г отяжелело в их старческих руках...  Стволы  медленно
опустились, словно под тяжестью небывалого изумления.
   - О, боже, боже!.. - прошептали побледневшие губы старой дамы.
   - О, Всевышний! - воскликнул  ее  муж.  Анжелика  слегка  поклонилась  и,
попросив извинить ее несовершенный английский язык, выразила свою радость по
поводу того, что смогла вернуть дедушке и бабушке живой и  здоровой  внучку,
которая подвергалась большим опасностям.
   - Это ваша внучка Роз-Анн, - повторяла она, ибо ей казалось, что они  еще
ничего не поняли. - Вы не хотите ее обнять?
   Продолжая  хмуриться,  Бенджамен  и  Сара  Уильям  опустили  на   девочку
потемневший взгляд и оба глубоко вздохнули.
   - Да, это так, - промолвил, наконец, старый Бен. -  Это  так.  Мы  хорошо
видим, что это Роз-Анн, и хотим ее обнять. Но прежде нужно...  Нужно,  чтобы
она сняла это отвратительное красное платье.

Глава 3

   - С  тем  же  успехом  вы  могли  привезти  ее  сюда  совсем  голой  и  с
дьявольскими рожками на голове, - заметил немного позже Кантор, обращаясь  к
матери.
   Сознавая свою оплошность, Анжелика бросила ему упрек.
   - Разве не ты спрашивал меня, успею ли я сделать позолоченные завязки  на
корсаже этого красного платья?
   - Я содрогаюсь только при мысли об этом, - сказал Кантор.
   - Но ведь ты жил в Новой Англии и должен был предупредить меня. Я бы и не
портила себе пальцы  шитьем  праздничного  наряда,  чтобы  вернуть  ее  этим
пуританам.
   - Извините меня, мама... Но мы могли бы  попасть  и  к  менее  нетерпимой
секте. Такие бывают.  И  потом,  я  представлял  себе,  какие  у  них  будут
физиономии...
   - Ты такой же задира, как  этот  старый  добряк-аптекарь,  которого  они,
видимо, боятся, как чумы. Я теперь не удивляюсь его выходкам.  Мне  кажется,
что, увидя красное платье Роз-Анн, он также заранее предвкушал  удовольствие
разыграть их. Несомненно, именно поэтому он взялся показать нам дорогу.
   Вместе с несчастной Роз-Анн их отвели в помещение, прилегающее к  большой
зале. Безусловно, для того, чтобы поскорее скрыть от зевак внучку Бенджамена
и Сары Уильям, одетую в такой  безумный  наряд,  а  также  женщину,  которая
привела ее и чей яркий неприличный убор лишь слишком ясно показывал, к какой
нации и какой пагубной религии она принадлежит: француженка и папистка!
   Странные существа эти пуритане, относительно которых можно было  задаться
вопросом: есть ли у них сердце..,  или  пол.  Видя  холодность  их  семейных
отношений, трудно было представить себе, что хоть какое-то проявление  любви
лежало в основе создания этой семьи. Однако потомство  господина  и  госпожи
Уильям  было  многочисленным.  Здесь  присутствовали  по  крайней  мере  две
супружеские пары  и  их  дети,  населяющие  большой  дом  в  Брансуик-Фолсе.
Анжелика удивилась, что никто не поинтересовался судьбой  младших  Уильямов,
которых пленниками увели в Канаду дикари.
   Известие о том, что невестка рожала самым жалким образом в индейском лесу
и что, таким образом, у мистрис Уильям появился еще один внук,  оставило  ее
совершенно  невозмутимой.  А  ее  муж  произнес  длинную  речь,  из  которой
вытекало, что Джон и Маргарет справедливо наказаны за их непослушание.
   Почему не остались они в Биддефорд-Соко, на море, в надежной  и  набожной
колонии, а обуянные гордыней, возомнили себя помазанниками Господа,  которым
предназначено основать собственную факторию в опасном" как для тела,  так  и
души одиночестве? К тому же они имели дерзость назвать это новое  поселение,
плод     гордыни     и     недисциплинированности,     тем     же     именем
Биддефорд-Благочестивый, где они родились! Впрочем, теперь они  очутились  в
Канаде, и так им и надо. Он, Бен Уильям, всегда считал,  что  его  сын  Джон
отнюдь не из тех, кто  может  быть  примером  для  других.  И  старик  рукой
остановил Кантора, когда тот попытался рассказать ему кое-какие  подробности
о судьбе пленников.
   Детали их похищения он узнал от Дарвина, мужа сестры  их  невестки.  Этот
парень ничем особенным не выделялся и скоро женится вновь. "Но его  жена  не
умерла, - попробовала объяснить Анжелика... - По крайней мере, она была  еще
жива, когда в последний раз я видела ее в Вапассу".
   Бенджамен Уильям ничего не хотел слышать. Для него все, что находилось за
большими лесами на севере, в этих  отдаленных  и  недоступных  районах,  где
сумасшедшие французы точат в дыму кадил свои ножи, - все это было уже Другим
Миром, и очень мало англичан и англичанок смогли вернуться оттуда!
   - Скажи откровенно, - обратилась Анжелика к сыну, - есть  ли  что-либо  в
моей  одежде,  что  их  смущает?  Может  быть,  я,  не  зная  того,  выгляжу
непристойно?
   - Вы должны что-то надеть сюда,  -  проговорил  Кантор  с  ученым  видом,
показывая пальцем на декольте в корсаже Анжелики.
   Они смеялись,  как  дети,  под  хмурым  взглядом  бедной  Роз-Анн,  когда
служанки в голубых платьях внесли  деревянный  таз,  окантованный  медью,  и
многочисленные кувшины, откуда поднимался пар от  кипятка.  Высокий  молодой
человек, серьезный, как пастор, зашел за  Кантором,  который  последовал  за
ним, приняв, в свою очередь, такой же чопорный и озабоченный вид,  никак  не
вязавшийся с его светлыми юношескими щеками.
   Напротив, служанки,  приветливые  милые  девушки  с  лицами,  свежими  от
воздуха полей, оказались не такими надутыми. Как только за  ними  переставал
наблюдать  строгий  глаз  старого  хозяина,  они   оживленно   улыбались   и
разглядывали Анжелику. Прибытие этой знатной французской дамы было  для  них
большим событием. Они рассматривали каждую деталь ее одежды, впрочем,  очень
скромной, и следили за каждым ее жестом. Что не мешало  им  в  то  же  время
очень энергично заниматься своим делом. Они принесли кусок мыла в деревянной
чашке и повесили перед огнем теплые полотенца.
   Анжелика занялась прежде всего ребенком. Она больше  не  удивлялась,  что
маленькая англичанка была немного диковата, увидав, где та жила. Она  словно
опять оказалась в атмосфере Ла-Рошели, а может быть, еще худшей.
   Однако, когда пришло время вновь  одеться,  и  Анжелика  хотела  облачить
Роз-Анн в  принесенное  темное  платье,  робкая  девочка  взбунтовалась.  Ее
пребывание у французов не прошло даром. Она провела с ними немного  времени,
но погибла там  навсегда,  как  отметил  бы  почтенный  пастор.  Ибо  она  с
негодованием отпихнула печальное монашеское одеяние, повернулась к  Анжелике
и разрыдалась, спрятав голову у нее на груди.
   - Оставьте мне мое красное платье! - промолвила она.
   И чтобы лучше продемонстрировать, откуда взялся этот  мятежный  дух,  она
повторила несколько раз эту фразу  по-французски,  что  привело  служанок  в
оцепенение. Этот нечестивый язык в устах  представительницы  рода  Уильямов,
это  бесстыдное  проявление  гнева  и  упрямства,  это  явное  стремление  к
кокетству - все это было ужасно и не сулило ничего хорошего...
   - Никогда мистрис Уильям не согласится, - нерешительно  проговорила  одна
из них.

Глава 4

   Очень прямая, высокая, худая, строгая и важная старая Сара Уильям тяжелым
взглядом посмотрела на внучку и одновременно мимоходом - на Анжелику.
   Ее позвали, чтобы решить спор, и, по  всей  видимости,  речь  могла  идти
только о чьей-то абсолютной жертве.
   Никто не воплотил бы собой лучше идею Справедливости и Самоотречения, чем
эта высокая дама, очень внушительная вблизи  -  в  своей  темной  одежде,  с
подбородком, подпираемым гофрированным воротничком.
   У нее  были  большие  и  тяжелые  синеватые  веки,  прикрывающие  немного
выпученные глаза, которые вспыхивали подчас черным огнем на бледном лице. Но
в его глубоких морщинах было что-то величественное.  Глядя  на  ее  худые  и
прозрачные руки, сложенные вместе в набожном жесте, нельзя  было  забыть,  с
каким проворством они могли также взяться за оружие.
   Анжелика поглаживала волосы Роз-Анн, которая никак не могла успокоиться.
   - Это же ребенок, - выступила она в ее защиту, глядя на неумолимую  даму.
- Естественно, дети любят то, что поярче, что весело, что изящно...
   И  тут  она  заметила,  что  на  голове  мистрис   Уильям   была   надета
очаровательная шапочка из фламандских кружев - один из тех  дьявольских,  по
меньшей мере,  предметов,  которые  соблазняют  людей  пороком  тщеславия  и
которые бичевал только что старый Бен.
   Опустив свои большие веки, мистрис Уильям,  казалось,  задумалась.  Затем
она коротко что-то  приказала  одной  из  девушек,  которая  ушла  и  вскоре
вернулась, неся белую сложенную одежду. Анжелика увидела, что это был  белый
полотняный передник с широкой грудью.
   Одним жестом  мистрис  Уильям  дала  понять,  что  Роз-Анн  может  надеть
кощунственное платье,  если  закроет  частично  его  вызывающий  блеск  этим
передником.
   Затем, повернувшись к Анжелике, она сообщнически подмигнула ей, а  на  ее
строгих губах появилось подобие насмешливой улыбки.
   После этих взаимных уступок Уильямы и их гости сели за стол,  накрытый  к
ужину.
   Мопертюи и его сын еще раньше сказали, что их пригласил один  из  жителей
деревни, с которым они прежде имели какие-то  дела,  связанные  с  торговлей
мехом, во время их поездки в Салем.
   Адемар бродил, как неприкаянная душа, по  заросшим  тропинкам  селения  в
сопровождении стайки любопытных маленьких пуритан, которые время от  времени
со страхом трогали его голубой мундир солдата французского короля и  мушкет,
висевший у него на плече.
   - Лес полон дикарями, - стонал он. - Я чувствую, что они  повсюду  вокруг
нас. Анжелика позвала его.
   - Послушайте, Адемар, за день мы не встретили ни души! Идите,  поешьте  с
нами.
   - Чтобы я сел за стол с этими еретиками, которые  ненавидят  Деву  Марию?
Никогда в жизни!..
   Он остался стоять перед дверью, давя комаров у себя на щеках и  проклиная
несчастья, которые подстерегают его повсюду в этой ужасной  стране:  то  эти
дикари, то англичане...
   Он решил, в конце концов, что будет в большей безопасности возле женщины,
которую некоторые считали бесовским духом,  но  которая,  по  крайней  мере,
имеет заслугу быть француженкой. И эта дама, которую  называли  демоном,  не
толкала его, а говорила с ним приветливо и терпеливо. Ладно, он будет стоять
на страже, чтобы защищать ее, раз  уж  вербовщики  короля  сделали  из  него
солдата и дали в руки мушкет.
   Перед Анжеликой поставили кружку теплого молока с плавающим в нем взбитым
яйцом. Это простое блюдо с почти забытым вкусом понравилось ей. Была  подана
также  вареная  индейка,  сдобренная  сильно  пахнущим  мятным   соусом,   с
рассыпчатой кукурузой. Затем принесли круглый пирог, из-под корочки которого
выбивался аромат черничной начинки.
   Англичане знали, что граф де Пейрак с семьей жил в  верховьях  Кеннебека,
более, чем в четырехстах милях от морского побережья, и были этим  поражены.
Конечно,  речь  шла  о  французах,  но,  тем   не   менее,   они   совершили
необыкновенный подвиг, особенно женщины и дети.
   - Вам  наверное,  пришлось  зимой  съесть  ваших  лошадей?  -  спрашивали
англичане.
   Молодежь  особенно  интересовалась  этим  французским  дворянином,  столь
дружественно  настроенным  и  представляющим  обитателей  побережья   залива
Массачусетс. Правда ли, что он  хочет  договориться  с  индейцами  и  своими
соотечественниками-французами о том, чтобы прекратить опустошительные набеги
на Новую Англию?
   Старый Бенджамен держался  особняком.  Конечно,  он  слышал  о  графе  де
Пейраке,  но  предпочитал  особенно  не  рассуждать  о   различных   нациях,
претендующих сегодня заселять Мэн.
   И так уже на берегах Массачусетса негде было  ступить.  Ему  не  хотелось
допускать, что кроме членов его небольшой общины  на  земле  есть  и  другие
люди.
   Он хотел бы существовать один вместе со  своими  близкими,  как  на  заре
человечества, как Ной, выходящий из ковчега.
   Он всегда стремился в пустынные места, где  они  могли  бы  одни  славить
Создателя - "небольшая возлюбленная Господом паства, допущенная к  нему  для
его вящей славы". Но остальной мир догонял их  и  напоминал,  что  Создатель
должен разделять свои милости среди  неизвестного  множества  недостойных  и
неблагодарных народов.
   Глядя на него, на его большой, вынюхивающий что-то нос над белой бородой,
чувствуя его неодобрительный взгляд, Анжелика  без  труда  представила  себе
бродячую жизнь этого Патриарха, ведущего  людей  за  собою.  Она  спрашивала
себя, почему он так был сердит на своего сына,  который  последовал  примеру
отца с его стремлением  к  независимости  и  покинул  Биддефорд-Соко,  чтобы
обосноваться в Биддефорд-Себейго. Но это была одна из обычных тайн,  которые
существуют в отношениях между отцами и сыновьями с тех пор, как возник  этот
мир... Переживания,  свойственные  роду  человеческому,  прорывались  сквозь
твердую оболочку святости, и Анжелика почувствовала прилив симпатии  к  этим
неуступчивым, но честным людям.
   Подкрепленная превосходной едой,  она  ощутила  какую-то  общую  теплоту,
которая связывала этих пуритан с их суровыми одеждами и принципами.
   После того, как принципы  были  изложены  и  торжественно  провозглашены,
более человечные чувства вступили в свои права.
   Роз-Анн сохранила свое красное платье, а  она,  Анжелика,  француженка  и
папистка, сидела на почетном месте за семейным столом.
   Кантор всех интриговал. Этот юноша со светлыми глазами не был похож ни на
своих, ни на чужих.
   Благодаря его превосходному  английскому  языку,  знакомству  с  Бостоном
поселенцы единодушно приняли его в свою компанию. Но затем, вспомнив, что он
также француз и папист,  несколько  отступили.  Все  бывшие  здесь  мужчины,
старый  Бенджамен  со  своими  сыновьями  и  зятьями,  рассматривали  его  с
интересом из-под своих густых ресниц,  расспрашивали,  заставляли  говорить,
обдумывая каждый ответ.
   К концу ужина дверь распахнулась, и на пороге  появился  огромного  роста
пузатый человек, с приходом которого словно ледяной ветер проник в  радушную
и теплую атмосферу.
   Это был преподобный Томас Пэтридж. Будучи ирландцем по происхождению и  к
тому же сангвинического телосложения, он испытывал дополнительные  трудности
помимо  тех,  которые  переживает  каждый   человек,   стремящийся   обрести
добродетели кротости, смирения и целомудрия. Он  смог  достичь  нравственных
высот, позволивших ему стать одним из величайших  пасторов  своего  времени,
лишь  благодаря  обширности  и  педантичности  своих   знаний,   постоянному
обличению чужих грехов и частым  вспышкам  святого  и  громогласного  гнева,
подобного струям пара, который вырывается из-под крышки котелка.
   Кроме того, он читал Цицерона, Теренция, Овидия и  Виргилия,  говорил  на
латыни и знал иврит.
   Он окинул собравшихся мрачным взглядом, задержал его на Анжелике, показав
всем своим потрясенным видом,  что  действительность  превзошла  его  худшие
опасения, с брезгливой печалью оглядел Роз-Анн,  которая  вся  вымазалась  в
черничном варенье, затем завернулся в  широкий  и  длинный  женевский  плащ,
словно хотел защитить и оградить себя от стольких мерзостей.
   - Итак, Бен, - сказал он глухим голосом, -  мудрость  не  пришла  к  тебе
вместе со старостью. Потворщик иезуитов и папистов, ты осмеливаешься усадить
за стол женщину, которая являет собой само воплощение той,  которая  обрекла
человеческий род на самые  тяжкие  бедствия,  эту  Еву  во  всем  ореоле  ее
беззаботности и  искушающих  прелестей.  Ты  осмеливаешься  принять  в  свою
набожную семью ребенка, который может принести тебе  отныне  только  стыд  и
разлад. Ты осмеливаешься, наконец,  принимать  того,  кто  встретил  в  лесу
Черного Человека и своей кровью  подписал  скрижаль,  протянутую  ему  самим
сатаной, что объясняет  безнаказанность,  с  которой  он  бродит  по  тропам
язычников. Но это должно  было  бы  навсегда  закрыть  ему  двери  почтенных
домов...
   - Это вы обо мне говорите, пастор? - прервал его старый  Шеплей,  подымая
нос от своей миски.
   - Да, о тебе, безумец! - разразился тирадой преподобный Томас Пэтридж.  -
О тебе, который, не заботясь о спасении своей души, осмеливается  заниматься
магией, чтобы удовлетворить свое  гнусное  любопытство!  Я,  кого  Всевышний
наградил духовным оком, кто проникает в глубины душ, я без труда  вижу,  как
блестит в твоем глазу бесовская искра, которая...
   - А я, пастор, в вашем глазу, который весь налился кровью, без труда вижу
ту кровь, которая хотя и не адского происхождения,  тем  не  менее  густа  и
опасна для вашего  здоровья.  И  я  вижу,  что  вы  рискуете  окочуриться  в
результате яростного исступления ваших чувств...
   Старый врачеватель поднялся и с  лукавым  видом  подошел  к  вспыльчивому
священнику. Он заставил его нагнуться, рассматривая белки его глаз.
   - Я не буду принуждать вас к кровопусканию с помощью  ланцета,  -  сказал
он. - С вами это будет работа, которую придется повторять без  конца.  Но  в
моей сумке есть кое-какие травы, которые я отыскал благодаря моему  гнусному
любопытству, и надлежащее лечение которыми позволит вам приходить в  ярость,
не рискуя, - столько раз, сколько вам потребуется.
   - Отправляйтесь в постель, пастор, - сказал он. - Я буду вас  лечить.  И,
чтобы отогнать демонов, я буду жечь кориандр и семена укропа.
   На этом речь пастора и закончилась в тот вечер.

Глава 5

   Толстые деревянные балки издавали запах меда, несколько  букетиков  сухих
цветов были повешены в углах комнаты.
   Анжелика  проснулась  среди  ночи.  Крик  козодоя  раздавался  во   тьме,
проколотой  лучами  далеких  звезд.  Его  протяжное  пение  на  двух   нотах
напоминало замирающее гуденье прялки -  то  близкой,  то  далекой.  Анжелика
привстала и, опираясь двумя руками о подоконник, стала всматриваться в  лес.
Англичане  в  Новой  Англии  рассказывают,  что  козодой   повторяет   двумя
монотонными криками одну и ту же фразу: "Плачь! Плачь! бедный Гийом!"
   Это пошло с тех пор, как  Гийом  нашел  свою  жену  и  детей  убитыми.  В
предыдущую ночь  он  слышал  козодоя.  Но  то  был  крик  индейцев,  которые
прятались в чаще и перекликались, приближаясь к хижине белого колониста.
   Внезапно пение козодоя прекратилось... Какая-то тень  пролетела  на  фоне
ночного неба. Два больших острых крыла, длинный  округлый  хвост,  мягкий  и
бесшумный полет и внезапный зигзаг, глаз,  блестящий  фосфорическим  красным
блеском... Козодой охотился.
   Громкое  стрекотание  тысяч  кузнечиков,  кобылок  и   кваканье   лягушек
наполняли ночь; из леса доносились запахи звериного помета, ягод и  тимьяна,
изгоняющие запах стойла и грязи.
   Анжелика снова легла на высокую  дубовую  кровать  с  витыми  столбиками,
подпирающими полог, ситцевые занавеси которого были  раздвинуты  из-за  жары
этой июньской ночи.
   Льняные простыни, сотканные руками Сары Уильям,  хранили  тот  же  свежий
аромат цветов, что и вся комната.
   Из-под нижней части кровати вытянули большую деревянную раму  с  ремнями,
на нее положили матрац. Это была постель ребенка, которого укладывают  рядом
с родителями. В эту ночь здесь спала Роз-Анн.
   Анжелика почти тотчас же снова погрузилась в сон.
   Когда она открыла глаза, небо розовело  над  темными  и  ровными  кронами
вязов, поднимающихся на  холме.  Сладкоголосая  песня  дрозда  сменила  плач
козодоя. Аромат сада,  прислонившейся  к  стенам  сирени  прогнал  испарения
ночного леса.
   Желтые тыквы, которые  лежали  в  траве  возле  домов,  укрывшись  своими
узорчатыми листьями, блестели, как лакированные, от обильной утренней росы.
   Запах сирени наполнял свежестью омытый росою воздух.
   Анжелика снова облокотилась у маленького окна. Один  за  другим  двурогие
силуэты деревянных домов всплывали  из  утреннего  тумана.  Крутые  неровные
крыши с коньком наверху спускались с одной стороны почти до земли, наподобие
ларей для соли. Верхние этажи уступом нависали