то рядом - опасность? Анжелика закусила губу. "Так
надо! - сказала она себе. - Это твоя последняя ставка".
   Цепляясь за колючие ветви, она спускалась к  собравшимся  гугенотам.  Идя
сюда, она понимала, что становится на дорогу, с которой трудно свернуть.  Но
Самуил де Ламориньер. Патриарх, был именно тем, кого она искала.  Только  он
сможет  разрушить  веру  в  монарха,  вытравить  ее  из  сердец  королевских
подданных-протестантов!
   Ламориньеру перевалило за пятьдесят. Отец трех дочерей -  обстоятельство,
наполнявшее его сердце ядовитой горечью, - вдовец, он делил кров с  братьями
Гуго и Ланселотом, женатыми и обремененными многочисленным  потомством.  Все
это племя хило бурно, но под строгой  ферулой  Патриарха,  деля  свое  время
между молитвой и охотой. Они презирали роскошь, не  желали  знать  галантных
обычаев, не устраивали празднеств. В замке Ламориньера женщины говорили тихо
и не смели  улыбаться.  К  детям  было  приставлено  множество  наставников,
призванных с младенчества натаскивать их в греческом  и  Писании.  Мальчиков
учили также владеть рогатиной и кинжалом.
   Когда  Анжелика  предстала  перед  ним,  возникнув  из  сумрака  ночи,  в
пастушеском плаще, босая, и  заговорила  изысканным  языком  светской  дамы,
Ламориньер  вопреки  собственной  воле  почувствовал  в  этой  золотоволосой
отважной красавице  ровню  себе  -  такую  же  страстную  натуру,  способную
поступать по наитию, умеющую постоять за себя в схватке с любым врагом.

Глава 7

   Исаак де Рамбур, человек, что трубил в рог, на этот раз избежал расправы.
Монтадур, вероятно, полагал, что,  коль  скоро  дворянское  гнездо  Рамбуров
недалеко от Плесси, он сможет, когда вздумается, наложить  тяжелую  лапу  на
бледного и дрожащего гугенота, всегда готового исполнить роль мученика.
   В молодости Анжелика  и  ее  сестры  вдоволь  насмеялись  над  нескладным
длинношеим юношей соседом.  Войдя  в  лета,  барон  Рамбур  приобрел  вислые
грустные усы, вечно беременную жену и сонм маленьких золотушных гугенотиков,
постоянно  бегавших  за  ним  по  пятам.  В  отличие  от  большинства  своих
единоверцев, он был очень беден. Местные жители поговаривали,  что  бедность
постигла Рамбуров в восьмом поколении в наказание за то, что некий рыцарь из
этого семейства дерзнул поцеловать спящую фею в одном из  замков  на  берегу
Севра. Проклятье феи не потеряло силы и после  того,  как  семья  перешла  в
кальвинизм. Исаак, последний представитель злосчастного  рода,  влачил  свои
дни в стенах заросшей плющом башни, а  его  единственным  талантом  -  да  и
обязанностью - была игра на рожке. Люди не  уставали  дивиться  тому,  какое
мощное дыхание живет в столь хилом теле. Вся округа приглашала его на охоту,
ибо никто не умел придавать нехитрым мелодиям столько богатых оттенков.  Рог
Рамбура приводил в неистовство и охотников, и собачьи своры, и саму дичь.
   Но в последний год охота случалась нечасто.  Все  семьи,  католические  и
протестантские, жались по своим  углам,  ожидая  конца  военного  нашествия.
Барон де Рамбур не мог не примкнуть к сторонникам  герцога  де  Ламориньера.
Ему ли было противиться Патриарху?
   Мысль о невозможности подобного сопротивления мелькнула в мозгу Анжелики,
когда она смотрела, как предводитель  гугенотов  в  развевающемся  по  ветру
плаще шествовал ей навстречу.  На  фоне  яркой  голубизны  неба  его  фигура
впечатляла сильнее, нежели в сумерках  Горловины  Великана.  Младшие  братья
следовали за ним.
   Место встречи на лесистом утесе было выбрано так, чтобы хорошо видеть всю
округу. На этой полоске заросшей дроком земли некогда  располагался  римский
военный лагерь. От него остался маленький полуразрушенный храм,  построенный
в честь Венеры. На его камнях цвели асфодели.
   Наверное, на опушке между проклятым  заливом  и  зловещим  лесом  римляне
умоляли богиню охранить их мужественность, защитить от свирепых пиктов,  что
приносили своим богам ужасные жертвы. Ныне храм лежал в руинах,  сохранились
лишь портик и покрывающие его плиты с латинскими надписями.  В  его  тени  и
уселась Анжелика.
   Герцог присел на квадратную плиту лицом к ней.  Его  братья  держались  в
стороне. Римский лагерь служил  одним  из  мест  сборов.  Крестьяне-гугеноты
прятали в храме провизию  и  оружие,  предназначенные  для  их  единоверцев,
объявленных вне закона. Здесь можно было не бояться неожиданного нападения.
   Герцог начал с благодарности за своевременное предупреждение  о  ловушке,
грозившей протестантскому пастору. Этот поступок,  заметил  он,  доказывает,
что  разность  верований   не   должна   помешать   тем,   кого   оскорбляет
несправедливость, объединиться против тиранической власти. Ему ведомо, что и
она гонима королем. И разве ее не держат здесь в заточении? Однако он  хотел
бы знать, как госпожа дю Плесси, пребывающая под столь  неусыпным  надзором,
смогла добраться до них. Она объяснила, что воспользовалась подземным  ходом
и что Монтадур ни о чем не догадывается.
   Не ответить герцогу де Ламориньеру, когда  он  задавал  вопрос,  казалось
немыслимым.  Его  требовательный  тон  побуждал  к  четким  незамедлительным
объяснениям. Глаза его, глубоко сидящие под кустистыми черными бровями,  так
и впивались в лицо собеседницы. В них горели золотые искорки, от их мерцания
Анжелика скоро устала  и  стала  глядеть  в  сторону.  Она  вспомнила  страх
колдуньи пред этим сумрачным служителем Господа.
   Для их встречи она выбрала туалет, соответствующий ее  рангу:  платье  из
темного, но дорогого атласа. Совсем  не  легко  было  протискиваться  сквозь
узкий лаз в перехватившем талию корсаже и тяжелых складках трех нижних юбок.
Лакей Лавьолет сопровождал ее и  нес  плащ.  Теперь  он  почтительно  застыл
поодаль, не сводя глаз со своей госпожи. Анжелика желала, чтобы беседа  была
обставлена с некоторой торжественностью, дабы говорить с герцогом на равных.
   Она восседала под римским портиком, поседевшим от старости. Ее сапожки из
красной кожи оттенялись темно-лиловым платьем; тщательно уложенную  прическу
немного  растрепали  порывы  ветра.  Она  слушала  низкий  голос,  и  сердце
сжималось от тревоги и невольной симпатии к старому  воину.  Под  ее  ногами
разверзалась бездна, нужно было напрячься и прыгнуть.
   - Что вам нужно от меня, сударь?
   - Заключим союз! Вы католичка, я протестант, но  мы  можем  объединиться.
Союз гонимых, но свободных душ. Монтадур под вашей крышей. Следите за ним  и
сообщайте нам. Что до ваших крестьян-католиков...
   Он наклонился к ней и понизил голос, полный решимости подчинить ее  своей
воле:
   - Втолкуйте им, что они - естественные союзники наших крестьян. И  те,  и
другие - дети Пуату. Их общий враг -  королевский  солдат,  уничтожающий  их
посевы... Напомните им о сборщиках налогов и о самих налогах.  Не  лучше  ли
подчиняться собственным сеньорам, чем платить дань далекому королю,  который
в награду только посылает к ним на постой армии чужаков?
   Его руки в кожаных перчатках  для  соколиной  охоты  упирались  в  мощные
ляжки. Говоря, он все ближе склонялся к ней, и уже нельзя было избежать  его
глаз, глядящих в упор. Неистовый, он по капле вливал в нее собственную  веру
в совершенно безнадежную авантюру -  последний  рывок  плененного  великана,
пытающегося  разорвать  путы.  Перед  ее  глазами  предстал  образ  великого
народа-крестьянина,  давшего  рождение  и  ей.  Он  вставал   с   колен,   в
сверхчеловеческом  напряжении  тщась  порвать  удушающие  его  цепи  рабской
зависимости от того, кто еще недавно был всего лишь сеньором  Иль-де-Франса.
Деньги, собираемые с пашен Бокажа, проматывались  в  Версале,  тратились  на
нескончаемые войны где-то на  границах  Лотарингии  или  Пикардии.  Носители
великих имен Пуату сделались слугами трона, и, пока они подавали рубаху  или
подсвечник  королю,  их  земли  терзали  алчные  правители.  Другие  нищали,
обложенные поборами, наблюдая в бессильной ярости, как интенданты короны  по
лоскутам растаскивают их родовые наделы.  В  Версале  презирали  дворян,  не
сподобившихся монаршего благоволения, и насылали на  Пуату  голод  и  разор.
Армии, отправляемые туда  в  нарушение  здравого  смысла  и  справедливости,
наводили  отчаяние  на  пахарей,  притесняли  сыроделов  и   огородников   с
мозолистыми руками и громадными темными  шляпами,  тиранили  без  разбора  и
католиков, и протестантов...
   Все это было ей известно, но она напряженно слушала.  Ветер  усилился,  и
Анжелика, вздрогнув, поправила прядь, упавшую на лицо. Лавьолет  приблизился
и подал ей плащ, в который она зябко закуталась. И вдруг она, стиснув  руки,
взволнованно заговорила:
   - Да, я помогу вам! Но тогда.., тогда нужно, чтобы война была открытой  и
страшной. Что ждете вы от молитв, распеваемых по глухим углам?.. Надо  брать
города, перекрывать дороги, превратить всю провинцию в несокрушимый бастион,
пока они не прислали подкрепление. Надо перекрыть все выходы на севере и  на
юге.., поднять и другие провинции:  Нормандию,  Бретань,  Сантонж,  Берри..,
чтобы пришел день, когда король обратится к вам как к иностранному монарху и
примет ваши условия...
   Ее красноречие задело герцога. Он вскочил, лицо его стало багровым, глаза
засверкали. Он не привык, чтобы женщина говорила с ним в подобном  тоне,  но
сдержался. Немного помолчал, теребя кончик бороды. Он вдруг понял, что может
рассчитывать на дикарскую силу этого создания, на  которое  он,  презиравший
женщин, смотрел все же с некоторым  пренебрежением.  Но  сейчас  на  ум  ему
пришли рассказы одного из его дядьев, служившего еще при  Ришелье.  Кардинал
весьма успешно пользовался услугами  дам  для  множества  дел,  связанных  с
политикой или соглядатайством. "Женщина может куда больше  мужчины.  Ей  под
силу подорвать оборону целого  города...  Они  никогда  не  признают  своего
поражения, даже если громогласно объявят о  нем.  Чтобы  пользоваться  таким
острым оружием, как женская хитрость, нужны толстые перчатки, но я  не  знаю
другого оружия, которое бы разило столь метко..." - так говорил Ришелье.
   Герцог глубоко вздохнул:
   - Сударыня, ваши слова верны. Действительно, единственно стоящая  цель  -
то, о чем вы говорили. И если мы замахиваемся на меньшее, впору  уже  сейчас
сложить оружие... Но потерпите. Помогите нам. И однажды это  случится,  я  в
том ручаюсь.

Глава 8

   Число стычек и преступлений  весьма  возросло,  и  ненависть  к  драгунам
проникла во все поры провинции, подобно  тому  как  корни  трав  пронизывают
почву. Все началось, когда на Развилке Трех Филинов нашли четырех повешенных
солдат. К груди каждого была приколота табличка: "Поджигатель", "Грабитель",
"Голод", "Разруха". Их товарищи не осмелились вынуть тела из петли:  слишком
уж близко подступал лес, про  который  доподлинно  было  известно,  что  там
скрываются банды протестантов. Отвратительные призраки в  пунцовых  мундирах
еще долго висели там, медленно вращаясь и напоминая прохожим о том, чем  они
угрожают всему Пуату: о пожарах, грабежах, голоде и разрухе... Густая летняя
листва сияла над ними, как свод роскошного изумрудного  храма,  и  от  этого
трупы казались еще мертвее и омерзительнее.
   Монтадур бесился, мечтая нанести ответный удар. Он подверг  пытке  одного
из протестантов в надежде дознаться, где скрывается де Ламориньер.  Потом  с
самыми  отчаянными  солдатами  углубился  в  лес.  После  нескольких   часов
блужданий молчание, сумрак, невероятно густая листва,  невообразимо  толстые
стволы деревьев с низко нависающими  перепутанными  ветвями  и  предательски
подворачивающимися под сапог корнями - все это поумерило  храбрость  солдат.
Внезапный крик разбуженной совы заставил их остановиться.
   - Это сигнал, капитан! Они засели на деревьях! Сейчас как посыплются  нам
на головы...
   Смешавшись, драгуны повернули назад. Они жаждали  чистого  неба,  ровной,
озаренной солнцем дороги, но впереди снова  и  снова  вырастали  непролазные
кусты, ноги вязли в заболоченных ямах, по лицу хлестали ветки. Когда солдаты
к вечеру наконец выбрались на опушку, они  так  возликовали,  что  некоторые
даже  повалились  на  колени,  давая  клятву  поставить  свечку  Богородице.
Впрочем, если бы они и дошли  до  цели  своей  экспедиции,  им  бы  и  тогда
пришлось возвращаться ни с чем. Гугеноты были предупреждены...
   Монтадур и в мыслях не имел, что  возможна  какая-либо  связь  между  его
неудачами и нежданной приветливостью  очаровательной  пленницы.  Она,  столь
надменная, избегавшая встреч, теперь приглашала его к "своему" столу. Ему-то
казалось, что она заскучала, и его  авантажность,  известная  всем,  наконец
оценена.  Он  усердствовал  в  предупредительности.  К  этим  важным   дамам
по-драгунски не подступишься. Надо посуетиться.  Монтадур  открыл  для  себя
прелести долгой осады и впал в поэтическую чувствительность. Если бы не  эти
бесстыдники гугеноты, ничто не могло бы  омрачить  столь  приятного  досуга.
Капитан написал де Марильяку и попросил подкрепления. Ему послали  еще  один
отряд, который должен был разместиться в Сен-Мексане.  Однако  командовавший
ими лейтенант де Ронс известил  капитана  депешей,  что  не  смог  стать  на
квартиры в указанном ему месте, поскольку вооруженные гугеноты заняли старый
замок, господствовавший над дорогой и Севрой. Надо ли брать его приступом?
   Монтадур   выругался.   Что   происходит?   Эти   протестанты    вздумали
сопротивляться?! Похоже,  растяпа  лейтенант  ничего  не  смыслит.  Придется
поехать самому и...
   - Вы уже покидаете меня, капитан? - ласково  промурлыкала  Анжелика.  Она
сидела напротив него. Ей только что принесли корзинку ранних  вишен,  и  она
лакомилась ими. Рядом с красными ягодами ее молодые зубы казались еще белей.
Посмотрев на нее, Монтадур решил, что, пожалуй, Роне и  сам  справится.  Ему
стоит только подняться повыше и стать у Партене. Черт возьми, у  капитана  и
здесь  забот  по  горло!  Жители  непокорны.  Рассыпают  гвозди  под  копыта
лошадей... Негодяи они все, что протестанты, что  католики!  В  погребах-то,
небось, припрятаны укладки, набитые экю, но им этого мало. Всюду им  чудятся
горящие глаза трех их  наследственных  врагов:  волка,  солдата  и  сборщика
налогов.
   Что  правда,  то  правда:   когда   жгли   урожай   протестантов,   огонь
перекидывался и на посевы католиков. А те уж сразу и в панику!  Ни  один  из
этих заскорузлых мужланов не согласится потерять  и  трех  экю  ради  победы
правой веры. Все они одним миром мазаны, эти крестьяне из Пуату с  арабскими
глазами и ножом за пазухой.
   - Посылайте ко мне самые горячие головы, - предложила Анжелика. - Я  тоже
буду их увещевать.
   После этого в замок зачастили люди со всей округи. Анжелика приняла также
и нескольких землевладельцев католиков. Господина дю  Круасека,  который  за
это время стал еще  толще,  но  с  прежней  готовностью  внимал  всему,  что
говорили прелестные уста, так как тайно обожал их обладательницу.  Господина
и  госпожу  Фейморон,  семейства  Мермено,  Сент-Обенов,   Мазьеров.   Всеми
заброшенные обитатели Бокажа и  гонимая  Версалем  дама  составили  светский
кружок. Монтадур растроганно смотрел на эти визиты. Он написал де Марильяку,
что госпожа дю Плесси оказывает ему  самую  усердную  помощь  в  просвещении
округи.
   Капитан все с большим трудом отрывал себя от общества той, в ком день ото
дня открывал новые чары.  Обворожительная,  вновь  возымевшая  склонность  к
красивым нарядам, Анжелика беспечно царила в  своем  замке.  Вправду  ли  ее
волосы и лицо приобрели особый блеск и свежесть после  таинственных  отваров
колдуньи? Кто знает. В тело ее вселились сила и гибкость, в душу -  страсть.
Ее пьянило  ощущение  непобедимости,  особенно  после  того,  как  удавалось
преодолеть какую-нибудь преграду. Конечно, она могла обманываться. Почва под
ее ногами колебалась, замок лихорадило, тучи, как в  жарком  грозовом  июле,
сгущались...
   Между тем лето входило в свои  права.  Наступила  пора  сенокоса.  Однако
работы часто прерывались. "Драгуны, - писал современник, - хватали женщин за
волосы и волоком тащили к мессе. Если они  не  желали  идти  в  церковь,  им
прижигали подошвы, и войско проходило по их телам..."  Но  часто  крестьяне,
вооружившись цепами и косами, давали отпор миссионерам в мундирах.
   Общее напряжение нарастало.

Глава 9

   Герцог де Ламориньер и Анжелика обменивались посланиями с помощью ученого
сокола. Прилетая  в  замок,  он  садился  Лавьолету  на  перчатку.  Свидания
назначались в римском лагере, у Камня Фей, на Развилке Трех  Филинов,  около
Чертова Ключа, в пещере...  Анжелика  отправлялась  туда  одна.  Эти  ночные
прогулки не страшили ее,  а,  напротив,  забавляли.  Любопытно:  признал  бы
Монтадур свою элегантную пленницу  в  скользившей  среди  кустов  женщине  в
бумазейной крестьянской юбке?
   Никогда она не боялась ночной встречи с диким зверем, хотя знала,  что  в
лесу обитают волки, кабаны, и, если  верить  молве,  даже  медведи.  Лес  ее
меньше пугал, нежели общество людей, несчастных  и  часто  озлобленных,  как
раненое животное. Здесь  в  ней  просыпалось  ощущение  невинности  природы,
которое она впервые испытала в пустыне.
   Когда же она приходила на место свидания, счастливое чувство покидало ее.
Она с нетерпением ожидала прихода гугенотов. Их шаги по шуршащей листве были
слышны издалека, и сквозь ветви она видела, как мелькают их факелы.
   Сначала герцог де Ламориньер являлся в сопровождении братьев,  потом  все
чаще стал приходить один, и это ее обеспокоило. Если  герцог  был  один,  он
обходился без факела, как и она, хорошо различая в темноте самые неприметные
тропки. Когда, внезапно возникнув из мрака  чащи,  он  пересекал  белесую  в
лунном свете поляну - огромный черный призрак в  тяжелых  сапогах,  давивших
сухие сучки, -  она  не  могла  удержать  дрожи,  о  природе  которой  часто
спрашивала себя. Голос Патриарха был резким и таким низким,  словно  исходил
из пещеры, а его горящий взгляд, казалось, проникал в  глубь  ее  души.  Она
читала в нем вызывающее презрение. Было в этом человеке  что-то  приводившее
ее в содрогание. Даже марокканский султан не казался ей таким  опасным:  он,
конечно, был свирепым правителем, но как женщине ей не  приходилось  бояться
его.
   Любя женщин, султан делал все, чтобы их приручить. Он поддавался чарам  и
мелким хитростям красавиц. Маленькая ловкая ручка могла легко осадить  этого
льва пустыни...
   Напротив, герцог делил женщин на две категории: праведных и  грешных.  Он
славился анафемами в адрес  версальских  блудниц  и,  вероятно,  никогда  не
замечал уродства и грубости собственной добродетельной супруги. Овдовев,  он
не женился вторично. Может статься, суровая жизнь, бесконечные охоты и посты
помогали ему потушить жар в крови? Он презирал женщину, как нечистую  тварь,
и ему было неприятно, что ей отведена какая-то роль в делах Создателя.
   Анжелика угадывала его  чувства,  и  они  ее  бесили.  Тем  не  менее  ей
необходима была его сила, чтобы противостоять королю. Он пойдет до конца.  И
все же она считала себя виновной перед Богом и Девой Марией за то, что имеет
дело с гугенотом.
   В  одну  из  ночей  их  взаимное  раздражение  выплеснулось  наружу.  Они
пробирались по гребню утеса, чтобы выйти на болота. Там пастор из Ниора ждал
герцога, и Анжелика вызвалась его провести. В  лесу  светлело.  Полная  луна
изливала бледное сияние, и в провале  между  деревьями  неожиданно  блеснули
аметистовые крыши и прозрачные колоколенки. Под ногами у них высилось резное
серебряное здание Ниельского аббатства.
   У Анжелики перехватило дыхание: какое чудо!  Святая  обитель  раскинулась
перед ней, безмятежная, укрывая в своих стенах молитвенный шепот монахов.  В
памяти Анжелики всплыла ночь, которую  она  ребенком  провела  в  аббатстве.
Вспомнился брат Жан,  отвративший  ее  от  сомнительных  предприятий  монаха
Фомы... Он прив