растерзают  ее
ребенка!
   Прогремел мушкетный выстрел - это  стрелял  Рескатор,  схвативший  оружие
стоящего рядом мавра Абдуллы. С меткостью, на которую нисколько не  повлияла
бортовая качка, он поразил одну из птиц, и она, окровавленная, распласталась
на волнах. Затем ударил второй выстрел - на сей раз выстрелил Никола  Перро,
которому без промедления подал заряженный мушкет его приятель-индеец.
   Этот выстрел также достиг цели. Второй альбатрос забил  крыльями,  силясь
взлететь, но и он был поражен насмерть.
   Матрос, державший Онорину, оттолкнул  его  от  себя  и  поплыл  навстречу
приближавшейся лодке. Еще немного - и Анжелике  в  руки  передали  маленький
плюющийся, задыхающийся комок, с которого ручьями стекала вода.
   Она страстно  прижала  его  к  себе.  В  эти  страшные,  минуты,  которые
показались ей вечностью, она проклинала себя за то, что привела свою малютку
в такую ярость.
   Девочка ни в чем  не  виновата.  Это  взрослые,  занятые  своими  глупыми
конфликтами, покинули ее, забросили - и она отомстила, как смогла.
   Весь пережитый Анжеликой страх, все угрызения совести  вылились  в  порыв
злости против того, чья холодная  безжалостность  заставила  ее,  мать,  так
сильно обидеть своего ребенка, довести ее до отчаяния.
   - Это все ваша вина! - крикнула она, повернувшись к нему с искаженным  от
гнева лицом. - Из-за того, что вы своей злобностью почти свели меня с ума, я
едва не потеряла дочь! Я вас ненавижу, кем бы вы  ни  были  под  этой  вашей
маской! Если вы выжили, чтобы стать таким, то лучше бы вы и вправду умерли!
   Она убежала на другой конец судна, словно раненый зверь  в  свое  логово,
забилась в закуток на нижней палубе  и  начала  раздевать  Онорину.  Девочка
брыкалась, так что за жизнь ее можно было не опасаться, но  ведь  она  могла
простудиться в ледяной воде.
   Эмигранты  окружили  их,  и  каждый  предлагал  какой-нибудь  рецепт,  но
применить их на практике было невозможно из-за отсутствия средств:  не  было
ни пиявок, чтобы приложить к ступням, ни горчичников на спину...
   Врач  Альбер  Парри  вызвался  пустить  девочке  кровь.  Для  этого  было
достаточно только слегка надрезать мочку ее уха, но, увидев  рядом  с  собой
лезвие перочинного ножа, Онорина истошно завопила.
   - Оставьте ее. Хватит с нее волнений, - сказала Анжелика.
   Она довольствовалась тем, что взяла немного  рому,  который  раз  в  день
выдавали пассажирам-мужчинам, и  растерла  им  маленькое,  холодное  тельце.
Потом  завернула  дочь  в  теплое  одеяло.  Онорина,  наконец-то  сухая,   с
раскрасневшимися щечками, воспользовалась моментом  и  с  бесстрашным  видом
извергла из себя изрядную порцию соленой морской воды.
   - Какая ты противная, - в сердцах выругала ее Анжелика.
   Она поглядела на упрямое, смешное личико  своей  неукротимой  дочурки,  и
внезапно все ее ожесточение исчезло. Нет, она не позволит  им  свести  ее  с
ума. Ни Жоффрею де Пейраку, ни Берну, ни этой маленькой чертовке не  удастся
заставить ее потерять рассудок. Она чуть было не заплатила  слишком  дорогую
цену за то, что с утра позволила себе пребывать в расстроенных чувствах.  Ее
муж воскрес из мертвых, но он ее больше не любит. Ну и что с того? Как бы ни
был жесток удар, она должна держать  себя  в  руках  и  все  перенести  ради
дочери.
   И она очень спокойно принялась снова вытирать Онорину. Одеяло промокло  и
больше не грело. Старая Ребекка как нельзя более  кстати  предложила  вместо
него очень теплую и удобную меховую шубу.
   - Хозяин корабля подарил мне ее, чтобы греть мои старые кости, но все это
вздор, и сегодня ночью я отлично обойдусь без нее!
   Анжелика осталась одна, стоя на  коленях  около  дочери.  Розовое  личико
Онорины выглядывало из темного меха, длинные  рыжие  волосы  высыхали,  и  в
свете фонарей,  которые  уже  развешивали  вокруг,  начали  отливать  медью.
Анжелика поймала себя на том, что ее губы растягиваются в улыбке.
   Поступок дочери, способной в порыве ярости броситься в  воду,  вызывал  у
нее одновременно и страх, и восхищение.
   - Зачем ты это сделала, любовь моя, ну скажи - зачем?
   - Я хотела убежать с этого гадкого корабля, - ответила  Онорина  охрипшим
голосом. - Я не хочу здесь оставаться. Я хочу отсюда уйти.  Здесь  ты  очень
злая...
   Анжелика  понимала,  что  девочка  права.  Она  вспомнила,  как   Онорина
появилась сегодня утром в салоне, где они с мужем спорили, словно два врага.
   Тогда малышка одна пошла на ее поиски, и никому не  пришло  в  голову  ее
остановить. На судне, которое всю ночь трепала буря, она могла двадцать  раз
переломать себе кости, упав в какой-нибудь открытый люк, или даже  свалиться
в море. И никто бы никогда не узнал, что случилось с маленькой  девочкой,  с
проклятым  незаконнорожденным  ребенком!  Только  этому  темнолицему   мавру
присущее его расе чутье подсказало, кого ищет девочка,  семенящая  в  тумане
среди бесчисленных опасных препятствий, и он отвел ее к матери.
   А  вечером  она,  Анжелика,  поглощенная  водоворотом  своих   тягостных,
сводящих с ума мыслей, вовсе перестала обращать внимание на дочь. Она смутно
надеялась, что за ней кто-нибудь  да  присмотрит:  Абигель,  Северина,  жены
протестантов... Но у тех тоже голова  шла  кругом.  Сам  воздух  "Голдсборо"
разлагающе действовал на рассудок. Прошло только несколько дней плавания, но
ни один из пассажиров уже не смог бы узнать в зеркале собственную душу.
   Глубоко запрятанные чувства вышли наружу, я выявилось то, что,  казалось,
было давно забыто. Осознанно  или  нет  но  своим  бездействием  протестанты
давали понять, что и Онорина, и Анжелика для них чужие.
   "У тебя есть только я!"
   Анжелика кляла себя за то, что позволила  себе  настолько  забыться.  Она
должна была сразу вспомнить, что после Ниельского аббатства худшее  осталось
для нее позади. Что бы ни случилось, горе или радость, разве не  знает  она,
что безвыходных положений не бывает? Тогда откуда же  это  нелепое  смятение
обезумевшего животного, бессмысленно бьющегося головой о стены? "Нет,  я  не
дам им свести себя с ума!" Она склонилась к дочери и погладила  ее  выпуклый
лобик.
   - Я больше не буду злой, но и ты,  Онорина,  больше  не  кради!  Ты  ведь
прекрасно знаешь, что поступила очень плохо, взяв эти алмазы.
   - Я хотела положить их в мою шкатулку с сокровищами, -  сказала  девочка,
как будто это могло объяснить все.
   Тем временем пришел славный Никола Перро и опустился около них на колени.
Его сопровождал неизменный его спутник - индеец, с  чашкой  горячего  молока
для спасенной девочки.
   - Мне поручено справиться, как чувствует себя Горячая головка, -  объявил
канадец, - именно такое имя ей не преминули бы дать в вигвамах  ирокезов.  Я
должен также дать ей выпить это молоко, в которое добавили несколько  капель
микстуры, чтобы ее успокоить, если она еще не  успокоилась  сама.  Вообще-то
для дурного характера нет лучшего средства, чем холодная вода. А что об этом
думаете вы, барышня? Собираетесь еще нырять?
   - Ой, нет, вода очень холодная и соленая...
   Внимание этого бородача в меховой шапке наполняло Онорину блаженством. Ей
захотелось показать себя в  самом  выгодном  свете  и  обиженное  выражение,
которое она нарочно придавала своей физиономии, чтобы  проучить  мать,  вмиг
уступило место улыбке. Она послушно выпила принесенное молоко.
   - Я хочу, чтоб ко мне пришел Колючий Каштан, - потребовала она затем.
   - Колючий Каштан?
   - Это потому, что у него щеки колются, и мне нравится о них тереться, - с
восхищением сказала Онорина. - Он держал меня на руках на лесенке.., и еще в
воде.
   - Она говорит о сицилийце Тормини, - пояснил Никола Перро, -  о  матросе,
который вытащил ее из воды.
   Он добавил, что Тормини пришлось перевязать голову, потому  что  один  из
альбатросов клюнул его в висок. Еще немного  -  и  птица  выклевала  бы  ему
глаза.
   - Вы, мадемуазель Онорина, можете гордиться,  что  в  вашем  распоряжении
оказались два самых что ни на есть превосходных стрелка. Ваш покорный слуга,
которого канадские трапперы считают  одним  из  самых  метких,  и  монсеньор
Рескатор.
   Анжелика постаралась унять дрожь,  пробравшую  ее  при  одном  упоминании
этого имени. Ведь она поклялась себе сдерживать свои чувства.
   Онорина больше не требовала позвать Колючего Каштана. Глаза у нее  начали
слипаться, и она погрузилась в глубокий сон. Канадец и индеец удалились  так
же неслышно, как пришли. Анжелика еще долго сидела, глядя на спящую дочь.
   Три года!
   "Как мы смеем требовать чего-то для себя, когда наши дети только начинают
жить?" - думала она.
   Ее сердце все еще не отпускала боль. Потребуется немало дней, прежде  чем
она сможет до конца осмыслить то, что стало для нее одновременно и счастьем,
и горем. Чудесное открытие - и тотчас же - такое страшное крушение.
   Однако, когда она,  слегка  озябнув,  прилегла  около  ребенка  и  начала
понемногу опускаться в туманные глубины сна, от всего этого дня,  волшебного
и ужасного, в душе оставалось только одно смутное чувство - надежда.
   "Мы в то же время и далеки, и близки. И не можем убежать друг  от  друга.
Мы плывем на одном корабле, несущем нас по  океану,  и  это  заставляет  нас
оставаться вместе. А дальше - кто знает?.."
   Перед тем, как уснуть, она успела подумать: "Он хотел  умереть  рядом  со
мной. Почему?"

Глава 14

   - Я думаю, мы договорились, - сказал Жоффрей де Пейрак,  собирая  лежащие
на столе пергаментные  карты.  Он  сложил  их  в  стопку  и,  чтобы  они  не
сворачивались трубкой, положил на  углы  четыре  тяжелых  камня,  отливающих
тусклым блеском смолы. - Плавание, в которое вы попросили  меня  взять  вас,
принесет свои плоды, дорогой Перро, поскольку, даже не сходя  на  берег,  вы
нашли для себя компаньона, которого собирались искать в Европе. Мне кажется,
сереброносная свинцовая руда, найденная вами  в  верховьях  Миссисипи,  дает
достаточные гарантии обогащения при простом измельчении и промывке, так  что
предприятие стоит того, чтобы я финансировал экспедицию и участвовал  в  ней
вместе  с  вами...  У  вас  самих  нет  ни   средств,   ни   знаний,   чтобы
эксплуатировать месторождение. Как вы сказали, вы вкладываете  в  дело  свои
открытия,  а  я  предоставляю  деньги,  чтобы  извлечь  из  них   доход.   О
распределении прибылей договоримся позже, когда изучим все на месте.
   Лицо Никола Перро, обычно такое невозмутимое, сияло удовлетворением.
   - По правде сказать, господин граф, когда я попросил вас  взять  меня  на
борт, зная, что вы идете в Европу,  у  меня  была  на  этот  счет  кое-какая
мыслишка, ведь в наших краях вы слывете человеком очень ученым,  особенно  в
том, что касается  рудничного  дела.  А  сегодня,  когда  вы  говорите,  что
предоставите мне не  только  необходимые  средства,  но  и  ваши  неоценимые
знания, то для меня, довольно-таки невежественного траппера,  жителя  лесов,
это меняет вообще все. Ведь я,  как  вы  знаете,  родился  на  берегах  реки
Святого Лаврентия, а тамошнему образованию далеко до того,  что  получают  в
Европе.
   Жоффрей де Пейрак бросил на канадца дружелюбный взгляд.
   - Не питайте слишком больших иллюзий насчет интеллектуальных возможностей
Старого Света, мой мальчик. Я знаю им цену - они не стоят и половины  хвоста
вашего американского койота. В гуронских и ирокезских лесах у меня множество
друзей.  И  дикарями  я  считаю  не  их,  а  европейских   деспотов   и   их
раболепствующих придворных.
   На лице канадца отразилось недоверие. По правде сказать,  он  с  радостью
предвкушал знакомство с Парижем  и  уже  видел  себя  прогуливающимся  среди
золоченых карет в своей меховой шапке и сапогах из тюленьей кожи. Но  судьба
распорядилась иначе, и, будучи реалистом, он сказал себе, что все делается к
лучшему.
   - Итак, вы не слишком на меня сердитесь,  -  снова  заговорил  граф,  как
всегда быстро уловивший мысль собеседника, - за ту дурную шутку,  которую  я
сыграл с вами, разумеется, невольно.., ведь меня самого толкнули  на  это..,
непредвиденные обстоятельства. Наша  стоянка  в  испанском  порту  оказалась
короче, чем я предполагал: я и понятия не  имел,  что  нам  придется  спешно
отплыть и пойти в Ла-Рошель. Кстати, на худой конец вы могли сойти на  берег
и там.
   - Берег показался мне не очень-то гостеприимным. Да  и  вас  не  годилось
бросать в таком трудном положении. Ну а раз  уж  вы  заинтересовались  моими
проектами, я и вовсе не жалею, что пришлось плыть обратно, так и  не  ступив
на  землю  метрополии,  откуда  прибыли  на  реку  Святого  Лаврентия   наши
предки.... И потом, может статься, что там  я  никого  бы  не  заинтересовал
своими далекими землями, и меня бы обобрали до последнего экю. Говорят, люди
в Европе не очень-то порядочные.  Взять  хотя  бы  этих  гугенотов,  которые
сейчас опять терзают наш слух  своими  псалмами,  -  канадец  в  раздражении
повысил голос. - Поначалу им разрешили распевать их только вечером, а теперь
они  поют  уже  по  три  раза  на  дню!  Как  будто  задумали  этими  своими
заклинаниями изгнать с "Голдсборо" злых духов.
   - Возможно, именно этого они и хотят. Насколько я мог понять, они  отнюдь
не почитают нас святыми.
   - Хмурый и сварливый народец эти гугеноты, - пробурчал  Никола  Перро.  -
Надеюсь, вы не собираетесь брать их в нашу экспедицию, чтобы добывать руду в
тысяче лье от берега, в дебрях ирокезских лесов?
   Видя, что собеседник долго не отвечает, канадец  забеспокоился.  Но  граф
покачал головой.
   - Нет! - сказал он. - Конечно, нет.
   Никола Перро еле удержался от другого вопроса: "А что вы  будете  с  ними
делать?"
   Он почувствовал, что граф  что-то  напряженно  обдумывает,  и  его  мысли
далеко отсюда.
   В самом  деле,  в  разносимом  морским  ветром  пении  псалмов,  которое,
казалось, повторяло ритм безустанного биения волн, было что-то растравляющее
душу, навевающее грусть и какую-то непонятную тревогу...  "Когда  такие  вот
песнопения слышишь с раннего  детства,  неудивительно,  что  становишься  не
таким как все" - подумал Никола Перро, хотя сам он отнюдь не был  ревностным
католиком.
   Он порылся в карманах в поисках трубки, не нашел  ее  и  оставил  тщетные
попытки.
   - Странных переселенцев вы везете в Америку, монсеньор. Никак не  могу  к
ним привыкнуть. Не говоря уже о том, что присутствие на  корабле  всех  этих
женщин и девушек действует на  нервы  экипажу.  Они  уже  и  без  того  были
недовольны, что мы  не  зашли,  как  было  намечено,  в  испанские  порты  и
возвращаемся, не продав добычу.
   Канадец снова вздохнул - ему казалось, что граф его не  слушает,  но  тот
вдруг устремил на него пронизывающий взгляд.
   - Итак, Перро, вы предупреждаете меня об опасности?
   - Не совсем так, господин граф. Определенно я ничего не могу сказать.  Но
вы же знаете - когда  проводишь  всю  жизнь,  бродя  в  одиночку  по  лесам,
начинаешь заранее чуять неладное.
   - Да, я это знаю.
   - Откровенно говоря, господин граф, я никогда не понимал,  как  вы  могли
ладить с квакерами из Бостона и в  то  же  время  водить  дружбу  с  людьми,
совершенно на них не похожими, вроде меня. На мой взгляд, на земле есть  две
породы людей: такие как квакеры и не такие, как они. И если ладишь с одними,
то не ладишь с другими... Но вы - исключение. Почему?
   - Бостонские квакеры отлично умеют делать  свое  дело  -  они,  например,
очень искусны в торговле и кораблестроении. Я заказал им корабль  и  уплатил
запрошенную Цену. Если что и может удивлять в этой истории, так  только  то,
что они оказали доверие мне, незнакомцу, явившемуся с мусульманского Востока
на старой шебеке, потрепанной бурями и  стычками  с  пиратами.  И  еще  -  я
никогда не забуду, что именно скромный квакер, бакалейщик из Плимута, привез
ко мне моего сына, без колебаний  пустившись  ради  этого  в  многонедельный
путь. А ведь он ничем не был мне обязан.
   Граф встал и дружески потрепал канадца за бороду.
   - Поверьте, Перро, чтобы  создать  Новый  Свет,  нужны  всякие.  И  такие
бородатые, неуживчивые греховодники, как вы, и такие  праведники,  как  они,
порой суровые до  бесчеловечности,  но  сильные  своей  сплоченностью.  Хотя
эти... - наши - еще не показали себя.
   Он повел подбородком в сторону двери, из-за которой  доносился  очередной
псалом.
   - Это вам не англичане. С англичанами все проще: если на  родине  дела  у
них начинают идти плохо, они снимаются с  места  и  уезжают.  Пускают  корни
где-нибудь в другом месте.  С  нами,  французами,  все  иначе.  Мы  одержимы
страстью к бесконечным рассуждениям - очень хотим уехать, но в то  же  время
не прочь и остаться. Отказываемся повиноваться королю, однако  считаем  себя
его самыми верными слугами. Я согласен - из  этих  гугенотов  будет  нелегко
сделать надежных союзников. Они откажутся от  дела,  если  сочтут,  что  оно
неугодно Богу. Однако работать ради одной славы Господней - как бы  не  так!
Деньги для них весьма и весьма важны - но они не  желают  говорить  об  этом
вслух.
   Жоффрей де Пейрак нетерпеливо шагал по салону. Спокойствие, с которым  он
недавно склонялся над картами,  покинуло  его,  едва  с  палубы  послышалось
тоскливое пение протестантов.
   Славный канадец почувствовал, что сейчас капитан думает не о  нем,  а  об
этом сообществе малоприятных личностей, которых он, тем не менее,  почему-то
взял на свой корабль. Граф размышлял о них с такой же сосредоточенностью,  с
какой перед тем раздумывал  над  перспективами  добычи  серебра,  найденного
канадским траппером в верховьях Миссисипи.
   Несколько уязвленный тем, что ему больше не  уделяют  должного  внимания,
Перро встал и откланялся.

Глава 15

   Жоффрей де Пейрак не удерживал его. Он  досадовал  на  себя  за  то,  что
нервничает и теряет самообладание всякий раз, когда до его  слуха  доносятся
протяжные  псалмы,  удивительно  созвучные  дыханию  волн  и  торжественному
величию океана. "Перро прав.  Эти  протестанты  переходят  все  границы.  Но
запретить им петь? Нет, не могу..."
   Он сознался себе, что его чем-то притягивают эти  песнопения,  в  которых
слышатся отзвуки иной жизни, иного мира, отличного от его собственного, мира
замкнутого, труднопостижимого, и потому, как и  все  загадочное  в  природе,
вызывающего его любопытство. К тому же звуки псалмов властно вызывали в  его
воображении образ Анжелики, женщины, которая  некогда  была  его  женой,  но
превратилась в незнакомку, ибо теперь он не мог читать ни в ее сердце, ни  в
ее мыслях. Неужели жизнь среди гугенотов в самом деле так ее изменила - ведь
прежде она была сильной  натурой?  Или  все  это  только  видимость,  хорошо
разыгранная комедия? Что же тогда  скрыто  под  ее  новой  личиной?  Женщина
кокетливая, корыстная или.., влюбленная? Влюбленная в Берна? Он  возвращался
к этой мысли снова и снова, каждый раз удивляясь той дикой ярости, в которую
она его приводила. Тогда он старался овладеть собой и  бесстрастно  сравнить
ту, которую когда-то любил, с той, которую встретил сейчас.
   Стоит ли удивляться, что женщина, с которой он  расстался  и  которую  не
любил много лет, стала другой? В конце концов он может рассматривать ее  как
одну из своих бывших любовниц.
   Но тогда откуда это нетерпение, это желание вникнуть во все, что касается
ее?
   Когда в белесом утреннем тумане или в ясных  морозных  вечерних  сумерках
раздавались песнопения гугенотов, он едва мог сдержать себя -  так  хотелось
ему тотчас выбежать на балкон и окинуть взглядом палубу, чтобы увидеть,  там
ли она.
   И на этот раз он надел было маску, решившись выйти, но затем передумал.
   Ради чего так себя терзать? Да, он увидит ее. А дальше? Она будет  сидеть
немного поодаль от остальных, с дочерью на коленях, одетая в черный  плащ  и
белый чепец, так же, как и все эти чопорно  застывшие  женщины,  похожие  на
вдов. Ее повернутое в профиль тонкое патрицианское  лицо  будет  как  всегда
склонен