как теперь говорили, жестокости мистера Олверти.
     Потеряв жену, школу и пособие  и  лишившись  неизвестного  благодетеля,
переставшего посылать упомянутую  выше  помощь,  Партридж  решил  переменить
место действия и покинуть  деревню,  в  которой,  при  всеобщем  сострадании
соседей, подвергался опасности умереть с голоду.

        "ГЛАВА VII"
     Беглый  набросок  наслаждения,  которое  благоразумные  супруги   могут
извлечь из ненависти, с присовокуплением нескольких  слов  в  защиту  людей,
смотрящих сквозь пальцы на недостатки своих друзей

     Капитан хотя и сокрушил бедного Партриджа, однако не пожал  плодов,  на
которые надеялся: ему не удалось выжить найденыша из дома мистера Олверти.
     Напротив, последний с каждым днем все больше привязывался к  маленькому
Томми, словно чрезмерной нежностью и  ласковостью  к  сыну  хотел  загладить
суровость к отцу.
     Это обстоятельство, наравне с другими ежедневными примерами великодушия
мистера Олверти, сильно портило самочувствие капитана, ибо  в  каждой  такой
щедрости on видел ущерб своему богатству.
     В этом, как мы сказали, он расходился со своей женой, как,  впрочем,  и
во всем другом. Хотя любовь, основанная на  рассудке,  является,  по  мнению
многих мудрых людей, более прочной, чем любовь,  внушенная  красотой,  но  в
настоящем случае вышло не так. Как раз взгляды и суждения супругов сделались
для них яблоком раздора и главной  причиной  ссор,  от  времени  до  времени
возникавших между ними, пока, наконец,  супруга  не  прониклась  глубочайшим
презрением к мужу, а супруг - безграничным отвращением к жене.
     Так как оба они упражняли свои способности главным образом на  вопросах
богословия, то с первого их знакомства оно и составляло главный  предмет  их
бесед. Капитан, как человек  благовоспитанный,  до  свадьбы  всегда  уступал
своей собеседнице, и притом  не  неуклюже,  как  иной  самодовольный  дурак,
который, вежливо преклоняясь перед доводами высшего, желает все же показать,
что считает себя правым. Напротив, капитан, хотя и был одним из  спесивейших
людей  на  свете,  однако  признавал  свою  противницу  победительницей  так
безусловно, что мисс Бриджет, нисколько не сомневавшаяся в его  искренности,
всегда выносила из диспута удивление перед своим умом и любовь к его уму.
     Хотя эта угодливость особе, которую капитан презирал от всей души, была
не так тяжела для него, как в том случае, когда, в надежде  на  повышение  в
чинах, ему пришлось  бы  проявить  се  по  отношению  к  Годли  или  другому
выдающемуся своей ученостью богослову,  но  и  она  обходилась  ему  слишком
дорого, чтобы он мог терпеть ее без особых причин. Поэтому,  когда  женитьба
устранила все такие  причины,  он  стал  тяготиться  своей  уступчивостью  и
выслушивал мнения жены с тем наглым высокомерием, на какое  способны  только
люди, сами заслуживающие презрения, и  какое  способны  сносить  только  те,
которые его совершенно не заслуживают.
     Когда первые потоки нежности иссякли  и  когда  в  спокойные  и  долгие
промежутки  между  приступами  страсти  рассудок  начал   раскрывать   глаза
новобрачной и миссис Блайфил увидела,  как  изменилось  обращение  капитана,
который под конец на все ее доводы только презрительно  фыркал,  то  она  не
обнаружила никакого желания сносить оскорбление  с  кроткой  покорностью.  В
первый раз оно до такой степени взбесило ее, что дело могло бы принять очень
трагический оборот, если бы  гнев  ее  не  вылился  в  более  мягкой  форме,
преисполнив ее глубочайшим презрением к умственным  способностям  мужа,  что
несколько умерило ее ненависть к нему, которой, впрочем, она тоже  запаслась
в немалом количестве.
     Ненависть капитана к жене была проще: за недостатки  ума  и  знаний  он
презирал ее не больше, чем за то, что она не была шести футов росту. В своем
суждении о женском поле  капитан  перещеголял  даже  брюзгу  Аристотеля:  он
смотрел на женщину, как на домашнее животное, немного поважнее кошки, потому
что обязанности ее были несколько значительнее; но разница между ними, в его
представлении, была так ничтожна, что  при  женитьбе  на  землях  и  угодьях
мистера Олверти ему было почти безразлично, кого из них ему взять за ними  в
приданое. Все же самолюбие его было чрезмерно,  и  он  болезненно  переносил
презрение, которое начала теперь проявлять  к  нему  жена;  в  соединении  с
любовью, которой она так неумеренно награждала его раньше,  это  породило  в
нем гадливость и отвращение, какие редко в ком можно встретить.
     Лишь одна ситуация супружеской  жизни  чужда  наслаждению  -  состояние
равнодушия. Но если многим моим читателям известно, надеюсь, как  бесконечно
приятно бывает угождать любимому человеку,  то,  боюсь,  найдутся  и  такие,
которые изведали удовольствие  мучить  ненавистного.  В  этом  удовольствии,
сдается мне, нужно видеть причину того, что муж и жена часто отказываются от
покоя, которым могли бы наслаждаться в браке, как бы ни были они  ненавистны
друг другу. Вот почему на жену часто находят припадки любви и ревности и она
даже отказывает себе во всех удовольствиях, лишь бы разрушить  и  расстроить
удовольствия мужа; а он в отместку подвергает себя  всяческим  стеснениям  и
сидит  дома  в  неприятном  для  себя  обществе,  чтобы  жена  оставалась  с
человеком, которого она тоже терпеть не мо/кет. Отсюда также обильные слезы,
нередко проливаемые вдовой над прахом мужа, с которым она не имела ни минуты
мира и покоя в жизни, но которого теперь ей нельзя будет мучить.
     Но ни одна супружеская чета не испытывала  этого  наслаждения  в  такой
мере, как капитан и его  жена.  Достаточно  было  одному  из  них  высказать
какое-нибудь мнение,  чтобы  другой  стал  упорно  отстаивать  мнение  прямо
противоположное.  Если  один  предлагал  какое-нибудь  развлечение,   другой
непременно от него отказывался, они никогда не любили и  не  ненавидели,  не
хвалили и не бранили одного и того же человека; и вот почему,  заметив,  что
капитан злобно посматривает на найденыша, жена его начала ласкать ребенка не
меньше собственного сына.
     Читатель легко поймет, что такие  отношения  между  мужем  и  женой  не
слишком содействовали покою мистера Олверти, мало напоминая  то  безмятежное
счастье, которое он мечтал устроить для всех троих при помощи этого брачного
союза. Но нужно сказать, что, как он ни обманулся в своих радужных надеждах,
все же он далеко не знал всей правды; ибо если у  капитана  было  достаточно
оснований держаться настороже в его присутствии, то и жене его  приходилось,
из боязни навлечь на себя неудовольствие брата, вести себя  точно  таким  же
образом. Действительно, третье лицо может быть очень близким  и  даже  долго
жить в одном доме с супружеской четой, проявляющей достаточную сдержанность,
и нисколько не догадываться о горьких чувствах, питаемых  супругами  друг  к
другу. Бывает, конечно, что целого дня мало как для  ненависти,  так  и  для
любви, однако долгие часы, обыкновенно проводимые  вместе,  без  посторонних
свидетелей,   доставляют   мало-мальски    сдержанным    супругам    столько
благоприятных случаев  насладиться  обеими  названными  страстями,  что  они
свободно могут выдержать несколько часов в обществе и  не  миловаться,  если
они влюблены, или не  плевать  друг  другу  в  лицо,  если  они  друг  друга
ненавидят. Возможно, впрочем, что мистер Олверти видел  довольно  для  того,
чтобы ему было немного не по себе; ибо если умный человек  не  кричит  и  не
жалуется, как ребенок или женщина, то отсюда мы вовсе не  должны  заключить,
что ему не больно. Возможно также,  что  он  видел  некоторые  недостатки  в
капитане и оставался к ним  совершенно  равнодушен,  ибо  истинно  мудрые  и
добрые люди принимают людей и вещи такими, как они есть, не  жалуясь  на  их
несовершенства и не пытаясь их исправить.  Они  могут  видеть  недостаток  в
друге, в родственнике, в знакомом, не говоря об этом ни ему,  ни  другим,  и
часто это нисколько не мешает им любить его. Действительно, если бы  широкий
ум не умерялся подобной снисходительностью, то  нам  оставалось,  бы  только
дружить с глупцами, которых ничего не стоит  обмануть;  ведь,  надеюсь,  мои
друзья простят мне, если  я  скажу,  что  не  знаю  ни  одного  из  них  без
недостатков, и мне было бы очень  прискорбно,  если  бы  среди  моих  друзей
нашелся  такой,  который  не  видел  бы  их  во   мне.   Оказывая   подобную
снисходительность, мы требуем, чтобы  и  другие  оказывали  ее  нам.  Это  -
проявление  дружбы,  далеко  не  лишенное  приятности.  И  мы  должны   быть
снисходительны без желания исправлять других.  Пожалуй,  нет  более  верного
признака глупости, чем старание исправлять естественные слабости  тех,  кого
мы любим. Самая утонченная натура, подобно тончайшему фарфору,  может  иметь
изъян, и в обоих случаях, боюсь, он  неисправим,  хотя  часто  нисколько  не
уменьшает высокой ценности экземпляра.
     Итак, мистер Олверти,  разумеется,  видел  некоторые  несовершенства  в
капитане. Но капитан был человек хитрый и всегда держался  настороже  в  его
присутствии, так что эти несовершенства казались мистеру  Олверти  не  более
как легкими пятнами на прекрасном характере; по доброте своей, он смотрел на
них сквозь пальцы и из благоразумия не тыкал ими капитану  в  глаза.  Мнения
его сильно изменились, если  бы  он  узнал  всю  правду,  что.  вероятно,  и
случилось  бы  со  временем,  если  описанные  отношения   между   супругами
установились  бы  надолго;  однако   Фортуна   решительным   образом   этому
воспротивилась, заставив капитана совершить нечто такое, вследствие чего  он
снова стал дорог своей жене и вернул себе всю ее любовь и нежность.

        "ГЛАВА VIII"
     Средство  вернуть  утраченную   любовь   жены,   всегда   действовавшее
безошибочно даже в самых отчаянных случаях

     Капитан щедро вознаграждал неприятные минуты, проводимые в разговорах с
женой (что он старался делать  как  можно  реже),  приятными  размышлениями,
которым он предавался наедине.
     Эти размышления бывали всецело  посвящены  богатству  мистера  Олверти.
Во-первых, он подолгу высчитывал, как мог, точные его размеры, причем  часто
открывал способ изменит ь их в свою пользу; во-вторых,  и  главным  образом,
тешил себя придумыванием разных перемен в доме и в  садах  и  многими  иными
планами по части улучшений в поместье и придания  ему  большей  пышности.  С
этой целью он принялся изучать архитектуру и садоводство и прочел много книг
по этим предметам; эти занятия поглощали все его свободное время и были  его
единственным развлечением. В конце концов он составил великолепнейший  план,
и очень жаль, что  мы  не  в  силах  изложить  его  читателю,  настолько  он
затмевает по роскоши даже нынешнее время.  Действительно,  план  капитана  в
сильнейшей  степени  обладал  двумя  главными  качествами,  отличающими  все
великие и благородные замыслы этого рода: он  требовал  непомерных  издержек
для осуществления и очень долгого времени для  приведения  в  сколько-нибудь
законченную форму. Что касается издержек, то огромное богатство, которым, по
предположению капитана, владел мистер Олверти и которое капитан  должен  был
унаследовать, обещало покрыть их с избытком; а крепкое здоровье и возраст  -
капитан был человек еще только средних лет - устраняли всякие опасения,  что
он не доживет до завершения своего плана.
     Одного  только  недоставало,  чтобы  приступить  к   немедленному   его
выполнению: смерти мистера Олверти; высчитывая его сроки, капитан  пускал  в
ход всю свою алгебру, а кроме того, скупал  все  книги  о  продолжительности
жизни, об условных наследствах и т. п. Из них он убедился, что смерть  может
случиться каждый день и через несколько лет последует почти наверное.
     Но однажды, когда капитан был погружен в глубокое  размышление  на  эту
тему, с ним приключилось весьма несчастное и  несвоевременное  происшествие.
Действительно, коварная Фортуна не могла придумать  ничего  жесточе,  ничего
так некстати, ничего гибельнее для всех его планов! Словом,- чтобы не томить
больше  читателя,-  как  раз  в  ту  минуту,  когда  сердце  его   упивалось
размышлениями о счастье, которое ему принесет смерть  мистера  Олверти,  сам
он... скончался от апоплексического удара.
     К несчастью, это приключилось с капитаном во  время  одинокой  вечерней
прогулки, так что никто не мог подать ему помощь, да вряд ли она и спасла бы
его. Итак, он отмерил кусок земли, который был теперь  достаточен  для  всех
его планов, и лежал мертвый на  дорожке,  как  великое  (хотя  и  не  живое)
доказательство истины слов Горация:

     Tu secanda marmora
     Locas sub ipsum funus: et sepulchrl
     Immeinor, struis domos,-

     которые  я  переведу  читателю  так:  "Ты  заготовляешь  благороднейшие
строительные материалы, когда нужны только кирка и заступ, и строишь  дом  в
пятьсот футов длиной и сто шириной, забыв о жилище в шесть футов".

        "ГЛАВА IX"
     Доказательство безошибочности вышеуказанного  средства,  явствующее  из
жалоб вдовы, а также другие аксессуары смерти,  вроде  врачей  и  т.  п.,  и
эпитафия в подобающем стиле

     Мистер Олверти, сестра его и еще одна дама собрались в  обычный  час  в
столовой; они провели в ожидании гораздо больше времени, чем было принято, и
мистер Олверти первый заявил, что его начинает беспокоить опоздание капитана
(всегда аккуратно являвшегося к  столу),  и  приказал  позвонить  на  дворе,
особенно в той стороне, куда капитан обычно ходил гулять.
     Когда все  эти  призывы  оказались  безуспешными  (ибо,  по  несчастной
случайности, капитан отправился в тот вечер совсем но другой дороге), миссис
Блайфил  объявила,  что  она  серьезно  встревожена.  Тогда   другая   дама,
принадлежавшая к числу  самых  близких  ее  знакомых  и  хорошо  знавшая  ее
истинные чувства, усердно принялась ее успокаивать,  говоря,  что,  конечно,
тревога ее вполне понятна, но ничего худого случиться не могло. Вечер  такой
прекрасный, что,  по  всей  вероятности,  капитан  увлекся  и  зашел  дальше
обыкновенного, или, может быть, он  задержался  у  кого-нибудь  из  соседей.
Миссис Блайфил отвечала: нет, она уверена, что с ним  что-нибудь  случилось,
он не остался бы в гостях, не приславши сказать ей об этом, так  как  должен
же он знать, что она будет беспокоиться. На  это  знакомая  дама  ничего  не
могла ей возразить и прибегла к обычным в таких случаях уговариваниям, прося
ее не пугаться, так как  это  может  дурно  отозваться  на  ее  здоровье;  в
заключение она налила большой бокал вина и уговорила миссис Блайфил выпить.
     В это время в столовую вернулся мистер Олверти, самолично отправившийся
на розыски капитана. На лице его ясно видно было смятение, в сильной степени
отнявшее у него дар речи. Но на разных людей горе действует различно,  и  те
самые опасения, которые лишили его голоса, укрепили голосовые связки  миссис
Блайфил. Она начала горько жаловаться, сопровождая свои  причитания  потоком
слез. Приятельница ее заявила, что не может ее бранить за эти слезы, но в то
же время советовала ей не предаваться горю, пытаясь  смягчить  скорбь  своей
подруги философическими замечаниями насчет множества неприятностей,  которым
ежедневно  подвержена  человеческая  жизнь,  что.  по  ее  мнению,  является
достаточным  основанием  для  того,  чтобы  укрепить   нас   против   всяких
случайностей, как бы ни были они ужасны или внезапны. Она  поставила  миссис
Блайфил в пример терпение ее брата; правда, удар этот для него не может быть
так чувствителен, как для нее, но и он, без  сомнения,  весьма  опечален,  а
между тем удерживает свою скорбь в должных границах покорностью воле божьей.
     - Не говорите мне о  брате!  -  воскликнула  миссис  Блайфил.-  Я  одна
достойна вашего сожаления! Что значит горе друга по  сравнению  с  чувствами
жены в таких случаях? Ах, он погиб! Его кто-нибудь убил... Я больше не увижу
его!
     Тут поток слез произвел на нее то же действие, какое стойкость  оказала
на мистера Олверти, и она замолчала.
     В эту минуту вбежал, задыхаясь, слуга с криком: "Капитана  нашли!.."  И
прежде чем он успел сообщить подробности, за ним вошли еще двое  слуг,  неся
на руках мертвое тело.
     Тут любознательный читатель  может  увидеть  другой  пример  того,  как
различно действует на людей горе: если мистер Олверти до сих пор  молчал  по
той же причине, по какой сестра его голосила, то вид  бесчувственного  тела,
вызвавший у него слезы, вдруг остановил поток слез миссис  Блайфил,  которая
сначала отчаянно взвизгнула и вслед за тем упала в обморок.
     Комната скоро наполнилась  слугами,  часть  которых  вместе  с  гостьей
принялась хлопотать над  вдовой,  а  остальные  вместе  с  мистером  Олверти
помогли перенести капитана  в  теплую  постель,  где  были  испробованы  все
средства для возвращения ему жизни.
     Мы были бы очень рады, если бы могли сообщить читателю, что хлопоты над
обоими бесчувственными телами увенчались одинаковым успехом: но в  то  время
как старания привести в чувство миссис Блайфил оказались  настолько  удачны,
что,  пролежав  приличное  время  в  обмороке,  она  очнулась,  к   великому
удовольствию окружающих,- все попытки кровопускания,  растирания  и  т.  п.,
примененные к капитану, не привели ни  к  чему.  Смерть,  неумолимый  судья,
произнесла  над  ним  приговор  и  отказалась  отменить  его,  несмотря   на
заступничество двух прибывших докторов,  тотчас  же  по  приезде  получивших
плату за совет.
     Эти два доктора,  которых,  во  избежание  всяких  злобных  инсинуаций,
назовем доктор Y и доктор Z, пощупав пульс,-  доктор  Y  на  правой  руке  и
доктор Z на левой,- единогласно объявили, что капитан безусловно  мертв,  но
что касается болезни, явившейся причиной его смерти, то мнения их разошлись:
доктор Y полагал, что он умер от апоплексии, а доктор Z - от эпилепсии.
     Это подало повод к диспуту между учеными мужами, в  котором  каждый  из
них представил доказательства в пользу  своего  мнения.  Доказательства  эти
оказались настолько равносильными, что лишь укрепили каждого доктора в своих
мыслях и не произвели ни малейшего впечатления на противника.
     Сказать правду, почти у каждого врача есть  своя  излюбленная  болезнь,
которой он приписывает все победы, одержанные  над  человеческим  естеством.
Подагра, ревматизм, камни, чахотка -  все  имеют  своих  патронов  в  ученой
коллегии, особенно же нервная лихорадка  или  нервное  возбуждение.  Этим  а
объясняются разногласия относительно причины  смерти  пациента,  возникающие
иногда среди самых ученых докторов и так сильно удивляющие людей, которые не
знают изложенного нами обстоятельства.
     Читатель найдет, может быть, странным, что эти  ученые  Испода,  вместо
того чтобы попытаться вернуть к жизни капитана, немедленно вступили в спор о
причине его смерти; но все уже было испробовано еще до их прибытия: капитана
уложили в теплую постель, отворили ему кровь, растерли лоб и пустили в рот и
в нос все виды крепких капель.
     Таким образом врачи, увидя, что все эти средства уже были пущены в ход,
затруднялись, чем заполнить время, которое, согласно  обычаю  и  требованиям
приличия, полагается провести у постели пациента за полученную  плату,-  вот
им и пришлось придумать какую-нибудь тему  для  рассуждения;  а  какая  тема
могла быть естественнее только что упомянутой?
     Наши доктора собрались  уже  уходить,  когда  мистер  Олверти,  оставив
капитана и покорившись воле божьей, стал расспрашивать о состоянии  здоровья
сестры и попросил их перед уходом навестить ее.
     Миссис  Блайфил  уже  оправилась  после  обморока  и  чувствовала  себя
настолько сносно, насколько вообще  могла  себя  чувствовать  женщина  в  ее
положении. По выполнении всех предварительных церемоний, потому что это  был
новый пациент, доктора, согласно  просьбе  мистера  О