ллингов, но  действительная  цена  серебра,  содержавшегося  в  застежках,
составляла всего около восемнадцати пенсов,-столько и дал бы теперь  за  нее
упомянутый торговец, так как книжка  была  в  отличной  сохранности,  словно
только  что  из  лавки.  Впрочем,  человек  бережливый   воспользовался   бы
невежеством нищего и предложил бы ему за его находку не больше шиллинга  или
даже шести пенсов, а то  и  вовсе  ничего  бы  не  дал,  предоставив  нищему
взыскивать с него деньги судом, и многие ученые юристы, пожалуй,  усомнились
бы, смог ли истец при данных обстоятельствах доказать свои права.
     Однако Джонс,  отличавшийся  большой  щедростью  и,  может  быть,  даже
расточительностью, напротив, без всяких колебаний дал за книжку целую гинею.
Бедняк,  давно  уже   не   обладавший   таким   сокровищем,   рассыпался   в
благодарностях, и на лице его выразилось едва ли меньшее восхищение, чем то,
которое овладело Джонсом, когда он увидел имя Софьи Вестерн.
     Нищий охотно согласился проводить наших путников к тому месту,  где  он
нашел записную книжку И вот все они двинулись прямо туда; но не так  быстро,
как хотелось бы мистеру Джонсу проводник его был, к несчастью,  хром  и  мог
делать не больше мили в час А так как до того места было  свыше  трех  миль,
хотя нищий назвал другую цифру, то читателю можно  и  не  сообщать,  сколько
времени они туда шли
     По дороге Джонс несчетное число раз раскрывал  и  целовал  книжку,  все
время разговаривал сам с собой и почти не обращался к  своим  спутникам.  По
этому поводу нищий знаками выразил удивление Партриджу, который только качал
головой, приговаривая:
     - Бедняжка! Orandum est ut sit mens sana in corpore sano 68.
     Наконец прибыли они на  то  самое  место,  где  Софья  имела  несчастье
обронить записную книжку, а нищий  имел  счастье  ее  подобрать.  Тут  Джонс
выразил желание попрощаться  с  проводником  и  прибавить  шагу,  но  нищий,
который успел уже опомниться и в  котором  изумление  и  радость  по  случаю
получения  гинеи  сильно  поубавились,  скроил  недовольную  физиономию   и,
почесывая затылок, сказал, что надеялся получить с его милости больше.
     - Ваша милость, надеюсь, возьмет во внимание, что, не будь я честен,  я
мог бы удержать все (Читатель не может  не  согласиться,  по  нищий  говорил
правду.) Если та бумажка стоит сто фунтов, то, право, за находку  надо  дать
больше гинеи. А может, ваша милость не увидит этой госпожи и  не  отдаст  ей
билета.  Хотя  ваша   милость   с   виду   джентльмен   и   говорит   совсем
по-джентльменски, но ведь порукой мне одно только  слово  вашей  милости;  а
если законный владелец не отыщется, то, конечно, все принадлежит  тому,  кто
нашел первый. Надеюсь,  ваша  милость  все  рассудит  по  справедливости:  я
бедняк, нищий и совсем не требую себе всего, но надо же, по  справедливости,
чтобы я получил свою долю Ваша милость с виду  человек  добрый  и,  надеюсь,
вознаградит мою честность: ведь я мог бы взять себе все до копейки, и  никто
никогда не узнал бы об этом.
     - Даю тебе честное слово,- отвечал Джонс,- я  знаю  законную  владелицу
этой книжки и верну ей все в целости.
     - Делайте, ваша милость, как вам угодно,- сказал нищий - Только отдайте
мне, пожалуйста, мою долю, то есть половину денег,  и  тогда  удержите  себе
остальное, если угодно вашей чести.
     И он заключил свои слова клятвой, что никогда никому не скажет об  этом
ни полслова.
     - Нет, приятель,- отвечал Джонс,- законная владелица получит потерянное
сполна; а отблагодарить тебя еще чем-нибудь я в настоящее  время  совершенно
не в состоянии. Скажи мне, как тебя зовут и где ты  живешь,  и  очень  может
быть,  что  тебе   еще   представится   случай   порадоваться   сегодняшнему
приключению.
     - Не знаю, что вы называете приключением,-  проворчал  нищий,-  только,
видно,  мне  приходится  представить  на  ваше  усмотрение   отдать   деньги
потерявшей их даме или не отдать; но, надеюсь, ваша милость рассудите .
     - Полно, полно,- вмешался Партридж,- скажи-ка лучше  его  милости,  как
тебя зовут и где тебя можно найти Ручаюсь, ты  не  раскаешься,  что  доверил
деньги этому джентльмену
     Видя всю безнадежность попыток завладеть снова записной книжкой,  нищий
согласился наконец назвать  свое  имя  и  место  жительства,  которое  Джонс
записал на листочке бумаги карандашом Софьи и, вложив  этот  листочек  между
теми страницами, где она надписала свое имя, воскликнул;
     - Ты счастливейший из смертных, приятель,- я соединил твое имя с именем
ангела!
     - Ничего не знаю насчет ангелов,- отвечал нищий,- а только если  бы  вы
прибавили мне немного или вернули книжку...
     Эти слова окончательно вывели Партриджа  из  себя.  Он  обругал  калеку
разными  нехорошими  словами  и  собрался  даже  прибить   его,   но   Джонс
воспротивился и, сказав нищему, что, наверное,  найдет  случай  помочь  ему,
поспешно зашагал прочь; Партридж, в которого  мысль  о  сотне  фунтов  влила
новые силы, последовал за своим  вожатым,  а  нищий,  принужденный  остаться
позади, принялся осыпать проклятиями наших героев, а также своих родителей.
     - Ведь если бы они посылали меня в школу,- сетовал бедняк,-  и  обучили
читать, писать и считать, так я не хуже других знал бы цену этим вещам.

     ГЛАВА V, содержащая дальнейшие путевые приключения мистера Джонса и его
спутника

     Путешественники наши зашагали так быстро, что им не хватало  времени  и
дыхания для разговоров: Джонс  всю  дорогу  мечтал  о  Софье,  а  Партридж-о
банковом билете. Мечты эти  немало  радовали  учителя,  но  в  то  же  время
заставляли его роптать на судьбу, ни разу в его странствиях  не  доставившую
ему подобного случая выказать свою честность. Так  прошли  они  больше  трех
миль, и, наконец, Партридж, почувствовав, что ему не  угнаться  за  Джонсом,
обратился к своему спутнику с просьбой  немного  убавить  шаг,  на  что  тот
согласился  тем  более  охотно,  что  следы  лошадиных  копыт,  которые   на
протяжении нескольких миль были явственно видны благодаря  оттепели,  теперь
пропали: по широкому лугу, куда они  вышли,  расходилось  в  разные  стороны
несколько дорог.
     Джонс остановился, чтобы сообразить, по какой из этих  дорог  ему  надо
идти, как вдруг где-то невдалеке послышались звуки барабана. Партридж тотчас
же в испуге воскликнул:
     - Господи, помилуй нас! Это, наверно, они!
     - Кто они? - спросил Джонс. Страх уже давно уступил место  в  душе  его
более приятным представлениям, а после приключения с хромым нищим он  твердо
решил догнать Софью, позабыв и думать о неприятеле.
     - Как кто? - удивился Партридж.- Да мятежники. Впрочем, зачем  называть
их мятежниками. Они, может быть, вполне порядочные люди;  ведь  у  меня  нет
никаких причин думать иначе. Пусть черт поберет того, кто их  заденет;  если
они меня не  тронут,  то  и  я  их  не  трону,  а  буду  обращаться  с  ними
по-хорошему. Ради бога, сэр, не задевайте их, когда  они  придут,тогда  они,
может быть, не сделают нам худа. Впрочем, не лучше  ли  нам  спрятаться  вот
там, в кустах, пока они пройдут мимо. Что  могут  сделать  двое  безоружных,
может быть, против пятидесяти тысяч! Понятно, один только сумасшедший, не  в
обиду вашей чести будь сказано,- понятно, ни один человек, у  которого  mens
sana in corpore sano... 69
     Тут  Джонс  остановил  поток  этого  красноречия,  вызванного  страхом,
сказав, что, судя по барабану, они недалеко от какого-то города. И он  пошел
прямо  в  том  направлении,  откуда  доносились  звуки,  приказав  Партриджу
ободриться, потому что он не собирается подвергать его опасности, и заметив,
что мятежники не могут быть так близко.
     Последнее замечание немного успокоило Партриджа; он куда охотнее  пошел
бы в противоположную сторону, но все же последовал за своим вожатым;  сердце
в груди его громко  стучало,  однако  не  героически,  то  есть  не  в  такт
барабану, который не умолкал, пока они не перешли выгон  и  не  вступили  на
узкую тропинку между изгородями.
     Тут Партридж, не отстававший от  Джонса,  заметил  в  нескольких  ярдах
впереди  что-то  цветное,  развевающееся  в  воздухе;  вообразив,  что   это
неприятельское знамя, он завопил:
     - О господи, сэр, ведь это они! Смотрите: корона  и  гроб.  Господи,  я
отроду не видел ничего ужаснее;  и  мы  от  них  ближе,  чем  на  расстоянии
ружейного выстрела.
     Подняв глаза, Джонс тотчас понял, что Партридж принял за знамя.
     - Партридж,- сказал он,- я думаю, что ты один справишься со  всей  этой
армией. По знамени я догадываюсь, что  за  барабан  мы  слышали:  он  сзывал
зрителей на представление кукольного театра.
     -    Кукольный    театр!    -    воскликнул    искренне    обрадованный
Партридж.Только-то?  Я  люблю  кукольный  театр  больше  всего   на   свете.
Пожалуйста,  сэр,  остановимся  и  посмотрим.  Притом   же   я   до   смерти
проголодался: ведь уже почти стемнело, а с трех часов утра у меня ни кусочка
во рту не было.
     Они подошли к гостинице, или, вернее, к трактиру, где Джонс  согласился
остановиться, тем более что не был уверен, по правильной ли дороге он  идет.
Они направились прямо в кухню, где Джонс начал расспрашивать,  не  проезжали
ли здесь  поутру  дамы,  а  Партридж  произвел  энергичную  разведку  насчет
съестного, которая увенчалась лучшим успехом: Джонс ничего не узнал о Софье,
Партридж же,  к  своему  великому  удовольствию,  получил  полное  основание
ожидать скорого появления большого блюда яичницы с салом, прямо с огня.
     На человека сильного и здорового любовь действует совсем иначе, чем  на
хилого и слабого: в последнем она  обыкновенно  уничтожает  всякий  аппетит,
направленный  к  сохранению  организма;  в  первом  же  хотя   и   порождает
забывчивость и пренебрежение к пище, как и ко всему на свете,  но  поставьте
перед таким любовником,  когда  он  проголодался,  хорошо  зажаренный  кусок
говядины, и он станет его уписывать за обе щеки.  Так  случилось  и  теперь:
хотя Джонс, не будь у него соблазна, мог пройти и гораздо  дальше  с  пустым
желудком, но когда ему подали яичницу с салом,  он  начал  истреблять  ее  с
таким же усердием и жадностью, как и Партридж.
     Когда наши путники пообедали, наступила ночь, и так как  луна  была  на
ущербе, то темень  стояла  непроглядная.  Поэтому  Партридж  упросил  Джонса
остаться и посмотреть  представление  кукольного  театра,  которое  как  раз
начиналось. Хозяин театра убедительно  просил  их  пожаловать,  говоря,  что
куклы его - первейшего сорта и доставили  большое  удовольствие  благородной
публике во всех городах Англии.
     Кукольная  пьеса  была  сыграна  весьма  корректно  и   благопристойно.
Называлась она "Остроумное и серьезное  действо  об  оскорбленном  муже";  в
самом деле,  это  было  очень  чинное  и  торжественное  представление,  без
площадного остроумия, шуток и прибауток или, отдавая ему справедливость, без
следа  чего-нибудь  такого,  что  могло  вызвать  смех.   Зрители   остались
чрезвычайно довольны. Одна почтенная матрона объявила  хозяину,  что  завтра
она приведет сюда двух дочерей, потому что  гадостей  он  не  показывает;  а
судейский писец и сборщик акциза в один голос сказали, что роли лорда и леди
Столичных хорошо выдержаны ц верны природе. К этому мнению  присоединился  и
Партридж.
     Похвалы так вскружили голову  хозяину,  что  он  не  мог  удержаться  и
добавил к ним от себя.
     -   В   наш   век,-   сказал   он,-   ничто   не   подверглось    таким
усовершенствованиям, как кукольный театр: после  того  как  оттуда  выкинуты
Панч с женой Джоан и тому подобная ерунда, он наконец превратился в разумное
развлечение. Помню, когда я еще только что начинал работать, были в  большом
ходу низкие площадные шутки,  которые  очень  смешили  публику;  но  они  не
содействовали исправлению нравственности  молодых  людей,  что  должно  быть
главнейшей целью всякого кукольного представления,- почему, в самом деле, не
преподавать благих и поучительных уроков этим путем так же, как  и  другими?
Мои  куклы  натуральной  величины,   они   воспроизводят   жизнь   во   всех
подробностях, и я не сомневаюсь, что публика выносит из моих маленьких  драм
столько же пользы, как и из настоящего театра.
     - Я нисколько не хочу  унижать  ваше  искусство,-  отвечал  Джонс,-  но
все-таки с удовольствием посмотрел  бы  своего  старого  знакомого,  мастера
Панча; удалив этого весельчака с женой его Джоан, вы, по-моему, не только не
улучшили, но испортили ваш кукольный театр.
     Слова эти внушили канатному плясуну  глубочайшее  презрение  к  Джонсу.
Иронически скривив физиономию, он возразил;
     - Очень может быть, сэр, что вы действительно держитесь  этого  мнения,
но, к моему удовольствию, лучшие судьи думают иначе, а на всех  не  угодишь.
Правда, года два или  три  тому  назад  некоторые  знатные  господа  в  Бате
настойчиво требовали снова вывести Панча на сцену. Я даже понес  убытки,  не
согласившись на это; но пусть другие поступают, как им  угодно,  а  я  из-за
какой-то безделицы не стану унижать своего искусства и не соглашусь нарушать
благопристойность  и  корректность  в  моем  театре,  вводя  в  него  низкую
площадную дребедень.
     - Верно, приятель,-  подхватил  писец,-  вы  совершенно  правы.  Всегда
избегайте низкого. В Лондоне у меня  есть  много  знакомых,  которые  решили
изгнать все низкое со сцены.
     - Ничего не может быть похвальнее,- сказал сборщик акциза, вынимая  изо
рта трубку.- Помню (я служил тогда у лорда), я был в  театре  в  местах  для
лакеев на первом представлении этой самой пьесы "Оскорбленный муж". Там было
много низких сцен с одним деревенским  джентльменом,  приехавшим  в  столицу
добиваться избрания в парламент; в пьесе была выведена еще  целая  куча  его
слуг - особенно запомнился мне кучер; но  публика  нашей  галереи  не  могла
вынести таких низких вещей и ошикала пьесу. Я вижу,  приятель,  вы  все  это
выкинули - и прекрасно сделали.
     - Ну, господа,- сказал Джонс,- где же мне тягаться с таким  количеством
противников. Если большинству зрителей Панч  не  нравится,  то  просвещенный
джентльмен, поставивший пьесу, поступил совершенно правильно, уволив его  со
службы.
     В ответ на это хозяин театра начал  новую  речь:  он  долго  говорил  о
заразительности примера и о том, насколько низшие слои общества  отвращаются
от порока, видя его гнусность в высшем  слое,-  как  вдруг  был  несчастливо
прерван неожиданным случаем, который  мы,  пожалуй,  опустили  бы  в  другое
время, но теперь не можем не рассказать, только  отложим  это  до  следующей
главы.

     ГЛАВА VI, из которой видно, что самые лучшие вещи могут быть  поняты  и
истолкованы превратно

     В дверях послышался страшный шум: это хозяйка отделывала свою  служанку
кулаками и языком. Увидев, что девушки нет  на  месте,  она  после  недолгих
поисков нашла ее на сцене кукольного театра в такой  позе  с  шутом,  что  и
сказать неудобно.
     Хотя Грация (так звали служанку) потеряла всякое право на скромность, у
нее все же не хватило бесстыдства отрицать факт, за которым ее застали;  она
поэтому прибегла к другой увертке и попыталась смягчить свою вину.
     - За что вы меня бьете, хозяйка? - говорила она.- Если вам не  нравится
мое поведение, так откажите мне  от  места.  Если  я  шлюха  (хозяйка  щедро
честила ее этим словечком), то и благородные дамы не лучше меня. Взять  хотя
бы ту леди, которая на театре представляла: что она  такое?  Верно,  не  зря
провела она целую ночь отдельно от мужа.
     Услышав это, хозяйка ворвалась в кухню и грубо набросилась  на  мужа  и
бедного содержателя кукольного театра.
     - Вот, муженек,- говорила она,- приютишь у себя в доме  этот  народ,  а
потом полюбуйся, что выходит.  Выпьют  на  грош  больше,  а  хлопот  столько
наделают, что и не оберешься; и потом из-за такой  швали  порядочный  дом  в
вертеп обращается. Словом, прошу вас завтра же утром отсюда убраться, потому
что таких вещей я долее терпеть не намерена. Только приучают  наших  слуг  к
праздности и глупостям: ничему лучшему ведь не  научишься  из  таких  пустых
представлений. Помню, в старину в кукольных театрах представляли  что-нибудь
из  Священного  писания,  например  необдуманный  обет   Иеффая   и   другие
поучительные истории, а злодеев всегда  уносил  дьявол.  В  этих  вещах  был
какой-то смысл. Но теперь, как говорил нам священник в прошлое  воскресенье,
никто больше не  верит  в  дьявола,  и  вот  вы  выводите  на  сцену  кукол,
разряженных,  как  лорды  и  леди,  только  чтобы  кружить   головы   бедным
деревенским дурам; а когда голова у них завертелась, то не удивительно,  что
и все другое ходуном пойдет.
     Кажется, Вергилий говорит, что, если перед буйной  и  мятежной  толпой,
пускающей в ход все виды метательного оружия, предстанет вдруг  муж  совета,
человек всеми уважаемый, волнение мгновенно утихает, и толпа, которую, когда
она соберется на небольшом пространстве, можно сравнить с  ослом,  поднимает
свои длинные уши, внимая речам мудрого мужа.
     Напротив, когда  ученый  спор  солидных  людей  и  философов,  которым,
кажется,  руководит  сама  мудрость,   придумывая   доводы   для   спорящих,
прерывается ревом толпы или визгом одной сварливой бабы, по  части  шума  не
уступающей никакой толпе, то философские споры разом прекращаются,  мудрость
перестает  исполнять  свою  правящую  роль,  и  внимание  всех  привлекается
исключительно к этой сварливой бабе.
     Так упомянутый шум и появление хозяйки привели к  молчанию  содержателя
кукольного театра и мгновенно положили  конец  его  важной  и  торжественной
речи, характер которой мы уже достаточно дали почувствовать читателю.  Ничто
не могло случиться так некстати,  как  это  происшествие;  самая  изощренная
злоба Фортуны  не  могла  бы  придумать  лучшей  уловки,  чтобы  привести  в
замешательство  бедного  оратора,  когда  он  с  таким  торжествующим  видом
распространялся  насчет  добрых  нравов,  насаждаемых  представлениями   его
театра.  Уста  его  сомкнулись  так   плотно,   как   сомкнулись   бы   уста
лекаря-шарлатана, если бы в разгар декламации  насчет  чудодейственной  силы
изобретенных им пилюль и  порошков  вдруг  вынесен  был  и  поставлен  перед
публикой, в доказательство его искусства, труп одной из его жертв.
     Вместо того чтобы дать ответ хозяйке,  содержатель  театра  выбежал  из
кухни с  намерением  наказать  шута.  Тем  временем  луна  начала  разливать
серебряный свет свой, как говорят поэты (хотя в эту минуту она  была  больше
похожа на медный грош), Джонс потребовал счет и приказал  Партриджу,  только
что разбуженному хозяйкой от глубокого сна, готовиться в путь; но  Партридж,
которому, как видел читатель, удалось  только  что  достигнуть  двух  целей,
решил попытаться достигнуть и третьей, то есть убедить Джонса переночевать в
гостинице. Начал он с того, что прикинулся изумленным  по  поводу  намерения
мистера Джонса трогаться в путь; приведя  множество  веских  доводов  против
этого. он в заключение стал особенно упирать на то, что такая поспешность ни
к чему не  послужит,  так  как  если  Джонсу  неизвестно,  по  какой  дороге
отправилась Софья, то каждый шаг может его еще более от нее удалить.
     - Ведь все в доме говорят, сэр.- сказал он,- что она  этой  дорогой  не
проезжала. Не лучше ли в таком случае остаться  здесь  до  утра:  тогда  мы.
может быть, встретим кого-нибудь, кто о ней знает.
     Этот последний довод возымел  некоторое  действие,  и  пока  Джонс  его
взвешивал, хозяин бросил на ту же чашку весов всю силу своего красноречия.
     - Право, сэр.- сказал он,- слуга ваш дает вам превосходный совет: кому.
в самом деле, охота идти ночью в такое время года?
     И он принялся вовсю расхваливать  удобства  своего  заведения;  хозяйка
усердно его поддержала...  Чтобы  не  утомлять  читателя