вал ему  на  Софью
как на весьма лакомый кусочек, при виде которого у него текли слюнки, как  у
гастронома при виде аппетитно приготовленного ортолана. А душевные страдания
были не только не в ущерб красоте  Софьи,  но  скорее  к  ее  выгоде:  слезы
прибавляли блеска глазам ее, а грудь  выше  поднималась  от  вздохов.  Можно
сказать, тот не видел красоты во всем ее сиянии, кто не видел ее в горе. Вот
почему Блайфил смотрел теперь на этого  ортолана  в  человеческом  образе  с
большим вожделением, чем при последней встрече, и отвращение, замеченное  им
в Софье, нисколько не ослабило его желаний - напротив, оно  скорее  повысило
предвкушаемое  им  удовольствие  от  похищения  ее  прелестей.   Сластолюбие
приправлялось, таким образом, мыслью о  торжестве;  больше  того,  добиваясь
полного подчинения Софьи своей власти,  он  имел  еще  некоторые  дальнейшие
виды, настолько низкие, что нам противно и упоминать о них. Немалую  роль  в
будущих удовольствиях,  которые  рисовало  ему  воображение,  играла  месть;
наконец, посрамление соперника Джонса и вытеснение его из сердца Софьи  тоже
сильно его подзадоривали и сулили лишние радости в его конечном торжестве.
     Помимо всех этих видов,  которые  иным  щепетильным  особам  покажутся,
пожалуй, довольно подленькими, рассчитывал он еще на одну  вещь,  к  которой
едва ли многие читатели отнесутся с большим отвращением.  Я  разумею  имение
мистера  Вестерна,  которое  должно  было  перейти  целиком  к  Софье  и  ее
потомству; любовь этого нежного родителя к дочери была так безгранична,  что
он готов был купить ей мужа какой угодно ценой, лишь бы она согласилась быть
несчастной с избранным им для нее человеком.
     По этим причинам союз с Софьей  показался  мистеру  Блайфилу  настолько
желательным, что он решил  обмануть  девушку,  притворившись  влюбленным,  а
заодно также обмануть ее отца и своего дядю, дав им понять, что  и  она  его
любит.  Поступая  таким  образом,  он  следовал  благочестивым  наставлениям
Твакома, утверждавшего, что если поставленная нами цель одобряется  религией
(а таковой, несомненно, является брак), то для ее достижения можно применять
и  дурные  средства.  В  других  же  случаях  молодой  человек   предпочитал
руководствоваться  философией   Сквейра,   учившего,   что   цель   -   вещь
несущественная, лишь бы средства были приличны  и  согласны  с  нравственной
справедливостью. Правду сказать, едва  ли  встречалось  ему  в  жизни  такое
положение, при котором он не мог бы  воспользоваться  уроками  кого-либо  из
своих великих наставников.
     Надуть мистера Вестерна было дело нехитрое, потому что он так  же  мало
считался с чувствами дочери, как и сам Блайфил; но мистер Олверти смотрел на
эти вещи совсем иначе, и  перед  ним  во  что  бы  то  ни  стало  надо  было
изобразить дело в ложном свете. Тут, однако,  Блайфилу  была  оказана  такая
существенная  помощь  будущим  тестем,  что  он  без  труда  достиг  успеха;
действительно, мистер Олверти получил от Вестерна клятвенные уверения в том,
что Софья питает искреннее расположение к Блайфилу и что все его  подозрения
насчет Джонса совершенно ложны; и  Блайфилу  оставалось  только  подтвердить
слова сквайра, что он и сделал в весьма двусмысленной форме, сохранив  таким
образом лазейку для своей совести и внушив дяде ложное убеждение так, что ни
одного слова неправды им произнесено не  было.  Когда  Олверти  спросил  его
относительно чувств Софьи, сказав, "что он ни в каком случае не намерен быть
пособником в принуждении девушки выйти замуж против  ее  воли",  то  Блайфил
отвечал, что истинные чувства молодых девиц понять очень трудно,  что  Софья
обращалась с ним так непринужденно, как он того желал, и что если верить  ее
отцу, то она питает к нему расположение, какого только может желать жених.
     - А что касается Джонса,- сказал он,- которого мне  неприятно  называть
негодяем, несмотря на то что его поведение по отношению к вам, сэр, дает  на
это полное право, то из свойственного ему тщеславия, а может быть, даже и  с
дурным умыслом, он, вероятно, попросту налгал и нахвастал. Ведь если бы мисс
Вестерн действительно любила его, то он, конечно, никогда бы не покинул  ее,
что, как вам хорошо известно, он сделал. Наконец, смею вас уверить,  сэр,  я
сам ни в каком случае, ни за что на свете не согласился бы жениться на  этой
девушке, если бы не был убежден, что она питает ко мне все те чувства, какие
я желал бы видеть в ней.
     Этот превосходный способ  лгать  одной  только  душой,  делая  язык  не
повинным ни в одном слове неправды, при  помощи  двусмысленных  выражений  и
плутовства,  успокаивал  совесть  многих  видных  обманщиков;  но  если   мы
сообразим, что  господа  эти  пытаются  обмануть  Всеведение,  то,  пожалуй,
окажется, что способ этот дает лишь призрачное успокоение и что это хитрое и
тонкое различие между внушенной и высказанной ложью вряд  ли  стоит  трудов,
какие на него затрачиваются.
     Олверти остался вполне доволен сообщением мистера  Вестерна  и  мистера
Блайфила,  и  через  два  дня  состоялся  сговор.  Теперь,  для  того  чтобы
приступить  к  церковному  обряду,   оставалось   только   совершить   обряд
юридический, но он грозил отнять  столько  времени,  что  Вестерн  предложил
взять на себя какие угодно обязательства, только бы не  откладывать  счастья
молодых. Вообще он проявлял  такое  рвение  и  горячность,  что  посторонний
зритель мог бы принять его за главное действующее  лицо  в  этой  церемонии;
стремительность была основным свойством его натуры; всякое дело, за  которое
он брался, сквайр приводил в исполнение  таким  способом,  точно  от  успеха
этого дела зависело счастье его жизни.
     Соединенные усилия  тестя  и  зятя,  вероятно,  одержали  бы  верх  над
мистером  Олверти,  не  любившим  отдалять  минуту  счастья,  если   бы   не
вмешательство самой Софьи,  позаботившейся  положить  конец  всем  свадебным
сборам и лишить церковь и юстицию  даней,  которые  эти  мудрые  организации
положили взимать за размножение рода человеческого законным порядком. Но  об
этом - в следующей главе.

     ГЛАВА VII Замечательное решение Софьи и  еще  более  замечательный  ход
миссис Гоноры

     Хотя  миссис  Гонора  была  привязана  главным  образом  к  собственным
интересам, но чувствовала некоторую привязанность и к Софье. Правду сказать,
трудно было знать молодую девушку и не любить ее. Поэтому, услышав  новость,
по ее мнению, очень важную для ее госпожи, Гонора совершенно позабыла обиду,
полученную два дня тому назад, когда Софья так невежливо прогнала ее вон,  и
поспешила к госпоже своей с вестями.
     Начало ее речи было такое же стремительное, как и появление в комнате.
     - Милая барышня! - воскликнула она.- Как это понравится вашей  милости?
Верьте слову, я перепугалась до потери памяти, а все же подумала,  что  долг
мой рассказать вашей милости, хоть вы, может быть, и рассердитесь; ведь  мы,
слуги, не всегда знаем, за что  наши  барыни  рассердятся,  а  каждое  слово
ставится в вину слуге. Когда наши барыни не в духе, так уж нам  не  миновать
брани; и, верьте слову, меня не удивит, если ваша милость будет не  в  духе;
вы просто изумитесь и будете потрясены, когда я вам скажу...
     -  Душа  моя,  говори,  пожалуйста,  без  предисловий,-   перебила   ее
Софья.Уверяю тебя, мало есть таких вещей, которые изумили  бы  меня,  и  еще
меньше таких, которые потрясли бы.
     - Милая барышня,- отвечала Гонора,-  поверите  ли,  я  подслушала,  как
барин говорил священнику Саплу, чтобы он сегодня же к вечеру достал  брачное
свидетельство, и, поверите ли, собственными ушами  слышала,  как  он  сказал
ему, что завтра утром ваша милость должны быть обвенчаны.
     При этих словах Софья побледнела и испуганно повторила 3
     - Завтра утром?
     - Да, сударыня,- отвечала преданная горничная.-  Я  присягнуть  готова,
что собственными ушами слышала это от барина.
     - Гонора,- сказала Софья,- ты действительно до того поразила и потрясла
меня, что я не могу опомниться. Что мне делать в этом ужасном положении?
     - От души хотела бы посоветовать вашей милости.
     -  Посоветуй!  -  воскликнула  Софья.-  Ради  бога,   дорогая   Гонора,
посоветуй! Скажи, что бы ты сделала, если бы с тобой такое случилось?
     - Право, сударыня,- сказала  Гонора,-  от  души  хотела  бы  поменяться
местами с вашей милостью, не в обиду вам будь сказано,- я, понятное дело, не
желаю вам быть служанкой, я говорю только, что, будь я на вашем месте, я  ни
минуты не задумывалась бы: по моему убогому мнению, молодой  сквайр  Блайфил
приятный и милый мужчина и собой хорош...
     - Перестань молоть глупости! - остановила ее Софья.
     - Глупости! - повторила Гонора.- Это как  сказать.  Оно,  конечно,  что
одному впрок, то другому отрава, и это точка в точку правильно и о женщинах.
     - Гонора,- сказала Софья,- я скорее поражу себя кинжалом в сердце,  чем
соглашусь быть женой этого презренного негодяя!
     - Господи, страсти какие! - воскликнула Гонора.- Вы меня до  полусмерти
напугали! Разве можно такие дурные мысли до  себя  допускать?  Господи!  Все
косточки у меня трясутся! Подумайте только, милая барышня,  ведь  вас  тогда
по-христиански и хоронить не станут, а зароют ваше тело на большой дороге  и
колом насквозь проткнут, как фермера Гейпни в Окс-Кроссе; и,  верьте  слову,
дух его все бродит там с тех пор,- многие его видели. Верьте слову, не иначе
как сам дьявол такие дурные мысли внушает. Право, не  так  грешно  на  целый
свет покуситься, как на собственную душу,-  от  нескольких  священников  это
слышала. Если уж ваша милость чувствует к нему такое отвращение и  настолько
ненавидит молодого джентльмена, что даже мысли не допускает в постель с  ним
лечь,- оно и правда, иной человек бывает так противен, что, кажется,  скорее
бы к жабе прикоснулся, чем...
     Софья  была  слишком  озабочена  собственными  мыслями,  чтобы  уделять
внимание этой превосходной речи миссис Гоноры; она перебила ее и, не отвечая
на ее слова, сказала;
     - Гонора, я приняла решение. Я решила уйти сегодня ночью из дома  моего
отца; и если ты питаешь ко мне  дружеские  чувства,  в  которых  часто  меня
уверяла, то пойдешь со мной.
     - Хоть на край  света,  сударыня,-  отвечала  Гонора.-  Но  прежде  чем
решиться на такое безрассудство, прошу вас, подумайте о  последствиях.  Куда
ваша милость пойдет?
     - В Лондоне есть одна знатная дама, моя родственница,- отвечала Софья,-
она гостила несколько месяцев в деревне у  тетушки  и  была  со  мной  очень
добра; я ей так понравилась, что она настойчиво  просила  тетушку  отпустить
меня с ней в Лондон. Это дама видная, разыскать ее будет нетрудно,  и  я  не
сомневаюсь, что она примет меня хорошо и радушно.
     - Не советую вашей милости слишком  доверяться  таким  особам,возразила
Гонора.- Вот я служила раньше у одной барыни - она всех, бывало,  приглашает
к себе в гости, а как услышит, что едут, так сразу вон из дому. Кроме  того,
пусть эта дама и рада видеть вашу милость,- кто же не рад вас  видеть?  -  а
как узнает, что ваша милость от барина бежали...
     - Ты ошибаешься, Гонора,- перебила ее Софья,- она смотрит на  отцовскую
власть куда хуже, чем я: когда, несмотря на все ее  настойчивые  просьбы,  я
отказалась ехать с ней в  Лондон  без  согласия  отца,  она  меня  высмеяла,
назвала глупой деревенской девчонкой и сказала, что из такой покорной дочери
выйдет примерная, любящая жена. Вот почему я уверена, что она примет меня  и
даст мне защиту, а тем временем батюшка, может  быть,  немного  образумится,
увидев, что я уже не в его власти.
     - Хорошо, сударыня,- отвечала Гонора.- Но как же  ваша  милость  думает
устроить побег? Где вы достанете лошадей и экипаж? О вашей лошади  нечего  и
думать: ведь всем слугам известно, что у вашей милости с барином  нелады,  и
Робин скорее даст себя повесить, чем позволит  вывести  ее  из  конюшни  без
нарочитого приказания барина.
     - Я думаю уйти пешком,- сказала Софья,- прямо в ворота, когда они будут
открыты. Ноги у меня, слава богу, достаточно крепкие. Носили же они меня  по
целым вечерам под звуки скрипки с довольно  неприятными  партнерами  -  так,
верно, помогут мне убежать от самого ненавистного партнера на всю жизнь.
     - Боже мой, сударыня! - воскликнула Гонора.- Да понимаете  ли  вы,  что
говорите? Вы собираетесь идти пешком по большой дороге ночью и одни?
     - Нет, не одна,- отвечала Софья.- Ведь ты обещала пойти со мной.
     - Я-то с вашей милостью хоть на край света,- сказала  Гонора,-  но  для
вашей милости это все равно, что идти одной. Ведь я вам не защита,  если  на
вас нападут разбойники или другие злодеи. Я сама перепугаюсь не меньше вашей
милости, потому что, будьте уверены, они надругаются над нами обеими. К тому
же, сударыня, не забывайте, что и ночи теперь холодные, мы с вами замерзнем.
     - Скорый, проворный шаг предохранит нас от  холода,-  отвечала  Софья.А
если ты не можешь защитить меня от негодяя, Гонора,  то  я  тебя  защищу:  я
возьму с собой пистолет; в зале всегда висит пара заряженных пистолетов.
     - Милая барышня, вы пугаете меня все больше  и  больше!  -  воскликнула
Гонора.- Конечно, ваша милость не решится стрелять! Я готова скорей  на  что
угодно пойти, только бы избавить вашу милость от этого.
     - Зачем же?  -  с  улыбкой  сказала  Софья.-  Неужели,  Гонора,  ты  не
выстрелила бы в человека, который покусился бы на твою честь?
     - Конечно, сударыня,-  отвечала  Гонора,-  честь  -  вещь  драгоценная,
особенно для нас, бедных слуг; можно  сказать,  мы  ею  только  и  живем;  а
все-таки я до смерти боюсь огнестрельного оружия: столько из-за него  бывает
несчастных случаев!
     - Полно! - успокоила ее Софья.- Я  сберегу  твою  честь  более  простым
способом, не запасаясь в дорогу оружием: в первом же городе я намерена взять
лошадей, а по дороге в город вряд ли кто на нас нападет. Послушай, Гонора, я
твердо решила бежать, и если ты пойдешь со мной, то  я  ничего  не  пожалею,
чтоб наградить тебя самым щедрым образом.
     Этот последний довод произвел на Гонору более сильное действие, чем все
предыдущие.  Видя  такую  решимость  своей   госпожи,   она   перестала   ее
отговаривать. Обе они  принялись  обсуждать  пути  и  способы  осуществления
своего проекта. Тут встретилось одно очень досадное затруднение, именно: как
взять с собой вещи? Госпожа справилась с ним гораздо  легче,  чем  служанка,
потому что когда женщина решилась бежать к любовнику или  от  любовника,  то
все препятствия для нее нипочем. Но такого побуждения у Гоноры не  было,  ее
не ждали восторги любви и не гнали никакие ужасы; и, не говоря уже о большой
ценности ее гардероба, составлявшего большую часть ее имущества, она  питала
нежную любовь к некоторым своим платьям и другим вещам - частью потому,  что
они были ей к лицу, частью потому, что ей подарила их такая-то  и  такая-то,
частью потому, что она купила их недавно, частью потому, что  давно  уже  их
носила, а также и по многим другим, столь же веским причинам; таким образом,
она не допускала и мысли оставить свои пожитки на произвол Вестерну,  будучи
уверена, что в порыве бешенства он изорвет их в клочки.
     Итак,  потратив  все  свое  красноречие,  чтобы  отговорить  Софью,   и
убедившись в бесповоротности ее  решения,  изобретательная  Гонора  в  конце
концов придумала средство увезти с собой свои  платья,  именно:  она  решила
устроить так, чтобы ее прогнали со службы сегодня же вечером.  Софья  горячо
одобрила эту выдумку, но сомневалась насчет возможности ее осуществления.
     - Можете на меня положиться, сударыня,- отвечала  Гонора.-  Мы,  слуги,
очень хорошо знаем, как добиться  этой  милости  от  наших  господ;  правда,
подчас,  когда  они  задолжали  нам  жалованья  больше,  чем  могут   тотчас
заплатить, они пропускают мимо ушей все наши дерзости и не  принимают  наших
заявлений с требованием расчета; однако сквайр не  из  таких;  и  если  ваша
милость решили бежать ночью, ручаюсь вам, что добуду  расчет  сегодня  же  к
вечеру.
     После этого было решено, что Гонора уложит  со  своими  вещами  немного
белья и ночную сорочку Софьи, а что касается остальных платьев,  то  молодая
девушка оставляла их без малейшего сожаления, как матрос,  выбрасывающий  за
борт чужое добро для спасения собственной жизни.

     ГЛАВА VIII, изображающая сцены перебранки - явление довольно заурядное

     Едва только миссис Гонора рассталась со своей госпожой, как  что-то  (я
не хочу, подобно старухе у Кеведо, оскорблять дьявола ложными обвинениями, и
он, может быть, тут совершенно ни при чем),- как что-то, говорю, шепнуло ей,
что, пожертвовав Софьей и выдав все ее тайны  мистеру  Вестерну,  она  может
составить  себе  состояние.  Многое  склоняло  ее  к  этому   предательству.
Заманчивая перспектива приличной награды за столь значительную и драгоценную
для сквайра услугу соблазняла ее корыстолюбие; с другой  стороны,  опасность
затеянного побега,  боязнь  неудачи,  ночь,  холод,  разбойники,  насильники
наполняли ее страхом. Все эти соображения подействовали на нее  так  сильно,
что она уже почти готова была идти  прямо  к  сквайру  и  выложить  ему  все
начистоту. Гонора была, однако, слишком  честным  судьей,  чтобы  произнести
приговор, не выслушав и другой стороны. И тут  прежде  всего  путешествие  в
Лондон явилось горячим защитником Софьи. Гоноре страстно хотелось побывать в
городе, где она воображала себе чудеса, уступающие разве только  тем,  какие
рисуются восторженному святому на небе. Далее, Софья была гораздо щедрее  ее
господина, и, следовательно, за верность можно было ожидать большей награды,
чем  за  предательство.  Она  еще  раз  пересмотрела   все   обстоятельства,
повергавшие ее в страх, и после  тщательного  исследования  нашла,  что  они
вовсе не так страшны. В результате обе чаши весов оказались почти  на  одном
уровне, так что, когда Гонора положила на чашу  честности  еще  и  любовь  к
своей госпоже, последняя стала уже перетягивать; как вдруг ей пришло  на  ум
одно обстоятельство, которое могло бы повлечь за  собой  опасные  следствия,
если бы легло всей своей тяжестью на другую чашу: Гонора вспомнила,  что  ей
долго еще придется дожидаться, когда Софья будет иметь возможность исполнить
свое обещание. Хотя она должна была получить состояние матери  после  смерти
отца, а по достижении совершеннолетия - еще три тысячи фунтов, завещанные ей
дядей, но до того и другого было еще  далеко,  и  разные  случайности  могли
помешать щедрости молодой девушки, тогда как от мистера Вестерна можно  было
ожидать награды немедленно. Но когда она была  занята  этой  мыслью,  добрый
гений Софьи - или гений-хранитель честности миссис Гоноры, или, может  быть,
просто случай - послал ей происшествие, которое сразу спасло ее  верность  и
облегчило исполнение задуманного шага.
     Горничная миссис Вестерн претендовала на значительное превосходство над
миссис Гонорой по нескольким  причинам.  Во-первых,  она  была  выше  ее  по
происхождению: ее прабабушка с  материнской  стороны  приходилась  не  очень
отдаленной родственницей одному ирландскому пэру;  во-вторых,  она  получала
больше жалованья; и, наконец, она бывала в Лондоне и, следовательно,  больше
видела свет. Памятуя это, она  всегда  относилась  к  миссис  Гоноре  с  той
сдержанностью и всегда ждала от нее тех  знаков  уважения,  которые  женщины
всякого положения соблюдают и требуют  в  обращении  с  женщинами,  ниже  их
стоящими. Между тем Гоноре это правило не всегда бывало по душе, и она часто
не оказывала требуемого от нее  уважения,  так  что  ее  общество  вовсе  не
нравилось  горничной  миссис  Вестерн,  и  та  выражала  серьезное   желание
вернуться в дом  своей  госпожи,  где  она  своевольно  владычествовала  над
остальными слугами. Вот почему она была  немало  раздосадована  в  то  утро,
когда миссис Вес