слушание  и  ошибки
дорого обходились тем, кто служил у него. Жан Ле Куеннек,  должно  быть,  не
сразу решился на этот шаг. Он был помягче и пообходительнее остальных  своих
товарищей. Во время путешествия он часто приходил  Анжелике  на  помощь:  на
косогоре поддерживал повод лошади, на привалах вытирал седло,  и  они  стали
добрыми друзьями.
   В тот вечер, узнав о замыслах своего  господина,  он  решил  предупредить
Анжелику. И она дала себе слово, что во время разговора  с  мужем  ничем  не
выдаст молодого человека.
   Не спеша она накинула на себя плащ из малиновой тафты,  подбитый  волчьим
мехом, который до сих пор у нее не было случая обновить.
   Госпожа Жонас даже простерла руки к небу, увидев Анжелику.
   - Вы как будто собрались на бал?
   - Нет, всего лишь в соседний дом. Мне нужно как можно скорее переговорить
с мужем.
   - Вам никак нельзя выходить, - решительно  запротестовал  мэтр  Жонас.  -
Ведь там индейцы! Куда вы одна?
   - Ничего, как-нибудь перейду двор, - ответила Анжелика, открывая дверь.
   В лицо ей ударил оглушительный шум.

Глава 11

   Солнце уже клонилось к закату, и  его  лучи,  пробиваясь  сквозь  плотную
пелену пропитанного пылью и дымом тумана, заливали землю розовым светом.
   От огромных чугунных котлов, под  которыми  жарко  трещал  огонь,  тянуло
сладковатым  запахом  маисовой  каши.  Вооружившись  деревянными  черпаками,
солдаты разливали кипящее варево столпившимся вокруг  индейцам,  тянувшим  к
ним со всех сторон выдолбленные из дерева миски, берестяные чашки,  а  то  и
просто соединенные вместе ладони.
   Анжелика перебежала  двор  и  направилась  к  дому,  где  у  входа  стоял
караульный. Забыв о своих обязанностях, он  жадно  торговался  с  индейцами,
стараясь повыгоднее обменять листья табака на золотистые шкурки выдры.
   Анжелика молча прошла мимо него и остановилась на пороге комнаты, где она
надеялась найти мужа.  Граф  де  Пейрак  действительно  сидел  за  столом  в
окружении каких-то незнакомых ей людей; приглядевшись, Анжелика узнала среди
них графа де Ломени и его лейтенантов. Из-за табачного дыма в комнате  царил
полумрак, хотя к стенам  были  прикреплены  сальные  лампы,  горящие  желтым
мерцающим светом.
   Свежий воздух, ворвавшись в дом через открытую дверь,  несколько  рассеял
густой чад. И Анжелика увидела, что от самого порога до пылающего в  глубине
комнаты  очага  тянется  массивный,  крепко  сколоченный  стол,  уставленный
дымящимися блюдами, оловянными кубками и  графинами  из  темного  стекла.  В
центре стола возвышался пузатый глиняный кувшин со светлым  пивом.  Анжелика
чуть не задохнулась от ударивших ей в нос крепких запахов.
   Сидящие за столом немилосердно дымили трубками. Перед каждым стоял  кубок
с вином. Мелькали ножи. Энергично работали челюсти. Не отставали  от  них  и
языки. Гортанная индейская речь и громкое чавканье сливались в однообразный,
монотонный гул,  прерываемый  время  от  времени,  словно  раскатами  грома,
взрывами оглушительного хохота.  Затем  все  снова  принимались  за  еду,  и
разговоры возобновлялись.
   На почетном месте Анжелика увидела сагамора Мопунтука, вытиравшего руки о
свои длинные, заплетенные в косы волосы, а неподалеку от него -  в  фетровой
шляпе с золотым галуном,  подаренной  ему  лейтенантом  Фальером,  -  гурона
Одессоника. На минуту  Анжелике  показалось,  что  она  попала  в  индейский
лагерь. Но нет, индейские вожди, как того требовал обычай, были  здесь  лишь
почетными гостями. Хозяевами  же  были  белые,  они  пировали  этим  осенним
вечером, отмечая столь неожиданную встречу, которая волею судеб свела в этом
нехоженом краю людей, пришедших с разных концов континента и в глубине  души
сожалевших о  том,  что  пути  их  не  разминулись.  Несмотря  на  кажущуюся
сердечность, они неотступно следили друг за другом,  хотя  внешне  ничем  не
выдавали  своей  настороженности  и  владевших  ими  противоречивых  чувств.
Возможно, граф де Ломени-Шамбор и был искренен, говоря,  что  рад  дружеской
встрече с хозяином Катарунка, но находящегося на службе у графа  де  Пейрака
мрачного и высокомерного испанского капитана дона Хуана Альвареса, сидевшего
за столом между индейцем и французом, возмущало присутствие этих захватчиков
в  местах,  навечно  закрепленных  буллой  самого  папы  за  подданными   Их
католических Величеств короля и королевы Испании.
   Ирландца О'Коннела, с лицом, похожим на спелый помидор, тревожила мысль о
том, как  отнесется  к  вторжению  канадцев  его  хозяин,  граф  де  Пейрак.
Трапперы-французы, пришедшие сюда с юга с караваном де  Пейрака,  болтая  со
своими старыми друзьями с берегов Святого  Лаврентия,  старательно  избегали
разговоров о том, чем они занимались прошлую зиму.
   Старый  охотник  Элуа  Маколле,  который,  обманув   бдительность   своей
невестки, живущей в деревне Леви, неподалеку  от  Квебека,  уже  два  месяца
провел в лесу вдали от человеческого жилья, был преисполнен решимости  иметь
отныне дело лишь с медведями, лосями или уж в крайнем случае  с  бобрами,  и
сейчас он сетовал на то, что в Америке не осталось уединенных мест. Да, в ее
лесах действительно и шагу невозможно было ступить,  не  встретив  человека.
Надвинув на лоб вязаный красный колпак, украшенный фазаньими перьями, старик
мрачно курил вересковую трубку, но после третьей чарки оживился, его глубоко
сидящие глаза радостно заблестели, и он подумал  себе  в  утешение,  что  уж
сюда-то по крайней мере за ним не явится его невестка и что вообще не так уж
плохо повидать старых друзей и посидеть с ними на  настоящем  напеопунано  -
празднике Медведя, на который испокон  веков  собираются  одни  мужчины;  по
обычаю, медведю, перед тем как его зажарить,  засовывают  в  ноздри  щепотку
табаку, а в огонь на счастье бросают  немного  мяса  и  жира.  Медведя  убил
Пон-Бриан, ему принадлежало право, отрезав себе первый кусок, раздать  самые
лакомые своим друзьям. Осенью медвежье мясо особенно вкусно.
   Вдруг повеселевший старик чуть не подавился костью - сплюнув,  он  громко
выругался. Ему померещилось, что в табачном дыму перед  ним  выросла  фигура
его невестки. Нет, к счастью, это была не Сидони, но все-таки, глядя на них,
на пороге стояла женщина.
   Женщина на напеопунано! Какое кощунство!  Откуда  появилась  она  в  этом
глухом уголке Канады, куда редко спускались жители с  берегов  реки  Святого
Лаврентия и уж подавно не заглядывали те, кто обосновался на берегу  океана,
и, если бы время от времени не приходилось сводить  счеты  с  кем-нибудь  из
еретиков Новой Англии, сюда бы, верно, так никто никогда и не забрел.
   Старик забормотал что-то невнятное  и  отчаянно  замахал  руками,  словно
стараясь разогнать клубы дыма и густые пары  маисовой  похлебки.  Его  сосед
Мопертюи остановил его: "Успокойся, старик!"
   В  эту  минуту  сагамор  Мопунтук  поднял  руку  и,  указав  на  женщину,
торжественно заговорил. Он рассказал не слишком понятную историю о  черепахе
и ирокезах и в заключение добавил,  что  эта  женщина  победила  черепаху  и
заслужила право сидеть на пиру рядом с отважными воинами.
   - Так, значит, теперь  это  уже  не  напеопунано  -  праздник  мужчин,  а
мокушано, - проворчал старый Маколле. - Вот уж стоило, спасаясь  от  женской
юбки, забираться в такую даль. Впрочем,  всего  можно  было  ждать  от  этих
металлаков с озера Умбагог, они слыли самыми бестолковыми среди  алгонкинов;
конечно, спору нет, мало кто мог  соперничать  с  ними  в  умении  выследить
зверя, но ведь  и  места-то  здесь  -  настоящий  рай  для  охотника,  а  уж
бестолковы-то они были до того, что их даже не смогли научить  осенять  себя
крестным знамением.
   - Ты замолчишь, старик? - прикрикнул на него Франсуа  Мопертюи,  надвинув
ему колпак на самые глаза. - И как только тебе не совестно оскорблять даму?
   От негодования и волнения у Мопертюи даже дрогнул голос. В голубых клубах
табачного  дыма,  чуть  подсвеченная  лучами  солнца,   проникавшими   через
полуоткрытую дверь, Анжелика казалась не правдоподобно  прекрасной.  В  этой
хрупкой и нежной женщине трудно было узнать не знавшую  усталости  всадницу,
вместе с которой он проделал весь путь от самого Голдсборо. Она словно сошла
с одной из тех картин, что висят во дворце  губернатора  Квебека,  и  стояла
сейчас перед ними с  золотистыми  распущенными  волосами,  в  ярко-малиновом
плаще, положив тонкую белую руку в кружевном манжете на  грубо  обструганные
перила.
   Суровый траппер рванулся ей  навстречу,  но  ноги  плохо  слушались  его,
табурет упал, и сам он со всего маху растянулся на полу. Потирая  ушибленный
нос, он на чем свет ругал предательскую водку О'Коннела. Проклятый ирландец,
конечно, добавлял в нее какие-то травы, чтобы сделать ее покрепче.
   Несмотря на испуг, Анжелика едва сдержала  смех  и,  оглядевшись  вокруг,
подумала, что никогда еще за годы ее бурной жизни не приходилось  ей  видеть
подобного сборища.
   Де Пейрак еще не заметил ее появления. Он сидел на дальнем конце стола, у
самого очага, и курил длинную голландскую трубку, беседуя с  полковником  де
Ломени. Когда он смеялся, она видела, как сверкают его крепкие  белые  зубы,
сжимающие черный мундштук. Его темный четкий профиль резко вырисовывался  на
фоне танцующих языков пламени.
   Что-то  в  этой  картине  невольно  вызывало  в  памяти  образы  далекого
прошлого:  могущественный  граф  Тулузский  в  своем  Отеле  Веселой   Науки
принимает гостей, и стол ломится от изысканных яств на  золотых  блюдах.  Он
так же сидел во  главе  стола,  а  за  его  спиной  в  огромном,  украшенном
фамильным гербом камине ярко пылал огонь, и отблески пламени  весело  играли
на гранях хрустальных кубков  и  придавали  таинственную  прелесть  бархату,
парче, кружевам.
   Какая злая пародия на те счастливые времена! Судьба словно хотела дать им
понять, в какую пропасть они были низвергнуты. Если тогда  их  окружал  весь
цвет Тулузы, благороднейшие сеньоры и прекрасные дамы,  то  кого  только  не
было теперь за их столом: трапперы, индейцы, солдаты, скромные  офицеры,  на
которых жизнь в этой дикой стране, заполненная охотой  и  войной,  таящая  в
себе столько опасностей, наложила свой отпечаток.
   Даже у графа де Ломени, несмотря на всю его учтивость, было что-то  общее
с ними. Анжелика вдруг заметила, что у него обветренное лицо, хищные зубы  и
отрешенный, затуманенный взгляд курильщика табака.
   И сам Жоффрей де Пейрак чувствовал себя своим среди этих  людей.  Морские
штормы, погони, бесконечные сражения, схватки не  на  жизнь,  а  на  смерть,
ежедневная, ежечасная борьба с пистолетом или шпагой в руке за осуществление
своих  честолюбивых  планов,  за  право  повелевать  людьми,  за  достижение
поставленной цели, борьба с враждебными силами природы,  пустыней,  океаном,
лесами  развили  в  нем  те  черты,  которые  прежде  лишь  проглядывали  за
изысканностью манер знатного сеньора в скупыми и точными жестами ученого.
   Анжелика отступила назад.
   Но Пон-Бриан уже бросился к ней. Ему повезло  больше,  чем  Мопертюи,  он
сумел удержаться на ногах и добраться до нее. Впрочем, он не  был  пьян.  Он
выпил совсем немного, только чтобы поднять настроение.
   - Сударыня, счастлив видеть вас...
   Он протянул ей руку, чтобы помочь спуститься по ступенькам, которые  вели
от порога, а взглядом уже отыскивал свободное место в центре стола. Анжелика
не знала, как ей поступить.
   -  Боюсь,  как  бы  индейцы  не  сочли  мое  появление  здесь  для   себя
оскорбительным.  Мне  говорили,  что  у  них  не  принято,   чтобы   женщины
присутствовали на праздниках...
   Но сидевший неподалеку сагамор Мопунтук  вновь  поднял  руку  и  произнес
несколько слов. Пон-Бриан поспешил перевести их Анжелике:
   - Вот видите, сударыня, сагамор повторил, что вы достойны сидеть рядом  с
воинами, вы победили черепаху, тотем ирокезов. И вы  не  должны  лишать  нас
радости видеть вас здесь.
   Он решительно освободил ей место в центре  стола,  бесцеремонно  оттеснив
капрала  Дженсона,  и,  усадив  по  правую  сторону  от  Анжелики  высокого,
широкоплечего красавца, сам сел слева от нее.
   Действия Пон-Бриана и слова сагамора привлекли всеобщее внимание.  Голоса
стихли, и все взгляды обратились к Анжелике.
   Она бы предпочла сразу очутиться рядом с мужем и  объяснить  ему  причину
своего прихода. Но не так-то легко было уклониться от настойчивых ухаживаний
лейтенанта  и  его  друзей.  Ее  сосед  справа  наклонился  к  ней,  пытаясь
поцеловать ей руку,  но  икота,  которую  ему  с  трудом  удалось  сдержать,
помешала ему. Он виновато улыбнулся:
   - Разрешите представиться: Ромен де Л'Обиньер! Впрочем, я,  кажется,  уже
был представлен вам. Простите, но у меня путаются мысли... Если бы вы пришли
чуть раньше... Но хоть я и изрядно пьян, у меня еще не двоится в глазах, и я
не могу допустить столь кощунственную мысль, что на свете есть вторая  такая
красавица. Я уверен, вы единственная, неповторимая...
   Анжелика рассмеялась, но смех ее оборвался, как только она  взглянула  на
руки своего соседа. На левой у него не хватало большого и среднего  пальцев,
на правой - безымянного.  Остальные  были  изувечены,  на  некоторых  вместо
ногтей чернела обуглившаяся кожа. Когда у переправы Саку ей представили  его
вместе с офицерами, она не заметила этого.
   - Не обращайте внимания на мои руки, прекрасная госпожа, - перехватив  ее
взгляд, весело сказал Л'Обиньер. - Это память о моей дружбе с  ирокезами.  Я
знаю, красивого мало. Но это не мешает мне нажимать на курок ружья.
   - Ирокезы пытали вас?
   - Мне было шестнадцать лет, когда я попал  к  ним  в  руки,  отправившись
как-то осенью пострелять диких уток на болота Трехречья. Вот почему  меня  и
прозвали Трехпалым-с-Трехречья. И, видя, что она  не  может  отвести  полный
жалости взгляд от его искалеченных рук, продолжал:
   - Сперва они острыми краями раковин отрезали мне три пальца.  Большой  на
левой руке подожгли. На других пальцах зубами повыдирали ногти и тоже  стали
их поджигать.
   - И вы все это выдержали?
   Это спросил Флоримон. Он перегнулся через  стол.  Глаза  его  под  пышной
шапкой волос возбужденно блестели.
   -  Я  ни  разу  не  крикнул,  молодой  человек!  Неужели  бы  я  доставил
удовольствие этим кровожадным волкам и стал бы стонать и извиваться от боли!
К тому же, крикни я хоть раз, меня бы тут же убили! А когда они увидели, что
я веду себя, как подобает мужчине, они оставили мне жизнь, и я провел у  них
больше года.
   - Вы говорите на их языке?
   - Пожалуй, не хуже самого Сваниссита, великого вождя сенеков.
   И  он  добавил,  обведя  взглядом  всех  присутствующих,  словно  пытаясь
отыскать кого-то:
   - Из-за него я и пришел в эти края.
   Он был смуглолицым и черноглазым. Волнистые каштановые волосы  падали  на
его короткий плащ из лосиной  кожи,  украшенный,  как  это  было  принято  у
индейцев,  полосками  цветной  кожи.  Расшитый  мелким  жемчугом   индейский
головной убор был сколот сзади двумя перьями. Вероятно, этот  убор  и  делал
его лицо женственным, что так не вязалось с его могучими плечами  и  высоким
ростом.
   - Вы говорите, что ищете встречи со Сванисситом, сын мой, -  произнес  де
Ломени, - но со стороны можно подумать, что  вы  избегаете  ее,  ведь  всего
месяц назад он был на Севере со своими воинами. Мы узнали об  этом  от  двух
дикарей, им едва удалось спастись, когда ирокезы напали на их деревню.
   - А я вам говорю, что он здесь, - возразил Л'Обиньер, стукнув кулаком  по
столу. - Он должен встретиться здесь с Уттаке, вождем могавков.  Мы  недавно
схватили одного ирокеза. И заставили его заговорить.  Если  бы  нам  удалось
снять скальпы с этих двух голов, от Союза пяти племен ничего бы не осталось,
он бы распался.
   - Ты хочешь рассчитаться со Сванисситом за свои пальцы?  -  усмехнувшись,
спросил Мопертюи.
   - Я хочу рассчитаться с ним за свою сестру, за зятя  и  за  родных  моего
друга Модрея, сидящего вместе с нами за этим столом. Вот уже шесть лет,  как
мы охотимся за этой старой лисицей, но рано или  поздно  мы  выследим  ее...
Наберись терпения, Элиасен, - обратился он к Модрею.  -  Они  все  равно  не
уйдут от нас.
   - Когда я жил у ирокезов, - продолжал он, - Уттаке  был  мне  братом.  Не
знаю, есть ли на свете человек более красноречивый,  более  хитрый  и  более
мстительный, чем он. К тому же он кое-что смыслит в колдовстве, он связан  с
Духом Снов. Я люблю и ненавижу его. Вернее сказать, я уважаю  его  за  ум  и
храбрость, но своими руками убил бы  его,  потому  что  это  самое  страшное
чудовище, с которым может когда-либо повстречаться француз.
   - Дадите вы наконец что-нибудь поесть своей соседке? -  ворчливо  прервал
его Маколле.
   - Сейчас, сейчас, не сердитесь, отец. Простите меня, сударыня. Пон-Бриан,
не могли бы вы мне помочь?
   - Я как раз пытаюсь отыскать в этом рагу кусок, который  был  бы  достоин
оказаться на тарелке прекрасной дамы, но...
   - А, вот возьмите этот! Медвежья лапа! Нет на свете  ничего  вкусней  для
того, кто знает в этом толк. Эх, Пон-Бриан, друг мой милый, сразу видно, что
ты недавно в этих краях.
   - Я? Совсем недавно! Всего пятнадцать лет...
   - Дайте же ей в конце концов поесть! - снова недовольно пробурчал старик.
   Они придвинули к Анжелике  огромное  блюдо,  где  в  янтарно-желтом  жиру
плавали темные студенистые куски мяса. Не боясь обжечься, Л'Обйньер запустил
туда свои изувеченные  пальцы.  Он  очень  ловко  отделил  от  мяса  острые,
напоминающие  маленькие  изогнутые  кинжалы  когти  зверя,  которые   слегка
размякли во время варки, и бросил их на стол.
   - Наш друг Мопунтук сделает себе из них неплохое ожерелье или украсит ими
набедренную повязку. Вот, сударыня, кусок, который вы сможете по достоинству
оценить, не боясь при этом, что когти сеньора медведя поцарапают вам горло.
   Анжелика с опаской поглядывала на куски медвежатины,  которые  ее  соседи
так услужливо положили ей на тарелку, обильно полив жиром. Она пришла  сюда,
чтобы поговорить с де Пейраком о своей лошади, и попала, словно  в  ловушку,
на это пиршество. Она то и дело поворачивала голову в сторону  мужа,  но  он
сидел довольно далеко от нее, во главе стола, и как она ни старалась,  из-за
висевшего в воздухе табачного дыма никак не могла перехватить его взгляд или
хотя бы рассмотреть выражение лица. Временами она чувствовала, что он как-то
странно поглядывает на нее. Она решила быть любезной с  французами,  которые
усадили ее рядом с собой, к тому же все они были  навеселе,  и  она  боялась
обидеть их. Ей совсем не хотелось есть, но в  жизни  ей  приходилось  делать
вещи куда более трудные, чем  то,  что  ей  предстояло  сейчас,  -  отведать
медвежатины, и она поднесла кусок ко рту.
   - Запейте тут  же  вином,  -  посоветовал  Пон-Бриан.  -  Иначе  от  жира
останется неприятный привкус во рту.
   Анжелика сделала глоток, и у нее перехватило дыхание.
   Все сидящие за столом  с  напряженным  вниманием  следили  за  каждым  ее
движением, словно охотники, подстерегающие дичь.
   К счастью, Анжелика научилась пить при дворе французского короля,  и  она
достойно выдержала это испытание.
   - Теперь я понимаю, почему  индейцы  называют  водку  огненной  водой,  -
сказала она, придя в себя.
   Раздался взрыв смеха, и в ее  адрес  посыпались  комплименты.  Затем  все
снова принялись за еду.
   Анжелика увидела повара Октава Малапрада, он только что  внес  в  комнату
огромное блюдо жареной дичи. Вспомнив о своих друзьях Жонас, она  привстала,
намереваясь попросить его отнести им еды во флигель.  Но  Пон-Бриан,  решив,
что она собралась уходить, с такой силой схватил ее за руку, что она чуть не
вскрикнула.
   - Не покидайте нас, - произнес он умоляюще. - Я этого не вынесу.
   Сидевший рядом с де  Пейраком  граф  де  Ломени  заметил,  что  тот  едва
сдерживает гнев, и решил вмешаться.
   - С вашего позволения, граф, - произнес он вполголоса