ер  и
сжег селение Туасшо, несмотря на наше отчаянное сопротивление.
     Вот почему я не могу с уверенностью ответить на твой  первый  вопрос:
где она? На второй: жива ли она? - тоже... Ибо ты не знаешь,  быть  может,
что почти все население этого города погибло, кроме нескольких несчастных,
которых я смог забрать с собой и спасти от этих бешеных собак-французов  с
их проклятыми абенакисами и гуронами. С уверенностью  могу  сказать  одно:
среди нас ее нет. Я знаю, что многие индейские женщины и дети были уведены
французами в миссии Сен-Жозеф или к форту Фронтенак, но я  не  могу  точно
сказать тебе, находится ли она среди них.
     Анжелика  отказывалась  верить,  что  Онорина  погибла  в  огне.  Это
невозможно. Значит, оставалось надеяться,  что  она  попала  к  французам,
которые вернут ее матушке Буржуа или тете с дядей.
     Уттаке торжественно поднял руку, словно призывая  само  небо  и  всех
присутствующих ко вниманию.
     - И теперь  я  хочу  сказать,  что  я  знаю  о  Красной  Тучке  путем
предвидения.
     Он закрыл глаза и улыбнулся.
     - Она едет! - пробормотал он. -  Она  движется  к  нам!  Не  торопись
покидать эти места, Кава, ибо твой  ребенок  двигается  по  направлению  к
Серебряному Озеру, чтобы встретиться с тобой. Ее сопровождает... ангел!..
     Тут он состроил ехидную гримасу.
     - А! Тут ты меня слушаешь и не спишь!
     Он засмеялся еще громче. Его поддержали остальные индейцы.
     Анжелика задумалась. Будучи под  впечатлением  того,  что  сказал  ей
Уттаке, она погрузилась в свои мысли и не заметила, как индейцы исчезли. И
когда она захотела уточнить еще кое-что у Уттаке, то оказалось, что ни  от
него, ни от остальных не осталось и следа.
     - Ради всего святого, верните его, - взмолилась она.
     Разве Уттаке не сказал, что видел Онорину  каждый  день?  Она  хотела
знать детали о жизни дочери в индейском племени.
     И потом она вспомнила, что даже не поблагодарила их за  те  продукты,
которые он прислал ей посредством иезуита.
     - Верните их!
     Но никому не дано вернуть индейцев, ушедших  на  поиски  разбросанных
остатков их племен, чтобы собрать  их  всех  в  Долине  Предков,  и  потом
отправиться на войну.
     Они исчезли среди лесов и гор, они следовали по невидимым тропам.
     Да и, по правде говоря, никому особенно и не хотелось их возвращать.



                                    74

     Кантор причалил в небольшую будочку на реке, привязав  ее  к  камням,
вытащив из воды, и прикрыл ветками.
     - Дальше по воде пути нет, - сказал он. - Нужно идти пешком. Если  мы
будем идти быстро, то доберемся в Вапассу к полудню.
     Индейская девочка сопровождала его. Она послушно шла  следом.  Кантор
держал ее, привязав к ее руке нечто вроде поводка: девочка была полуслепая
и могла потеряться.


     - Откуда вы взяли этого маленького дикаря? - спросил его аптекарь  из
Форта  Оранж,  в  котором  они  ночевали  этой  ночью,   избегнув   тысячи
опасностей.
     Он ответил, что это сирота из городка ирокезов, которая  спаслась  от
смерти и болезней. Он подобрал ее.
     Было бы  очень  трудно  объяснить  добряку-голландцу,  который  очень
милосердно предоставил ему мазь для больных глаз ребенка, что речь  шла  о
его сводной сестре Онорине де Пейрак.
     Он наконец-то нашел ее в  лагере  беженцев  с  озера  Онтарио,  среди
индейских женщин и детей, которых французы держали под присмотром  монахов
ордена Святого Сульпиция.
     Господин де Горреста  не  стал  ждать,  пока  растает  снег  и  снова
отправил свои армии против ирокезов.
     И Кантор, который также не стал  дожидаться  прекращения  холодов,  и
отправился на поиски своей сестры, застал в долине ирокезов лишь дымящиеся
руины. Он очень опечалился и спрашивал себя, не  погибла  ли  она,  и  где
теперь искать.
     Говорили, что ирокезы "исчезли с лица земли..."
     Ходили слухи, что Уттаке, которому удалось  избежать  гибели  в  бою,
увел своих воинов в сеть подземных коридоров  и  ждал  момента,  когда  он
сможет отомстить. Но никто из бедных людей не рискнул  бы  спуститься  под
землю, чтобы его там встретить.
     Кантора  интересовали  спасшиеся,  особенно  женщины  и  дети,  среди
которых он надеялся найти сестру.
     Он никогда не забудет свою радость, когда однажды вечером он встретил
ее при свете коридоров, похудевшую, грязную,  маленькую  дрожащую  птичку,
такую измученную, что было страшно смотреть. Он испугался, потому что чуть
было не прошел мимо нее в ее камзольчике, он чуть не оттолкнул ее; но  она
была спасена, и они шли по лагерю, испуская их любимые крики: "Онн!  Онн!"
Его охватила жалость при виде знаков оспы, которой девочка  переболела  во
время эпидемии, еще больше сократившей численность ирокезов.
     Говорили, что  Господин  де  Горреста  специально  прислал  в  лагерь
одеяла,  в  которые  заворачивали  больных  оспой,  чтобы   спровоцировать
эпидемию.
     Но чего только не говорили!


     "Проклятая зима!" - думал Кантор пока тропинка вела их через  горы  к
Вапассу. Слишком суровая, слишком длинная, которая  не  позволила  вовремя
найти Онорину. Но смог бы он? Ибо зима все равно застала бы их обоих, быть
может вдали от всякого убежища, в белой пустыне.
     В лагере он держал ее на руках и думал: "Что за беда! Ты  жива!  Мама
вылечит тебя!"
     Вот уж воистину, бедняжка! Она и так не была очень ловкой,  а  теперь
еле плелась, спотыкаясь, падала. В конце концов он взвалил  ее  на  спину,
привязав ремнем и потащил через разрушенные и сожженные индейские  города,
в которых лежали  мертвые  тела,  он  пересекал  леса,  перебирался  через
трещины и все шел и шел по направлению к Вапассу.
     В Оранже они отдохнули, и Кантор задумался.
     Если Гудзон освободился ото льда, то целесообразнее было бы добраться
до Нью-Йорка. Затем - до Голдсборо. Путь займет несколько месяцев.
     Лучше уж продолжать путь на восток,  через  леса.  Он  был  похож  на
сестру.  Он  испытывал  нетерпение  оказаться  дома.  Как  можно   быстрее
добраться до своих. А дом - это Вапассу.  Это  лицо  и  глаза  матери,  ее
объятия, ее  улыбка,  это  присутствие  их  отца,  его  смех,  редкий,  но
заразительный, это его радость. Это их  друзья  испанцы,  это  их  брат  с
сестрой, которых он не знал, но о которых Онорина рассказывала без устали.
     Он обернулся и посмотрел, как она ковыляет позади него  с  выражением
огромного счастья на лице.
     Он  с  трудом  поборол  желание  сообщить  ей,  что  она  похожа   на
растрепанного дикообраза,  но  она  была  так  горда,  что  носила  костюм
индейского мальчишки.
     - Уттаке  сказал  мне,  что  я  достойна  быть  воином,  и  поскольку
находятся мальчики, которых переодевают в женское платье, потому  что  они
не чувствуют вкуса к ношению оружия, то почему бы мне  не  надеть  мужской
костюм, ведь я хорошо стреляю из лука... Вот уж глупость, заставлять  меня
идти собирать годы или искать подстреленную дичь, только из-за того, что я
- девочка.
     Иногда ребенок останавливался. Она боялась.
     - Ты думаешь, что она мертва? - спросила она однажды.
     - Кто?
     - Моя мама, в Вапассу.
     Она делала ударение на слове "моя",  но  Кантор  не  обращал  на  это
внимания. Он пылко возражал.
     - Нет, это невозможно. Она не может умереть. Я хочу  тебе  объяснить,
почему. Слишком много злых сил объединилось против нее. А ты  знаешь,  что
происходит в этом случае?
     - Нет!
     - Рождается еще большая, добрая сила.
     Онорина качала головой. Она рассказала, что будучи у индейцев, видела
во сне умирающую мать, она  вскочила  с  криком:  "Моя  мама  умирает!  О!
Сделайте  что-нибудь!.."  Она  всех  переполошила,  вызвала  даже   старую
индианку, которая ухаживала за ней.
     Она замолчала, вызывая в памяти воспоминания, которые стерла болезнь.
Когда у нее была высокая температура, к ней приходила Анжелика. И  Онорина
говорила с ней. Но когда она приходила в себя,  то  видела  лишь  грустные
лица индейцев, которые качали  головами:  Нет,  твоей  матери  здесь  нет!
Старая индианка догадалась, как действовать, чтобы  поддержать  ее  жизнь:
она говорила ей, что для того, чтобы заснуть нужно выпить бульон, и тогда,
после того, как Онорина проснется, ее мать будет здесь.
     И однажды она проснулась,  выздоровевшая.  Она  могла  вставать,  она
могла идти на улицу, к реке.  Старой  индианки  уже  не  было  рядом,  она
умерла, и Онорина знала, что ее мать никогда не приходила. А потом  пришли
французы и забрали оставшихся в живых женщин и детей.


     В окрестностях озера Сан-Сакреман Кантор почувствовал "их", они  были
повсюду.
     - Не кричи! "Они" везде!
     Он бросился вместе с ней в кустарник, который уже начинал покрываться
зеленоватой дымкой нарождающейся листвы.
     Быть может, ему показалось! Лес был пуст. Нет, не может быть.  Подняв
глаза, он увидел, как в тумане виднеется знамя, расшитое лилиями.
     - "Они" повсюду, за каждым деревом!..
     К счастью, лицо юноши, которое  показалось  между  ветвей,  оказалось
лицом молодого Ранго, с которым они вместе пели "Христианскую полуночницу"
в ночь на Рождество в соборе Квебека.
     Сын доктора Ранго, который каждое лето дарил монахиням из  Отеля  Дье
букет цветов из собственного сода, был очень занят, он играл на  флейте  и
барабане.
     Барабанщики, которые следовали впереди  армий  должны  были  наводить
страх на ирокезов.
     Это была франко-индейская армия - сто двадцать солдат из  метрополии,
четыреста канадских солдат и множество индейцев из миссий.
     Чтобы достичь севера Мэна Кантору пришлось бы так или  иначе  перейти
тропу, по которой следовала армия. И вот  молодой  Ранго  накинул  ему  на
плечи свою венгерку. Одетый таким образом, держа за веревку своего  дикого
индейского ребенка, Кантор смог воспользоваться дорогой, стоянками и  даже
пайком.
     За тем отделился от армии, которая двигалась на юг. Продолжая путь на
восток, они пересекли пустынный край, где не было ни людей,  ни  животных,
ни дорог. Они попали в Мэн, в настоящий Мэн, непроходимый,  где  несколько
раз на дню, чтобы хоть а немного  продвинуться,  им  приходилось  находить
брод в бурлящих потоках вод или преодолевать скалистые завалы.
     Несмотря  на  свою  ловкость  и  чутье,  Кантор  сбивался  с  дороги,
колебался в выборе индейских  троп,  иногда  никуда  не  ведущих.  Радости
Версаля разнежили его, - думал он с горечью.
     Но  вот  уже  ручьи  становились  довольно  глубокими  для  плавания.
Небольшое   племя   кочевников   на   другом   берегу   реки   заканчивало
подготавливать к лету лодки из коры.
     С ними брат и сестра спустились по реке, пересекли озера,  перешли  с
лодками на головах через пороги,  которые  вели  их  к  новым  озерам  или
холмистым равнинам, где стояли вигвамы. Индейцы не знали, куда идти: то ли
к французам, то ли к англичанам.
     Кантор купил лодку и они продолжали движение на восток.
     Однажды они увидели вдалеке вершину горы Катадин.
     Вапассу был недалеко.
     Это был последний этап, начался он ранним утром. Еще час, два, и...
     Он услышал позади себя всхлипывания и обернулся.
     - Устала?
     Он удивился, потому что она никогда не жаловалась.
     - Она взяла мои шкатулки! - расплакалась Онорина.
     В данный момент он не знал, о чем идет речь.  Это  было  так  далеко:
корабль, погоня, конец демона. Словно  ее  и  не  было  никогда!  Он  даже
удивился, когда вспомнил, что был при дворе короля. Он снова стал ребенком
из Нового Света.
     - Она все забрала, даже зуб кашалота, даже ракушку,  которую  ты  мне
дал...
     - Что ты говоришь?
     Болезнь ослабила ее горло, и когда она плакала, ее очень трудно  было
понять.
     - Даже кольцо моего отца и  письмо  мамы,  -  продолжала  жалостливым
тоном Онорина, приближение к Вапассу вызывало у нее воспоминания.
     - Так  это-то,  наверное,  и  ослабило  ее  силы,  -  пробормотал  он
задумчиво.
     Теперь пришла очередь Онорины задавать вопросы.
     - Что ты говоришь?
     - Кольцо твоего отца  и  письмо  мамы,  они  подкосили  ее  силы,  ты
понимаешь?
     Она важно покачала головой. И от этой мысли она утешилась.
     Они поразили Отравительницу, это было неплохо выполнено!..
     "Мы подходим", - подумал он.
     Но он не испытывал детского нетерпения, которое однако присутствовало
отчасти в его возбуждении, в его осознании победы,  конца,  он  чувствовал
небывалую  широту  в  момент,  когда  произнес:  "Мы   подходим".   И   он
почувствовал, что что-то неизведанное охватывает его.
     Дверь открылась, и  они  вошли  вместе.  Все  было  величественным  и
светлым.
     "В честь такой радости я спою в аббатстве "Твоя Слава"!.."
     Но секунду спустя юный следопыт и его диковатая сестра с  недоумением
и страхом смотрели на то, что осталось от Вапассу.
     В письмах ему тщательно  рассказывали  о  строениях,  о  расположении
построек, о разработанных полях и пастбищах.
     Он узнавал все это,  и  не  видел  ничего,  кроме  сплошной  пустыни,
покрытой новой зеленью, но это была пустыня.
     Он пошел дальше и обнаружил почерневшие руины.
     Он не смог не обнять Онорину.
     - Что такое, Кантор? - спросила она.
     - Ничего, - ответил он, поздравляя себя  с  тем,  что  она  не  может
видеть всего ужаса, который окружал их. -  Ничего,  мы  подходим  к  цели.
Скоро будет... дом.
     - Что произошло? Где они все?..
     Ее мать, отец, брат с сестрой! Джонас и его семья,  чета  малапрадов,
солдаты! Ее сердце ныло в груди. Это были такие болезненные удары, что это
мешало ей думать.
     "Что произошло? Где они? Что произошло?.. Где они?.."
     Он продолжал идти, и новый пейзаж открывался его взору.  Он  был  так
потрясен неожиданной картиной, что не сразу заметил маленький старый  форт
поодаль от основного, у которого было заметно какое-то движение.
     "Уже неплохо!" - подумал он.
     Платье. Женщина. Его мать! Да! Это она! Он снова пустился в путь.
     Онорина вырвала руку из его  руки  и  полезла  на  небольшой  обломок
скалы.
     - Не упади! - закричал он в страхе.
     Но маленький смешной ирокез лез вверх, сияя от радости.
     - Кантор! Я его вижу! Я вижу его!
     - Кого ты видишь?
     - Старика на горе. Я его вижу! Сегодня я вижу его!
     Он подхватил ее, взял за руку.
     Оба неподвижно застыли наверху, еще невидимые глазам тех,  кто  внизу
готовился к отправке каравана в сторону юга.
     А наверху брат и сестра смотрели, как  солнечные  лучи  и  тени  скал
вырисовывают на горе мирное и спокойное лицо.
     - Ты тоже видишь, Кантор?
     - Да, - ответил он. - Он смотрит на нас с тобой.
     - Он улыбается нам... Здравствуй, старик с горы. Вот и я, Онорина.  Я
вернулась. И на этот раз я вижу тебя! О! Кантор! Как  я  счастлива!  Жизнь
так прекрасна!.. жизнь прекрасна!..
     - И ты не совсем ослепла! Ура! Ура! Теперь пойдем!  Мы  расскажем  им
обо всем, но сначала устроим сюрприз.
     Он посадил ее на плечи и прыжками стал спускаться с камня на  камень,
со скалы на скалу, к Вапассу.




        ЧАСТЬ ВОСЕМНАДЦАТАЯ. ПРИБЫТИЕ КАНТОРА И ОНОРИНЫ В ВАПАССУ


                                    75

     - Друг мой, нужно ехать, - сказал Колен. Четыре, пять...  шесть  дней
ожидания!.. Анжелика уговорила их подождать. Но  срок  истекал.  Маленькая
Онорина так и не появилась,  ни  одна,  ни  в  сопровождении  ангела,  как
предсказывал Уттаке. Нужно ли было доверять  снам  дикарей...  -  говорили
недоверчивые люди, которые боялись, что вот-вот окажутся  в  гуще  военных
действий.
     Лаймон  Уайт,  немой  англичанин,  житель  Вапассу  вместе  с   отцом
Шарля-Анри  пришел  к  Анжелике,  чтобы  посоветоваться.  Они   предложили
остаться в форте. Если даже предсказание ирокеза и не сбудется, и  Онорина
так и не придет, они будут здесь. Они все  равно  будут  ждать.  Если  она
все-таки появится, они доставят ее в Голдсборо.
     Несмотря на это новое решение, Анжелика не могла решиться на отъезд.
     Уехать!.. Уехать, не оглянувшись.
     Все бросить!
     Она никогда не увидит Вапассу.
     О, Вапассу! Разве правда, что нельзя  познать  земной  Рай?  Ведь  ты
познала его. На что жаловаться?..
     - Посмотрите на детей! Они знают, что не вернутся...
     Весна разливалась по земле, словно море!.. Никогда она не была  такой
прекрасной, такой ароматной, никогда не было столько цветов, и никогда так
звонко не пели птицы.
     - Еще один день! Подождем еще один день, - умоляла Анжелика.
     Ее раздражала их торопливость, с которой они стремились покинуть  эти
места.
     Четыре, пять, шесть дней ожидания, ведь это так мало!
     И однако она на долгие годы запомнила их.
     Этих дней было достаточно, чтобы почувствовать  наступление  весны  и
понять, что времена смерти отступили...
     И иезуит отступил в тень, исчез, несмотря на все ее  усилия  удержать
его.
     В первые вечера, прежде чем заснуть, она возвращалась мысленно к тому
моменту, когда он был еще жив, и она не видела его, потому что спала...
     Это был тот миг, когда заметив первых людей на другом  берегу  озера,
он бросил свои удочки и побежал в последний раз  к  форту.  И  подбежав  к
детям, крикнул: "Будьте послушными! Не двигайтесь. Я вернусь!"
     Он заскочил в комнату Лаймона Уайта. Натянул на свое истерзанное тело
сутану... Проклятую! Чудесную!..  Он  застегнул  ее  своими  искалеченными
пальцами сверху донизу, надел пояс и повесил на  шею  распятие.  Потом  он
вышел. И, может быть, маленький Шарль-Анри  крикнул  ему  вслед:  "Мертвый
дядя, куда ты?"
     Он пошел по равнине и предстал перед людьми,  чтобы  отдать  себя  на
муки и смерть.
     Она волновалась во сне, бросая себе упреки. Ибо она  не  сомневалась,
не смогла ли она выходить его, даже после того, как с него  сняли  скальп.
Эти  раны  были  многочисленны,  голова  окровавлена,  но  можно  было  бы
постараться. "Я должна была бы... Я должна была бы..."
     А она смотрела, как он умирает на ее руках.
     Она ждала.
     Она надеялась, что он умрет.
     Нужно было, чтобы он умер...
     Ах! Долгая,  долгая  смерть,  как  ты  медленно  приходишь,  и  какой
внезапной можешь быть!
     Сидя у ее изголовья, Колен не пытался ее утешить, ограничиваясь  тем,
что шептал успокаивающие слова, которые смягчали ее рыдания.
     Затем ее здоровье укрепилось, ее беспокойство за Онорину  взяло  верх
над произошедшей  драмой,  и  видение  прошедших  дней  стало  мало-помалу
отступать.
     Ее сон стал мирным и глубоким.
     Просыпаясь, она видела вокруг себя силуэты людей, слышала их  голоса,
и реальность прогоняла страшные сны.
     Она изменилась.  Она  не  знала  еще,  в  чем  это  заключалось.  Это
происходило с ней и раньше,  но  никогда  еще  она  не  испытывала  такого
острого ощущения разрыва, разрушения и потери.
     Иногда она сердилась на них за их разумные слова,  за  их  логические
доводы, за их планы, которые строились вокруг этого отъезда. А ее никто не
понимал, даже Колен.
     Ее разум, ее сердце и душа были похожи  на  птиц,  которые  бьются  о
прутья клетки, слишком узкой для них.
     Это делало ее нервозной, легко раздражимой,  за  что  она  сама  себя
упрекала.
     - Простите меня, - не переставала повторять она. - Я погорячилась...
     И они прощались ей все, и поскольку они не знали, какие мучения  души
она испытывала, они могли только лишь утешаться и радоваться  за  нее,  за
то, что она снова обретает свой боевой дух и силы, чтобы противоречить им,
когда дело касалось отъезда.
     В  действительности,  они  удивлялись   быстроте,   с   которой   она
возвращалась к жизни.
     Под солнцем, словно в руках  умелого  парикмахера,  ее  волосы  снова
становились мягкими и блестящими.
     Ее бледность сменялась румянцем,  губы  становились  ярче,  тени  под
глазами исчезали, и вот уже она являла собой ту тревожную красоту, которая
х