ы  не  можете  себе
представить, сколько даме из общества  приходится  терпеть  от  назойливости
глупцов, если она желает разыгрывать светскую комедию. Я рада.  однако,  что
ваша скука и тоска вам не повредили: никогда  я  еще  не  видела  вас  таким
цветущим. Честное слово, Джонс,  вы  можете  сейчас  позировать  для  статуи
Адониса!
     Есть обидные слова, на которые человек, дорожащий своей  честью,  может
ответить только пощечиной. С другой стороны, у любовников есть, надо думать,
выражения, на которые можно ответить только  поцелуем.  Таков,  по-видимому,
был комплимент леди Белластон Джонсу,  особенно  если  принять  во  внимание
сопровождавший его нежный взгляд, который  был  выразительнее  всяких  слов.
Джонс, бесспорно, находился в эту  минуту  в  неприятнейшем  и  тягостнейшем
положении, какое можно себе представить, ибо, продолжая наше  сравнение,  мы
можем сказать, что, несмотря на брошенный леди вызов, Джонс не мог  получить
и даже потребовать удовлетворения  в  присутствии  третьего  лица:  поединки
этого рода обыкновенно происходят без секундантов. Так как это возражение не
приходило в голову леди Белластон, не знавшей о присутствии  в  комнате  еще
одной женщины, то она была очень удивлена, не  получив  от  Джонса  никакого
ответа; а Джонс, сознавая свое смешное положение, стоял поодаль и,  не  смея
ответить как  следует,  молчал.  Нельзя  было  бы  себе  представить  ничего
комичнее и в то же время трагичнее этой сцены, если бы  она  затянулась  еще
дольше. Леди уже раза два-три переменилась в  лице,  вскочила  с  кровати  и
опять на нее села, а Джонс желал, чтобы пол под ним провалился  или  потолок
па  него  обрушился,  как  вдруг  неожиданный  случай   освободил   его   из
затруднения, из которого ни красноречие Цицерона, ни политика Макиавелли его
не выручили бы без великого срама.
     Этим спасительным случаем было прибытие Найтингейла-младшего, мертвецки
пьяного, или, вернее, находившегося в том состоянии, когда человек перестает
владеть рассудком, но еще владеет ногами.
     Миссис Миллер и  дочери  ее  уже  спали,  а  Партридж  курил  трубку  у
кухонного очага; таким образом, Найтингейл беспрепятственно дошел до  дверей
комнаты мистера Джонса. Он их распахнул и уже собирался войти без церемонии,
но Джонс сорвался с места и бросился ему навстречу  настолько  стремительно,
что Найтингейл не успел даже переступить порог и разглядеть,  кто  сидит  на
кровати.
     Найтингейл спьяна принял комнату Джонса за свою, поэтому он во  что  бы
то ни стало хотел войти, громко заявляя, что его не имеют права не пускать в
собственную постель. Джонс,  однако,  с  ним  справился  и  передал  в  руки
Партриджа, поспешившего явиться на шум.
     После этого Джонсу поневоле пришлось вернуться к себе в комнату. Только
что он перешагнул порог, как услышал возглас леди  Белластон  -  правда,  не
очень громкий - и в ту же минуту увидел, как она бросилась в кресло в  таком
волнении, что на ее месте женщина понежнее непременно лишилась бы чувств.
     Дело в том, что, испуганная завязавшейся возней, исхода которой она  не
могла предвидеть, и слыша угрозы  Найтингейла  добраться  до  постели,  леди
попыталась спрятаться в знакомый ей уголок, но, к великому  своему  конфузу,
нашла, что место уже занято.
     - Разве  так  делают  порядочные  люди,  мистер  Джонс!  -  воскликнула
она.Какая низость!.. Осрамить меня перед какой-то дрянью!
     - Дрянью! - вскричала взбешенная Гонора,  выскакивая  из-за  полога.Ах,
вот оно что!.. Дрянь, говорите?.. Хоть я и бедная и дрянь, да я  честная,  а
это не всякая богачка может про себя сказать.
     Джонс, вместо того чтобы сразу же утихомирить миссис Гонору, как сделал
бы более опытный волокита, принялся проклинать свою звезду и  называть  себя
несчастнейшим человеком на свете, а потом, обратись к леди Белластон,  начал
довольно неуклюже уверять ее в своей невинности. Тем временем к леди  успело
вернуться самообладание, свойственное всякой светской  женщине,  особенно  в
таких случаях, и она спокойно отвечала:
     - Сэр, ваши извинения совершенно излишни: я вижу теперь, кто эта особа.
Сначала я не  узнала  миссис  Гоноры,  но  теперь  я,  разумеется,  не  могу
подозревать вас ни в чем дурном, а она, я в  том  уверена,  женщина  слишком
рассудительная, чтобы дурно истолковать мое посещение; я всегда была  к  ней
расположена и при случае докажу это расположение на деле.
     Миссис Гонора была столько же вспыльчива, сколько и отходчива. Ласковый
тон леди Белластон сразу укротил ее гнев.
     - Я знаю, сударыня,- отвечала она,- и я всегда была признательна  вашей
светлости за доброту, никто  ко  мне  так  хорошо  не  относился,  как  ваша
светлость теперь, когда я вижу, что это ваша светлость, я, ей  богу,  готова
язык себе откусить за такие  слова  .  Чтобы  я  дурно  поду  мала  о  вашей
светлости? Да разве служанке пристало судить о том, что делает такая леди? .
Впрочем, что я говорю? Бывшая служанка я  теперь  никому  больше  не  служу,
несчастная... Я потеряла лучшую госпожу на свете...
     Тут Гонора сочла уместным разразиться рыданиями.
     - Не плачьте, душенька,- сказала добросердечная леди,- может быть,  мне
удастся вам помочь Приходите ко мне завтра утром.
     С этими словами она подняла с полу свой веер и, не удостоив Джонса даже
взглядом,  величественно  вышла  из  комнаты:  бесстыдство  знатных   женщин
исполнено своего  рода  достоинства,  которое  тщетно  пытаются  проявить  в
подобных обстоятельствах простые смертные.
     Джонс проводил леди по лестнице, не  раз  предложив  ей  руку,  но  она
решительно отказалась от всяких ус туг и седа в портшез, не обращая внимания
на его низкие поклоны
     По возвращении Джонса к себе в комната произошел длинный разговор между
ним н миссис Гонорей, приходившей  понемногу  в  себя  после  испытанных  ею
волнений. Предметом разговора была  неверность  Джонса  ее  барышне.  Гонора
долго и укоризненно говорила на  эту  гему,  пока  Джонс  не  нашел  наконец
средство умиротворить ее и даже добился у нее обещания  хранить  все  это  в
строжайшей тайне, постараться завтра же отыскать Софью  и  известить  его  о
дальнейших шагах сквайра.
     Так кончилось это неприятное приключение,  к  удовольствию  одной  лишь
миссис Гоноры, ибо тайна (как, может быть, известно из опыта некоторым  моим
читателям) есть приобретение часто весьма выгодное не только для  того,  кто
свято ее хранит, но и для того, кто шепотом передает ее первому  встречному,
пока она не доходит до ушей всех и каждого, за исключением  простака,  щедро
заплатившего за мнимое сокрытие того, что известно всему свету.

     ГЛАВА VIII, краткая и приятная

     Несмотря па все услуги, оказанные ей Джонсом, миссис  Миллер  не  могла
удержаться на следующее утро от мягких замечаний  своему  жильцу  по  поводу
урагана, бушевавшего ночью в его комнате. Но эти замечания были так умеренны
и дружественны, они так явно диктовались  заботой  о  благе  самого  мистера
Джонса, что последний, нимало не обидевшись, принял увещание почтенной  дамы
с  благодарностью,  выразил  большое  сожаление  по   поводу   случившегося,
извинился, как мог, и обещал не производить больше такого  беспорядка  в  ее
доме.
     Но хотя миссис Миллер не могла обойтись без этой маленькой  головомойки
при встрече со своим жильцом, однако  он  был  приглашен  вниз  для  гораздо
приятнейшего дела, а именно: для  исполнения  обязанностей  посаженого  отца
мисс Нанси на церемонии ее бракосочетания с мистером  Найтингейлом,  который
был уже одет  и  настолько  трезв,  насколько  должен  быть  трезв  человек,
получающий жену таким безрассудным способом.
     Здесь, может быть, следует  рассказать,  как  этот  молодой  джентльмен
ускользнул от своего дяди и почему он явился ночью домой  в  описанном  выше
состоянии
     Накануне, приехав с племянником к себе на квартиру, дядя  велел  подать
вина. отчасти  для  ублаготворения  собственной  персоны  (ибо  был  большим
приверженцем бутылки), отчасти же чтобы удержать племянника от  немедленного
осуществления его намерения, он стал усердно потчевать молодого человека,  а
тог хоть и не  питал  большой  склонности  к  вину,  но  и  не  гнушался  им
настолько, чтобы ослушаться дяди  или  огорчить  его  отказом,  и  в  скором
времени был совершенно пьян.
     Только что дядя одержал эту победу и  готовился  уложить  племянника  в
постель, как прибыл  гонец  с  известием,  которое  настолько  расстроило  и
потрясло старика, что он позабыл и думать о племяннике и всецело  погрузился
в собственные заботы.
     Это неожиданное прискорбное известие состояло в том, что дочь его почти
тотчас по отъезде отца убежала с молодым священником,  их  соседом;  хотя  у
отца могло быть одно только  возражение  против  ее  выбора  -  именно,  что
священник не имеет гроша за душой, однако она не  сочла  нужным  сообщить  о
своей любви даже столь снисходительному родителю, и вела она себя так ловко,
что никто ничего не подозревал до самой минуты, когда все было кончено.
     Старик Найтингейл по получении этого известия, в крайнем  расстройстве,
велел сию же минуту нанять почтовую карету и, поручив  племянника  попечению
слуги, поспешно уехал, едва соображая, что он делает и куда едет.
     По отъезде дяди слуга пришел укладывать племянника в постель, для этого
он его разбудил и с большим трудом растолковал, что  дядюшка  уехал;  однако
племянник, вместо того чтобы принять  предлагаемые  ему  услуги,  потребовал
портшез, и слуга, не получивший насчет этого  никаких  распоряжений,  охотно
исполнил его желание.  Доставленный  таким  образом  в  дом  миссис  Миллер,
племянник кое-как добрался  до  комнаты  мистера  Джонса,  о  чем  было  уже
рассказано.
     Когда препятствие в лице дяди было устранено (хотя  молодой  Найтингейл
не знал еще, каким образом), стороны быстро закончили свои приготовления,  и
мать, мистер Джонс, мистер Найтингейл и его невеста сели в  наемную  карету,
которая отвезла их в  "Докторскую  коллегию";  там  мисс  Нанси  скоро  была
сделана, как говорится, честной женщиной,  а  бедная  мать  ее,  в  истинном
смысле слова, счастливейшей из смертных.
     Увидя, что его хлопоты в пользу миссис Миллер  и  ее  семьи  увенчались
полным успехом, мистер Джонс обратился к собственным делам.  Но  тут,  чтобы
читатели мои не назвали его глупцом за такую заботливость о других,  а  иные
не  усмотрели   в   его   поведении   больше   бескорыстия,   чем   было   в
действительности, мы считаем нужным их уверить, что герой наш был далеко  не
бескорыстен и, доводя  это  предприятие  до  благополучного  конца,  получал
значительную выгоду.
     Этот кажущийся парадокс объясняется тем, что герой наш справедливо  мог
сказать про себя вместе с Теренцием: "Homo sum: humani nihil  a  me  alienum
puto" 2. Он никогда не бывал равнодушным зрителем чужого горя или радости  и
чувствовал то и другое особенно сильно, когда сам в какой-то степени являлся
их  причиной.  Он  не  мог,  следовательно,  исторгнуть   целую   семью   из
глубочайшего отчаяния и  вознести  на  вершину  счастья,  не  испытывая  сам
великого наслаждения - большего, пожалуй, чем  то,  какое  часто  доставляет
людям окончание тяжелой работы или преодоление вопиющей несправедливости.
     Читатели, похожие по своему душевному складу на нашего героя, найдут, я
думаю, краткую главу эту весьма содержательной, тогда как  другие  были  бы,
вероятно, очень довольны, если бы, несмотря  на  свою  краткость,  она  была
вовсе опущена, как не ведущая к развязке - то  есть,  если  я  их  правильно
понимаю, не приближающая мистера Джонса к виселице или к  какому-нибудь  еще
более ужасному концу.

     ГЛАВА IX, содержащая любовные письма разного рода

     По возвращении домой мистер Джонс  нашел  у  себя  на  столе  следующие
письма, которые, по  счастью,  вскрыл  в  том  порядке,  в  каком  они  были
отправлены.

     Письмо первое
     "Положительно я в каком-то  странном  умопомрачении:  как  бы  ни  были
тверды и основательны мои решения, через минуту я их меняю. Прошедшей  ночью
я решила не видеть вас больше, а сегодня поутру готова  выслушать,  если  вы
можете,  как  говорится,  обелить  себя.  Между  тем   я   знаю,   что   это
неосуществимо. Я мысленно перебрала все, что вы можете придумать... А  может
быть, и не все. Может быть, вы  изобретательнее.  Приходите,  следовательно,
тотчас же по  получении  этого  письма.  Если  вы  состряпаете  какое-нибудь
извинение, я почти обещаю вам поверить. Скомпрометировать меня перед... Нет,
не могу и думать об этом... Приходите сейчас же... Это третье письмо, что  я
вам пишу: два первых сожжены... я почти готова сжечь и это... Ах,  я  совсем
теряю рассудок... Приходите сию минуту".

     Письмо второе
     "Если вы лелеете хоть какую-нибудь надежду на прощение пли хотя  бы  на
то, чтобы вас приняли в моем доме, приходите сию минуту".

     Письмо третье
     "Оказывается, вас не было дома, когда вам  принесли  мои  записки.  Как
только получите эту, приходите ко мне... Я  подвинусь  из  дома  и  не  велю
принимать никого, кроме вас. Конечно, ничто вас не может задержать надолго".
     Джонс только что прочитал эти три записки, как вошел мистер Найтингейл.
     - Что это, Том? - спросил он.- Верно, послания  от  леди  Белластон  по
поводу ночного приключения? (В доме уже все знали, кто была гостья.)
     - От леди Белластон? - переспросил Джонс довольно суровым тоном.
     - Полно, Том, не таитесь перед друзьями, хотя я был вчера слишком пьян,
чтобы ее разглядеть, но я видел ее в маскараде. Или вы думаете, я  не  знаю,
кто такая царица фей?
     - И вы действительно узнали ее в маскараде?
     - Честное слово, узнал и намекал вам об этом раз двадцать потом, да  вы
всегда были так скрытны на этот счет, что я не решался говорить прямо.  Ваша
крайняя щепетильность в этом деле, друг мой, показывает, что репутация  леди
не настолько знакома вам, как сама она. Не сердитесь, Том, по, клянусь  вам,
вы не первый молодой человек, которого она обольстила. Поверьте, честь ее не
подвергается сейчас никакой опасности.
     Хотя с самого начала своей интриги  Джонс  не  имел  никаких  оснований
принимать леди за весталку, однако, совершенно не зная столицы  и  почти  не
имея в ней знакомых, он не подозревал о существовании так называемых  женщин
легкого  поведения,  то  есть  таких,  которые,   сохраняя   всю   видимость
добродетели, завязывают интригу с каждым приглянувшимся мужчиной и  которых,
за исключением немногих, слишком щепетильных дам, посещает,  как  говорится,
весь город,- словом, которых все считают такими, какими, однако, никто их не
называет.
     Убедившись теперь, что Найтингейл знает подробно о его  похождениях,  и
догадываясь, что чрезмерная деликатность, которой он отличался до сих пор, в
данном случае, пожалуй, не  требуемся,  Джонс  дал  волю  языку  приятеля  и
попросил его рассказать откровенно все, что тот знает или слышал о леди.
     Найтингейл, в характере  которого  вообще  было  много  женского,  имел
большую слабость: любил  поболтать  и  посплетничать.  Поэтому,  получив  от
Джонса позволение говорить не стесняясь, он начал длинный рассказ о леди; но
рассказ этот содержал столько подробностей, не делавших  ей  чести,  что  из
уважения к светским женщинам мы не станем его здесь повторять. Мы  не  хотим
подавать будущим нашим комментаторам  ни  малейшего  повода  для  каких-либо
злобных заключений и для выставления нас в роли клеветников, о которой мы  и
не помышляли.
     Внимательно  выслушав  рассказ  Найтингейла,  Джонс  глубоко  вздохнул.
Заметив это, Найтингейл воскликнул:
     - Эге! Да уж не влюблен ли ты, голубчик. Если бы я  знал,  что  история
моя тебя огорчит, я бы и рта не раскрыл.
     - Ах, дорогой мой, я так далеко зашел с этой женщиной, что не знаю, как
и выпутаться. Влюблен! Нет, друг мой, но я ей обязан, очень  многим  обязан.
Раз вы столько знаете, я буду с вами совершенно откровенен. Может быть, лишь
благодаря ей у меня был это время кусок хлеба. Как же мне ее покинуть?  А  я
должен это сделать, иначе буду повинен в самой черной измене другой женщине,
неизмеримо более достойной,-женщине, дорогой  Найтингейл.  любимой  мною  со
страстью, о какой немногие имеют понятие.  Я  с  ума  схожу,  не  знаю,  что
предпринять.
     - А эта другая, простите, порядочная женщина? - спросил Найтингейл.
     - Порядочная? - воскликнул  Джонс.-  Ничье  грязное  дыхание  не  смело
коснуться ее имени. Горный воздух не чище, прозрачный ручей не светлее,  чем
ее честь. И телом и душой она само совершенство. Она прекраснейшее  создание
во вселенной и вместе с тем  наделена  такими  благородными  и  возвышенными
качествами души, что хотя я думаю о ней беспрестанно, но вспоминаю о красоте
ее, лишь когда ее вижу.
     - Так неужели, друг мой, владея подобным  сокровищем,  вы  можете  хоть
минуту колебаться, оставить ли вам такую...
     - Замолчите! Не оскорбляйте  ее,-  остановил  его  Джонс.-  Я  ненавижу
неблагодарность.
     - Ну, не вам первому она делает такого рода одолжения. Она замечательно
щедра, если кто ей понравится; но позвольте мне сказать вам:  она  при  этом
так расчетлива, что ее щедрость скорее должна пробудить в мужчине тщеславие,
чем внушить ему благодарность.
     И Найтингейл так увлекся, заговорив на эту тему, и  рассказал  приятелю
столько историй о леди Белластон, ручаясь за их достоверность, что в  сердце
Джонса погасло всякое к ней уважение, и также чувство признательности. Джонс
начал видеть в ее милостях скорее жалованье, чем подарок, что роняло  в  его
глазах не только дарительницу, но и его самого, и вызывало в нем  сильнейшую
досаду. От этого неприятного предмета мысли его, естественно,  обратились  к
Софье; он живо представил себе ее добродетель, чистоту, любовь к нему,  все,
что ей пришлось из-за него вытерпеть,- и связь с леди  Белластон  показалась
ему еще гнуснее. Следствием .того было то,  что  Джонс  решил,  если  только
найдется благовидный предлог, отказаться от своей должности - так смотрел он
теперь нa свои отношения к ней,- хотя это  и  лишало  его  куска  хлеба.  Он
сообщил о своем решении приятелю, и Найтингейл, подумав немного, сказал:
     - Нашел, голубчик! Я нашел вернейшее средство: предложите ей быть вашей
женой. Голову даю на отсечение, что это подействует.
     - Сделать ей предложение? - воскликнул Джонс.
     - Да, да, сделайте предложение, и она мигом от вас  откажется.  Я  знал
одного молодого человека, которого она когда-то содержала; он всерьез сделал
ей предложение и был в ту же минуту оставлен.
     Джонс объявил, что у него не хватит смелости проделать такой опыт.
     - Может быть, мое предложение не так ее шокирует,- сказал  он.-  Ну,  а
если она согласится, что тогда? Я попал в собственные сети и погиб навеки.
     - Нет, я дам вам средство, с помощью которого вы  можете  выпутаться  в
любую минуту.
     - Какое средство?
     - А вот какое. Молодой человек, о котором я вам сказал, один  из  самых
близких моих друзей. Леди успела с тех  пор  так  ему  напакостить,  что  он
ужасно на нее зол и, я уверен, охотно покажет вам ее  письма.  Это  послужит
вам благовидным предлогом порвать с ней и отказаться от своего  слова,  пока
узел еще не завязан, если она действительно  вздумает  его  завязать.  Но  я
убежден, что она этого не сделает.
     После  некоторого  колебания  Джонс   согласился   последовать   совету
приятеля, но объявил, что у него  не  хватит  смелости  сделать  предложение
устно. Тогда Найтингейл продиктовал ему следующее письмо:
     "Милостивая государыня!
     Я чрезвычайно огорчен, что злосчастная отлучка  из  дому  помешала  мне
получить вовремя приказания вашей светлости; а мое вынужденное промедление с
оправданиями только усугубляет вашу досаду. Ах, леди Белластон, я в ужасе от
мысли, какой опасности подвергают в