глашена на трапезу. Ослушаться она  не  осмелилась,  тем
более, что просьба эта в устах Верховного евнуха, вообще довольно мрачного в
последние дни, приобрела жесткость приказа.
   У подножия крепости разбили  огромный  шатер,  покрыли  его  одеялами  из
верблюжьей шерсти и коврами. Через отвернутый полог входа была  видна  толпа
любопытных, сверкающая под солнцем своими разноцветными одеждами.
   Блюда разносили до вечера: жаркое из барашка, рагу из голубей с бобами  и
миндалем, слоеные пироги. И все это было  густо  сдобрено  обжигающим  горло
перцем.
   Настал вечер, время песен и танцев. Два огромных костра  давали  свет,  и
блики огня играли на красных песчанниковых глыбах основания крепости.
   Под дрожащие звуки флейты  и  барабанную  дробь  поднимались  танцовщицы,
закутанные во множество юбок  неразличимого  цвета,  позвякивающие  золотыми
браслетами. На их открытых лицах были видны какие-то синие знаки. Они встали
полукругом, плотно прижавшись друг к другу плечами. За ними теснились  пешие
мужчины, а чуть дальше - всадники.
   Начался танец. Это был танец любви. Скоро зрители  смогли  различить  под
множеством юбок судорожные колебания животов, меж тем как музыканты метались
вокруг  танцующих,  словно  дьяволята,  а  их  инструменты   доводили   этот
танец-заклинание до настоящего исступления.  Это  длилось  долго,  ритм  все
убыстрялся,  танцующие  истекали  потом,  их  лица  с  закрытыми  глазами  и
полуоткрытыми  губами  горели  тайным  огнем.   Без   единого   постороннего
прикосновения они доходили до пароксизма страсти, и  под  жадными  взглядами
напряженных,  объятых  вожделением  мужчин  расцветало   таинственное   лицо
истомленной счастьем  женщины,  на  котором  против  ее  желания  отражаются
радость  и  боль,  экстаз  и  страх.  Будто  пораженные  невидимой  молнией,
зародившейся где-то внутри них, они почти  лишались  чувств,  но  продолжали
стоять, поддерживаемые только плечами соседок. Казалось, еще мгновение  -  и
они грохнутся навзничь, готовые ко всему.
   Чувственность, источаемая этой толпой, была так навязчива,  что  Анжелика
опустила  глаза.  Заразительная  любовная  горячка  потревожила  и   ее.   В
нескольких шагах какой-то араб не сводил с нее  взгляда.  Это  был  один  из
офицеров алькаида, его племянник Абдель-Карим.  Анжелика  отметила,  что  он
красив, как античная статуя. У него было лицо  цвета  палисандра  с  темными
глазами и белым кружевом зубов, сверкавших, когда он  улыбался,  отвечая  на
комплименты Османа Ферраджи.
   Но теперь он не улыбался. Он не спускал глаз с французской пленницы,  чье
непривычно белое лицо светилось в темноте. Почувствовав его взгляд, Анжелика
повернула голову. И содрогнулась, прочитав зов в его больших  требовательных
черных глазах. Она увидела, как дрожат его полные губы и гладкий  подбородок
с ямочкой посередине, словно у прекрасных бронзовых римских бюстов. Анжелика
обернулась, ища глазами Османа Ферраджи: не заметил ли он, что она сделалась
предметом пристального внимания?..
   Но он куда-то отошел  и,  может  быть,  именно  его  отсутствие  ободрило
молодого человека. Огонь костров  замирал,  отбрасывая  гигантские  тени  за
стену, и красные камни крепости постепенно погружались  во  тьму.  Казалось,
пламя мигало в такт ритмам танца и голосам, звучавшим то  громче,  то  тише,
переходя от гортанного крика к глухому шепоту, к бессловесному хрипу,  чтобы
затем вновь зазвучать громко... и вновь затихнуть...
   В возникавшей тишине слышался лишь  скрип  песка  под  логами  неутомимых
танцовщиц. Когда этот  топот  смолкнет,  когда  последний  уголек  погаснет,
единый порыв бросит навстречу друг другу мужчин и женщин.
   Взгляд  Анжелики   неотвратимо   возвращался   к   неподвижному,   словно
зачарованному лицу молодого шейха. На нее смотрели и другие, но  этот  желал
ее с устрашающим жаром, как некогда Накер-Али. В ней пробудилось  стремление
откликнуться на его призыв. Она вновь познала тот голод,  что  проникает  до
внутренностей, и почувствовала слабость, почти  головокружение.  Ей  на  миг
захотелось опустить  глаза,  но  тут  же  она  вновь  посмотрела  на  юношу.
Наверняка у нее был весьма выразительный вид,  поскольку  губы  его  тронула
торжествующая улыбка, и он подал  ей  знак.  Анжелика  резко  отвернулась  и
набросила покрывало на лицо.
   Ночь сгущалась. В заговорщической темноте движения танцовщиц замедлились,
одна за другой они падали наземь,  и  тогда  от  толпы  зрителей  отделялись
хищные тени охотников, бросающихся на давно подстерегаемую добычу.
   После бесконечного ожидания, танцев  и  ритуальных  напевов  приблизилось
время последнего,  главного  ритуального  действа.  Музыкальные  инструменты
смолкли, костер отбросил последний отблеск и погас.
   Под надзором евнухов пленница в сумерках возвратилась в свою палатку. Она
бросилась на обтянутый шелком диван, и полог входа  упал.  Анжелика  позвала
свою соседку-черкешенку, но той в палатке почему-то не было, и она  осталась
наедине со снедающей ее тревогой.
   Снаружи евнухи, равнодушные к  охватывающей  лагерь  любовной  лихорадке,
разводили по местам гаремных рабынь.
   Анжелика задыхалась. Ночь была душной, все звуки замерли, кроме тех,  что
были, казалось, порождены всеобщим совокуплением, совершавшимся снаружи,  не
прекращаясь и сотрясая землю. Она чувствовала себя больной, стыдилась своего
жара, ее нервы были напряжены, но при всем том она не расслышала  ни  тихого
поскрипывания кинжала, вспоровшего ткань за ее спиной, ни того,  как  легкое
тело скользнуло в шатер. Лишь когда чья-то крепкая прохладная рука коснулась
ее горячей кожи, она вскочила в смертельном  ужасе.  При  неясном  свете  ей
удалось различить искаженное страстью ликующее лицо, склонившееся над ней.
   - Вы с ума сошли!
   Сквозь муслин ночной рубашки она чувствовала, как ее ласкают ищущие руки,
а улыбка Абдель-Карима над ее головой походила на осколок луны.
   Она дернулась и вскочила на колени. Арабские слова ускользали из  памяти,
однако ей удалось составить фразу:
   - Уходи! Уходи! Ты рискуешь жизнью.
   Он ответил:
   - Знаю! Не важно! Надо... Это ночь любви.
   Он встал на колени около нее. Мускулистые  руки  охватили  талию,  словно
стальное кольцо. И тогда она увидела, что  он  пришел  полуодетым,  в  одной
набедренной повязке, готовый к любовной схватке. Его гладкая кожа с  терпким
перечным  запахом  прильнула  к  ее  коже.  Она  беззвучно  попыталась   его
оттолкнуть, но он клонил ее к  подушкам  с  силой,  удесятеренной  желанием.
Медленно он опрокидывал ее  навзничь,  и  она  обессиленно  поддавалась  его
непонятной, неукротимой и яростной власти.
   Нависшая над ними угроза смерти ужесточала  его  напор.  Пугающая  тишина
сопутствовала их любовной борьбе, одновременно размеренной и  страстной,  и,
словно  запретному  плоду,   придавала   сладость   обрушившемуся   на   них
наслаждению.
   Внезапно их окружили евнухи. Они  вошли  крадучись,  как  черные  демоны.
Анжелика угадала их приход раньше, чем юноша, утонувший в  истоме  любовного
единоборства. Она пронзительно вскрикнула...
   Они схватили юношу, оторвали от нее и выволокли наружу...
   Утром караван проследовал мимо красных  крепостных  укреплений.  Анжелика
ехала верхом. В  ветвях  серебристого  от  старости  оливкового  дерева  она
увидела мертвое тело. Несчастный был подвешен за  ноги.  На  земле  под  ним
догорал костер, обугливший его голову и плечи.  Анжелика  натянула  поводья.
Она не могла оторвать глаз от ужасного зрелища. Она была  уверена,  что  это
тело прекрасного бронзовокожего божества, посетившего ее ночью.  Белый  конь
Османа Ферраджи поравнялся с ней. Анжелика медленно повернулась к евнуху.
   - Вы все подстроили, Осман-бей, - прерывающимся голосом проговорила  она.
- Вы сделали это  нарочно,  ведь  правда?  Вот  почему  в  палатке  не  было
черкешенки! Вы знали, что он попытается проникнуть ко  мне...  Вы  позволили
ему ползти, карабкаться, скользить по  земле,  чтобы  добраться  до  меня...
Будьте вы прокляты, Осман-бей! Я вас ненавижу!..
   На ее разъяренный  взгляд  Осман  Ферраджи  ответил  холодным  зеркальным
блеском огромных египетских глаз и с улыбкой произнес:
   - Знаешь, что он сказал перед смертью? Он сказал,  что  ты  -  горячая  и
умопомрачительно страстная и сама  смерть  -  ничто  для  того,  кто  познал
наслаждение в твоих  объятиях...  Ты  солгала  мне,  Фирюза!  Ты  совсем  не
бесчувственна, и тебе не занимать опыта в любовных делах.
   -  Я  ненавижу  вас,  -  повторила  Анжелика.  Но  в  глубине  ее  сердца
шевельнулся страх: она начинала понимать, что в этом поединке он сильнее ее.
   На подходах к Фецу стали видны следы отбушевавших боев.  Мертвые  лошади,
трупы людей, уложенные в лощинках среди голой розовой и  серой  земли.  Туча
коршунов кружила над городом. На крюках, вделанных для  подобных  случаев  в
золотистые городские стены,  висели  тысячи  окровавленных  голов.  На  двух
десятках крестов, расставленных по три,  корчились  искалеченные  тела,  что
придавало окружавшим город холмам сходство с Голгофой.  Стоял  такой  смрад,
что Осман Ферраджи не захотел  входить  в  город  и  караван  остановился  в
некотором отдалении.
   На следующий день явились гонцы, передававшие  Верховному  евнуху  благие
пожелания монарха и счастливую весть,  что  изменник-племянник  Абдель-Малек
попал в плен и отряды янычаров  везут  его  живым.  Мулей  Исмаил  самолично
отправился навстречу поверженному врагу с двумя тысячами  конников,  тысячью
пехотинцев и сорока рабами-христианами,  несущими  большущий  котел,  кинтал
смолы и столько же жира и оливкового масла. За ними следовали повозка дров и
шестеро мясников с тесаками в руках.
   До  Мекнеса  было  близко,  и  караван  рассыпался.   Несколько   отрядов
отправились к городу, другие разбивали лагерь,  а  Осман  Ферраджи,  взяв  с
собой десяток всадников, юнцов, подаренных Меццо-Морте, верхом на лошадях, а
также трех самых красивых женщин, посаженных  на  белого,  серого  и  рыжего
верблюдов, поспешил навстречу султану. С ними двигались носильщики  и  рабы,
неся красивейшие из даров алжирского адмирала. Верховный евнух  обратился  к
сидевшей на лошади Анжелике, которая держалась поодаль.
   - Завернись потуже в шерстяное покрывало, если  не  хочешь,  чтобы  Мулей
Исмаил познакомился с тобою сегодня же, - сухо посоветовал он.
   Молодая женщина не заставила повторять приказ дважды. Фатима  помогла  ей
превратиться в кокон, что отнюдь не  облегчало  управление  лошадью.  Ей  бы
хотелось остаться в лагере или отправиться в город, но Осман Ферраджи желал,
чтобы  она  поехала  с  ним.  Три  евнуха,  предупрежденных,  чтобы  хранили
молчание, должны были сопровождать пленницу и защищать от слишком любопытных
чужаков. Ей  предназначалось  видеть  и  не  быть  увиденной.  Впрочем,  как
вскользь заметил Осман  Ферраджи,  толпа,  сгрудившаяся  под  этим  огненным
небом, вскоре удостоится зрелища, которое отобьет  любопытство  к  чему-либо
еще.

Глава 10

   Выехав на  небольшое  горное  плато,  Анжелика  увидела  кавалерию  Мулея
Исмаила. В режущем глаза свете прекрасные лошади словно летели, не  сбиваясь
в плотную  массу.  Казалось,  отряды  кавалерии  в  развевающихся  по  ветру
бурнусах сами стали сгустками света. Кони проносились  по  равнине  в  вихре
распущенных грив и хвостов, перелетая через ямы, бросаясь с места вскачь или
застывая как вкопанные, дрожа от нетерпения.
   Рядом с этой картиной буйства цветов и джигитов еще более жалкой казалась
толпа рабов, покрытых потом и пылью, с нечесаными головами  и  бородами.  Их
рваные штаны были закатаны выше  колен,  обнажая  иссеченные  плетьми  ноги.
Каторжники с уханьем несли огромный чугунный котел, словно  позаимствованный
с адской кухни. Вообще-то этот котел, в котором можно было бы  сварить,  как
цыплят, разом двух человек, предназначался в Америке для варки рома, но  его
перехватили корсары из Сале, одного из пиратских городов Марокко, и подарили
своему монарху.
   Рабы волочили его долгих четыре лье от самого Мекнеса, с ужасом  вопрошая
себя, долго ли продлится эта прогулка. Их привели к  колодцу  у  перекрестка
дорог, где росло несколько чахлых пальм. Повозка с дровами и мясники прибыли
туда же. Около колодца на пурпурном  коврике  сидел  некто  в  желтом.  Двое
негритят обмахивали его. К нему-то,  сойдя  с  лошади,  и  направился  Осман
Ферраджи, сгибаясь в бесчисленных поклонах. Подойдя близко, он  распростерся
ниц, ткнувшись в пыль лбом.
   Человек в желтом  ответил,  коснувшись  ладонью  лба  и  плеча,  а  потом
возложив ее на голову Османа Ферраджи. Затем он поднялся. Встал и  Верховный
евнух. Всякий человек рядом с ним казался низкорослым, этот же  доходил  ему
до самого плеча. Одет он был просто:  в  широкую  мантию  с  закатанными  по
локоть рукавами, оставлявшими  руки  обнаженными,  и  в  бурнус  чуть  более
темного цвета с  капюшоном,  увенчанным  пучком  черных  перьев.  На  голове
красовался довольно внушительный  тюрбан  из  кремового  муслина.  Когда  он
приблизился, Анжелика увидела молодого человека с лицом негра,  темный  цвет
которого на скулах, на лбу  и  переносице  переходил  в  оттенки  блестящего
светлого дерева.  На  красиво  очерченном  подбородке  курчавилась  короткая
черная бородка. Он радостно рассмеялся, когда  караванщики  подвели  к  нему
семь великолепных коней под  седлом,  подаренных  Меццо-Морте  марокканскому
султану. Негры простерлись ниц. Анжелика склонилась  к  одному  из  евнухов,
толстому увальню Рафаи, и прошептала по-арабски:
   - Кто это?
   Глаза негра блеснули.
   - Это он, Мулей Исмаил, - и прибавил, вращая белыми, как  агатовые  шары,
белками глаз:
   - Он смеется, а мы должны дрожать. Ведь он облачен в желтое: цвет ярости.
   Тем временем  пленники,  изнемогшие  под  непосильной  ношей,  взмолились
нестройным хором:
   - Что делать с котлом, господин? Что делать с котлом?
   Мулей Исмаил велел взгромоздить его на огромный, только  что  разложенный
костер. В котел бросили смолу, масло и жир, чтобы  растопить  их.  Следующие
часы прошли в представлении  алжирских  даров.  Смола  в  котле  начала  уже
закипать, когда  оглушительный  шум,  грохот  барабанов,  выстрелы  и  крики
возвестили о приближении побежденного мятежника.
   Племянник султана был одного возраста с победителем, то есть очень молод.
Он сидел на муле, со связанными за спиной руками.  За  ним  на  другом  муле
следовал его военачальник Мохаммед-эль-Гамет и  пешком  шли  жены  и  слуги,
пойманные янычарами во время  бегства.  Женщины  раздирали  ногтями  лица  и
испускали пронзительные вопли.
   Мулей Исмаил знаком велел подвести  своего  вороного  коня  и  вскочил  в
седло. Он вдруг показался выше, мощнее  в  раздувающемся  на  ветру  бурнусе
солнечного цвета и несколько раз поднял на  дыбы  своего  коня  с  огненными
глазами. На голубой эмали неба лицо  его  приобрело  оттенок  жидкой  стали,
когда в темных местах расплава вспыхивают росчерки маленьких молний.  Взгляд
его  под  аркадой  угольно-черных  бровей  стал  устрашающе   пронзительным.
Потрясая коротким копьем, он пустил  коня  галопом  и  резко  остановился  в
нескольких шагах от скованных врагов.
   Абдель-Малека ссадили с мула, и он несколько раз  пал  ниц.  Монарх  упер
копье в его живот. Несчастный  князь  бросал  взгляды  на  котел  с  кипящей
смолой, на мясников с тесаками,  и  ужас  терзал  его  душу.  Смерти  он  не
страшился, но Мулей Исмаил прославился  жестокостью,  с  какой  пытал  своих
врагов. Племянник и дядя воспитывались в одном гареме. В детстве оба входили
в одну компанию, наводившую страх на всю округу. Эта стая маленьких свирепых
волков состояла из потомков больших вельмож. Кто бы осмелился  их  одернуть?
Самым   невинным   развлечением   этих   юнцов   было   осыпать   работающих
невольников-христиан стрелами. В один день оба принца впервые вложили ногу в
стремя, вместе убили дротиками своих первых львов и вместе же участвовали  в
военных вылазках по усмирению непокорных провинций. Они  любили  друг  друга
как братья, вплоть до того дня, когда племена с Юга страны и с Атласских гор
не обратились к Абдель-Малеку, заверяя, что его права на трон основательнее,
нежели у  сына  суданской  наложницы.  Абдель-Малек,  чистокровный  мавр  из
кабильского рода, ответил  на  призыв  своего  народа.  Поначалу  его  шансы
значительно превосходили шансы дяди. Но выдержка, военное чутье и власть над
чужими душами способствовали победе Мулея Исмаила.
   Абдель-Малек вскричал:
   - Ради Аллаха, не забудь, что я твой родственник!
   - Ты, пес, сам об этом забыл!
   - Вспомни, мы были, как братья!
   - Я своей рукой убил шестерых собственных братьев и еще десятерых повелел
предать смерти. Так что же мне беречь племянника!
   - Ради любви к Пророку, прости меня!
   Монарх ничего не ответил. Знаком он повелел втащить пленного на  повозку.
Два стражника влезли туда же. Они схватили правую руку, один  -  за  локоть,
другой - у плеча, и  положили  кисть  на  колоду.  Султан  велел  одному  из
мясников отрубить ее, но мавр заколебался. Он был одним из тех, кто  в  душе
желал победы Абдель-Малеку. Этот юный князь был надеждой  племен,  жаждавших
основать династию благородного происхождения, подобную Альморавидам.  С  его
смертью эти мечты рассыпались. Безвестный мясник-палач скрывал свои чувства,
хотя глаза Мулея Исмаила, должно быть, видели  его  насквозь.  Он  собирался
подняться на повозку, но вдруг остановился и, отступив на шаг,  сказал,  что
никогда  не  отрубит  руку  человеку   столь   благородного   происхождения,
племяннику собственного государя. Пусть лучше ему самому отрубят голову.
   - Да будет так! - вскричал Мулей  Исмаил  и,  выхватив  саблю,  отсек  ее
точным ударом, свидетельствовавшим о долголетних упражнениях в этом жестоком
ремесле.
   Мясник рухнул, голова покатилась, поток крови обагрил раскаленный песок.
   Другой  мясник,  выбранный  для   казни,   устрашившись   жребия   своего
предшественника, шатаясь,  полез  на  повозку.  Пока  он  лез  туда,  монарх
заставил приблизиться детей, жен и родственников Абдель-Малека и сказал им:
   - Идите посмотреть, как отрубят руку  этому  рогоносцу,  который  дерзнул
поднять ее на своего властителя, и полюбуйтесь, как  отрубят  ногу,  которая
осмелилась выступить против него.
   В горячий воздух взмыл женский многоголосый вой, заглушивший крик  князя,
которому мясник отрубил кисть руки, а потом и ступню. Султан  приблизился  к
нему и спросил:
   - Ну как, признаешь меня своим монархом? Ты что, не знал меня раньше?
   Абдель-Малек не отвечал, глядя, как  кровь  течет  из  ран.  Мулей-Исмаил
принялся гарцевать на месте, обратив к небесам свое  лицо,  от  одного  вида
которого холодели, объятые ужасом, все, кто его видел. Вдруг он поднял копье
и пронзил сердце мясника, совершившего казнь. Увидев  это,  его  поверженный
противник, лежащий в луже крови, воскликнул:
   - Посмотрите на этого смельчака, сколь он удал! Он убивает того,  кто  не
повинуется, и того, кто повинуется! Все, что он делает, - это великая тщета.
Аллах справедлив! Аллах велик!
   Мулей Исмаил взревел, пытаясь  заглушить  крик  жертвы.  Он  кричал,  что
привез котел, дабы изменник претерпел в нем самую страшную казнь, но так как
он велик и  великодушен,  пыточная  смола  послужит  для  спасения.  Что  он
поступил так, как должен был поступить оскорбленный  повелитель,  но  теперь
жизнь или смерть Абдель-Малека в руке Аллаха. Пусть никто не скажет, что  он
убил брата своего, с которым их связывают столь давние узы.  Ибо  теперь  он
познал самое большое горе своей жизни. Сейчас ему кажется, что топор  палача
отсек и его собственную руку, его ногу. А при всем том  Абдель-Малек  был  и
остался предателем, и если бы победил, то задушил  бы  его,  Мулея  Исмаила,
собственными руками. Он это знает, и все же милует врага!..
   Сул