плетеные
колыбельки бережно несли матросы.  Как  только  шлюпки  пристали  к  берегу,
колыбельки тут же обступили, и несколько минут не было слышно ничего,  кроме
восторженных восклицаний;  носильщики  же,  гордые  оказанным  им  доверием,
медленно расхаживали по берегу.
   С тех пор как Анжелика и Жоффрей де Пейрак впервые прибыли сюда, на берег
Мэна, у них никогда не  было  времени  побыть  здесь  подольше.  Обычно  они
останавливались в своем  деревянном  форте,  грубом,  но  прочном  строении,
возвышавшемся на скалистом мысу, прикрывающем бухту, ставшую теперь портом.
   Воздвигнутый на развалинах укреплений, возведенных первопроходцами, может
быть, даже самим Шампленом или же английскими рыбаками, которых зима застала
в этих краях, форт был огорожен прочным частоколом и долгое время  оставался
единственным жилищем, достойным принять Жоффрея де  Пейрака,  прибывшего  из
страны Караибов, где он собрал целое состояние, доставая  со  дна  сокровища
затонувших  испанских  галеонов.  Он,  его  экипаж   и   новобранцы-наемники
размещались  там,  готовясь  к  экспедиции  в  глубь  страны  или  собираясь
исследовать береговую линию земель, где он получил от  властей  Массачусетса
право на разведку и эксплуатацию месторождений серебра.
   Форт  был  двухэтажным;  внизу  располагался  большой  зал  со   стойкой,
призванной облегчить возможность меновых и торговых сделок; рядом находились
склады и амбары для продовольствия и оружия. Наверху были три комнаты,  одна
большая  и  две  поменьше;  Анжелика  поднялась  в  большую  комнату,  решив
разместиться в ней со  своими  чемоданами  и  баулами.  Там  стояли  большая
кровать, стол,  кресла  и  обитая  ковром  скамеечка;  стены  были  завешаны
коврами, предохраняющими помещение от холода и  сырости.  Еще  здесь  имелся
шкаф, весьма редкая вещь в здешних широтах.  В  нем  можно  было  разместить
предметы туалета, безделушки, драгоценности и те вещи, которые  доставят  из
Европы и после тщательного отбора найдут свое истинное предназначение.
   Не было  ничего  удивительного  в  том,  что  носильщики  с  колыбельками
Раймона-Роже и Глорианды  направились  именно  в  форт.  Но  перед  тем  как
водворить их в  большую  комнату  второго  этажа,  Анжелика  вспомнила,  что
госпожа Модрибур, демоническая подруга отца д'Оржеваля, жила именно там.  Ее
охватил панический страх за невинных младенцев, привезенных ею из Салема.  А
вдруг в воздухе застыли тлетворные испарения зла, затаились по углам...
   Ведь именно в этой комнате, проснувшись  однажды  ночью  от  невыразимого
ужаса, она разглядела в одном из углов некое темное существо. Именно  вокруг
этой кровати двигались бедные согбенные "королевские невесты",  молча  снося
надругательства   властного   Демона-суккуба.   Именно   из   этой   комнаты
расползалась ложь, здесь рождались смертные  приговоры,  здесь  были  истоки
многих преступлений.
   Анжелика  приказала  слугам  оставаться  внизу;  колыбельки   тотчас   же
поставили на стойку, и многочисленные провожатые снова принялись восторженно
созерцать двух спящих младенцев. Сделав знак Рут и Номи следовать за  собой,
Анжелика поднялась на второй этаж.
   Она кратко рассказала девушкам, что происходило в этих краях, и попросила
их проверить, не осталось ли в комнате вредоносных флюидов, а если остались,
то устранить их.
   Агарь  быстро  достала  из  дорожного  мешка  магический  жезл  и,  шепча
заклинания, передала его  Рут  Саммер.  Затем  она  села  напротив  дверного
проема;  ее  цыганские  глаза  широко  распахнулись,  она   настороженно   и
внимательно осматривала комнату, во взгляде ее читался  страх,  смешанный  с
любопытством. Стоя на пороге, Анжелика наблюдала, как  в  комнату  медленно,
друг за другом входят две молодые женщины из Салема: Рут, держащая в  тонких
пальцах магический жезл, и Номи, поводящая  руками,  будто  пытаясь  поймать
невидимый поток. Ее маленькая хрупкая фигурка вращалась  вокруг  себя  то  в
одну сторону, то в другую. Порой черты ее лица искажались, словно от боли, и
она  не  завершала  оборот.  Потом  продвижение  возобновлялось,  англичанки
выглядели спокойными и обменивались ничего не значащими репликами.
   Солнце уже поднялось, повсюду разлился бледный  дневной  свет,  и  в  нем
подрагивали золотистые блики - солнечные лучи, отраженные морской  гладью  у
подножия  высокого  мыса.   Свет   нежный,   бесцветный,   прозрачный,   обе
целительницы двигались в нем будто невидимые для людского глаза призраки.
   Затем они вернулись к  Анжелике,  и  Рут  уверенными  движениями  хорошев
хозяйки уложила жезл в мешок, который маленькая цыганка быстро протянула ей.
   - И что теперь? - спросила Анжелика.
   - Теперь ничего! - ответила Рут, покачав головой.
   - Ничего! - повторила Анжелика. -  Но  она  здесь  жила.  Почему  же  все
пропало?
   Рут повернулась к Номи.
   - Все взял кот, - заявила та, разводя руками, что должно  было  означать:
ничего не поделаешь.
   - Кот?
   - А разве здесь не было кота?
   - В самом деле...
   Да, именно в тот день он и  появился,  Мессир  Кот,  тот  самый,  который
сегодня, важный и толстый, прогуливался по тропинкам Голдсборо. А  тогда  он
был  всего  лишь  жалким  корабельным  котенком,  не  больше  ладони   юнги,
собиравшегося выбросить его на берег, в грязную  лужу.  Присев  у  изголовья
Амбруазины, Анжелика внезапно увидела его, возникшего прямо из пола рядом  с
ее юбкой, такого слабенького, тощего, на тонких лапах, не имеющего сил  даже
мяукнуть. Он уставился на нее своими расширенными  зрачками,  словно  ожидал
чего-то. И она взяла его, прижала к себе, согрела, накормила.
   - Мессир Кот! Маленький добрый гений, присланный взять на себя зло...
   - Почему ты так смотришь на нас? - спросила  Рут.  -  Мы  довольно  плохо
знаем тот невидимый мир, который окружает людей. Ты  даже  не  представляешь
себе, сколько живых существ обладает неведомыми нам силами, хотя  мы  должны
были бы о них знать. Нам, людям, предназначены несметные сокровища,  но  они
до  сих  пор  не  обретены.  Ибо  такова  цель  Сатаны  -  лишить   человека
предназначенных ему Господом мистических даров и тем  самым  отнять  у  него
поддержку Всевышнего...

Глава 22

   Анжелика уже справлялась о своем приемном сыне в Ла-Рошели, о юном  Лорье
Берне, втором брате Северины. Теперь он бежал ей навстречу.
   - Кот первым пришел к  нам,  -  кричал  он.  -  Идемте  скорей,  сударыня
Анжелика, мы ждем вам к завтраку.
   Семейство Бернов уже собралось вокруг стола, на  котором  гордо  восседал
прибывший с дипломатическим визитом Мессир Кот. Здесь уже были  Абигаль,  ее
супруг и их  очаровательные  дочери:  двухлетняя  Элизабет  и  шестимесячная
Аполлина. Заметив еще одну белокурую головку. Анжелика спросила,  как  зовут
их юного соседа.
   - Разве вы не  помните,  это  же  маленький  Шарль-Анри...  Бертиль,  его
приемная мать, вместе с господином Мерсело отправилась в Новую Англию  вести
отцовские счета, и мы взяли мальчика к себе.
   - Да, конечно, помню! Шарль-Анри... - Но почему бы супругам Маниголь, его
деду и бабушке, или их дочерям, Саре и Деборе, теткам малыша,  не  взять  на
себя заботы о нем? Нельзя же вечно подкидывать его  вам,  Абигаль,  ведь  вы
всего лишь соседка и к тому же с детьми на руках!
   Абигаль задумчиво погладила ребенка по голове. Для своих трех лет мальчик
был необычайно красив и развит, глаза его постоянно  были  широко  раскрыты,
словно он все время старался понять нечто такое, что от него было скрыто, но
казалось ему страшно важным.
   - Вы же знаете, каково им видеть этого бедного малыша, - кротко  ответила
она. - Их надо простить.
   Легкое облачко тенью промелькнуло на лицах  собравшихся  вокруг  большого
деревянного стола. Мэтр Берн принялся разливать вино в оловянные стаканчики,
поставленные Севериной.
   Чтобы избежать темы, постоянно вызывающей мрачные воспоминания  в  общине
Голдсборо, а именно исчезновения настоящей матери Шарля-Анри,  заговорили  о
прошедшем лете. Здесь было  чему  порадоваться:  в  этом  году  лето  прошло
удачно. Не было пиратов, этих  морских  бродяг,  укрывающихся  на  островах,
чтобы перехватывать идущие из Европы суда с грузами продовольствия; не  было
нежелательных типов среди английских ловцов трески, обычно  жаждущих  свести
счеты с французскими аванпостами в Акадии; не было ни набегов  ирокезов,  ни
священной войны абенаков с еретиками. Словом, во Французском  заливе  царили
мир и спокойствие...
   - Прекрасно, - заключила шустрая и лукавая Северина, которая,  вернувшись
домой, тоже могла много чего порассказать. (Одной рукой она обхватила за шею
отца, а другой обняла свою вторую мать,  которую  очень  любила.)  -  Просто
замечательно! Признаю, что в Голдсборо наиболее благоприятный климат,  здесь
у всех легко на душе, и все живут в дружбе с соседями...
   Однако,  как  ей  кажется,  пришло  время  всем  разумным  людям  принять
кое-какие решения, иначе наступит день, когда все пойдет прахом.  И  если  в
этом году здесь царили дружелюбие и  доброжелательность,  то  причиной  тому
было не только теплое лето, обильный  урожай,  хорошие  новости  из  Европы,
огромные  уловы,  удачная  меновая  торговля,   своевременное   прибытие   и
благополучное отбытие кораблей, счастливое  рождение  близнецов  де  Пейрак,
венчавшее эти успехи, но также... избавление от Бертиль Мерсело.
   Пока еще никто не  осмеливался  произнести  это  вслух  из  страха  перед
госпожой Маниголь, ибо  та  по-прежнему  пользовалась  большим  авторитетом;
однако разговоры шепотом велись уже давно, и многие пришли к выводу, что без
Бертиль Мерсело все в Голдсборо вполне могли бы договориться между собой.  И
когда Северина рассказала о своей встрече с этой нахалкой в Салеме,  о  том,
как та вызывающе повела себя по отношению к госпоже де  Пейрак,  только  что
оправившейся от родов, языки развязались.
   Бертиль Мерсело всегда, с самого рождения, была яблоком  раздора.  Жители
Ла-Рошели, на чьих глазах она выросла,  утверждали,  что  еще  малышкой  она
ухитрялась ссорить своих сверстников в квартале Рампар, вместе с которыми ее
учили читать Библию  две  достойные  девы.  Однако  вскоре  после  появления
Бертиль в их маленьком доме, где они наставляли юных гугеноток, как  следует
вести себя в обществе, делать скромный и глубокий реверанс, а также  обучали
шитью и вязанию, им пришлось отказаться вести занятия. Бертиль была красива,
даже слишком, к тому же она  являлась  единственной  дочерью  и  наследницей
значительного состояния, сделанного на успешной торговле бумагой,  и  всегда
считала себя неотразимой, видя преступника в  каждом,  кто  отказывался  это
признать.
   Она была на редкость смышленой девочкой, схватывала все быстрее других, и
нельзя было не  признать  это  ее  превосходство,  подкрепляемое  уникальной
способностью в любом обществе затмевать всех присутствующих, так что детские
ее друзья в конце концов признавали, что  Бертиль  Мерсело  рождена  всегда,
везде и всюду быть первой. Когда пришло время и на нее стали  засматриваться
мужчины, ее задача усложнилась, ибо приходилось  завоевывать  внимание  всех
мужчин сразу, лишь бы никто не достался подругам, чего ее самолюбие никак не
могло допустить.
   С первого взгляда трудно было распознать в тихом омуте, именуемом Бертиль
Мерсело, кипение страстей. Она умело этим пользовалась и, будучи  зачинщицей
ссоры, всегда уходила от ответственности, да  так  искусно,  что  обвела  бы
вокруг пальца любого святого, и он дал бы ей отпущение грехов без  покаяния,
решив, что ей вовсе не в чем каяться. Любые выходки сходили ей с рук, потому
что в ней или не видели виновницу, или просто не хотели тревожить родителей,
людей достойных, но совершенно не замечавших, что их обожаемая  дочь  просто
стерва.
   Теперь же, когда ее отцу пришла в голову прекрасная  мысль  увезти  ее  с
собой в  ознакомительную  поездку  по  бумагодельням  Новой  Англии,  все  с
облегчением вздохнули, избавившись от ее вечного вранья и стремления  мутить
воду в общине.
   Разговаривая с Бертиль, всегда приходилось держаться начеку, атака  могла
начаться в любой момент, и если добрососедские отношения,  установившиеся  с
раскаявшимися  пиратами,  проживающими  на  соседяем  берегу,  папистами  по
вероисповеданию и греховодниками и бездельниками  по  убеждению,  неожиданно
были бы нарушены, то не последняя роль в этом принадлежала бы Бертиль.
   Только губернатор Колен и Абигаль Берн могли добиться от нее  правды,  но
никто не осмелился  бы  утверждать,  что  и  их  она  ни  разу  не  ввела  в
заблуждение своими  слащавыми  манерами  и  способностью  заговаривать  зубы
сладкими словами с кислым смыслом.
   Габриель Берн щедро разливал по кубкам белое вино с  берегов  Гаронны,  и
после Салема эта тихая  задушевная  беседа  о  пустяках,  столь  важных  для
жителей поселка, была для Анжелики  отдыхом.  Лорье  принес  тарелку  свежих
устриц и креветок. Пришли тетя Анна и старая Ребекка. Их тотчас  усадили  за
стол, и все снова принялись перемывать косточки Бертиль Мерсело, в то  время
как Габриель Берн ловко и споро вскрывал устриц.
   Тетя Анна, как всегда немного рассеянная, предложила выдать эту баламутку
Бертиль замуж. Раздался взрыв негодования.
   - Но ведь она уже замужем!
   - За этим дуралеем Жозефом Гарре, который вечно бродит по  лесам,  вместо
того, чтобы следить за женой!
   - Если бы Женни Маниголь не похитили индейцы...
   - Замолчите! Не надо говорить об этом при ребенке...
   - Вы правы. Действительно, не стоит, он может понять.
   - Нет, он еще слишком мал.
   Женщины бросились ласкать  и  целовать  маленького  Шарля-Анри,  а  затем
вернулись к Бертиль Мерсело и стали решать, как найти выход из  создавшегося
положения.
   Вечная ошибка людей типа тетушки Анны заключалась в том, что единственным
выходом для девушки они считали скорейшее ее замужество. Однако и у  Бертиль
уже был муж: года два назад она вышла замуж за Жозефа Гарре, зятя Маниголей.
Она  всегда  хотела  стать  членом  семейства  Маниголь,  одного  из   самых
состоятельных и влиятельных в Ла-Рошели, но не видела, как можно было бы это
устроить, ибо в семействе имелся всего один отпрыск мужского  пола,  поздний
ребенок Иеремия, появившийся на свет  после  рождения  четырех  дочерей,  ее
подруг. Бертиль всегда завидовала старшей, Женни,  и  стала  завидовать  еще
больше, когда та вышла замуж за Гарре, красивого  парня  из  хорошей  семьи,
офицера Сентонжского полка.
   Как бы то ни было, Бертиль была супругой указанного Гарре. Какими  путями
удалось   ей   удовлетворить   свою   прихоть?   Какие   печальные   события
способствовали этому?
   Разве  могла  очаровательная  Женни  Маниголь  предугадать,   что   после
беспечной и счастливой юности в большой семье гугенотов ей и всем ее  родным
придется отправиться в изгнание, и на этом тернистом пути  она  обретет  две
привилегии: родит первого младенца Голдсборо, которого назовут Шарль-Анри, и
первой заплатит жестокую дань Американскому континенту. Едва оправившись  от
родов, она вместе со своими соотечественниками отбыла в лагерь Шамплена и по
дороге была похищена кружившими вокруг их отряда индейцами, то ли ирокезами,
то ли алгонкинами. С тех пор о ней никто ничего не слышал.
   Дикие туземные боги  Североамериканского  континента  приняли  жертву,  и
колонисты получили право на жизнь в этих суровых краях.  Семейство  Маниголь
долго  оплакивало  пропавшую  дочь,  но  постепенно  сердечная  рана  начала
заживать. Младшие дочери были трудолюбивы и хороши собой. Иеремия  подрастал
и обещал стать одним из самых предприимчивых  арматоров  Нового  Света.  Для
начала его решили отправить учиться в Гарвард, в Новую Англию.
   Дела Маниголей шли все лучше и лучше.  В  семье  никогда  не  говорили  о
старшей дочери, все были уверены, что Женни давно умерла, но не было могилы,
куда можно было прийти оплакать ее гибель. Соблазнив растерявшегося молодого
вдовца и женив его на  себе  в  первую  же  зиму,  Бертиль  проявила  больше
поспешности, чем здравого смысла. Этот поступок отнюдь  не  приблизил  ее  к
семейству Маниголь. Зато теперь у нее появилось время поразмыслить над  тем,
что стать родственницей семьи Маниголь, проживающей в роскошном  особняке  в
Ла-Рошели, - это одно, а войти в семью изгнанников,  живущую  в  бревенчатой
хижине под соломенной крышей - а именно такими, все на один лад, были жилища
первых пионеров Америки, независимо от того, бедняками  или  богачами  слыли
они в Европе, - это уже совсем другое.  Так  что  жизнь  супругов  Гарре  не
заладилась с самых первых дней. Бертиль не любила  маленького  Шарля-Анри  и
всегда старалась сплавить его к соседке Абигаль. Дедушка и бабушка  Маниголь
также мало интересовались внуком,  столь  живо  напоминающим  им  о  тяжелой
утрате. Пожалуй, они и вовсе не  выносили  его.  Бертиль  же  большую  часть
времени проводила у родителей, а все продолжали называть ее Бертиль Мерсело.
Иногда она возвращалась к себе и забирала ребенка, прилюдно изливая на  него
нежность и ласку, чтобы все могли сказать,  какая  она  заботливая,  нежная,
внимательная. Однако скоро было замечено, что ее появления в доме  совпадали
с прибытием кораблей из Европы, получением новостей из Французского залива и
лишь иногда с возвращениями  Жозефа,  ее  супруга.  Жозеф  Гарре  нанялся  в
какую-то смешанную англо-голландскую, компанию, примкнул  к  bosklopers  или
bushrangers <Лесной бродяга; беглый каторжник (англ).> , как называли лесных
бродяг англичане, и постоянно совершал паломничества к  индейцам,  скупая  и
выменивая у них меха.
   Короче говоря, все в Голдсборо вздохнули свободно, когда Бертиль  Мерсело
в очередной раз уехала к родителям. В анналах Голдсборо царившие в это  лето
мир и спокойствие справедливо названы  идеальными,  об  этом  не  раз  будут
вспоминать впоследствии. Запомнится также и возвращение  "Радуги",  стоявшей
на рейде с поднятыми орифламмами <Орифламма -  штандарт,  знамя  короля  или
другого сюзерена - Прим. пер.>. Судно  было  украшено  пунцовыми  коврами  и
напоминало королевский корабль. Оно принадлежало графу и графине де  Пейрак,
людям, так непохожим на остальных, которых  часто  ненавидели,  отвергали  и
отталкивали, но  в  конце  концов  начинали  любить,  ибо  им  было  присуще
удивительное чувство радости каждого дня и страстная  жажда  жизни.  Сегодня
они вернулись в  Голдсборо  с  двумя  восхитительными  детьми.  В  бархатных
костюмчиках, красивые, словно амурчики, они спокойно лежали на своих вышитых
подушках. Но жизнь в поселке была достаточно сурова, так что никто не  хотел
терять ни  крупицы  удовольствия  и  не  желал,  чтобы  ее  отравляли  такие
злоязычные особы, как Бертиль. Вскоре возвратятся "Голдсборо" и "Ларошелец",
они доставят долгожданный груз. Жители все больше и больше  привязывались  к
своему суровому краю,  торговля  с  индейцами  становилась  все  оживленней,
развивалась и заморская торговля, постоянно приплывали  все  новые  и  новые
гости, заключались брачные союзы...
   Но ничто так не радовало, как  отсутствие  Бертиль  Мерсело.  Кажется,  к
этому времени уже все поняли, что ее справедливо назвали вездесущей гадюкой.
Даже снисходительной Абигаль пришлось с этим согласиться.
   - Что будет с малюткой при такой матери? - печалилась она.
   Однако Анжелика надеялась, что споры шли из-за пустяков  и  нрав  молодой
женщины еще можно исправить. Хотя она и сама часто служила мишенью  ядовитых
выпадов Бертиль, но всегда смотрела на нее как на взбалмошного ребенка.  Вот
будет у нее в Голдсборо свой собственный дом, какой  она  видела  однажды  в
Новой Англии, и осядет она на постоянном месте, гордясь перед соседями своим
достатком.
   В первую очередь следовало заставить ее мужа покончить с  жизнью  лесного
бродяги. Разве не может он быть полезен здесь? Как бывший офицер королевской
армии, он мог заняться организацией  милиции,  созда