с мистером Джонсом целые сутки.  Подобные  случаи  часто
наблюдаются в жизни, где величайшие события порождаются  причудливой  связью
ничтожных мелочей; не один такой  пример  может  быть  отыскан  внимательным
читателем и в настоящей истории.
     После бесплодных  поисков  в  течение  двух  или  трех  часов  Партридж
вернулся к своему хозяину, не повидав миссис Вотерс. Джонс, уже и  без  того
пришедший в отчаяние от  этой  медлительности,  чуть  не  обезумел,  услышав
сообщение своего спутника. К счастью, вскоре ему подали следующее письмо;
     "Сэр!
     Выйдя от вас, я встретила одного джентльмена, который рассказал  о  вас
вещи, очень меня поразившие и взволновавшие; но сейчас  я  не  имею  времени
писать о деле такой высокой важности, и вам придется потерпеть до следующего
нашего свидания, которое я постараюсь устроить как можно скорее. Ах,  мистер
Джонс, мне и  в  голову  не  приходило  в  тот  счастливый  день  в  Эптоне,
воспоминание о котором способно отравить мне всю жизнь,мне  и  в  голову  не
приходило, кому я обязана таким совершенным счастьем. Верьте, что я навсегда
останусь преданной вам, несчастная
     Д. Вотерс.
     Р. S. Хочу вас обрадовать:  мистер  Фитцпатрик  теперь  совершенно  вне
опасности; таким образом, в каких бы тяжелых преступлениях вам  ни  пришлось
раскаиваться, убийство не принадлежит к их числу".
     Письмо выпало из рук Джонса (он был не в силах  его  держать  и  вообще
лишился способности к какому бы то ни было действию). Партридж поднял его и,
с молчаливого согласия Джонса, прочел, в свою  очередь.  Кисти,  а  не  перу
надлежало бы изобразить ужас, отпечатлевшийся на их лицах. В  то  время  как
они оба погрузились в глубокое молчание, вошел тюремный сторож и, не обращая
никакого внимания на очевидные признаки  их  душевного  потрясения,  доложил
Джонсу, что какой-то человек желает с ним говорить.  Джонс  попросил  ввести
его, и вошедший оказался не кем иным, как Черным Джорджем.
     Не привыкший, подобно сторожу,  к  картинам  ужаса,  Джордж  тотчас  же
заметил  расстройство  на  лице  Джонса.  Он  приписал   его   происшествию,
обстоятельства  которого  передавались  в  доме  Вестерна  в  самом  мрачном
освещении, и решил, что противник мистера Джонса  скончался,  а  его  самого
ждет позорная смерть. Мысль эта  сильно  встревожила  Джорджа,  ибо  он  был
человек сострадательный и, несмотря на неблаговидный  поступок,  на  который
толкнуло  его  однажды  слишком  сильное   искушение,   не   был   в   общем
нечувствителен к услугам, оказанным ему некогда мистером Джонсом.
     Бедняга едва удержался от слез при этом печальном  зрелище.  Он  сказал
Джонсу, что искренне сожалеет о постигшем его несчастье, и спросил, не может
ли он быть ему чем-нибудь полезен.
     - Может быть, сэр,- спросил он,- вам нужно денег? В  таком  случае  мои
скромные сбережения к вашим услугам.
     Джонс с чувством пожал ему  руку  и  горячо  поблагодарил  за  любезное
предложение, но отвечал, что в деньгах он  совершенно  не  нуждается.  Тогда
Джордж еще усерднее начал предлагать свои услуги. Джонс  опять  поблагодарил
его, уверяя, что то, в чем он нуждается, не в состоянии  дать  ему  ни  один
человек в мире.
     - Полно, полно, добрый мой господин,- отвечал  Джордж,-  не  принимайте
этого так близко к  сердцу.  Дело  может  кончиться  благополучнее,  чем  вы
думаете; вам не первому случилось  убить  человека,  и,  однако  же,  другие
выпутывались.
     - Вы ошибаетесь, Джордж,- сказал Партридж.- тот джентльмен не  умер,  и
жизнь его вне опасности. Не докучайте моему господину: у него теперь  другая
забота, которую вы бессильны облегчить.
     - Этого вы не  знаете,  мистер  Партридж,-  отвечал  Джордж,-  если  он
озабочен насчет моей барышни, то у меня есть для него новость.
     - Что вы говорите,  мистер  Джордж?!  -  воскликнул  Джонс.-  Случилось
что-нибудь с моей Софьей? Моей Софьей! Я, несчастный, смею так осквернять ее
имя!
     - Надеюсь, что она все же будет ваша,- отвечал Джордж.- Да, сэр, у меня
есть кое-что сказать вам про нее. Миссис Вестерн только  что  привезла  мисс
Софью к отцу, и у них была жестокая схватка. Я не мог хорошенько  дознаться,
в чем дело, но мой барин ужасно разгневался, и  миссис  Вестерн  тоже,  и  я
слышал, как она, выйдя на улицу и садясь в портшез, сказала, что ноги ее  не
будет больше в нашем доме. Не знаю, что у них  случилось,  только,  когда  я
вышел из дому, там все было тихо и мирно. Робин, прислуживавший  за  ужином,
сказал, что давно уже не видел сквайра в таких добрых отношениях с барышней:
барин часто ее целовал и клялся, что предоставит ей  полную  волю  и  больше
никогда не будет сажать ее под замок. Я подумал, что эта весть вас обрадует,
и потихоньку ускользнул из дому, несмотря на позднее время, чтобы рассказать
вам об этом.
     Мистер Джонс поблагодарил Джорджа, сказав, что он  действительно  очень
его обрадовал, ибо хотя он никогда больше не дерзнет поднять  глаза  на  это
дивное создание, но ничто не смогло бы так его утешить в нынешнем  печальном
положении, как добрые вести о Софье.
     Остальной разговор касался предметов, не стоящих того, чтобы его  здесь
пересказывать.  Пусть  поэтому  читатель  извинит  нас.  если   мы   оборвем
описываемую сцену, и соблаговолит выслушать, что было причиной этой  великой
благосклонности сквайра к дочери.
     Миссис Вестерн по приезде к брату немедленно начала расписывать великую
честь и выгоды,  какие  принесет  их  семье  родство  с  лордом  Фелламаром,
которому племянница ее наотрез отказала. Когда же сквайр в  этом  деле  взял
сторону дочери, она  пришла  в  неописуемое  бешенство  и  наговорила  брату
столько дерзостей и оскорблений, что и у  того  лопнуло  терпение,  и  между
братом и  сестрой  последовала  такая  жаркая  перебранка,  какой,  пожалуй,
никогда не оглашались даже окрестности Биллинсгейта. Вся пылая негодованием,
миссис Вестерн ушла, не  успев  показать  брату  полученное  Софьей  письмо,
которое, вероятно, имело бы очень  дурные  последствия;  я  даже  думаю,  по
правде сказать, что почтенная дама вовсе о нем позабыла в пылу схватки
     Когда миссис Вестерн удалилась, Софья, до тех  пор  молчавшая,  как  по
необходимости,  так  и  из  отвращения  к  ссорам,  отблагодарила  отца   за
заступничество, взяв его сторону против  тетки.  Первый  раз  поступала  она
таким  образом  и  доставила  сквайру  огромное  удовольствие,  вдобавок  он
вспомнил  настоятельную  просьбу  мистера  Олверти  отказаться   от   всяких
насильственных мер А так как он нимало не сомневался, что Джонса повесят, то
с полной уверенностью рассчитывал взять дочь лаской,  поэтому  он  дал  волю
своей родительской любви, и это произвело такое впечатление на почтительное,
благодарное, нежное и любящее сердце Софьи, что если бы не слово, данное  ею
Джонсу, и, может быть, кое-что еще, в чем герой наш  был  замешан,  то,  мне
сильно сдается, она из угождения отцу принесла бы себя  в  жертву  человеку,
который ей не нравился: она сказала, что отныне поставит  себе  единственной
целью жизни угождать отцу и никогда не выйдет замуж  без  его  согласия  Это
вознесло старика почти на самую вершину счастья, так что  он  решил  кончить
это дело и лег в постель совершенно пьяный.

     ГЛАВА III Олверти  посещает  старика  Найтингейла;  странное  открытие,
которое он при этом сделал

     На другое утро после описанных событий мистер Олверти  отправился,  как
обещал, к старику Найтингейлу, на которого имел такое влияние, что,  проведя
с ним три часа, уговорил его согласиться на свидание с сыном.
     В это время случилось весьма необыкновенное происшествие - один из  тех
странных случаев, на основании которых серьезные и честные  люди  заключают,
что провидение часто  помогает  разоблачить  самые  скрытые  злодеяния  -  в
предостережение смертным, дабы не совращать их с  путей  добродетелей  и  не
допускать, чтобы они  считали,  будто  хитрецы  могут  безопасно  отдаваться
пороку.
     Мистер Олверти, входя к мистеру Найтингейлу, встретил Черного  Джорджа,
но не обратил на него никакого внимания, так что Джордж подумал, что он  его
не заметил.
     Однако, столковавшись с Найтингейлом насчет главного,  Олверти  спросил
его, знает ли он Джорджа Сигрима и по  какому  делу  приходил  к  нему  этот
человек.
     - Да,- отвечал Найтингейл,-  я  знаю  его  очень  хорошо.  Удивительный
ловкач: сумел скопить в наше время пятьсот фунтов,  арендуя  ферму,  которая
приносит в год не больше тридцати фунтов.
     - Эту историю он вам сам рассказал? - спросил Олверти.
     - Да. Уверяю вас, что он не лжет,- отвечал Найтингейл.- Деньги сейчас у
меня в пяти банковых билетах, и я  взялся  либо  поместить  их  под  хорошую
закладную, либо употребить на покупку земли в Северной Англии.
     Отверти попросил показать ему билеты и, взглянув на  них,  был  поражен
неожиданным открытием. Он  признался  Найтингейлу,  что  эти  билеты  раньше
принадлежали ему, и рассказал  все,  как  было  Как  никто  не  жалуется  на
мошенничества в делах громче, чем разбойники  с  большой  дороги,  игроки  и
другие воры того же рода, так никто не поносит с большим озлоблением  плутни
игроков и т. п., чем ростовщики, маклеры и другие подобные им воры -  потому
ли, что один вид плутовства изобличает и бесчестит другой,  или  же  потому,
что деньги - эта любовница всех плутов - заставляют их видеть друг  в  друге
соперников; во всяком случае, Найтингейл, выслушав  этот  рассказ,  выбранил
Джорджа гораздо сильнее,  чем  это  позволил  себе  справедливый  и  честный
Олверти.
     Олверти попросил Найтингейла хранить деньги и тайну, пока не получит от
него дальнейших указаний, и не показывать Джорджу вида о сделанном открытии,
если до тех пор с ним встретится. Потом он возвратился к себе на квартиру  и
застал миссис Миллер очень удрученной сообщением, полученным от зятя. Мистер
Олверти весело сказал, что принес очень приятные  вести,  и  без  дальнейших
предисловий  объявил,  что  ему  удалось  добиться  от  мистера  Найтингейла
согласия на свидание с сыном и что старик, без сомнения, пойдет на  мировую,
хотя и опечален другим  подобным  же  происшествием  в  своей  семье.  И  он
рассказал, что у дяди молодого человека сбежала дочь,  о  чем  еще  не  было
известно ни миссис Миллер, ни ее зятю.
     Можете себе  представить,  с  какой  глубокой  благодарностью  и  какой
радостью миссис Миллер выслушала известие о решении старого Найтингейла;  но
ее дружеские чувства к Джонсу были  так  сильны,  что  беспокойство  за  его
участь  едва  ли  не  перевешивало  в  ней  удовольствия  по  случаю  такого
счастливого оборота семейных дел, и  даже,  может  быть,  приятная  новость,
напомнив ей о многочисленных услугах  Джонса,  опечалила  ее  в  не  меньшей
степени, чем обрадовала. Полное  благодарности  сердце  говорило  ей:  "Твоя
семья теперь счастлива, и как несчастен  бедняк,  отзывчивости  которого  мы
обязаны теперешнему счастливому обороту событий!"
     Олверти, дав ей время хорошенько разжевать (если можно так  выразиться)
сообщенное им известие, сказал, что  у  него  есть  еще  кое-какие  новости,
которые, вероятно, тоже ее порадуют.
     - Я, кажется, нашел,- сказал он,- большую сумму  денег,  принадлежавшую
вашему молодому другу. Боюсь только, что в  теперешнем  положении  он  не  в
состоянии будет ею воспользоваться.
     Сообразив по этим словам, о ком идет речь,  миссис  Миллер  со  вздохом
отвечала:
     - Я еще не потеряла надежды, сэр.
     -  Я  тоже  от  всего  сердца  желаю   ему   всякого   добра,-   сказал
Олверти,однако племянник сказал мне утром, что дело его приняло очень дурной
оборот.
     - Боже мой! - воскликнула миссис Миллер.- Увы, я  должна  молчать,  как
это ни тяжело, особенно когда слышишь...
     - Сударыня,- сказал Олверти,- вы можете говорить, что  вам  угодно:  вы
меня слишком хорошо знаете,  и  вам  известно,  что  я  ни  против  кого  не
предубежден; а что касается этого молодого человека, то, уверяю вас,  я  был
бы  искренне  рад,  если  бы  ему  удалось  оправдаться,  особенно  в   этом
прискорбном деле. Вы ведь  можете  засвидетельствовать,  как  горячо  я  его
любил. Свет, я знаю, осуждал меня за эту чрезмерную любовь. И если я от него
отвернулся, то имел для этого довольно оснований. Поверьте, миссис Миллер, я
был бы рад убедиться, что мной была допущена ошибка.
     Миссис Миллер собралась с жаром отвечать,  но  в  эту  минуту  служанка
доложила, что с  ней  хочет  говорить  какой-то  джентльмен.  Тогда  Олверти
спросил о племяннике, и ему сказали, что мистер Блайфил довольно долго был в
своей комнате с тем  господином,  который  часто  к  нему  приходит;  мистер
Олверти догадался, что речь идет о мистере Даулинге, и  приказал  тотчас  же
пригласить его к себе.
     Когда Даулинг явился, Олверти, не называя никого  по  имени,  рассказал
ему про случай с банкнотами и спросил, какому  наказанию  подлежит  человек,
совершивший такой проступок. Даулинг отвечал,  что,  по  его  мнению,  здесь
можно было бы применить черный закон, но что дело довольно тонкое, и  потому
лучше будет обратиться к адвокатам. Он сказал, что как раз сейчас он идет на
консультацию по одному делу мистера Вестерна и, если угодно мистеру Олверти,
представит на обсуждение адвокатов этот случай. Олверти дал согласие. В  эту
минуту в комнату заглянула миссис Миллер, но, увидев Даулинга, воскликнула:
     - Простите, я не знала, что вы не одни.
     Однако Олверти попросил ее войти, сказав, что  уже  кончил  свое  дело.
Тогда   мистер   Даулинг   удалился,   а   миссис   Миллер   ввела   мистера
Найтингейла-младшего,  который   пришел   поблагодарить   Олверти   за   его
любезность; но вдова, не дав зятю докончить, перебила его:
     - Мистер Найтингейл, сэр, принес  добрые  вести  о  несчастном  мистере
Джонсе: он только что от раненого, который теперь вне  всякой  опасности  и,
что еще важнее, сказал ему, что напал первый на мистера Джонса и ударил его.
Не потребуете же вы, сэр, от мистера Джонса, чтобы он  был  трусом!  Будь  я
мужчиной, я непременно обнажила бы шпагу, если бы  кто-нибудь  меня  ударил.
Пожалуйста, голубчик, расскажите сами мистеру Олверти все, как было!
     Найтингейл подтвердил сказанное миссис Миллер и заключил  свой  рассказ
самым лестным отзывом о Джонсе, который, по его словам,  был  добродушнейший
человек на свете и ничуть не задира.  Он  уже  хотел  замолчать,  но  миссис
Миллер снова попросила его  пересказать  мистеру  Олверти  все  почтительные
суждения, которые он слышал о сквайре от Джонса.
     - Отзываться наилучшим образом о мистере Олверти,- сказал  Найтингейл,-
значит только отдавать ему справедливость, и в этом нет никакой заслуги;  но
я  должен  сказать,  что  нет  человека,  который   бы   глубже   чувствовал
признательность за сделанное вами добро, чем несчастный Джонс.  Уверяю  вас,
сэр, что его больше всего удручает  сейчас  ваше  неудовольствие.  Он  часто
горевал по этому поводу и самым торжественным образом уверял  меня,  что  он
никогда ничем не оскорбил вас умышленно;  больше  того,  клялся,  что  готов
скорее тысячу раз умереть, чем жить с  упреками  совести  хотя  бы  за  одну
неуважительную,  неблагодарную  и  непочтительную  мысль  о  вас.  Но  прошу
прощения, сэр, я,  кажется,  позволил  себе  коснуться  слишком  деликатного
вопроса.
     - Вы сказали не больше того, что от вас требует  христианский  долг!  -
воскликнула миссис Миллер.
     -  Да,  мистер  Найтингейл,-   отвечал   Олверти,-   ваше   благородное
заступничество  достойно  всякого  одобрения,  и  дай  бог,  чтобы  он   его
заслуживал. Признаюсь, я рад слышать известие, принесенное вами от раненого;
и если дело окажется таким, как вы его изображаете (в  чем  я  нисколько  не
сомневаюсь), то нынешнее мое мнение об этом молодом  человеке  со  временем,
может быть, изменится к лучшему. Вот эта почтенная  дама  и  все,  кто  меня
знает, могут  засвидетельствовать,  что  я  любил  его,  как  родного  сына.
Действительно, я смотрел на него, как  на  дитя,  самой  судьбой  порученное
моему попечению. До сих пор помню, как я  нашел  его  беспомощным,  невинным
малюткой у себя на постели, до сих пор чувствую нежное пожатие его маленькой
ручки. Да, он точно был моим любимцем.- Тут Олверти замолчал, и на глазах  у
него выступили слезы.
     Так как ответ миссис Миллер на его слова заставит нас коснуться  нового
предмета, то мы на этом остановимся, чтобы объяснить явную перемену в образе
мыслей мистера Олверти и смягчение  его  гнева  на  Джонса.  Подобного  рода
"перевороты,  правда,  часто  встречаются   в   повестях   и   драматических
произведениях  потому  только,  что  дело   приближается   к   развязке,   и
оправдываются властью автора распоряжаться своим созданием. Но мы, нисколько
не отказываясь  от  этой  авторской  власти,  будем  пользоваться  ею  очень
осмотрительно, лишь там, где этого потребует необходимость, чего мы не видим
в настоящем произведении.
     Перемена в образе  мыслей  мистера  Олверти  была  вызвана  только  что
полученным им письмом от мистера Сквейра,  которое  мы  сообщим  читателю  в
начале следующей главы.

     ГЛАВА IV, содержащая два письма в совершенно различном стиле

     "Достопочтенный друг!
     Я уже извещал вас, что мне запрещено пользоваться водами,  потому  что,
как показал опыт, они скорее усиливают, чем ослабляют симптомы моей болезни.
Теперь сообщу вам известие, которое, я думаю, огорчит  друзей  моих  больше,
чем оно огорчило меня: доктор Гаррингтон и доктор Брьюстер объявили мне; что
нет никакой надежды на мое выздоровление.
     Я где-то читал, что великая польза философии заключается в том, что она
учит умирать. Не хочу поэтому посрамлять свою специальность,  удивляясь  при
получении урока, который мне давно должен быть известен. И все  же,  сказать
правду, одна страница Евангелия преподает этот урок  лучше,  чем  все  книги
древних или новых философов. Уверенность в будущей жизни,  которой  оно  нас
наполняет, служит более могущественной  поддержкой  здравому  уму,  чем  все
утешения, почерпаемые из  необходимости  законов  природы,  из  тщеты  наших
наслаждений и пресыщения, к которому они приводят, и из всех вообще  избитых
фраз, хотя и способных научить умы наши стойко встречать мысль о смерти,  но
никогда не возвышающих нас до истинного презрения к смерти, а тем  более  до
взгляда на нее как на подлинное благо. Я не  хочу  этим  бросить  всем,  кто
именует себя философом, ужасное обвинение в безбожии или хотя  бы  в  полном
отрицании бессмертия. Многие из философов, как древние, так и новые, открыли
при помощи света разума некоторые  надежды  на  будущую  жизнь;  но,  правду
сказать, свет этот был столь слабым и тусклым, а надежды - столь неверными и
зыбкими, что нельзя решить с достоверностью, в какую же  сторону  склонялась
их вера. Даже Платон объявляет  в  заключение  своего  "Федона",  что  самые
сильные его доводы придают его мнению лишь вероятность, а Цицерон как  будто
выражает скорее желание верить, чем действительно верит в бессмертие. Что же
касается меня, то, признаться вам откровенно, я никогда серьезно в  него  не
верил, пока не сделался всерьез христианином.
     Вас, может быть, удивят мои последние слова, но смею вас  уверить,  что
только с недавнего времени  я  вправе  называть  себя  так.  Разум  мой  был
отравлен философской гордостью, и  высочайшая  мудрость  казалась  мне,  как
древним грекам, глупостью, но бог был так милостив, что вовремя  открыл  мне
мое заблуждение и направил меня на путь истины, пока  я  еще  не  погрузился
навеки в тьму кромешную.
     Однако я чувствую, что силы мои  слабеют,  и  потому  спешу  перейти  к
главной цели настоящего письма.
     Мысленно обозревая свою прошедшую жизнь, я нахожу, что ничто  не  лежит
таким  камнем  на  моей  совести,  как  несправедливость,  учиненная