу с его перспективами  на  будущее  богатство,  не  буду
завидовать, когда он и получит его. Я бы и на  полчаса  не  согласился  быть
негодяем, чтобы поменяться с ним местами. Мне сдается,  что  мистер  Блайфил
подозревал меня в тех намерениях,  о  которых  вы  говорите;  в  этих  своих
подозрениях,  порожденных  душевной  низостью,  он,  по  всей   вероятности,
приписывал такую  же  низость  и  мне.  Но,  благодарю  бога,  я  сознаю,  я
чувствую... да, чувствую свою невинность, друг мой, и ни за что на свете  не
расстанусь с этим чувством. Насколько я себя помню, я  никому  на  свете  не
сделал ничего дурного и никогда даже не помышлял об этом.

     Pone me pigris ubi nulla campis
     Arbor aostiva recreatur aura,
     Quod latus mundi nebulae malusque
     Juppiter urget.
     Pone sub curru nimium piopinqui
     Solis, in terra domibus negata:
     Dulee ridentem Lalagen amabo,
     Dulce loquentem 71.

     Сказав это, он налил бокал вина  и  выпил  за  здоровье  своей  дорогой
Лалаги, затем, наполнив также до  краев  бокал  Даулинга,  предложил  и  ему
выпить.
     - За здоровье мисс Лалаги? Извольте, от всего сердца,- сказал Даулинг.-
Я уже не раз слышал, как пили за ее здоровье,  хотя  никогда  ее  не  видел;
говорят, она удивительно хороша.
     Хотя Даулинг не вполне понял не одну лишь латинскую  часть  этой  речи,
однако  в  ней  были  места,  которые  произвели  на  него   очень   сильное
впечатление.  II  хотя  он  старался  скрыть  это  впечатление  от   Джонса,
подмигивая, кивая головой, усмехаясь и скаля зубы (мы часто стыдимся здравых
мыслей не меньше, чем мыслей ошибочных), но, несомненно, он  втайне  одобрял
все те утверждения молодого человека, которые были ему понятны, и проникся к
нему самым живым участием. Но, может быть, мы поговорим об этом  при  другом
случае, особенно если еще встретимся с мистером  Даулингом  в  течение  этой
истории. А теперь мы  должны  наспех  проститься  с  этим  джентльменом,  по
примеру мистера Джонса, который, услышав от Партриджа,  что  лошади  готовы,
тотчас же расплатился по счету, пожелал  своему  собутыльнику  доброй  ночи,
вскочил на  коня  и  направился  в  Ковентри,  несмотря  на  темную  ночь  и
начавшийся проливной дождь.

     ГЛАВА XI Несчастья, постигшие Джонса  на  пути  в  Ковентри,  и  мудрые
замечания Партриджа

     Нет дороги ровнее той, что ведет в Ковентри от местечка, в котором  они
находились; и хотя ни Джонс, ни Партридж, ни проводник  никогда  по  ней  не
проезжали,  им  было  бы  почти  невозможно  заблудиться,  если  бы  не  два
обстоятельства, упомянутые в конце предыдущей главы.
     Но так как оба эти обстоятельства, к  несчастью,  их  сопровождали,  то
наши путешественники незаметно уклонились на боковую дорогу и, проехав целых
шесть миль, все еще не добрались до стройных шпилей Ковентри,  а  находились
на чрезвычайно  грязном  проселке,  где  не  видно  было  никаких  признаков
близости предместий большого города.
     Тогда Джонс заявил, что  они,  верно,  сбились  с  пути,  но  проводник
утверждал, что это невозможно,- слово, которое  в  обычном  разговоре  часто
обозначает не только нечто невероятное, но часто  и  то,  что  вполне  может
случиться и даже  действительно  случилось:  это  такое  же  гиперболическое
насилие,  какому  сплошь  и  рядом  подвергаются  слова