нахмурил брови, прикусил губы и
так загремел, что приведенная в отчаяние, перепуганная Софья дрожа упала  на
стул, и если бы ее не облегчили слезы, то  с  ней  случилось  бы  что-нибудь
похуже.
     Вестерн смотрел на терзания дочери так же спокойно  и  равнодушно,  как
смотрит ньюгетский тюремщик на отчаянье любящей жены при последнем  свидании
с приговоренным к смерти мужем или, скорее, так же,  как  честный  лавочник,
наблюдающий, как тащат в тюрьму бедняка из-за  десяти  фунтов,  которые  тот
ему, бесспорно, должен, но лишен возможности заплатить. Пли, чтобы быть  еще
более точным, его душевное состояние похоже было на 10,  которое  испытывает
сводня, когда попавшаяся в  ее  сети  невинная  девушка  падает  в  обморок,
получая от нее впервые приглашение выйти к гостям. Сходство было бы  полным,
если бы не то обстоятельство, что сводне выгодно  поступать  таким  образом,
отец же, хотя бы в своем ослеплении он думал  иначе,  решительно  ничего  не
выгадывает, побуждая дочь к почти такой же проституции.
     В этом положении сквайр покинул бедную Софью; сделав  какое-то  плоское
замечание  насчет  слез,  он  вышел,  запер  дверь  на  ключ  и  вернулся  к
священнику, который сказал в  защиту  заключенной  все,  что  только  посмел
сказать; долг требовал от него, пожалуй, и  большего,  но  и  того,  что  он
сказал, было достаточно, чтобы привести сквайра в бешенство и заставить  его
разразиться  самыми  неприличными  замечаниями  по  адресу  всего  духовного
сословия, которое мы слишком  уважаем,  чтобы  переносить  im  замечания  на
бумагу.

     ГЛАВА III Что случилось с Софьей во время ее заключения

     Хозяйка дома, где остановился сквайр, очень  скоро  составила  странное
мнение о своих постояльцам. Но, получив сведения, что сквайр очень богат,  и
позаботившись содрать с него за комнаты несуразную цену, она сочла за лучшее
воздержаться от всяких замечаний. Хотя ей прискорбно было  видеть  заточение
Софьи, о ласковости и приветливости которой она столько наслышалась от своей
горничной и слуг сквайра, но было бы еще прискорбнее пожертвовать интересами
своего кармана, и потому она не решилась раздражать  постояльца,  тем  более
что он ей показался джентльменом очень вспыльчивым.
     Хотя Софья ела очень мало, но кушанье ей  приносили  исправно.  Я  даже
думаю, если бы ей захотелось какого-нибудь  изысканного  блюда,  то  сквайр,
несмотря на свой гнев. не пожалел бы ни трудов, ни денег для  удовлетворения
ее прихоти,- ведь как это ни покажется странным  иному  читателю,  а  он  до
безумия любил свою дочь и всячески угождать  ей  было  для  него  величайшим
наслаждением в жизни.
     С наступлением обеденного часа Черный Джордж понес ей курицу  и  сквайр
(поклявшийся не расставаться с ключом от се комнаты; собственноручно  открыл
ему дверь. Поставив кушанье, Джордж обменялся с Софьей приветствиями (он  ее
не видел со времени ее бегства из деревни и  знал,  что  она  обращается  со
слугами с большим уважением, чем иные господа обходятся с  людьми,  стоящими
чуть ниже их). Софья велела ему убрать кушанье, говоря, что не  в  состоянии
есть, но Джордж стал уговаривать се и в особенности  рекомендовал  ей  яйца,
которыми, по его словам, начинена была курица.
     Все это время сквайр сторожил у дверей, но Джордж с этим  не  считался:
исправляя высокую должность надсмотрщика за дичью, он был  большим  любимцем
хозяина и позволял себе много вольностей.  Он  выпросил  разрешение  отнести
Софье обед, говоря, что очень хочет ее  видеть,  и  без  стеснения  заставил
хозяина простоять у дверей более десяти минут,  пока  обменивался  с  Софьей
ласковыми словами, за что сквайр только добродушно  пожурил  его,  когда  он
выходил из комнаты.
     Яйца кур, куропаток, фазанов, как  хорошо  знал  Джордж,  были  любимым
лакомством Софьи. Не  удивительно,  что  по  доброте  своей  он  позаботился
доставить ей это лакомство в то время, когда все слуги в доме  боялись,  что
она уморит себя голодом: за последние сорок часов она почти не прикасалась к
пище.
     Хотя огорчение не на всех действует так, как на вдов,  аппетит  которых
разыгрывается от него больше, чем от воздуха Банстедских возвышенностей  или
Солсберийской равнины, но и в самом безысходном горе, что  бы  ни  говорили,
человек наконец захочет  есть.  Так  и  Софья,  подумав  немного,  принялась
разрезать курицу, действительно начиненную лицами, как говорил Джордж
     Но кроме яиц, очень понравившихся Софье, в пен  содержалось  нечто,  от
чего Королевское общество пришло бы просто в восторг:  ведь  если  курица  с
тремя ногами считается неоценимой редкостью,  хотя  природа  создала,  может
быть, сотни таких, то чего же должна стоить птица, настолько нарушающая  все
законы птичьей анатомии, чтобы в  желудке  своем  заключать  письмо?  Овидий
рассказывает о цветке с  буквами  на  лепестках,  в  который  превращен  был
Гиацинт, и Вергилий рекомендует цветок этот вниманию тогдашнего Королевского
общества как чудо; но ни одна эпоха и ни один народ не видывали еще птицы  с
письмом в зобу.
     Хотя подобное чудо способно заинтересовать  все  европейские  Academies
des Sciences 5, которые, вероятно, так бы и не доискались  до  его  причины,
однако читатель,  припомнив  последний  диалог  между  господами  Джонсом  и
Партриджем, легко догадается, откуда явилось это письмо и как оно  попало  в
курицу.
     Несмотря на долгий пост и любимое кушанье, стоявшее перед  ней,  Софья,
увидя письмо, поспешно схватила его, вскрыла и прочла следующее:
     "Сударыня!
     Если бы я не понимал, к кому имею честь писать, я  постарался  бы,  как
это ни трудно, изобразить вам весь ужас, с которым выслушал я рассказ миссис
Гоноры  о  вашем  положении.  Только  любящий  способен  составить  истинное
представление о муках любви, и, значит, моя Софья, в сердце которой  столько
нежности, без труда поймет, что должен был перечувствовать ее Джонс при этом
печальном известии. Может ли что-нибудь на свете быть для  меня  мучительнее
мысли, что вас постигло несчастье? Только одно, а именно: ужасное  сознание,
что я сам всему виной! Это сознание, дорогая Софья, не дает мне покоя. Может
быть. я оказываю себе слишком много  чести,  но  честь  эта  стоит  мне  так
дорого,  что  никто,  я  думаю,  ей  не   позавидует.   Простите   мне   эту
самонадеянность, простите еще большую самонадеянность, если я спрошу вас, не
могут ли облегчить вашу участь совет мой, моя помощь,  мое  присутствие  или
отсутствие, моя смерть пли  мое  страдание?  Не  могу  г  ли  самое  высокое
благоговение, самое безграничное уважение,  самая  пламенная  любовь,  самая
трогательная нежность, самая беззаветная покорность вашей воле  вознаградить
вас за жертву, которую вам пришлось бы  принести  для  моего  счастья?  Если
могут, поспешите, дорогая, в объятия человека,  всегда  готового  принять  и
защитить вас и не придающего никакого значения - придете ли вы к  нему  одна
или принесете с собой богатства целого мира. Если же, напротив, в душе вашей
одержит верх благоразумие и, по зрелом размышлении, вы найдете,  что  жертва
эта слишком велика,- если нет у вас иного способа умиротворить отца вашего и
вернуть мир  вашей  собственной  душе,  как  только  отказавшись  от  меня,-
заклинаю вас, изгоните меня навсегда из ваших мыслей, проявите решимость,  и
пусть сострадание ко мне не находит доступа в ваше  нежное  сердце.  Верьте,
сударыня, я люблю вас настолько сильнее, чем себя,  что  ваше  счастье  есть
главнейшая цель моей жизни. Первым моим желанием (отчего судьба не  захотела
его исполнить?) было и есть-простите, что я это говорю,- видеть  вас  каждую
минуту счастливейшей из  женщин;  мое  второе  желание  -  слышать,  что  вы
счастливы; но никакие мучения не сравнятся с  моими  -  при  мысли,  что  вы
обязаны хоть одной неприятной минутой
     всецело и во всех отношениях
     вам преданному, сударыня,
     Томасу Джонсу".
     Что Софья сказала, или сделала, или подумала по  поводу  этого  письма,
сколько раз ею перечитала и перечитывала ли вообще - все  это  предоставляем
решить воображению читателя. Ответ ее он, может быть,  увидит  впоследствии,
но не теперь, по той  причине  (между  прочим),  что  теперь  она  вовсе  не
отвечала, тоже по многим основательным причинам, в частности, потому, что  у
нее не было ни бумаги, ни чернил.
     Вечером Софья сидела, задумавшись о полученном письме, а может быть,  о
чем-нибудь другом, как вдруг страшный шум внизу прервал ее размышления.  Шум
этот был не чем иным, как ожесточенной перебранкой  двух  людей.  По  голосу
одного из них она тотчас  же  узнала  отца,  но  не  вдруг  догадалась,  что
визгливые ноты другого издаются органом тетушки Вестерн, которая только  что
приехала в Лондон и, узнав  от  одного  из  своих  слуг,  остановившегося  в
"Геркулесовых столпах", адрес брата, отправилась прямо к нему.
     Простимся поэтому с Софьей и, со свойственной  нам  учтивостью,  уделим
внимание приехавшей даме.

     ГЛАВА IV, в которой Софью освобождают из заточения

     Сквайр и священник (хозяина постоялого двора с  ними  на  этот  раз  не
было) курили трубки, когда их  уведомили  о  приезде  миссис  Вестерн.  Едва
услышав ее имя, сквайр тотчас же  бросился  ей  навстречу,  чтобы  проводить
наверх. Надо сказать, что он строго соблюдал все такие  церемонии,  особенно
по отношению к сестре, которой боялся больше всего на свете, хотя никогда  в
этом не признавался, а может быть, и сам того не знал.
     Миссис  Вестерн,  войдя  в  столовую,  опустилась  в  кресло  и  начала
жаловаться:
     - Ну и путешествие! Ужас что  такое!  Дороги,  кажется,  сделались  еще
хуже, с тех пор как столь усердно издаются  законы  об  их  благоустройстве.
Послушайте, братец, как вы попали в такую трущобу? Готова побожиться, что ни
один порядочный человек не переступал еще за порог этого дона.
     - Ничего не знаю,- отвечал  сквайр,-  по-моему,  дом  как  Дом.  Хозяин
постоялого двора мне посоветовал. Ведь он тут всех бар знает, ну я  и  решил
положиться на него.
     - А где же племянница? - продолжала миссис Вестерн.- Побывали вы уже  с
визитом у леди Белластон?
     - Племянница ваша в безопасности; она наверху, в своей комнате.
     - Как! Она здесь и не знает о моем приезде?
     - Нет, к ней никто не имеет доступа, потому что она сидит  под  замком.
Она жива и здорова! Я взял ее у леди Белластон в тот же вечер, как  приехал,
и смотрю за ней во все глаза! Теперь я за  нее  спокоен:  она  у  меня,  как
лисица в мешке.
     - Боже мой, что я слышу! Я так и думала, что вы чего-нибудь  натворите,
если я пущу вас в Лондон одного! Но вы поставили на своем, и я умываю  руки,
потому что не давала согласия на  ваш  отъезд.  Разве  вы  не  обещали  мне,
братец, не применять никаких насильственных мер? Разве не эти насильственные
меры заставили племянницу бежать из вашего дома? Вы,  верно,  хотите,  чтобы
это снова случилось?
     - Тьфу, черт! Слыхали вы что-нибудь  подобное?!  -  воскликнул  сквайр,
хватив трубкой об пол.- Я ждал, что вы меня за это похвалите, а вы  вон  как
накинулись!
     - Помилуйте, братец! Когда же давала  я  вам  хотя  бы  малейший  повод
думать, что я одобрю заточение племянницы? Сколько раз твердила я вам, что в
свободном государстве с женщинами нельзя обращаться деспотически! Мы так  же
свободны, как и мужчины, и, должна сказать, заслуживаем этой свободы больше,
чем они. Если вы желаете, чтобы я хоть на минуту осталась в  этом  проклятом
доме, чтобы я продолжала признавать вас своим родственником  или  заниматься
вашими семейными делами, так позвольте сию же минуту освободить племянницу.
     Она сказала это таким повелительным  тоном,  стоя  спиной  к  камину  и
заложив одну руку за спину,  а  другою  захватив  щепоть  табаку,  что  сама
Фалестрида во главе амазонок была едва ли грознее ее. Неудивительно,  что  у
бедного сквайра от страха душа в пятки ушла.
     - Вот он! - сказал он, бросая ключ на стол.- Делайте с ним, что хотите.
Я хотел только продержать ее до приезда  Блайфила,  который  ждать  себя  не
заставит. Но если до тех пор случится какая беда, так меня,  пожалуйста,  не
вините.
     - Головой отвечаю за все,- отвечала миссис Вестерн.- Но я вмешиваюсь  в
это дело не иначе, как с условием, чтобы вы всецело  предоставили  его  моим
заботам и ничего не предпринимали самостоятельно, без моих указаний. Если вы
ратифицируете эти условия, братец, я постараюсь спасти честь вашей  фамилии,
если нет - сохраняю нейтралитет.
     - Прошу вас, сэр,- сказал священник,- послушайтесь на этот  раз  совета
миссис Вестерн: может статься, словами убеждения она добьется от мисс  Софьи
большего, чем вы могли бы учинить при помощи суровейших мер.
     - Ты чего суешься? - закричал сквайр.-Если еще скажешь  хоть  слово,  я
тебя тут же плетью хвачу.
     -  Стыдитесь,  братец!  Разве  можно  разговаривать  таким  языком   со
священнослужителем? Мистер Сапл человек рассудительный и говорит  вам  дело;
всякий, думаю, с ним согласится. Но, должна вам сказать, я жду  немедленного
ответа на мой категорический  вопрос.  Или  предоставьте  вашу  дочь  в  мое
распоряжение, или возьмите ее всецело под ваше сумасбродное руководство, и в
таком случае я, при мистере Сапле, вывожу гарнизон из  крепости  и  навсегда
отрекаюсь от вас и вашего семейства.
     - Разрешите мне быть посредником,- снова  выступил  священник,разрешите
молить вас...
     - Да ведь ключ лежит на столе,- сказал сквайр.- Она  может  взять  его,
если угодно. Кто ей мешает?
     - Нет, братец,- отвечала миссис Вестерн,- я требую, чтобы он был вручен
мне по форме, с полной ратификацией всех выговоренных условий.
     - Извольте, вручаю его вам. Вот  он,-  сказал  сквайр.-  И  я  полагаю,
сестрица, вы не вправе меня винить в нежелании доверить вам дочь. Ведь  жида
же она с вами целый год, а то и больше, так что я ее и в глаза не видел.
     - И как было бы для нее хорошо,- отвечала миссис Вестерн,- если бы  она
жила у меня всегда. Под  моим  присмотром  с  ней  не  случилось  бы  ничего
подобного.
     - Ну конечно, во всем я виноват!
     - Да, виноваты, братец. Мне уже не раз приходилось вам это замечать,  и
впредь я буду делать это каждый раз, когда понадобится. Впрочем, надеюсь, вы
теперь исправитесь, и сделанные вами промахи научат  вас  не  портить  своим
неуклюжим вмешательством моих тонких ходов. Право, братец,  вы  не  годитесь
для подобных негоциации. Вся система вашей политики в корне порочна. Поэтому
я еще раз требую, чтобы вы в  это  дело  не  мешались.  Вспомните  только  о
прошедшем...
     - Да ну вас к черту! - не выдержал сквайр. - Чего вам от меня  надобно?
Вы хоть самого дьявола выведете из терпения.
     - Ну вот, опять старая песня! Вижу, братец, что с вами не  сговоришься.
Призываю в свидетели мистера Сапла, он  человек  рассудительный:  сказала  я
что-нибудь такое, за что можно рассердиться? Но с вашей упрямой башкой...
     - Ради бога, сударыня,- взмолился  священник,-  не  раздражайте  вашего
почтенного братца.
     - Да разве я его раздражаю? -  возразила  миссис  Вестерн.-  Видно,  вы
такой же  сумасброд,  как  и  он.  Ну  ладно,  братец,  раз  вы  обещали  не
вмешиваться, я еще раз берусь уладить дело с племянницей.  Помилуй  господи,
когда за что возьмется мужчина! Голова одной женщины стоит тысячи ваших.
     И, произнеся эту сентенцию, она позвала служанку, велела проводить ее в
комнату Софьи и ушла с ключом в руке.
     Только что она скрылась, как сквайр (сначала тщательно затворив  дверь)
изверг по ее адресу десятка два проклятий и выругал ее  площадными  словами,
не пощадив и себя за то, что вечно ей уступает, помня о наследстве.
     - Ну, да если уж так долго унижался,- прибавил  он,-  так  жалко  будет
упустить его из-за того, что напоследок не хватило терпения. Не  вечно  жить
мерзавке, а завещание, я знаю, сделано на мое имя.
     Священник весьма похвалил это  рассуждение,  и  сквайр  потребовал  еще
бутылку вина - средство, к которому он неизменно прибегал и на радостях и  с
досады. В этой  целительной  влаге,  поглощенной  им  в  изрядной  дозе,  он
окончательно затопил  весь  гнев,  так  что  миссис  Вестерн,  возвратясь  в
столовую с Софьей, застала его в самом кротком и  миролюбивом  расположении.
Софья была в шляпке и накидке, и тетка объявила  мистеру  Вестерну  о  своем
намерении увезти племянницу к себе па квартиру, ^потому что в такой  трущобе
порядочным людям жить не годится".
     - Как вам угодно, сударыня,- отвечал Вестерн.- Дочери  нигде  лучше  не
будет, чем у вас; вот и священник может засвидетельствовать, что я все время
в ваше отсутствие называл вас умнейшей женщиной на свете.
     - О да,- подтвердил священник,- я готов это засвидетельствовать.
     - Я тоже всегда считала вас превосходнейшим  человеком,  братец,сказала
миссис Вестерн.- Вы не станете, конечно, отрицать, что  немного  вспыльчивы,
но когда вы даете  себе  труд  размышлять,  то  я  не  знаю  человека  более
рассудительного.
     - Ну, если так, сестрица,- сказал сквайр,- то позвольте  мне  от  всего
сердца выпить за ваше здоровье. Я иногда горяч, но не злопамятен. Софи. будь
же умницей и делай все, что прикажет тебе тетка.
     - О, я в этом ни капельки не сомневаюсь,-отвечала  миссис  Вестерн.-  У
нее уж был перед глазами пример несчастной кузины Гарриет, которая  погубила
себя, не послушавшись моего совета.  Да,  братец,  как  вам  это  покажется?
Только что вы уехали вчера в Лондон, как  явился  этот  наглец  с  противной
ирландской фамилией - Фитцпатрик. Он ворвался ко мне без доклада, иначе бы я
его не приняла, и пустился рассказывать  какую-то  длинную  невразумительную
историю о своей жене, силой заставив меня его выслушать; но я вместо  ответа
подала ему ее письмо и приказала отвечать. Я думаю, эта  несчастная  Гарриет
попытается разыскать нас, но вы, пожалуйста, ее не принимайте, потому что  я
решила ей отказать.
     - Чтоб я ее  принял?  Нет,  на  этот  счет  будьте  спокойны.  Я  таким
озорницам не потатчик. Счастье для ее мужа, что меня не было дома, а то я бы
его,  сукина  сына,  выкупал  в  пруду!  Видишь,  Софи,  к   чему   приводит
непослушание? Пример у тебя перед главами.
     - Братец,- остановила его тетка,- не оскорбляйте с iyva моей племянницы
повторением этих мерзостей. Почему вы не хотите предоставить  все  это  дело
мне?
     - Хорошо,  предоставляю,  предоставляю,-  отвечал  сквайр.  Тут  миссис
Вестерн, к  счастью  для  Софи,  прекратила  этот  разговор,  распорядившись
позвать портшезы. Говорю "к счастью", потому что, продолжись on еще,  возник
бы, вероятно, новый повод для перепалки  между  братом  и  сестрой,  которые
отличались друг от друга только полом  и  воспитанием:  оба  Сычи  одинаково
вспыльчивы и упрямы, оба горячо любили Софью  и  оба  безгранично  презирали
друг друга.

     ГЛАВА V, в которой Джонс получает письмо от Софьи  и  идет  в  театр  с
миссис Миллер и Партриджем

     Прибытие  в  Лондон  Черного   Джорджа   и   услуги,   обещанные   этим
признательным человеком своему благодетелю, много утешили Джонса посреди его
тревог и  беспокойства  насчет  участи  Софьи;  при  посредстве  упомянутого
Джорджа он получил ответ на свое письмо, написанный Софьей в первый же вечер
после освобождения из неволи: вместе со свободой ей  возвращено  было  право
пользоваться пером, чернилами и бумагой.
     "Сэр!
     Так как я не сомневаюсь в искренности вами написанного, то  вы.  верно,
обрадуетесь,  узнав,  что  я  отчасти  избавилась  от  своих   неприятностей
вследствие приезда тетушки Вестерн, у которой теперь живу,  пользуясь  самой
широкой свободой. Тетушка лишь взяла с меня слово, что я ни с  кем  не  буду
видеться и сноситься без ее ведома и согласия. Я ей  торжественно  дала  это
слово и свято его сдержу. Она, правда, не запретила мне писать, но  упущение
это было сделано, вероятно, по заб