ени   сколько-нибудь
предосудительных в нравственном отношении помыслов.  Быть  неверным  вам!  О
Софья, если вы можете быть настолько добры, чтобы простить прошедшее, да  не
остановят "вашего милосердия опасения за  будущее!  Никогда  не  было  более
искреннего  раскаяния.  О,  пусть  примирит  оно  меня  с  небом  -   небом,
заключенным в вашем сердце!
     - Искреннее раскаяние, мистер Джонс, дает  прощение  грешнику,  но  его
прощает судия, для которого открыты  все  наши  помыслы.  А  человека  можно
обмануть, и нет никакого верного средства избежать обмана. Вы должны поэтому
ожидать, что если раскаяние ваше побудит меня простить вас, то я потребую от
вас убедительного доказательства вашей искренности.
     - Требуйте любого доказательства, какое только в моей власти,- с  жаром
сказал Джонс.
     - Время, только время, мистер Джонс, может убедить меня в том,  что  вы
действительно раскаиваетесь и твердо решили отказаться от порочных привычек,
за которые я бы вас возненавидела, если бы считала, что  они  укоренились  в
вашей натуре.
     - Не считайте меня таким дурным! На коленях прошу, умоляю  вас  оказать
мне доверие, и всю свою жизнь я посвящу на то, чтобы его оправдать.
     - Посвятите хотя бы часть ее. Кажется, я довольно ясно сказала, что  не
откажу вам в доверии, когда увижу, что  вы  его  заслуживаете.  После  всего
случившегося, сэр, разве могу я полагаться на одни ваши слова?
     - Хорошо, не верьте моим словам,- отвечал Джонс,-  я  располагаю  более
надежной порукой - залогом моей верности,- и он рассеет все ваши сомнения.
     - Каким залогом? - спросила Софья с некоторым удивлением.
     - Сейчас я покажу вам его, мой прелестный ангел,-  сказал  Джонс,  беря
Софью  за  руку  и  подводя  ее  к  зеркалу.-  Вот  он,  взгляните  на   эту
очаровательную фигуру, на это лицо, на этот стан, на эти  глаза,  в  которых
светится ум. Может ли обладатель этих сокровищ быть им  неверным?  Нет,  это
невозможно, милая Софья; они навеки приковали бы  самого  Дориманта,  самого
лорда Рочестера. Вы бы в этом не сомневались, если бы могли смотреть на себя
чужими глазами.
     Софья покраснела и не  могла  удержаться  от  улыбки,  но  потом  опять
нахмурила брови и сказала:
     - Если судить о будущем по прошедшему, то образ мой так же исчезнет  из
вашего сердца, когда я скроюсь с ваших глаз, как исчезает он в этом зеркале,
когда я ухожу из комнаты.
     - Клянусь небом, клянусь всем святым, он никогда не исчезнет  из  моего
сердца! Ваша женская деликатность не может понять мужской грубости  и  того,
как мало участвует сердце в известного рода любви.
     - Я никогда не выйду замуж за человека,- сказала Софья очень серьезно,-
который не научится быть настолько деликатным, чтобы  перестать  чувствовать
это различие.
     - Я научусь,- отвечал Джонс, - я уже научился. То  мгновение,  когда  у
меня появилась надежда, что  Софья  может  стать  моей  женой,  сразу  этому
научило; и с этого  мгновения  ни  одна  женщина,  кроме  вас,  не  способна
возбудить во мне ни грубого желания, ни сердечного чувства.
     - Справедливость этих слов покажет время. Ваше положение, мистер Джонс,
теперь изменилось, и, могу вас уверить, я этому очень  рада.  Теперь  у  вас
будет довольно случаев встречаться со мной и доказать мне, что и  ваш  образ
мыслей тоже изменился.
     - Вы ангел! -- воскликнул Джонс.- Как мне  отблагодарить  вас  за  вашу
доброту? И вы  говорите,  что  вас  радует  благополучная  перемена  в  моей
жизни... Поверьте же, сударыня,  поверьте,  что  вы  одна  дали  цену  этому
благополучию, поскольку я ему обязан надеждой... Ах, Софья, не  откладывайте
ее осуществления! Я буду беспрекословно вам  повиноваться.  Не  смею  ничего
вынуждать у вас больше, чем вы позволяете, но, умоляю  вас,  сократите  срок
испытания. Скажите, когда могу я ожидать, что вы убедитесь  в  истине  того,
что, клянусь вам, есть святая истина?
     - Согласившись  пойти  так  далеко,  я  прошу  вас,  мистер  Джонс,  не
вынуждать у меня никаких обещаний. Убедительно прошу.
     - Ради бога, не смотрите на меня так сердито, дорогая Софья! Я ничего у
вас не вынуждаю, не смею вынуждать. Позвольте мне только еще раз просить вас
назначить срок. Будьте милосердны: любовь так нетерпелива.
     - Ну, может быть... год.
     - Боже мой, Софья, вы назвали целую вечность!
     - Может быть, немного раньше,- отстаньте от меня. Если ваша  любовь  ко
мне такая, как я желаю, то, мне кажется, вы должны быть теперь довольны.
     - Доволен! Не называйте моего ликующего счастья этим холодным словом...
О, сладкая надежда! Быть уверенным, что придет благословенный день, когда  я
назову вас моей, когда все страхи исчезнут,  когда  я  буду  иметь  высокую,
несказанную, безмерную, упоительную отраду заботиться о счастье моей Софьи!
     - Наступление этого дня зависит от вас, сэр.
     - Ангел мой, божество мое! Слова эти сводят меня с ума от радости...  Я
должен, я не могу не поблагодарить милые уста, даровавшие мне блаженство.
     И он заключил Софью в объятия и стал целовать так  пылко,  как  никогда
раньше не осмеливался.
     В эту минуту Вестерн, подслушивавший некоторое время у дверей, ворвался
в комнату и закричал на охотничий лад:
     - Ату ее, малый, ату, ату! Вот так, вот так, горько! Ну что, покончили?
Назначила она  день?  Когда  же  -  завтра  или  послезавтра?  Не  вздумайте
откладывать и на минуту дольше - я уже решил.
     - Позвольте вас просить, сэр,- сказал Джонс,- не заставляйте меня  быть
поводом...
     - Ступай ты со своими просьбами... Я думал, в тебе больше огня н ты  не
поддашься на девичьи штучки... Все это вздор, поверь мне.  Фигли-мигли!  Она
готова под ненец хоть сейчас. Разве не правда, Софи? Ну признайся же,  скажи
хоть раз в жизни правду! Что ж ты молчишь? Почему не отвечаешь?
     - Зачем же мне признаваться, сэр,- отвечала Софья,- если вы так  хорошо
знаете мои мысли?
     - Дельно сказано! Так ты согласна?
     - Нет, сэр, я своего согласия не давала.
     - Так ты не хочешь за него ни завтра, ни послезавтра?
     - Нет, сэр, у меня нет такого желания.
     - И я скажу тебе почему: потому что  тебе  нравится  быть  непослушной,
мучить и раздражать твоего отца.
     - Пожалуйста, сэр...- вмешался Джонс.
     - Да и ты тоже - щенок, не больше того! - остановил его Вестерн.Когда я
ей запрещал, так только и было, что вздохи, да слезы, да тоска,  да  письма.
Теперь я за тебя, а она - прочь. Лишь бы наперекор.  Она,  видишь  ли,  выше
того, чтобы подчиняться приказаниям отца и слушаться его советов, все дело в
этом. Ей бы только досаждать и перечить отцу.
     - Чего же папеньке от меня угодно? - спросила Софья.
     - Чего мне от тебя надо? Дай ему руку сию минуту!
     - Извольте, сэр, я вам повинуюсь. Вот моя рука, мистер Джонс.
     - И ты согласна идти под венец завтра утром?
     - Я готова вам повиноваться, сэр,- отвечала Софья.
     - Ну, так завтра же утром сыграем свадьбу! - воскликнул Вестерн.
     - Хорошо, папенька, я согласна, если такова ваша воля. Тут  Джонс  упал
на колени и принялся в исступлении покрывать поцелуями руки Софьи, а Вестерн
заплясал и запрыгал по комнате, восклицая:
     - Да куда же  провалился  Олверти?  Все  возится  с  этим  крючкотвором
Даулингом, когда тут есть дело поважнее!
     И он побежал отыскивать Олверти, очень  кстати  оставив  влюбленных  на
несколько минут наедине.
     Скоро, однако, он возвратился с Олверти, приговаривая"
     - Если не верите мне, спросите у нее самой. Ведь ты согласилась, Софья,
завтра же обвенчаться?
     - Таково ваше приказание, сэр,-  отвечала  Софья,-  и  я  не  смею  вас
ослушаться.
     - Надеюсь, сударыня,- сказал  Олверти,-  племянник  мой  будет  достоин
вашей доброты и сумеет, подобно  мне,  оценить  великую  честь,  которую  вы
оказываете моей семье. Союз с такой  очаровательной  и  прекрасной  девушкой
сделал бы честь самым знатным людям Англии.
     - Да,- подхватил Вестерн,- а позволь я ей  мяться  да  колебаться,  так
долго бы еще не  видать  вам  этой  чести!  Я  принужден  был  прибегнуть  к
отцовской власти.
     - Надеюсь, сэр, здесь нет никакого принуждения? - спросил Олверти.
     - Что же, если вам угодно,  велите  ей  взять  слово  назад.  Ты  очень
раскаиваешься, что дала его, или нет? Скажи, Софья.
     - Нет, не раскаиваюсь, папенька,- отвечала Софья,- и думаю, что никогда
не раскаюсь ни в одном обещании, которое я дала ради мистера Джонса.
     - В таком случае, племянник, поздравляю  тебя  от  всей  души,-  сказал
Олверти.-Ты счастливейший из смертных. Позвольте поздравить и вас, сударыня,
по случаю этого радостного события:  я  уверен,  что  вы  отдали  свою  руку
человеку, который оценит .ваши достоинства и приложит  все  старания,  чтобы
заслужить вашу любовь.
     -  Приложит  старания!  Да,  он  постарается,  за  это  я  поручусь!  -
воскликнул Вестерн.- Слушай, Олверти: держу пять фунтов  против  кроны,  что
ровно через девять месяцев с завтрашнего дня мы будем иметь  внучка.  Однако
скажи, чего велеть  подать:  бургундского,  шампанского  или  чего  другого?
Чего-нибудь надо, потому что, клянусь Юпитером, мы  сегодня  же  отпразднуем
помолвку.
     - Извините, сэр,- отвечал Олверти,- я с племянником уже дал  слово,  не
подозревая, что дело придет к развязке так скоро.
     - Дал слово! - воскликнул сквайр.- Как бы не так! Я ни за что на  свете
не отпущу тебя сегодня. Ты у меня поужинаешь,- знать ничего не хочу.
     - Нет, извините, дорогой сосед: я дал слово, а вы знаете, что я  всегда
держу свое слово.
     - Да кому же ты обещал? - спросил сквайр, и когда  Олверти  ответил,  к
кому он идет и с кем будет, он воскликнул:
     - Черт возьми! Так и я поеду с тобой и Софья поедет! Сегодня я с  тобой
не расстанусь, а разлучать Тома с невестой было бы жестоко.
     Это предложение было тотчас же принято Олверти. Софья тоже согласилась,
взяв сначала с отца обещание ни слова не говорить о ее помолвке.

     ГЛАВА ПОСЛЕДНЯЯ, в которой наша история, заканчивается

     Найтингейл-младший, как было условлено, явился в этот день к отцу и был
принят  гораздо  ласковее,  чем  ожидал.  У   него   застал   он   и   дядю,
возвратившегося в Лондон отыскивать свою только что обвенчавшуюся дочь.
     Брак этот случился как нельзя более на руку молодому человеку.  Дело  в
том, что братья - его отец и дядя - вели между собой  непрерывные  споры  по
поводу воспитания своих детей, и каждый от всей души презирал метод другого.
Теперь оба они старались по мере сил обелить проступок собственных  детей  и
очернить  брак  племянников.  Желание   одержать   победу   над   братом   и
многочисленные доводы Олверти так сильно подействовали на  старика,  что  он
встретил сына с улыбкой и даже согласился поужинать с ним сегодня  у  миссис
Миллер.
     Что касается другого брата, души не чаявшего в  своей  дочери,  то  его
нетрудно было уговорить примириться с нею. Узнав от  племянника,  где  живет
дочь с мужем, он объявил, что сию минуту к ней едет. Дочь пала перед ним  на
колени, но он тотчас ее поднял и обнял с нежностью, тронувшей всех, кто  это
видел; не прошло и четверти часа,  как  он  уже  настолько  примирился  и  с
дочерью, и с ее мужем, как будто сам соединил их руки.
     В таком положении были дела, когда мистер Олверти со спутниками приехал
к миссис Миллер - для полноты ее счастья. Увидев Софью, она тотчас обо  всем
догадалась; и дружеские чувства к Джонсу были в  ней  так  сильны,  что  это
обстоятельство прибавило немало  жару  к  ее  восторгам  по  случаю  счастья
собственной дочери.
     Редко, я думаю, можно увидеть группу людей, в которой каждый был бы так
счастлив, как в кружке, собравшемся у миссис Миллер. Меньше других радовался
отец молодого Найтингейла, ибо, несмотря  на  любовь  к  сыну,  несмотря  на
влияние и на доводы Олверти и другие упомянутые выше мотивы,  он  не  совсем
был доволен выбором  сына;  этому,  может  быть,  содействовало  присутствие
Софьи, то и дело внушая ему мысль, что сын его мог бы жениться на ней или на
другой такой же девушке. Но огорчался он не тем,  что  красота  и  ум  Софьи
достаются другому,- нет: предметом его сокрушений было  содержимое  сундуков
ее отца. Он не мог примириться с  мыслью,  что  сын  его  пожертвовал  такой
соблазнительной вещью ради дочери миссис Миллер.
     Обе новобрачные были очень хороши собой, но красота их до такой степени
затмевалась красотой Софьи, что, не будь они добрейшие  девушки  в  мире,  в
сердцах их пробудилась бы зависть, ибо мужья обеих почти  не  в  силах  были
отвести  глаза  от  Софьи,  которая  сидела  за  столом  подобно   королеве,
принимающей  почести,  или,  лучше  сказать,   подобно   высшему   существу,
принимающему поклонение всех окружающих. Но поклонялись они добровольно, она
этого от них не требовала: скромность и приветливость украшали ее не меньше,
чем прочие совершенства.
     Вечер прошел в самом неподдельном веселье. Все были счастливы, но  всех
больше те, которые ранее были наиболее несчастны. Прошедшие горести и страхи
придавали особенный вкус их радости, которого не могли бы  дать  даже  самая
пылкая любовь и несметное богатство без этого контраста. Но так как  великая
радость, особенно после внезапной и крутой  перемены  обстоятельств,  бывает
обыкновенно безмолвна и сосредоточивается скорее в сердце, чем на языке,  то
Джонс и Софья  казались  наименее  веселыми  во  всей  компании.  Это  очень
раздражало Вестерна, то и дело приговаривавшего:
     - Что ж ты молчишь, дружок? Что смотришь так мрачно? А ты  почему  язык
проглотила, дочка? Выпей еще рюмочку, ну-ка выпей!
     И чтобы оживить ее,  он  затягивал  веселую  песню,  имевшую  некоторое
отношение к бракосочетанию и  потере  девственности.  Он  зашел  бы  в  этом
отношении так далеко, что заставил бы Софью выйти из комнаты, если бы мистер
Олверти не останавливал его то взглядом, то замечанием:
     - Фи, стыдитесь, мистер Вестерн!
     Сквайр попробовал было затеять спор  и  отстоять  свое  право  говорить
дочери все, что он считает нужным, но так как никто его не поддержал, то  он
скоро остепенился.
     Несмотря на это маленькое стеснение, он  остался  так  доволен  веселым
обществом, что пригласил всех на завтра к себе. Приглашение было принято,  и
все приехали; и любезная Софья, тоже  сделавшаяся  тем  временем  втихомолку
молодой женой, распоряжалась в качестве хозяйки  -  иными  словами,  угощала
гостей за столом. Утром  она  отдала  свою  руку  Джонсу  в  домовой  церкви
"Докторской коллегии" в присутствии только мистера Олверти, мистера Вестерна
и миссис Миллер.
     Софья горячо просила отца не говорить о ее свадьбе  никому  из  гостей,
приглашенных им к обеду. Миссис Миллер и Олверти, по  просьбе  Джонса,  тоже
обещали молчать. Это несколько примирило Софью со званым обедом, на  котором
ей пришлось присутствовать в угоду отцу, хотя это было ей вовсе не по  душе.
Положившись на обещания, она чувствовала себя  весь  день  довольно  хорошо,
пока наконец сквайр, перейдя ко второй бутылке,  не  мог  дольше  сдерживать
свою радость и, наполнив бокал, выпил  за  здоровье  новобрачной.  Тост  был
горячо поддержан всеми приглашенными, к великому смущению покрасневшей Софьи
и великому огорчению Джонса за  свою  жену.  Сказать  правду,  открытие  это
никого не поразило; миссис Миллер успела уже  шепнуть  о  нем  дочери,  дочь
мужу, муж своей сестре, а сестра всем прочим.
     Софья  воспользовалась  первым  удобным  случаем,  чтобы  удалиться  из
комнаты  с  дамами,  а  сквайр  остался  со  своими  бутылками,  мало-помалу
покинутый  всеми,  за  исключением  дяди  молодого  Найтингейла,   любившего
хмельное не меньше Вестерна. Они отважно просидели вдвоем весь вечер, далеко
за тот счастливый час, который  отдал  прелестную  Софью  в  пылкие  объятия
восхищенного Джонса.
     Таким образом, читатель, мы довели наконец нашу историю до развязки,  в
которой, к нашему великому удовольствию, хотя, может быть, и  против  твоего
ожидания, мистер Джонс является счастливейшим из смертных,-  ибо,  признаюсь
откровенно, я не знаю, какое  счастье  на  этом  свете  может  сравниться  с
обладанием женщиной, подобной Софье.
     Что касается других лиц, игравших сколько-нибудь  значительную  роль  в
этой  истории,  то  мы  постараемся  в   нескольких   словах   удовлетворить
любопытство тех, кто пожелал бы узнать больше о их судьбе.
     Олверти до сих пор не желает ничего слышать о свидании с Блайфилом,  но
по неотступным просьбам Джонса, поддержанным  Софьей,  согласился  назначить
ему двести фунтов в год, к которым  Джонс  прибавил  тайно  от  себя  третью
сотню. На эти средства Блайфил живет в одном из северных  графств,  милях  в
двухстах от Лондона, откладывая каждый год по двести фунтов, с целью  купить
себе на ближайших выборах в парламент место депутата от соседнего  местечка,
о чем он уже торгуется с одним тамошним стряпчим. Недавно он сделался  также
методистом, рассчитывая жениться на одной  очень  богатой  вдове,  сектантке
этого толка, поместье которой находится в той части королевства.
     Сквейр умер вскоре после  отправления  вышеупомянутого  письма;  а  что
касается Твакома, то он продолжает быть  священником  в  своем  приходе.  Он
делал много бесплодных попыток вернуть доверие Олверти и вкрасться в милость
Джонса, льстя им обоим в глаза д понося их за спиной, но на его место мистер
Олверти недавно взял к себе в дом мистера  Абраама  Адамса,  которого  Софья
чрезвычайно полюбила и которому намерена поручить воспитание своих детей.
     Миссис Фитцпатрик  развелась  со  своим  мужем  и  сохранила  кое-какие
остатки своего состояния. Она ведет широкий образ жизни в  аристократической
части Лондона и  обнаружила  большие  экономические  способности:  проживает
втрое больше своих  доходов,  не  входя  в  долги.  Она  поддерживает  самые
короткие отношения с женой ирландского  пэра  и  отплачивает  ей  дружескими
услугами за все одолжения ее мужа.
     Миссис Вестерн скоро помирилась с Софьей и провела у нее в деревне  два
месяца. Леди Белластон сделала Софье  визит  по  возвращении  ее  в  Лондон,
причем обращалась с Джонсом как с незнакомым и очень учтиво поздравила его с
женитьбой.
     Мистер Найтингейл купил своему сыну поместье  по  соседству  с  землями
Джонса, где молодой человек и поселился с женой, миссис Миллер и ее  младшей
дочерью, поддерживая дружеские отношения с семьей Джонса.
     Что касается героев второстепенных, то  миссис  Вотерс  возвратилась  в
деревню, получает от Олверти пенсию в шестьдесят фунтов  и  вышла  замуж  за
священника Сапла, которому Вестерн предоставил, по  просьбе  Софьи,  богатый
приход.
     Черный Джордж, прослышав о сделанном открытии, бежал и  с  тех  пор  не
подает о себе никаких вестей. Присвоенные им деньги Джонс разделил между его
женой и детьми, но не поровну; Молли получила больше всех.
     Что касается Партриджа, то Джонс назначил ему пятьдесят фунтов  в  год;
он снова открыл школу, встретив на этот раз гораздо больше сочувствия своему
делу, чем прежде, и сейчас идут переговоры о  бракосочетании  его  с  миссис
Молли Сигрим;  благодаря  посредничеству  Софьи  они,  вероятно,  закончатся
успехом.
     Возвратимся теперь к мистеру Джонсу и Софье, чтобы попрощаться с  ними.
Через два дня после свадьбы они  уехали  с  мистером  Вестерном  и  мистером
Олверти в деревню. Вестерн уступил свое родовое именье и большую часть своих
земель зятю, а сам переселился в другую часть графства, где охота лучше.  Он
часто приезжает в гости к мистеру Джонсу, который, как и его  жена,  находит
великое удовольствие в том, чтобы всячески  ему  угождать.  Это  им  удается
блестяще; по крайней мере, старик утверждает, что никогда  еще  не  был  так
счастлив, как теперь. В доме Джонса для  него  отведены  особая  гостиная  и
приемная, где он напивается, с кем ему угодно, а дочь