ела  сиял  еще  и  ореол  любовницы
короля Франции, то вы, бесспорно, стоили тех немалых денег, которые я за вас
заплатил.
   Анжелика злилась. Он выводил ее из себя, бросая  ей  в  лицо  ненавистное
звание, которым она была обязана  лишь  клевете  придворных  и,  главное,  -
сравнивая ее прежний облик с нынешним и давая понять, что  раньше  она  была
красивее. Ну и мужлан! Ее охватила ярость.
   - Ах, вот оно что! Вам недостает отметин на моей  спине?  Тогда  смотрите
сюда! Смотрите, что слуги короля сделали с его так называемой любовницей!
   Она принялась остервенело, всеми десятью пальцами рвать  шнуровку  своего
корсажа, распустила ее, стянула книзу рубашку и обнажила плечо.
   - Смотрите, - повторила она. - Они заклеймили меня королевской лилией!
   Рескатор встал и подошел к ней. Он осмотрел след от раскаленного железа с
вниманием ученого, исследующего некую интересную редкость. При этом он ничем
не выказал чувств, которые вызвало у него ее признание.
   - В самом деле, - сказал он наконец. - А гугеноты знают, что  приютили  у
себя висельницу?
   Анжелика уже жалела о своем необдуманном поступке. Палец Рескатора как бы
между прочим гладил маленький, жесткий шрам, но даже от одного этого легкого
прикосновения ее бросало в дрожь. Она попыталась было вновь стянуть на  себе
рубашку и корсаж, однако он удержал ее, крепко стиснув ее руки выше локтей.
   - Они знают об этом?
   - Один из них знает.
   - Во французском королевстве клеймят только проституток и преступниц.
   Она могла бы сказать ему, что клеймят также и гугеноток и что ее  приняли
за одну из них. Но ею уже начала овладевать паника. Та самая,  столь  хорошо
знакомая ей паника, которая парализовала ее всякий  раз,  когда  ее  пытался
обнять желающий ее мужчина.
   - Ах, да какая вам  разница!  -  сказала  она,  пытаясь  освободиться.  -
Думайте обо мне все, что вам угодно, только отпустите меня.
   Однако он вдруг прижал ее к себе, как  в  первый  вечер  после  отплытия,
прижал так тесно, что она не могла ни поднять голову к его  жесткой  кожаной
маске, ни упереться ладонями ему в грудь, чтобы оттолкнуть его. Он сжимал ее
только одной рукой, но рука эта была тверда, как стальной обруч.
   Другой рукой он коснулся горла Анжелики и его пальцы медленно  скользнули
вниз, к ее груди, угадывающейся в раскрытом вороте рубашки.
   - Вы надежно прячете свои сокровища, - прошептал он.
   Прошло уже несколько лет с тех пор,  когда  ее  в  последний  раз  ласкал
мужчина, и притом ласкал столь дерзко. Она вся напряглась под прикосновением
его властной руки, которая со  спокойной  неторопливостью  удостоверялась  в
том, что ее тело нисколько не утратило своей красоты.
   Ласки Рескатора сделались  еще  настойчивее;  он  знал  свою  власть  над
женщинами. Анжелика была не в  силах  пошевелиться  и  едва  дышала.  С  нею
произошло что-то странное: по ее телу вдруг разлился жар, и в то же время ей
показалось, что сейчас она умрет.
   Однако  внутреннее  противодействие  оказалось  сильнее.  Она  с   трудом
выговорила:
   - Оставьте меня! Отпустите!
   Ее запрокинутое лицо исказилось, точно от боли.
   - Я внушаю вам такой ужас? - спросил Рескатор.
   Он больше не прижимал ее к себе.
   Она попятилась к стене и бессильно  прислонилась  к  ней  спиной.  Корсар
изучающе смотрел на нее, и она догадалась, что он озадачен чрезмерностью  ее
реакции.
   Опять, опять она повела себя как помешанная, а ведь прежде такого за  ней
не водилось...
   "Ты уже никогда не станешь настоящей женщиной", - разочарованно шепнул ей
внутренний голос. Но она тотчас одернула себя: "В объятиях этого пирата?  Ну
нет,  никогда!  Он  уже  столько  раз  демонстрировал  мне  свое  презрение.
Вероятно, подобное сочетание грубости и ласк обеспечивало ему успех у женщин
Востока, но мне эта формула не подходит. Если бы я запуталась в  его  сетях,
он превратил бы меня в презренную тварь, в жалкую развратницу...  Нет,  я  и
без него уже достаточно натерпелась из-за своих ошибок".
   Но как ни странно, чувство разочарования не проходило. "А ведь,  пожалуй,
он единственный, кто смог бы..."
   Что это было, что с нею сейчас произошло? Этот  сладкий  трепет,  который
она ощутила при прикосновении нежных умелых мужских пальцев.., ведь она  его
узнала: это было пробуждение чувственности, желание предаться  страсти...  С
ним ей не было бы страшно, она была в  этом  уверена.  Однако,  глядя  в  ее
глаза, он наверняка увидел в них ужас - а того, что этот ужас внушен не  им,
он не знал.
   Она и сейчас еще не осмеливалась поднять на него глаза.
   Как человек умный, Рескатор, похоже, принял свою неудачу философски.
   - Честное слово, вы пугливее девственницы. Кто бы мог подумать?
   Он оперся о стол и скрестил руки на груди.
   - Впрочем,  это  не  может  служить  вам  извинением.  Ваш  отказ  чреват
серьезными последствиями. Итак, как же все-таки насчет нашей сделки?
   - Какой сделки?
   - Когда вы явились ко мне в Ла-Рошели, из ваших слов я  понял,  что  если
возьму на борт ваших друзей, то вы в  качестве  платы  вернете  мне  рабыню,
которой я не смог воспользоваться сообразно своим прихотям и правам.
   Анжелика почувствовала себя виноватой, словно она была торговцем, который
пытается обойти условия контракта.
   Когда она бежала по ландам под хлестким  дождем,  одержимая  единственной
мыслью - вырвать своих гонимых, обреченных друзей из этой проклятой  страны,
она понимала, что, обращаясь за помощью к Рескатору,  тем  самым  предлагает
ему себя. Тогда все казалось ей  легким  и  простым.  Главное  -  бежать,  а
остальное не имело значения.
   Теперь он давал ей понять, что настало время заплатить долг.
   - Но.., вы же сказали, что я вам не нравлюсь? - сказала она с надеждой.
   Услышав эти слова, Рескатор от души рассмеялся.
   - Женские плутни и вероломство всегда найдут доводы  в  свое  оправдание,
пусть даже самые неожиданные, - проговорил он между двумя взрывами  хриплого
хохота, от которого Анжелике сделалось не по себе. - Дорогая  моя,  здесь  я
хозяин! Я могу позволить себе менять свои мнения обо всем,  в  том  числе  о
вашей особе. В гневе вы довольно соблазнительны, и в вашей порывистости есть
своя прелесть. Признаюсь, я уже несколько минут мечтаю избавить вас от чепца
и от этой вашей дерюги, чтобы еще больше обнажить то, что  вы  сейчас  столь
любезно мне показали.
   - Нет, - сказала Анжелика, запахнув на груди плащ.
   - Нет?
   Он приблизился к ней  с  напускным  безразличием.  Какая  тяжелая,  какая
неумолимая у него поступь! При всей непринужденности манер,  отличавшей  его
от чопорного идальго, человек он был  железный.  Порой  это  забывалось.  Он
отлично умел забавлять, развлекать. Но затем вновь проявлялась  его  суровая
непреклонность, и тогда Анжелике становилось страшно.
   Сейчас она чувствовала, что всей ее силы: и физической, и нравственной  -
не хватит, чтобы противостоять ему.
   - Не надо, - сказала она торопливо. - Это  невозможно!  Вы  чтите  законы
ислама - вспомните же, что они запрещают обладать женщиной, имеющей мужа.  Я
уже дала слово одному из моих спутников. Мы собираемся  пожениться..,  через
несколько дней.., здесь, на корабле.
   Она говорила первое, что  приходило  в  голову.  Ей  нужно  было  срочно,
немедленно воздвигнуть стену между ним и собой. Сверх  всякого  ожидания  ее
слова как будто достигли цели.
   Рескатор резко остановился.
   - Вы сказали: одному из ваших спутников? Тому, который ранен?
   - Да.., да.
   - Тому, который знает?
   - Что знает?
   - Что вы заклеймены.
   - Да, ему.
   - Черт побери! Для кальвиниста  он  человек  смелый!  Жениться  на  такой
потаскухе!
   Эта вспышка поразила Анжелику. Она ожидала, что он встретит ее  сообщение
какой-нибудь циничной насмешкой. А он, кажется, был глубоко задет.
   "Это потому, что я заговорила о законах ислама, которые ему, должно быть,
дороги", - подумала она.
   Словно прочитав ее мысли, он яростно бросил:
   - Законы ислама мне так же безразличны, как и законы христианских  стран,
откуда вы бежите.
   - Вы святотатствуете, - испуганно сказала Анжелика. - Вспомните: разве вы
только что не признали, что мы спаслись  от  бури  только  благодаря  Божьей
милости?
   - Бог, которому я возношу благодарность, имеет лишь отдаленное сходство с
богом - соучастником несправедливостей и жестокостей вашего  мира...  Вашего
прогнившего Старого Света... - со злостью добавил он.
   Эта резкая обличительная речь нисколько не напоминала его обычную  манеру
разговора. "Я его задела", - опять подумала Анжелика.
   Она была ошеломлена этим, чувствуя себя как Давид,  неожиданно  для  себя
поразивший Голиафа при помощи жалкой пращи.
   Рескатор опять устало опустился в кресло у стола и, взяв из ларца тяжелое
ожерелье, начал рассеянно пропускать жемчужины между пальцами.
   - Вы давно его знаете?
   - Кого?
   - Вашего будущего супруга.
   В его голосе опять зазвучал сарказм.
   - Да.., давно.
   - Несколько лет?
   -  Несколько  лет,  -   ответила   она,   на   миг   припомнив   молодого
всадника-протестанта, который любезно подсадил ее к себе в седло  на  дороге
из Парижа в Шарантон, пятнадцать лет назад, когда она, оборванная, босоногая
нищенка, пыталась разыскать цыган, похитивших ее маленького Кантора.
   - Он отец вашей дочери?
   - Нет.
   - Даже так!
   Рескатор издевательски рассмеялся.
   - Вы знаете его несколько лет, но это все  же  не  помешало  вам  завести
ребенка от красивого рыжего любовника!
   Анжелика  не  сразу  сообразила,  что  он  имеет  в  виду.  "Какой  рыжий
любовник?.."
   Потом кровь бросилась ей в лицо, и ей лишь  с  трудом  удалось  сохранить
самообладание. Глаза ее метали молнии.
   - Вы не имеете права так со мною разговаривать! Вы  ничего  не  знаете  о
моей жизни, не знаете, при каких обстоятельствах я  познакомилась  с  мэтром
Берном... При каких обстоятельствах у меня появилась дочь... По какому праву
вы оскорбляете меня? По  какому  праву  вы  допрашиваете  меня,  как..,  как
полицейский?
   - Я имею на вас все права.
   Он сказал  это  бесстрастно,  мрачным  тоном,  который,  однако,  испугал
Анжелику куда больше, чем любые угрозы. "Я имею на вас все права..."
   В его словах ей чудилось что-то неотвратимое, они звучали,  словно  голос
рока. Анжелика все яснее осознавала, что этот человек, Рескатор, держит ее в
руках, и что отмахиваться от сказанного им, как она это  делала  прежде,  ей
уже больше нельзя.
   "Но я все равно от него убегу... Мэтр Берн защитит меня!"
   И она огляделась вокруг с ощущением, что все это не явь, а сон, и что она
очутилась где-то вне времени и вне реального мира.

Глава 6

   Бледный свет брезжущего дня с трудом пробивался сквозь толстые  стекла  в
оконном переплете. Комната по-прежнему была  погружена  в  полумрак,  и  это
придавало их беседе оттенок то  таинственный,  то  зловещий.  Теперь,  когда
Рескатор отошел от нее, Анжелике казалось, что он похож на какой-то мрачный,
темный призрак. Единственным светлым пятном были его руки, перебиравшие нить
жемчуга, неярко поблескивающую в полутьме.
   И тут она неожиданно поняла, почему  сегодня  он  показался  ей  каким-то
другим, не таким, как прежде.
   Он сбрил бороду. Это был он и в то же время словно бы и не он.
   У Анжелики упало сердце, как в тот вечер  после  отплытия,  когда  у  нее
вдруг мелькнула безумная мысль, что Рескатор  -  это  Жоффрей.  И  ею  вновь
овладел безотчетный страх оттого, что  она  находится  здесь,  с  человеком,
которого не понимает и которому дана способность так ее околдовать.
   Этот человек принесет ей неимоверные страдания...
   Она с видом затравленного зверька посмотрела на дверь.
   - Позвольте мне уйти, - произнесла она  чуть  слышно.  Он  как  будто  не
расслышал ее, потом поднял голову.
   - Анжелика...
   Его приглушенный голос показался ей эхом какого-то другого голоса.
   - Как вы далеки! Никогда уже мне до вас не достучаться...
   Она замерла, широко раскрыв глаза. Почему он заговорил с ней так  тихо  и
печально? Она вдруг ощутила пустоту в груди. Ноги словно приросли  к  ковру.
Ей хотелось бегом броситься к  двери,  чтобы  спастись  от  колдовских  чар,
которыми - она это чувствовала - он сейчас  опутает  ее,  но  она  не  могла
шелохнуться.
   - Прошу вас, позвольте мне уйти, - взмолилась она снова.
   - Нет, нам все-таки надо покончить с этим нелепым положением. Для этого я
и хотел поговорить с вами нынче  утром,  но  разговор  у  нас  отклонился  в
сторону. А теперь все стало еще нелепее, чем прежде.
   - Я вас не понимаю.., не понимаю, о чем вы говорите.
   - А еще толкуют о женской интуиции,  о  голосе  сердца...  Что  ж,  самое
меньшее, что тут можно сказать - вы таких качеств начисто лишены.  А  теперь
перейдем к делу.  Госпожа  дю  Плесси,  когда  вы  прибыли  в  Кандию,  одни
утверждали, что вы отправились в путешествие для  устройства  каких-то  дел,
другие - что вы плыли к любовнику. Были также и третьи - эти говорили, будто
вы разыскиваете одного из ваших мужей. Скажите, какая из трех версий верна?
   - Почему вы об этом спрашиваете?
   - О, отвечайте, - нетерпеливо сказал он. - Я вижу - вы намерены сражаться
со мной до  последнего.  Вы  умираете  от  страха,  но  полны  решимости  не
сдаваться. Чего же  вы  боитесь?  Какие  страшные  тайны  могут,  по-вашему,
открыть мои вопросы?
   - Я.., сама не знаю.
   - Право же, вы с вашим хладнокровием могли бы придумать ответ и  получше.
Впрочем, с другой стороны, он доказывает, что вы начинаете  догадываться,  к
чему я клоню... Госпожа дю Плесси, ответьте мне:  вы  нашли  мужа,  которого
искали?
   Она отрицательно покачала головой, не в силах выговорить ни слова.
   - Нет?.. А между тем я, Рескатор, который на Средиземном  море  знал  все
про всех, могу вам поклясться, что однажды он был от вас совсем близко.
   Внутри у Анжелики все оборвалось, ноги стали как ватные. Почти не отдавая
себе отчета в своих словах, она крикнула:
   - Нет, нет, это не правда... Этого не может быть!  Если  бы  он  оказался
рядом, я узнала бы его среди тысячи!
   - А вот тут вы ошибаетесь! Смотрите...

Глава 7

   Рескатор поднес руки к затылку.
   И прежде чем до Анжелики  дошло,  зачем  он  это  сделал,  кожаная  маска
оказалась у него на коленях и он обратил к ней открытое лицо.
   Она вскрикнула  от  ужаса  и  закрыла  глаза  руками.  Она  помнила,  что
рассказывали о Рескаторе на Средиземном море: что он носит маску, потому что
у него отрезан нос, и ее движение  было  продиктовано  страхом  увидеть  это
безносое лицо.
   - Что с вами?
   Она услышала, как он встал и подошел к ней.
   - Рескатор без маски не очень-то красив? Что ж,  согласен.  И  все  же...
Неужели правда настолько  для  вас  непереносима,  что  вы  не  в  состоянии
посмотреть ей в лицо?
   Пальцы Анжелики медленно скользнули вниз по щекам. Стоявший рядом  с  нею
мужчина был ей незнаком, и тем не менее она его знала.
   Она облегченно вздохнула: по крайней мере, нос у него не отрезан.
   Его пронзительные блестящие черные глаза  под  густыми  бровями  остались
такими же, как и в прорезях маски; черты лица были четкие, резкие, на  левой
щеке - рубцы от старых  ран.  Эти  отметины,  слегка  деформировавшие  лицо,
только делали его выразительнее, устрашающего же в нем не было ничего.
   Когда он заговорил, его голос был голосом Рескатора.
   - Не смотрите на меня так!.. Я не призрак... Подойдите сюда,  к  свету...
Да полно же, не может быть, чтобы вы меня не узнали...
   Он нетерпеливо повел ее к окну, и она безропотно подчинилась, все так  же
не отрывая от него расширенных глаз, в которых застыло непонимание.
   - Посмотрите на меня внимательно... Неужели эти  шрамы  не  будят  в  вас
никаких воспоминаний? Или ваша память так же иссохла, как и ваше сердце?
   - Почему, - прошептала она, - почему вы сейчас сказали, что  в  Кандии..,
он был от меня совсем близко?..
   В его устремленных на нее черных глазах отразилось беспокойство. Он резко
встряхнул ее.
   - Да очнитесь же! Не притворяйтесь, будто вы меня не понимаете. В  Кандии
я был от вас совсем близко. В маске, это верно. Вы тогда не узнали меня, а я
не успел открыть вам, кто я. Но сегодня?.. Вы ослепли.., или сошли с ума?
   "Да, сошла с ума..." - подумала Анжелика. Ибо перед  нею  стоял  мужчина,
осмелившийся с помощью каких-то дьявольских чар присвоить себе лицо  Жоффрея
де Пейрака.
   Это лицо, такое любимое, жгучую память о котором она долгие годы  хранила
в своем сердце, в конце концов все же  заволоклось  мглой  забвения,  ибо  у
Анжелики никогда не было портрета,  который  мог  бы  напомнить  ей  дорогие
черты.
   Теперь же произошло обратное: его облик вдруг  воссоздался  перед  ней  с
ошеломляющей точностью. Тонкий, правильный нос,  полные,  насмешливые  губы,
точеные контуры скул и подбородка, четко  выступающие  под  матовой,  как  у
многих уроженцев Аквитании кожей, и знакомые линии шрамов,  по  которым  она
давным-давно, в ушедшие времена, иногда ласково проводила пальцем.
   - Вы не имеете права делать этого, - сказала она беззвучным голосом. - Вы
не имеете права придавать себе сходство с ним, чтобы обмануть меня.
   - Перестаньте бредить... Почему вы отказываетесь узнать меня?
   - Нет, нет, вы не.., он. У него были такие волосы.., да, длинные, пышные,
черные волосы, обрамлявшие лицо.
   - Мои волосы? Я уже давным-давно  велел  остричь  эту  гриву  -  она  мне
мешала. Моряку длинная прическа не подходит.
   - Но он.., он был хромой! - вскричала Анжелика. - Можно  остричь  волосы,
скрыть под маской лицо, но нельзя короткую ногу сделать длиннее.
   - И тем не менее мне повстречался хирург, которому удалось  сотворить  со
мной  это  чудо.  Хирург  в  красном..,  вы  тоже  имели   счастье   с   ним
познакомиться!
   И так как она, ничего не понимая, молчала, он бросил ей:
   - Палач!
   Теперь он шагал взад и вперед по каюте и говорил, будто беседуя  с  самим
собой:
   - Мэтр Обен, палач, производитель публичных казней, а также и иных, менее
славных и более грязных дел в городе Париже. О, это человек весьма искусный!
Вот кто сумеет мастерски разорвать вам нервы и мышцы  и  возвратить  вас  на
путь истинный, которым  повелел  следовать  наш  король.  Моя  хромота  была
вызвана стяжением сухожилий на задней стороне колена. После трех сеансов  на
дыбе<Дыба или "пыточная кобыла" - средневековое орудие  пытки.  Представляла
собой раму с колесами, на которые наматывались веревки, привязанные к  рукам
и ногам пытаемого: при этом происходили растяжение  и  разрыв  мышц,  а  все
суставы растягивались вплоть до полного вывиха.> это  место  превратилось  в
сплошную рваную рану и  больная  нога  наконец-то  сравнялась  по  длине  со
здоровой.  Какой  же  у  нас  превосходный  палач  и  какой  добрый  король!
Разумеется, сказать, что преображение произошло тотчас, значило бы  солгать.
Завершением этого произведения искусства, столь блестяще начатого палачом, я
обязал прежде всего моему другу Абд-эль-Мешрату. Зато теперь я знаю,  что  с
небольшим вкладышем внутри сапога моя походка почти ничем не  отличается  от
походки других людей. Когда  после  тридцати  лет  хромоты  чувствуешь,  что
твердо стоишь на ногах, это ощущение весьма приятно.
   В жизни не думал, что мне  когда-нибудь  выпадет  счастье  его  испытать.
Нормальная походка, которую  огромное  большинство  людей  воспринимают  как
нечто само собой  разумеющееся,  для  меня  -  каждодневная  радость..,  мне
нравилось  прыгать,  выделывать  акробатические  трюки.   Я   мог   свободно
предаваться всему тому, чего так хотелось сначала мальчику-калеке,  потом  -
мужчине,  вид  которого  отталкивал.   Тем   более,   что   ремесло   моряка
предоставляет для этого много возможностей.
   Он говорил как бы для самого себя, но его пронзительный взгляд ни на  миг
не отрывался от покрытого восковой бледностью лица Анжелики. Она  продолжала
смотреть на