Он пел на провансальском языке беарнскую  песенку,  так  хорошо  знакомую
Анжелике, и она одна понимала, о чем он поет.
   Стоя на  коленях  с  опущенной  головой,  Я  молю  тебя,  милая  королева
Прекраснейшего сада, где увидел свет Христос, Сохрани же город Тулузу...
   Этот нежный сад - нашу обитель...
   Нежный сад, где все расцветает...
   Сохрани всегда цветущей Тулузу...
   Эта песня, словно кинжалом, пронзила сердце Анжелики. Она закричала.
   Ее крик прозвучал в наступившей вдруг жуткой тишине, потому  что  в  этот
момент песня оборвалась: монах Беше своим костяным распятием ударил певца по
губам. Голова осужденного снова упала на  грудь,  изо  рта  потекла  струйка
крови. Но он тут же снова выпрямился.
   - Конан Беше, - громко крикнул он тем же  звонким  и  чистым  голосом.  -
Через месяц назначаю тебе свидание перед божьим судом.
   Толпа затрепетала от ужаса, исступленные возгласы заглушили  голос  графа
де Пейрака.
   Волна ярости, беспредельного возмущения захлестнула людей.  Но  это  было
вызвано скорее высокомерием смертника, чем поступком монаха. Такого скандала
еще никогда не бывало на  площади  Собора  Парижской  богоматери!  Петь!  Он
осмелился петь! Ну хорошо, пусть бы спел религиозный  гимн!  Но  песенку  на
каком-то непонятном языке, на языке дьявола!..
   Словно в чудовищном водовороте,  толпа  приподняла  Анжелику,  завертела,
стиснула и, топча ей ноги, понесла вперед, и она оказалась зажатой в угол, в
проеме какой-то двери. Нащупав рукой створку, она толкнула ее и,  задыхаясь,
влетела в темноту пустынного собора.
   Она постаралась взять себя в руки, преодолеть боль,  которая  разливалась
по всему телу. Ребенок шевелился у нее в животе. Когда Жоффрей пел,  он  так
заворочался там, что она с трудом сдержала стон.
   До нее глухо доносился гул толпы.  Сначала  он  нарастал,  но,  достигнув
кульминации, через несколько минут начал стихать.
   - "Надо уходить, - твердила себе Анжелика. - Надо вернуться  на  Гревскую
площадь", Она покинула свое убежище в  стенах  собора.  На  площади,  в  том
месте, где монах Беше ударил графа де Пейрака, дрались между собой несколько
мужчин я женщин.
   - Вот он, зуб колдуна! - крикнул вдруг один из мужчин.
   Он бросился  бежать,  остальные  устремились  за  ним.  Какая-то  женщина
размахивала белым лоскутом.
   - Мне удалось оторвать кусок от его  рубахи!  Кто  желает?  Это  приносит
счастье!
   Анжелика бежала.  За  мостом  Парижской  богоматери  она  нагнала  толпу,
сопровождавшую тележку, но по улице Корзинщиков  и  Ножовщиков  протиснуться
было почти невозможно. Она умоляла, чтобы  ее  пропустили.  Но  ее  даже  не
слушали. Люди, казалось, впали в какое-то безумие. Снег  под  лучами  солнца
сползал с крыш большими пластами прямо на  головы  людей,  однако  никто  не
обращал на это никакого внимания.
   Наконец Анжелике удалось добраться до угла Гревской  площади.  И  в  этот
момент  она  увидела,  как  над  костром  взметнулся  огромный  столб  огня.
Простирая к нему руки, она услышала свой безумный голос:
   - Он горит! Горит!
   С диким остервенением она пробилась  к  самому  костру.  На  нее  пахнуло
жаром. Огонь, раздутый ветром, гудел.
   Дрова горели со страшным треском, словно это гремел гром и  стучал  град.
Но что за фигуры суетятся там, в желтом  свете  пламени  и  солнца?  Что  за
человек в красной рубахе ходит вокруг костра  с  горящим  факелом  в  руках,
подсовывая его под нижние вязанки хвороста?
   Что  за  человек  в  черной  сутане,  с  опаленными  бровями  вцепился  в
приставную лестницу и, протянув к огню распятие, кричит:
   - Надежда! Надежда!
   И что за человек находится в этом пекле?  Боже  мои!  Неужели  там  живое
существо? Нет, он мертв, ведь палач его задушил!
   - Слышите, как он кричит? - говорили в толпе.
   - Да нет же, он не кричит, он мертв, - твердила растерянная Анжелика.
   Но и ей казалось, что из-за тяжелой завесы огня  несутся  душераздирающие
вопли, и она закрывала уши руками.
   - Как он кричит! Как он кричит! - повторяли в толпе.
   Некоторые возмущались:
   - Зачем на него нацепили капюшон? Мы хотим видеть, как он корчится!
   Вихрь вынес из костра множество обгоревших белых  листков,  и  их  пепел,
разлетаясь, оседал на головы людей.
   - Вместе с колдуном сжигают его дьявольские книги... Ветер вдруг  пригнул
пламя костра. На мгновение перед глазами Анжелики возникла страшная картина:
кипы книг из Отеля Веселой Науки и столб, к которому была привязана  черная,
неподвижная фигура с закрытой темным  капюшоном  головой.  Она  рухнула  без
чувств.

Глава 52

   Анжелика пришла в себя в лавке колбасника на Гревской площади.
   "О, как все болит!" - подумала она, потягиваясь.  Но  почему  так  темно?
Может, она ослепла? Женщина с подсвечником в руке склонилась к ней.
   - Ну вот вам и лучше, милая! А я-то думала, уж не  померла  ли.  Приходил
цирюльник, пустил вам кровь. Но мне кажется, что у вас начались схватки.
   - О нет, - возразила Анжелика, положив руку на живот. - Это будет  недели
через три, не раньше. А почему так темно?
   - Да просто поздно. Уже отзвонили к вечерне.
   - А костер?
   - Все кончено, - тихо сказала жена колбасника. - Но долго он пылал. Ну  и
денек сегодня выдался! Труп догорел только к двум часам пополудни.  А  когда
стали развеивать пепел, началась такая  свалка!  Каждому  хотелось  получить
горсточку. Палача чуть не растерзали.
   Помолчав, она спросила:
   - А вы его знали, колдуна?
   - Нет! - с трудом проговорила Анжелика. - Нет! Сама не  понимаю,  что  со
мной случилось. Просто я впервые увидела такое.
   - Да, это производит сильное впечатление. Мы-то все, у кого  на  Гревской
площади лавки, столько всего повидали, что нас уже ничем  не  проймешь.  Нам
даже вроде чего-то недостает, когда на перекладине никто не болтается.

***

   Анжелике хотелось бы отблагодарить этих славных людей, но  в  кошельке  у
нее было лишь несколько мелких монет. Она сказала, что потом зайдет к ним  и
вернет деньги, которые они заплатили цирюльнику.
   В  голубых  сумерках  разнеслись  удары  колокола  с  ратуши,   возвестив
окончание рабочего дня. Приближалась ночь, и мороз еще усилился.
   На краю площади алел огромный огненный цветок из горящих  углей,  которые
раздувал ветер. Это все, что осталось от костра.
   Анжелика бродила вокруг костра и вдруг увидела, что  из  темноты  эшафота
кто-то вышел робким шагом. Это был аббат. Он приблизился к  ней,  но  она  в
ужасе отшатнулась - из складок его  сутаны  еще  не  выветрился  нестерпимый
запах горевшего мяса и дыма.
   - Я знал, что вы придете, сестра моя, - заговорил он. -  Я  вас  ждал.  Я
хотел вам сказать, что ваш муж умер христианином. Он подготовился к смерти и
принял ее со смирением. Конечно, он сожалел о жизни, но смерти не боялся. Он
несколько раз повторил мне, что с радостью  предстанет  перед  Творцом.  Мне
кажется, большим  утешением  для  него  была  уверенность,  что  он  наконец
узнает...
   Голос аббата выдал его колебание и некоторое удивление.
   - ...наконец узнает, вертится ли Земля.
   - О, конечно, - воскликнула Анжелика, которую вдруг охватил гнев.  -  Как
это на него похоже! Все мужчины одинаковы! Ему все  равно,  что  он  оставил
меня в нищете и отчаянии на этой самой Земле, которая то ли вертится, то  ли
нет!
   - Нет, сестра моя! Он много раз говорил мне: "Скажите ей, что я ее люблю.
В ней была вся моя жизнь. Я же - увы! - буду в ее жизни лишь эпизодом, но  я
верю, что она сумеет найти свою дорогу". И еще он сказал, что, если  родится
мальчик, он хочет, чтобы его назвали Кантором, если девочка - Клеманс.

***

   Кантор де Мармон - лангедокский трубадур, Клеманс Изор -  покровительница
"Цветочных игр" в Тулузе.
   Как далеко все это!  Каким  нереальным  кажется  оно  среди  той  гнусной
действительности, в которой жила теперь Анжелика! С трудом передвигая  ноги,
она пошла в сторону Тампля. Некоторое время она  нарочно  разжигала  в  себе
чувство злости на Жоффрея, и это поддерживало ее. Конечно,  ему  все  равно,
что она высохла от  горя  и  слез.  Разве  переживания  женщины  чего-нибудь
стоят?.. А вот он, находясь уже по ту сторону жизни, найдет, наконец,  ответ
на вопросы, не дававшие покоя его уму ученого...
   Вдруг слезы ручьем хлынули из ее глаз, и она вынуждена была  прислониться
к стене дома, чтобы не упасть.
   - О, Жоффрей, любовь моя, - прошептала она. - Теперь ты знаешь,  вертится
Земля или нет... Будь счастлив в вечности!
   Боль  во  всем  теле  стала  нестерпимой.  Внутри  у  нее  словно  что-то
оборвалось. Она поняла, что сейчас начнутся роды.
   До Тампля было далеко. Бредя по улицам, она заблудилась. Оглядевшись, она
увидела, что находится у моста Парижской богоматери. Как раз в  этот  момент
на него въезжала какая-то повозка. Анжелика окликнула возчика.
   - Я больна. Не могли бы вы отвезти меня в городскую больницу?
   - Я как раз туда и еду, - ответил извозчик. - За грузом для  кладбища.  Я
вожу мертвецов. Садитесь, красавица.

Глава 53

   - Как вы назовете его, дочь моя?
   - Кантор.
   - Кантор? Это же не христианское имя.
   - А мне все равно, - сказала Анжелика. - Дайте мне моего ребенка.
   Она взяла ребенка из рук мужеподобной повитухи, которая встретила  его  в
этом печальном мире - красный, еще мокрый живой комочек, завернутый в лоскут
от грязной простыни.
   День еще не кончился - разукрашенные часы  Дворца  правосудия  не  успели
пробить полночь, когда сын казненного графа появился на свет.
   Сердце Анжелики было опустошено.  Тело  разбито,  истерзано.  Все  в  ней
кровоточило, и душа и тело. Прежняя Анжелика умерла  вместе  с  Жоффреем  де
Пейраком. Но вместе с маленьким Кантором родилась новая женщина,  в  которой
сохранились лишь крохи поразительной нежности и наивности былой Анжелики.
   Все то дикарство и непокорность, которые таились в  необузданной  девочке
из Монтелу, вдруг всколыхнулись в ней, черным потоком вырвались наружу через
открытую рану ее отчаяния и ужаса.
   Она рукой оттолкнула от себя  лежащую  рядом  с  ней  тщедушную  женщину,
которая вся горела и тихо бредила. Но вторая ее соседка - ее  Анжелика  тоже
оттеснила к  краю  постели  -  запротестовала.  У  нее  еще  утром  началось
кровотечение. Анжелику мутило от тошнотворного  запаха  крови,  которой  был
пропитан весь тюфяк.
   Анжелика натянула на себя второе одеяло. Женщина снова что-то протестующе
пробормотала.
   "Все равно, обе они обречены, - думала Анжелика. - Так пусть хотя бы я  и
мой ребенок попытаемся согреться и выжить".
   Еще не вполне придя в себя, лежа в зловещей темноте на своем убогом ложе,
Анжелика широко открытыми глазами глядела сквозь рваный полог на желтый свет
сальных свечей.
   "Как все странно, - думала она. - Умер Жоффрей, а в ад попала Анжелика".
   В этой преисподней, насыщенной густым, как туман,  омерзительным  запахом
испражнений и крови,  слышались  плач,  стоны,  жалобы.  Пронзительный  крик
новорожденных не прекращался ни на секунду. Казалось,  будто  поют  какой-то
бесконечный псалом - то громко, то потише, то вдруг с  новой  силой,  уже  в
другом конце палаты.
   Воздух был ледяной,  несмотря  на  переносные  жаровни,  расставленные  в
коридорах - все тепло уносили сквозняки.
   Анжелика начинала понимать, каким страшным опытом порожден ужас  бедняков
перед больницей.
   Разве это не преддверие смерти?
   Как  выжить  здесь,  среди  этого  скопища  болезней  и   нечистот,   где
выздоравливающие лежат вместе с заразными, где хирурги оперируют на  грязных
столах бритвами, которыми перед тем брили бороды клиентов в своих цирюльнях?
   Близился рассвет. Колокола зазвонили к ранней мессе. Анжелика  вспомнила,
что обычно в этот час монашки  кладут  перед  воротами  больницы  мертвецов,
чтобы их погрузили на повозку и отвезли на кладбище  Невинных.  Скупые  лучи
зимнего солнца, возможно, осветят готический фасад этой старинной  больницы,
но они уже не смогут оживить зашитые в саваны трупы.
   Окутанная поднимающимся с  реки  туманом,  городская  больница  на  своем
острове посреди Сены - этой водной артерии,  снабжавшей  Париж  и  служившей
стоком всех нечистот, - напоминала идущий навстречу заре корабль с проклятым
грузом.
   Кто-то отдернул полог. Два санитара в запятнанных халатах  оглядели  трех
лежащих на кровати женщин, подняли ту, что истекала кровью, и положили ее на
носилки.
   Анжелика увидела, что несчастная мертва. На  носилках  уже  лежал  трупик
ребенка.
   Анжелика посмотрела на свое дитя, которое она прижимала к  груди.  Почему
он не плачет? Может, он тоже мертв? Нет, он спит, сжав кулачки, и  личико  у
него спокойное, даже забавное для новорожденного. Малыш и не подозревал, что
он - дитя горя и нищеты. Его личико напоминало бутон розы,  а  головка  была
покрыта светлым пушком. Анжелика то и дело будила его, боясь,  что  он  умер
или умирает. Он раскрывал свои мутные голубоватые  глазки  и  тут  же  снова
засыпал.

***

   В  палате  монашки  ухаживали  за  роженицами.  Они  проявляли   огромную
самоотверженность и мужество, которые могли черпать только в  своей  вере  в
бога. Но ужасные условия  больницы,  грязь  все  время  ставили  перед  ними
неразрешимые проблемы.
   Страстное желание жить заставило Анжелику  проглотить  содержимое  миски,
которую ей принесли.
   После этого,  пытаясь  не  думать  о  мечущейся  в  бреду  соседке  и  об
окровавленном тюфяке, она постаралась уснуть, чтобы набраться сил.  Какие-то
неясные видения проходили перед ее закрытыми глазами. Она думала о Гонтране.
Сейчас он бредет где-то по дорогам Франции;  вот  он  остановился  у  моста,
чтобы заплатить мостовую пошлину. Но, решив поберечь деньги, принялся писать
портрет таможенника...
   Почему она вспомнила о Гонтране? Да, он стал бедным подмастерьем и бродит
по Франции, но зато над ним чистое небо. Гонтран был из той же породы, что и
те хирурги,  которые  в  одной  из  палат  больницы  сейчас  склонились  над
страдающим больным, стремясь разгадать тайну жизни и смерти. В этом полусне,
отрешившись от всех земных условностей, Анжелика вдруг поняла, что Гонтран -
один из самых замечательных людей в мире... такой же, как  и  те  хирурги...
Мысли немного путались в голове Анжелики. Почему же тогда  хирурги  -  всего
лишь бедные цирюльники, простые лавочники, которых совсем не  уважают,  ведь
они так нужны людям?.. Почему Гонтран, человек с  таким  богатым  внутренним
миром, который  силой  своего  таланта  может  восхищать  самих  королей,  -
всего-навсего обездоленный нищий ремесленник, порвавший со своим  классом?..
Но зачем она думает об этих бесполезных вещах? Сейчас ей нужно только одно -
набраться побольше сил, чтобы выйти из этого ада!

***

   Анжелика провела в больнице всего четыре дня. Нелюдимая  и  суровая,  она
требовала для себя лучшие одеяла и запрещала акушерке дотрагиваться грязными
руками до нее и до ее ребенка. Она брала с подноса две миски с  едой  вместо
одной. А однажды утром она сорвала с послушницы чистый передник, который  та
только что надела, и, пока бедняжка бегала к старшей монахине, изорвала  его
на бинты для себя и подгузники для своего малыша.
   Когда ее  упрекнули,  она  молча  устремила  презрительный,  непреклонный
взгляд своих зеленых глаз на монашек, и они отступились. Лежавшая  в  палате
цыганка сказала своим товаркам: "По-моему, эта девка с  зелеными  глазами  -
вещунья".
   Анжелика заговорила только  раз,  когда  один  из  попечителей  городской
больницы, держа у носа надушенный платок, пришел в палату, чтобы сделать  ей
выговор.
   - Как мне передали, милая  моя,  вы  не  желаете,  чтобы  другая  больная
разделила  с   вами   постель,   которую   вам   предоставила   общественная
благотворительность. Вы,  кажется,  даже  столкнули  на  пол  двух  больных,
которые были  так  слабы,  что  не  смогли  сопротивляться.  Неужели  вы  не
раскаиваетесь в своих поступках? Городская больница должна  принимать  всех,
кто нуждается в помощи, и кроватей не хватает.
   - Тогда уж лучше сразу зашивайте в саван  всех  больных,  которые  к  вам
поступают! - грубо ответила Анжелика. - В  больницах,  созданных  господином
Венсаном, у каждого больного своя постель. Но вы не допустили, чтобы в вашем
заведении, где царят возмутительные порядки, тоже произвели перемены, потому
что  боитесь,  как  бы  не  пришлось  держать  ответ.  Куда  уходят  все  те
пожертвования, о которых вы мне говорите, куда уходят деньги,  которые  дают
городские власти? Неужели люди так бессердечны, а государство так бедно, что
нельзя купить побольше  соломы,  чтобы  ежедневно  менять  тюфяки  под  теми
больными, которые пачкают их, а не оставлять несчастных гнить в  собственных
испражнениях! О, я уверена, когда тень господина Венсана бродит по больнице,
она рыдает от горя!
   Попечитель, уткнувшись в  свой  платок,  изумленно  смотрел  на  нее.  За
пятнадцать  лет,  что  он  попечительствовал  над  несколькими   отделениями
больницы, ему приходилось иметь дело  со  вздорными,  крикливыми  женщинами,
скандалистками, непристойными проститутками. Но никогда никто из лежащих  на
этих жалких ложах не давал  ему  такой  отповеди,  да  еще  так  превосходно
выражая свои мысли.
   - Женщина, - важно сказал он, выпячивая грудь, - судя  по  тому,  как  вы
рассуждаете, у вас достаточно сил, чтобы вернуться к себе домой. Итак,  если
вы не цените оказанное вам благодеяние, покиньте наш приют.
   - Охотно, - язвительно сказала Анжелика. - Но не прежде, чем мою  одежду,
которую при моем поступлении сюда с меня сняли и сунули как попало вместе  с
лохмотьями больных оспой, с одеждой чумных, как следует выстирают  при  мне.
Иначе я выйду отсюда в одной рубашке,  пойду  на  площадь  Собора  Парижской
богоматери и буду там кричать, что  все  пожертвования  знати  и  деньги  из
государственной казны идут в карман попечителей городской больницы.  Я  буду
взывать к людям именем господина Венсана, совести нашего королевства. Я буду
кричать так, что сам король потребует проверки счетов вашего заведения.
   - Если вы это сделаете, - со свирепым видом склонился к ней попечитель, -
то я прикажу вас связать и запереть вместе с сумасшедшими.
   Анжелика вздрогнула, но выдержала его  взгляд.  Она  вспомнила  о  славе,
которую создала ей цыганка...
   - А я обещаю вам, что если вы совершите еще  и  эту  подлость,  все  ваши
близкие умрут до конца года!
   "В конце концов, я ничем не  рискую,  -  подумала  она,  ложась  на  свое
омерзительное ложе. - Ведь люди так глупы!.."

***

   Когда она покинула эту ужасную больницу, свободная, живая, одетая во  все
чистое, парижский воздух, который некогда она нашла  ужасным,  показался  ей
свежим, просто восхитительным.
   Она шла почти быстрым шагом, держа на руках ребенка. Сейчас ее  тревожило
только одно: у нее очень мало молока, и Кантор, который до сих пор  проявлял
удивительное благоразумие, становился беспокойным.  Он  проплакал  всю  ночь
напролет, тщетно пытаясь высосать что-нибудь из ее пустой груди.
   "В Тампле есть козы, - подумала она. - Я выкормлю  своего  малыша  козьим
молоком. Ничего, пусть он будет похож на маленького козленка".
   А что сталось с Флоримоном? Конечно, вдова  Кордо  его  не  бросила,  она
славная женщина, но Анжелике казалось, что она рассталась со своим первенцем
много лет назад.
   Мимо нее шли люди со свечами в руках. Из домов  доносился  запах  горячих
оладий. Анжелика вспомнила, что сегодня второе  февраля,  праздник  сретенья
господня, внесения Иисуса во храм и очищения богоматери, и в  этот  день  по
обычаю все дарят друг другу свечи.
   "Бедный мой маленький Иисус!" - подумала Анжелика, поцеловала  Кантора  в
лобик и вошла в ворота Тампля.
   Приближаясь к дому вдовы Кордо, она  услышала  детский  плач.  Сердце  ее
отчаянно забилось, подсказав ей, что это плачет Флоримон.
   Спотыкаясь, навстречу ей бежал малыш, а за ним, брос