олосом.
   - Пойдите к королю, - затараторила обнадеженная Барба, - и все станет как
прежде! Вы опять будете самой могущественной персоной королевства, все снова
начнут почитать ваш дом и сыновей. Пойдите к королю, сударыня,  вернитесь  в
Версаль!
   Склонившись, она заглянула  в  лицо  Анжелики,  стараясь  угадать,  какое
впечатление производят ее доводы. Но под усталыми веками  ее  госпожи  вновь
загорелся неукротимый пламень:
   - Ты, Барба, не понимаешь, о чем говоришь. Идти к королю! Ах, какая ты  у
меня простодушная. Ты воображаешь, будто нет ничего лучше придворной  жизни.
Но я, я-то знаю... Разве я не жила там? Жить при дворе?!  Смешно!  Погибнуть
там - это да. От скуки, от отвращения или, в конце концов, от яда соперницы.
Жить при дворе - это, право, не легче, чем танцевать  на  зыбучем  песке.  Я
никогда не смогу привыкнуть ко всему этому.
   - Король вас любит! У вас над ним полная власть.
   - Да  не  любит  он  меня.  Он  вожделеет.  Но  я  никогда  не  буду  ему
принадлежать! Послушай, Барба. Есть нечто, чего ты не принимаешь  в  расчет.
Король всемогущ, но и я кое-чего стою. Вспомни, ведь смогла же я убежать  из
султанского гарема. Ты представить себе не можешь, что это значит. Ни  одной
женщине, кроме меня, это не удавалось. Это невозможно было представить!..  И
ты думаешь, я не смогу противодействовать королю Франции?
   - Так вы этого хотите?
   - Да.., мне кажется... По-моему, ничего другого не остается.
   - Ах! Совсем  обезумела,  совсем,  совсем!  Храни  всех  нас  Господь!  -
запричитала Барба и, закрыв лицо руками, бросилась вон из комнаты.

Глава 3

   Капитан Монтадур обедал в замковой  трапезной.  Остановившись  в  дверях,
Анжелика  разглядывала  его.  Он  не  ел,  он  пожирал  пищу.  Его  багровая
физиономия пламенела рыжими усами. Глаза неподвижно вперились  в  жаркое  из
дичи. Уничтожить жаркое целиком, чтобы тут же обратиться  к  прочим  блюдам,
громоздившимся на столе, - вот, казалось, главная забота его жизни.  Ухватив
мощной дланью маленькую овсянку, он долго  полоскал  ее  в  соуснице,  затем
целиком засовывал в пасть, перемалывал кости зубами, чмокая, обсасывал их  и
с важностью вытирал руки о распяленную на брюхе салфетку, уголок которой  он
пропустил через расстегнутую петлю мундира.
   - Его называют Гаргантюа,  -  прошептала  миниатюрная  служаночка,  из-за
спины Анжелики наблюдавшая этот спектакль.
   Вояка командовал лакеями, словно слугами собственного  дома.  Одного,  не
слишком поторопившегося услужить, обозвал негодяем и выбил из рук блюдо так,
что всего обдал соусом.
   Анжелика бесшумно удалилась. То, что король  навязал  ей  такого  борова,
было уму непостижимо. Разумеется, государь не знал, какой  выбор  сделал  по
зрелом размышлении де Марильяк.  Но  это  не  освобождало  его  от  вины  за
наносимые ей оскорбления... Ведь именно  этим  людям,  своим  фаворитам,  он
доверил принудить маркизу дю Плесси к полюбовному соглашению.
   Приближаясь к выздоровлению, Анжелика уразумела,  что  попала  в  двойную
ловушку. Теперь она отдана на милость и королю, и тем,  кто  втайне  пытался
править  королевством.  Пока  она  укрывалась  в  своей  комнате,   истинное
положение вещей представлялось ей не столь ясно. Там она  ковыляла  к  окну,
чтобы набраться новых сил, созерцая  роскошь  лиственного  убора  в  близком
лесу, любуясь игрой света и тени, вдыхая прохладный воздух  и  преисполняясь
блаженством.
   Она напоминала себе, что еще  жива,  кости  ее  не  белеют  на  одной  из
марокканских тропок, и невероятное чудо позволило ей  снова  увидеть  родные
места. Так часто она мечтала о тенистых полянах ниельского  леса  -  там,  в
пустыне, что теперь, коль скоро она обрела их вновь, все остальное  казалось
ей простым и нетрудным.
   Понемногу она уступила увещеваниям Барбы и стала спать на  кровати.  Днем
она одевалась для прогулки. Новые платья стали ей слишком велики,  и  Барба,
порывшись в сундуках, отыскала прежние. И  вот,  бродя  по  замку,  Анжелика
вполне  оценила  свое  положение.  У  всех  дверей   стояли   часовые.   Они
расположились и в замковых службах, и у ограды. По залам  разносился  зычный
рык  Монтадура.  Осторожно  передвигая  непослушные  ноги,  выздоравливающая
спешила прочь, опасаясь наткнуться на капитана  или  какое-нибудь  столь  же
неприятное видение. Знакомые фигуры слуг казались  ей  посланцами  прежнего,
уничтоженного  мира,  напоминанием  о  милой,  но  уже  плохо   представимой
реальности.
   Слуги между тем потянулись чередой в маленькую гостиную, чтобы  показать,
как они рады ее выздоровлению. Пришли повар Лен Пуару с женой и сияющая чета
Туранжо (за пятнадцать лет службы в замке они все еще не смогли  примириться
с тем, что обитают среди дикарей из Пуату). Вслед  за  ними  явились  бывший
лакей Филиппа Лавьолет (надо же, а ей казалось, что его  давно  выгнали);  и
старший псарь Жозеф, и старший конюший Жанику, и кучер Адриен. Навестил ее и
Мальбран Верный Клинок, седовласый конюх,  казалось,  вполне  освоившийся  с
сельской жизнью. Он покуривал трубочку, похлопывал  по  крупам  лошадей,  и,
чтобы как-то оправдать свое присутствие здесь, обучал начаткам верховой езды
юного Шарля-Анри. "Этот малыш не такой способный, как его  старший  брат,  -
говаривал он. - Эх! Зачем Флоримону жить затворником в коллеже, когда  здесь
впустую ржавеют такие хорошие шпаги!" Мальбран, головорез и бывший мушкетер,
был единственным из ее людей, кто выглядел довольным. В поведении  остальных
она угадывала какое-то беспокойство и неясный укор. Во время  ее  отсутствия
они чувствовали себя заброшенными. Они  жаловались  на  солдат,  которые  их
задевали, потешались над ними и вообще вели себя, как в  покоренной  стране.
Весь замковый люд был оскорблен  тем,  что  господский  дом  унижен  постоем
войска, словно жилище какого-нибудь буржуа. Анжелика выслушала  эти  жалобы,
не проронив ни слова, ее зеленые глаза оглядывали их, и улыбка  трогала  еще
бледные губы.
   - Почему же вы терпите? Или вы не родились в Пуату? У вас что, нет ножей,
топоров, кнута или просто доброй дубинки,  а  у  тебя,  Лен  Пуару,  пропали
вертела?
   Слуги ошарашенно уставились на нее. Мальбран Верный Клинок  жизнерадостно
оскалился, конюший Жанику неуклюже забормотал:
   - Разумеется, сударыня маркиза, только  мы  не  осмеливаемся...  Все-таки
солдаты короля...
   - Ночью все кошки серы, говорит пословица. И солдата короля можно  вздуть
так же, как последнего бродягу.
   Они дружно закивали, плутовато щуря глаза. Эти  слуги,  еще  не  забывшие
своих крестьянских корней, вполне понимали такие речи.
   - Ну да, сударыня маркиза, - пробурчал Жанику, - уж коли вы так  думаете,
то мы и подавно.
   Они  понимающе  перемигивались.  Госпожа  не  подвела,  недаром  они   ей
доверились. Ее так легко не сломишь. Уж они позаботятся, чтобы пузатый вояка
унес отсюда ноги. И чтобы за пределами замка солдатам короля  тоже  пришлось
несладко...
   Подобно детям и простым натурам, привыкшим разделять превратности  судьбы
своего вожака, они с возвращением маркизы дю Плесси поверили, что  кончилось
тревожное время, когда их участь была поставлена  на  кон.  А  для  Анжелики
далеко  не  все  обстояло  так  просто.  Внешне  храня  безмятежность,   она
лихорадочно размышляла.  Ведь  прежде  чем  начать  действовать,  необходимо
разобраться в своем положении.  Но  чем  больше  она  думала,  тем  туманнее
представляла, что делать дальше.
   Затворившись в одной из  гостиных  нижнего  этажа,  которую  предпочитала
другим, она пыталась перекинуть шаткий мост из прошлого в настоящее.  Именно
здесь она дала отпор разбушевавшемуся  принцу  Конде,  когда  тот  явился  в
Пуату, чтобы набрать войско для  войны  с  Мазарини  и  королевой-матерью  и
составить заговор с целью отравить юного короля и его брата.
   Она вспомнила, как он разглядывал на свет  зеленую  склянку,  данную  ему
монахом, и оценивал свои шансы в случае исчезновения молодого Людовика  XIV.
Ах, эти игры принцев! Ныне под лепными  потолками  Версаля  подагрик  Конде,
покряхтывая, плетется каждый вечер играть в  пикет  с  королевой.  Маленький
король одержал верх. Но терпкий запах заговоров и бунта,  должно  быть,  все
еще чувствуется в белом дворце, отраженном в зеркале пруда, на опушке  леса,
там, в отдалении от Пуату.
   Анжелика смотрела в окно и видела  уголок  запущенного  парка.  Пламенели
величественные каштаны; но они не заслоняли вытоптанных лужаек,  на  которых
люди Монтадура пасли лошадей. Справа блестел пруд, и два лебедя быстро плыли
к  берегу,  вероятно,  заметив  Шарля-Анри,  принесшего  им  хлеб.  Анжелика
подумала, что здесь, где  все  похоже  на  дурной  сон,  красота  маленького
Шарля-Анри кажется не совсем настоящей.
   Барба привела его к ней. Ему уже было  без  малого  пять  лет.  Преданная
служанка одевала его в бархат и шелк, как если бы через час  ему  предстояло
отправиться ко двору. Этот мальчик был аккуратен, никогда  не  пачкал  своих
одежд. Он молча стоял перед Анжеликой. Напрасно она расточала ему  нежности,
тщетно ждала хоть слова в ответ.
   - ..однако он бывает куда как боек, когда того хочет, - бормотала  Барба,
опечаленная молчанием своего воспитанника. - Послушать бы вам, когда  я  его
укладываю по вечерам и вешаю на шею медальон с вашим портретом. Он говорит с
ним! И так долго... Может, он вас не признал? Вы стали совсем не  похожи  на
портрет.
   -  По-твоему,  я  так   изменилась?   -   спросила   Анжелика,   невольно
обеспокоившись.
   - Вы еще краше, чем прежде, - с упреком в голосе  промолвила  Барбара.  -
Если подумать, это даже неестественно, ведь так не бывает. Волосы у вас не в
порядке, кожа - жалость берет! И все же иногда вам можно дать двадцать лет -
не поймешь, почему. Вот ведь и глаза у вас чудные. Как будто  вы  явились  с
того света.
   - Ты почти права...
   - Не то чтобы вы похорошели... - бормотала служанка, качая головой. - Это
я не совсем так сказала. Нет, я думаю.., чувствую, что для мужчин вы  теперь
опаснее, чем прежде.
   - Да оставь ты мужчин в покое, - усмехнулась Анжелика, пожав  плечами,  и
посмотрела на свои руки. - У меня все еще ломаются ногти. Не  знаю,  как  за
ними ухаживать, чтобы вернуть им твердость.
   Она вздохнула, погладила кудри ребенка. Его  ярко-голубые  глаза,  густые
ресницы, бело-розовая кожа, круглые,  крепкие  щеки,  верно,  привели  бы  в
восхищение  какого-нибудь  художника-фламандца.  От  его  красоты  сжималось
сердце. Глядя на него, она не могла не вспоминать своего второго  мужа.  Как
она  тогда  металась,  словно  одержимая  бесом,  чтобы   женить   на   себе
каменносердого Филиппа! И собственными руками вырыла ров, отделивший  ее  от
ее первой любви... "Ах, почему ты всегда подгоняешь судьбу?" - говорил Осман
Ферраджи.
   Она вздохнула,  отвела  глаза  и  погрузилась  в  глубокую  задумчивость.
Ребенок тихонько удалился. За него, по крайней мере,  ей  нечего  опасаться.
Шарль-Анри дю Плесси, крестник короля, никогда  не  потеряет  наследства  за
грехи своей матери.  Но  вот  ее  старший  -  Флоримон,  законный  наследник
роскошных владений графов Тулузских, превосходящий родовитостью и богатством
всех Плесси, вместе взятых, может остаться ни с чем. Увы, его будущее так же
неопределенно, как судьба  какого-нибудь  бастарда  <Бастард  -  в  Западной
Европе в средние века - внебрачный сын влиятельной особы (короля, герцога  и
т.д.).>.
   Со времени приезда в замок она мечтала  встретиться  с  ним.  Еще  совсем
больная, голосом,  прерывающимся  от  изнеможения,  она  продиктовала  мэтру
Молину письмо к своему брату, преподобному отцу де Сансе. Она не знала,  что
это  послание  возбудило  подозрительность   Монтадура.   Поскольку   особой
грамотностью капитан не отличался,  он  заставил  интенданта  прочитать  его
вслух, а затем, убоявшись ответственности, отослал к де  Марильяку.  Тем  не
менее письмо дошло до адресата, поскольку Анжелика получила наконец ответ от
иезуита.
   Она узнала из него, что де Сансе получил приказ короля оставить  молодого
Флоримона  де  Морана  в  коллеже  до  тех  пор,  пока  Его  Величество   не
соблаговолит  вернуть  его  матери.  Преподобный  отец  де  Сансе   одобряет
намерения  августейшего  монарха,  заботящегося  о  наималейшем   из   своих
подданных. Действительно, Флоримон  ничего  не  выиграл  бы  от  близости  к
женщине, чье поведение изобличает столь вздорный нрав. Ей надлежит  доказать
свое раскаянье и вернуть расположение государя. Она сможет увидеть сына лишь
тогда,  когда  перестанет  служить  удручающим  примером  возмутительного  и
легкомысленного образа жизни. К тому же коллеж - лучшее место  для  ребенка,
вошедшего в отроческие лета. Его дядя признавал за ним большие способности к
учению, но находил, что мальчик ленив, скрытен вопреки  видимой  искренности
манер и, говоря откровенно, вызывает разочарование. Однако, если действовать
с должной настойчивостью, из него можно воспитать хорошего офицера.
   Реймон  де  Сансе   заканчивал   письмо   туманно-пророческими   словами,
отдававшими изрядной горечью. Он  устал,  говорилось  там,  нести  на  своих
плечах груз ошибок его братьев и сестер и спасать тем самым честь рода Сансе
де Монтелу, уберегая семью от монаршей немилости. Близок час, когда терпение
двора истощится, и беды посыплются  на  его  собственную  голову.  И  это  -
несмотря на всю его безграничную верность престолу! Но  как  не  навлечь  на
себя недовольство Его Величества, если многие годы приходится вступаться  за
недостойных, чье упорство в заблуждении поистине ошеломляет. Неужели суровых
уроков, полученных Анжеликой, все еще недостаточно, чтобы умерить ее  спесь?
А ведь  он  многократно  предостерегал  ее,  равно  как  и  Гонтрана,  Дени,
Альбера!.. Увы, неблагодарные пренебрегли его предупреждениями и  укорами...
Голос их дикарской, неукротимой крови заглушал его  тихие  речи.  Но  придет
день, когда он перестанет словом и делом оберегать их от гибели...
   Этот ответ возмутил Анжелику более всего остального. Итак, у нее отбирали
Флоримона.  Какая  низость!  Флоримон,  сирота,  принадлежал  ей,  и  никому
другому. Ей он был спутником и  другом,  единственным  живым  свидетельством
погибшей любви. Флоримон и Кантор, два ее первых  сына,  стали  ей  особенно
близки за время ее скитаний по Средиземноморью.
   Ей казалось, что она вновь завоевала  любовь  Кантора  в  своих  безумных
поисках, разделив тайные мечты маленького пажа. Он, мертвый, и она, попавшая
в ту же ловушку, - они  стали  немного  сообщниками.  Теперь  она  не  столь
мучительно  ощущала  его  отсутствие,  его  "исчезновение".  Но  сейчас  она
нуждалась во Флоримоне, старшем, в облике которого для нее оживали  начавшие
стираться в памяти черты того, исчезнувшего лица.
   В бессильной ярости она перечитала письмо. И тут  ее  внимание  привлекли
жалобы брата. Любопытно: почему он негодует на все  семейство  вместо  того,
чтобы, как обычно, обвинить в общих бедах ее, Анжелику? С  детства  во  всех
катастрофах была виновата она, а теперь он употреблял  множественное  число.
Она задумалась. В памяти всплыла королевская фраза,  услышанная  из  уст  де
Марильяка: "Строптивость  семейства,  многие  члены  которого  меня  глубоко
оскорбили..." Или что-то в этом роде.  Она  не  смогла  припомнить  фразу  в
точности, право же, в ту минуту ей было не до подробностей.  Только  теперь,
сопоставляя те слова с пассажем из письма Реймона, она спросила себя, нет ли
в нем намека на некое неизвестное ей обстоятельство. Ее размышления  прервал
лакей, объявив, что барон де Сансе де Монтелу желает ее видеть.

Глава 4

   Отец Анжелики барон де  Сансе  умер  в  прошлом  году,  зимой,  перед  ее
отъездом в Марсель. Поэтому, услышав  слова  лакея,  она  встрепенулась,  не
поверив своим ушам.
   У  человека  в  коричневом   платье   и   заляпанных   грязью   башмаках,
поднимавшегося по ступеням крыльца, были поступь и повадка ее  отца.  Глядя,
как он идет по галерее, она признала в чертах его замкнутого и хмурого  лица
сходство с кем-то из детей де Сансе. Один из  ее  братьев?  Гонтран?..  Нет,
Дени.
   - Это ты, Дени?
   - Здравствуй, - кивнул он.
   Когда она уезжала, он был военным и служил на окраине Парижа.  Теперь  же
она  видела  перед  собой  захудалого  мелкопоместного  дворянчика   с   уже
отяжелевшим  лицом  и  озабоченной  миной,  как  у  барона  Армана.   Чем-то
смущенный, он мял в руках сложенное письмо.
   - Вот. Я получил приказ от наместника, господина де Марильяка. Он  просил
навестить тебя. Ну, я и пришел.
   - Похоже, в нашем семействе все действуют  только  по  приказу.  Как  это
мило!
   - Черт подери, положение-то довольно затруднительное.
   - А что происходит?
   - И ты еще спрашиваешь. Это ведь за тобой по пятам гоняется  вся  полиция
королевства. Это тебя возят под  конвоем,  как  преступницу!  Да  все  здесь
только о тебе и говорят!
   - Это понятно. Но что еще произошло?
   Дени с удрученным видом уселся.
   - Ну да, ты же еще ничего не знаешь. Я сейчас все тебе расскажу, как  раз
для того господин де Марильяк и послал меня сюда,  чтобы  навести  тебя  "на
здравые размышления". Он так и сказал.
   - Ты о чем?
   - Не торопись. Сейчас все узнаешь.  Прескверная  история.  Вся  семья  не
может оправиться от позора... Ах, Анжелика, зачем ты уехала?
   - Неужели кто-то осмелился нападать на наше семейство только потому,  что
мне взбрело в голову уехать без высочайшего соизволения?
   - Да нет, это, собственно, не из-за тебя... Но если бы ты была там!.. Все
произошло через несколько месяцев  после  твоего  отъезда.  Никто  не  знал,
почему ты уехала, но король пребывал в ужасном настроении.  Я-то  сперва  не
слишком беспокоился. Я говорил  себе:  "Анжелика  и  не  из  таких  передряг
выпутывалась. Если она и сделала какую-то глупость, она достаточно  красива,
чтобы все исправить". Признаться, меня тогда больше всего тревожило,  что  я
не знал, где тебя найти, чтобы подзанять деньжат. Мне  как  раз  втемяшилось
купить свободное место в полку версальской стражи.  Я  на  тебя  понадеялся,
думал, ты поможешь мне, употребишь свое влияние..,  и  кошелек  тоже.  Когда
дело сильно продвинулось, я отыскал Альбера,  поскольку  знал,  что  он  уже
пристроился при дворе брата короля. Мне повезло: он тогда купался в деньгах.
Сказал мне, что брат короля от него без  ума  и  осыпает  своими  милостями:
дарственными,  должностями.  Альберу  даже  удалось  добиться,   чтобы   ему
пожаловали бенефиции с нашего аббатства в Ниеле.  Эта  мысль  у  него  давно
сидела в голове. Со всем этим он уже считал, что  обеспечил  себя  до  конца
дней. Ему ничего не стоило  ссудить  несколько  сотен  ливров  мне,  бедному
вояке, у которого нет ни смазливой рожи, ни этой  обходительности...  Он  не
заставил себя упрашивать,  и  я  заплатил  за  патент.  Потом  перебрался  в
Версаль. Ты ведь понимаешь, там гораздо лучше, чем в Мелене, но, само собой,
и строже. Надо быть всегда в лучшем виде, чтобы нравиться  королю.  Имелись,
правда, и  другие  обязанности,  не  такие  приятные:  усмирять  разных  там
каменщиков,  ремесленников,  когда  те  особенно   заартачатся.   По   моему
разумению, нас слишком часто напускали на них. Ведь тогда  в  Версале  много
строили, помнишь?
   - Помню.
   Бесцветный  голос  брата  оживил  в  памяти  Анжелики  забытые   картины:
гигантские пилы,  с  визгом  крошащие  светлый  песчаник,  каменную  крошку,
хрустящую  под  ногами,  оба  крыла  дворца,  одетые  в  леса  (их  задумали
расширить), глухой, никогда не смолкавший  рокот  стройки.  Он  доносился  в
глубь парка, где  прогуливались  галантные  кавалеры  и  дамы.  Крики,  стук
молотков, скрип тачек и скрежет заступов... Там сновала целая армия рабочих.
   - Набрали уйму народу, как для войны. Их разместили  поблизости,  оторвав
от семей. Опасались, что, если отпускать домой, они после первой же  отлучки
не ве