чение и располагает  к  союзничеству.  Вы  не
пользуетесь никакой поддержкой во время ваших советов, если не считать водку
и вино, приводящих к безумию. Как же после этого не удивляться тому, что  вы
вскакиваете и начинаете говорить, хотя вам не предоставляли  слова,  что  вы
перебиваете  друг  друга,  что  вы  излагаете  свои  мысли  так,  будто  они
единственно верные.
   Я слышал сегодня много глупого и смешного, что заставило меня подумать  о
болтовне кумушек на городской площади. Но я слишком  долго  жил  среди  моих
друзей-французов и знаю, что таким странным способом они приближаются к тому
главному вопросу, ради которого собрались.  Это  напоминает  тактику  одного
малочисленного  племени  индейцев,  которые  неизвестно  почему,   собираясь
окружить вражескую деревню, начинают пятиться и даже поворачиваются спиной.
   Итак, зная вас, я понимаю, что вы не забыли "деревню",  которая  занимает
главное место в  ваших  мыслях,  то  есть  что  мы  собрались  здесь,  чтобы
заключить мирный договор с Тикондерогой <Имя,  данное  индейцами  Жоффею  де
Пейраку> - человеком, взорвавшим гору, человеком, чья тень легла  от  океана
до восточного побережья, куда ходят промышлять треску. Он встал между нами и
англичанами, между нами и ирокезами. У нас впереди либо мир  и  процветание,
либо новые войны.
   Я  не  боюсь  войны.  Она  уничтожит  ирокезов,   убивших   многих   моих
соплеменников, или этих проклятых англичан, распявших Господа нашего, Иисуса
Христа и замучивших столько моих братьев-французов.
   Но я знаю, какие разрушения несет война, сколько храбрых воинов погибнет,
какая угроза нависнет над  нашими  племенами  из-за  свирепой  мстительности
ирокезов. И еще одно страшное бедствие несет нам война - голод и холод,  так
как пока идут сражения, мы не можем засеять  наши  поля  и  собрать  урожай,
достаточный, чтобы перезимовать, а также запасти дров.
   Поэтому те несчастья, которыми  мы  расплачиваемся  за  летние  кампании,
также  побуждают  меня  содействовать  тому,  чтобы  вы  заключили  союз   с
Тикондерогой.
   Я не буду долго говорить. Я хотел  бы  предупредить  вас  еще  только  об
одном.
   Он и его жена обладают бесценными вампумами, которые  гарантируют  мир  с
ирокезами на долгие годы. Где бы они ни находились, они или  их  люди,  даже
самый свирепый из этих ирокезских собак, встретив их, запоет песнь мира.
   Этот договор уже принес свои плоды. Разве хоть один  француз,  работающий
на полях этим летом, жаловался на нападение ирокезов? Этим  летом  вы  могли
спокойно трудиться. На улицах Квебека я слышал разговоры о том, что  в  этом
году было такое милосердное лето, какое и не знали в  Новой  Франции,  когда
урожаи не были сожжены и ни один пленник не был угнан ирокезами в рабство.
   И я хочу, чтобы  вы  поняли  это.  Уттаке,  этот  кровожадный  койот,  не
отправился воевать, как он это делает каждый год,  стремясь  собрать  урожай
скальпов французов, гуронов  или  же  наших  абенаков,  детей  зари,  только
потому, что Тикондерога встал между ними и вами.
   Я закончил.
   Он уселся, очень довольный тем почтительным  молчанием,  которое  вызвала
его речь, собрал свои деревянные дощечки,  порылся  в  карманах  английского
сюртука и вытащил оттуда маленькую копченую змею, которую принялся резать на
кусочки на краю стола. Затем он покинул свое неудобное место - жесткий  трон
с прямой спинкой, называемый стулом, на котором он промучился так долго,  не
имея даже возможности согнуть ноги, чтобы отдохнуть.
   Он подошел к камину и уселся возле него на каменном полу, скрестив  ноги.
После чего принялся есть кусочки змеи, наблюдая краем глаза  за  тем,  какой
эффект произвела его речь. Его хитрый взгляд пытался  высмотреть  того,  кто
начнет говорить первым, но по опыту он уже догадывался, что они  начнут  все
разом.
   Однако  его  заявление  произвело  сильное  впечатление  на  собравшихся.
Приведенные им факты вместе с тем, что уже было  сказано  в  пользу  мирного
договора, явно перевесили чашу весов в пользу союза с Жоффреем.
   - Твои слова подобны золоту, Сагамор, - начал губернатор, повернувшись  к
Пиксаретту. - Ты был прав, напомнив нам, зачем мы  сюда  собрались.  Неужели
нам нужно было приглашать индейца, - обратился  он  к  своим  советникам,  -
чтобы подойти наконец к обсуждению главного вопроса?
   Советники молчали, и губернатор счел момент благоприятным для того, чтобы
начать наступление.
   - Я написал  королю,  -  объявил  он,  -  и  отправил  корреспонденцию  с
кораблем, отплывшим во Францию в июле. Я постарался как можно яснее  описать
те события, которые происходят у  нас,  и  те  решения,  которые  я  намерен
принять. Я упомянул о господине  де  Пейраке,  дабы  не  оставалось  никаких
неясностей, и чтобы Его Величество мог правильно все понять.
   - Не преждевременно ли было упоминание  имени  господина  де  Пейрака?  -
возразил Обур де Лонгшоф.
   Господин Мэгри де Сен-Шамон кашлянул и, не глядя на Пейрака, обратился  к
нему;
   - Мы слышали, мессир, что вы были организатором  восстания,  в  Аквитании
приблизительно пятнадцать лет тому назад,  и  это  причинило  королю  немало
хлопот?
   - Какая провинция не знала восстаний в те времена? - возразил граф.
   Он встал, серьезно и внимательно вглядываясь в лица присутствующих:
   - Не являемся ли мы все здесь, в той или иной  мере,  жертвами  немилости
короля? - спросил он. - Немилости, которую мало кто действительно  заслужил.
Но приходится терпеть, так как те  смутные  времена,  так  или  иначе,  всем
нанесли урон, который нам не возместили.  Король,  окруженный  меньшинством,
тяжело страдал, видя, как против него поднимаются знатные сеньоры, и  притом
большинство из них - его родственники,  такие,  как  его  собственный  дядя,
Гастон Орлеанский, брат его  отца  Людовика  XIII.  Поэтому  нас  не  должно
удивлять то, что он затаил глубокое  недоверие  к  могущественной  знати  из
провинции и ко всем тем,  кто  по  его  мнений,  угрожал  трону  и  единству
Франции. Я, как и многие, испытал на себе тяжесть этого недоверия, хотя  оно
было абсолютно беспочвенно. Господа, хотел бы вам напомнить, что во  времена
Фронды я был еще слишком молод, чтобы принимать участие  в  заговорах.  Лишь
позже волнения в Аквитании действительно были связаны с моим именем.  Я  был
отстранен от управления этой провинцией,  и  она,  желая  быть  мне  верной,
поднялась на мятеж. Но оставим в стороне историю и не  будем  преувеличивать
ее значение.  Времена  изменились.  Кардинал  Мазарини,  бывший  наставником
короля в его молодые годы и  помогший  ему  выйти  победителем  в  борьбе  с
Фрондой, был последним первым министром. Ныне король правит один.  Никто  не
оспаривает его власть. И мы видим, что в Версале он окружил себя  теми,  кто
когда-то поднимал на  него  оружие.  Сегодня  же  они  осыпаны  милостями  и
наградами, так как король забывает то, что он хочет забыть,  и  даже  больше
того, что можно было бы ожидать.
   Анжелика была восхищена тем, как ловко Жоффрей представил свою  защиту  в
таком  свете,  что  обвинявшие  его  почувствовали  себя  в  затруднительном
положении.
   Он подчеркивал очевидный факт: великодушие короля.
   Всем  было  известно,  что  король  столь  же  безгранично  щедр,  как  и
злопамятен. Если он  хотел  помиловать,  то  забывал  все  и  осыпал  своими
щедротами тех, кого недавно принижал.
   Глядя на этого  дворянина  в  костюме  из  красного  бархата  с  алмазной
звездой, сверкавшей на его груди, который говорил с ними властно и в  то  же
время сдержанно, все собравшиеся понимали, что Жоффрей де  Пейрак  оставался
последним из тех знатных сеньоров, величие  которых  король  хотел  когда-то
уничтожить.
   Что ж, изгнанный и понесший суровое наказание  когда-то,  он  был  теперь
более могуществен и свободен,  чем  другие,  те,  которые  там,  в  Версале,
окованные золотыми цепями, вдалеке от своих родовых  поместий,  существовали
лишь за счет своих титулов и службы при блистательном дворе, где Людовик XIV
собрал их, чтобы они были под его присмотром и зависели от его милости.
   Господин Мэгри де Сен-Шамон подал голос:
   - Ваше послание королю, господин губернатор, открывает  совершенно  новые
перспективы. Увы! Мы узнаем мнение короля лишь по возвращении корабля.
   - Мнение короля самое положительное.
   Эти слова были произнесены королевским посланником Никола де Бардане,  не
проронившим до этого ни единого слова.
   Собрание замерло. Господин де Фронтенак,  казалось,  был  удивлен  больше
всех. В недоумении он крутил свои усы. Но он первый понял, что означало  это
заявление.
   - Вы хотите сказать, что ваша миссия в  Канаде  имеет  целью  рассмотреть
возможности того союза с господином де Пейраком, о  котором  мы  только  что
говорили?
   - В том числе и это, - несколько сухо ответил посланник короля.
   Но Фронтенак настаивал:
   - Его Величество просило вас информировать его об  изменении  ситуации  в
Акадии в связи с присутствием там господина де Пейрака?
   - В том числе и это,  -  повторил  де  Бардане,  который  желал  оставить
некоторую неясность относительно целей своего визита. - По правде говоря,  -
продолжал он после короткой паузы, - Его Величество больше всего интересует,
кто такой господин де Пейрак, короче, мне поручено собрать точные сведения о
нем, о его действиях и его намерениях.
   - Ну что ж, - радостно воскликнул Фронтенак, - ну что ж... надо полагать,
король  уже  ознакомился  с  моим  письмом?  Ваш  отъезд  в  Новую   Францию
предопределен тем, что я изложил ему в моем послании?
   Члены Совета лихорадочно подсчитывали про себя, сколько времени прошло  с
момента отправки письма и прибытием королевского посланника.
   - ...Как бы то ни было, король в курсе дела. Та поспешность, с которой он
ответил на  мои  письма,  доказывает,  насколько  он  в  нем  заинтересован.
Господин посланник, что вам сказал король?
   - Государственная тайна. Но тем не менее я  могу  вам  сказать,  что  Его
Величество с симпатией отнесся к вашему проекту. Уже из Тадуссака я  написал
ему письмо, где изложил мою точку зрения.
   - Положительную, я надеюсь, - живо заметил Фронтенак.
   Он ликовал.
   - ...Вот видите, господа, больше нет сомнений. Его Величество одобряет ту
дружественную политику, которую я провожу относительно господина де Пейрака.
   -  ...Одобрит,  может  быть...  -  поправил  первый  советник  Мэгри   де
Сен-Шамон.
   Но его пессимизм никто не поддержал.
   Посланник короля дал понять, что монарх относится благосклонно к политике
мирной экспансии. "Почему бы этому Никола де  Бардане  не  сказать  об  этом
раньше?" - думали члены Совета. Им бы не пришлось терять так много времени.
   Господин де  Шабли-Монтобан,  чей  изощренный  нюх  сразу  же  чувствовал
малейшую любовную или чувственную подоплеку, подумал, что красота  мадам  де
Пейрак такова, что, увидев ее однажды, вряд ли любвеобильный Людовик XIV мог
остаться безразличным.
   Итак, они выиграли. Де Бардане почти невольно помог им в этом.
   В том, что он сказал, прозвучала воля короля. А для этих людей  это  было
единственное, что имело значение, -  воля  короля.  Анжелика  посмотрела  на
большую картину, висевшую над камином и изображавшую монарха.
   Для нее он стал чем-то вроде мифа, каким-то смутным воспоминанием.
   Постепенно она забыла его человеческую сущность. И здесь, в замке Святого
Людовика, он вновь вернулся к ней, она вспомнила его темные  глаза,  которые
по  его  желанию  могли  казаться  тусклыми,  но  блеск  которых   был   так
красноречив, когда король сгорал от желания.
   Когда-то он хотел сделать  ее  королевой  Версаля.  Мадам  де  Меркувиль,
решив, что главные дебаты остались позади, сочла момент весьма благоприятным
для того, чтобы поговорить о своих проектах  развития  ткацкого  ремесла.  В
стране сеяли лен и  выращивали  овец.  Женщины,  не  имеющие  зимой  никаких
занятий, могли бы ткать простыни и одежду для семьи. У нее  была  просьба  к
Совету относительно двух пленных англичан, находящихся в деревне у  гуронов.
Ей сказали, что эти два пленника из Бостона знали секрет окраски ткани.  Она
хотела, чтобы интендант Карлон дал приказ, позволяющий этим людям прибыть  в
Квебек, чтобы научить своему искусству местных жительниц.
   - Господин Гобер де ла Меллуаз, - сказала  она,  -  часто  пользуется  их
услугами.
   Но Гобер де ла Меллуаз, скрестив  свои  пальцы,  обтянутые  на  этот  раз
перчатками цвета зеленого миндаля, заметил, что эти  люди  весьма  глупые  и
неразговорчивые, как и все представители низших слоев англосаксонской  расы,
никогда не выдадут свой секрет и что она ничего не добьется.
   - Они не знают ни слова по-французски.
   - Но я знаю английский.
   - Будьте уверены, что их хозяева индейцы  добровольно  не  расстанутся  с
ними даже на неделю.
   - Господин интендант Карлон пошлет им приказ.
   Гобер де ла Меллуаз снисходительно улыбнулся. Он заверил, что ему  одному
известен  способ  уговорить  индейцев  и  заставить  время  от  времени   их
английских рабов изготовлять краску, состав которой они никому не откроют.
   - Вы просто-напросто хотите оставить их для себя! - негодующе воскликнула
мадам де Меркувиль.
   Видя, какой оборот начинает  принимать  этот  разговор,  Фронтенак  решил
объявить заседание закрытым.
   Сегодня они хорошо потрудились.
   Он встал, и остальные последовали его примеру.
   - А! Моя нога, - вскричал господин де Кастель-Моржа. Никто уже не обращал
внимания на эти восклицания, которые время от времени боль вынуждала  делать
несчастного военного губернатора.
   Он извинился перед дамами.
   - Это  ваши  старые  раны  причиняют  вам  такие  страдания?  -  спросила
Анжелика.
   - Нет, если бы так! Это было бы более почетно.  Это  болезнь,  которую  я
нажил во время зимней кампании против ирокезов.
   Анжелика уже собиралась посоветовать ему мазь, рецепт которой она знала -
плоды рябины, ароматическая смола и козье масло смешиваются с настоем  травы
безвременника.  Применяемое  в  правильных   дозах,   это   лекарство   было
чудодейственным. Но Анжелика  промолчала.  Не  без  сожаления  оставила  она
бедного Кастель-Моржа с его страданиями.
   Она дала себе слово  из  осторожности  не  обнаруживать  свои  знахарские
способности. От знахарки до колдуньи один шаг.
   Решив изображать в Квебеке знатную даму, модную и  изысканную  горожанку,
она старательно стремилась стереть тот  наивный  и  опасный  образ,  который
помимо ее воли сложился в воображении людей и проявление которого  могло  ей
дорого обойтись.

***

   Пробило полдень. Монсеньер де Лаваль прочел молитву  и  на  этом  Большой
Совет торжественно закрылся. Его участники небольшими группами направились в
вестибюль.
   Анжелика подошла к Никола де Бардане.
   - Я хочу поблагодарить вас за ваше сегодняшнее выступление, - сказала она
ему.
   Он ответил ей долгим взглядом. Выражение его  лица  растрогало  Анжелику,
она поняла, что уже одной этой фразой она отблагодарила его стократ.
   - Сколько в вас жизни! - сказал де Бардане. - Я  смотрю  на  вас,  и  мне
кажется, что это именно то качество, которое так понравилось мне  еще  в  Ла
Рошели. Ваш азарт, тот пыл, который сопровождает все, что бы вы  ни  делали,
ваше умение найти правильное решение. В Ла Рошели я был поражен тем, с какой
страстью и отвагой вы защищали гугенотов, не думая, какие  это  будет  иметь
для вас последствия.
   В те времена мне очень хотелось знать, какого цвета ваши волосы,  которые
вы так тщательно прятали под чепцом служанки. Теперь я знаю,  -  сказал  он,
останавливаясь на пороге и глядя на нее. - Вы похожи на прекрасную фею...
   Робким движением он слегка прикоснулся к ее светлым  золотистым  волосам.
На какой-то момент ему показалось, что они одни на всем белом  свете.  Но  к
ним приближался граф де Ломени,  и  де  Бардане,  поцеловав  руку  Анжелике,
отошел в сторону.
   Жоффрей де Пейрак задержался, беседуя с губернатором и с неким Морийоном,
заместителем интенданта.
   Виль д'Аврэй, покидая замок, рассказывал трем первым  советникам  о  том,
как он собирается обновить и украсить свой новый корабль.
   - Я надеюсь, вы дадите  ему  не  такое  языческое  название,  как  вашему
первому кораблю, - вздохнул господин де Сен-Шамон.
   - Я назову его "Афродита"... И я собираюсь попросить столяра  ле  Бассера
сделать скульптуру для носовой части корабля: Афродиту,  выходящую  из  пены
морской... Это хоть немного отвлечет его от дарохранительницы.
   Во дворе солдаты  гвардейского  корпуса,  поставив  в  угол  свои  ружья,
собрались  вокруг  костра,  над  которым  висел  котелок.   Его   содержимое
распространяло аппетитный запах. В этот  час  из  всех  домов  вкусно  пахло
приготавливаемым обедом. К запаху жаркого из дичи, рагу или свежевыпеченного
хлеба примешивался запах горящих дров, и хотя все двери и окна были  наглухо
закрыты, звук оловянных ложек проникал на улицу.
   Члены Большого Совета торопливо  расходились  по  домам,  так  как  после
долгих дискуссий у них пробудился отменный аппетит.
   Мадам де Меркувиль по дороге продолжала спорить с господином  Робером  де
Меллуазом, решив во  что  бы  то  ни  стало  заполучить  этих  двух  пленных
англичан.
   Шедшая позади  нее  Анжелика  услышала,  как  Жоффрей  говорил  господину
Базилю: "Я вам очень признателен. Мне известно, что ничего не происходит без
вашего участия".
   Купец обогнал их, приветственно приподняв свою меховую шапку, и удалился,
держа руки в карманах сюртука из тяжелого коричневого драпа, отделанного  по
воротнику, манжетам и краям карманов мехом норки. Обутый в индейские сапоги,
он шел, ступая одновременно  тяжело  и  быстро,  походкой,  характерной  для
жителей этого края. Выходя за ворота, его приказчик обернулся и заговорщицки
им подмигнул.
   Жоффрей взял Анжелику под руку. Испанцы, ожидавшие  их  во  дворе,  пошли
впереди них.
   Монсеньер де  Лаваль,  чья  величественная  фигура  в  лиловом  облачении
возвышалась  среди  окруживших  его  черных  сутан,  поглядывал  в   сторону
семинарии, где его ждал вкусный обед.
   Во  время   сегодняшнего   заседания   Анжелика   была   поражена   одним
обстоятельством, показавшимся ей весьма примечательным, а именно: каждый  из
этих господ претендовал на абсолютную власть в Квебеке.
   Губернатор?  Интендант?  Епископ?  Базиль,  тайный   советник?   Иезуиты,
державшиеся в тени? Королевский прокурор? Приказчик?
   - Кто же правит здесь? - спросила она Жоффрея.
   - Они правят все... - ответил он.

***

   Анжелике надо было выбрать по совету епископа  святого  покровителя.  Она
отправилась в "Корабль  Франции"  и  рассказала  Польке  о  своем  визите  к
Монсеньеру де Лавалю.
   - Выбери Всевышнего, - посоветовала та. -  Помнишь,  как  наши  в  Париже
молились той статуе Всевышнего, что  стояла  на  углу  улицы  Пьер-о-Беф,  в
предместье Сен-Дени? Ха-ха-ха! Проклятия и богохульства...
   Но тотчас же после этой вспышки грубоватого веселья она перекрестилась  и
вновь стала серьезной.
   - Над такими вещами не смеются! Нет, с этим покончено!  Да  простит  меня
Бог! Прошлое забито. Теперь я часто хожу на исповедь. Ведь я не хочу  гореть
в аду.
   Иногда Анжелика с изумлением глядела на свою бывшую подругу, ей казалось,
что это не та Полька, с которой они пережили вместе так много ужасного.
   Анжелика поинтересовалась, когда же она сможет познакомиться с господином
Гонфарелем, чье имя она так часто повсюду слышала.
   В это время какой-то неожиданный шум в порту привлек их внимание,  и  они
вышли на порог.
   На улице мало-помалу собиралась толпа. Люди смотрели в сторону реки,  где
две огромные  баржи  тащили  за  собой  корабль,  который  был  без  мачт  и
накренился в сторону так, что казалось, вот-вот его поглотят воды реки
   - Но это же "Сан-Жан-Баптист"! - вскричала Жанин Гонфарель.
   - Его собираются потопить, - сказал кто-то из толпы. Ужа