глубине топки заплясало ожившее бездымное пламя.
     - Нет,  это  просто  рай,  - нараспев приговаривала Софья Степановна. -
Блаженство  какое.  Это  судьба  моя  такая счастливая, Сережа, что вы к нам
приехали.
     Сергей,  с  красными  глазами,  скромно  усмехался, натирая куском мыла
вымазанные до локтей руки над тазом с теплой водой.
     Когда  еле  отмывшийся  Сережа  уже  пил в комнате Ирины чай с вишневым
вареньем,  Софья  Степановна  подсела  тоже  к  столу и стала занимать гостя
разговором.
     Не  успев допить чашку, Сережа узнал, что человек в меховой шапке, едва
проступавший  смутными  контурами  на  фотографии,  висевшей на стене, - это
отец   Ирины   и   муж  Софьи  Степановны,  кочегар  буксира,  погибший  под
Сталинградом;  узнал  и сколько пенсии она получает за мужа, и каким образом
они  с  дочерью  оказались  под Москвой, и что двое мужчин в морской форме -
это  братья  ее  мужа,  и  что  вообще  вся  семья Сумароковых происходит из
волжского  прибрежного  села  Сумарокова,  где все жители испокон веков были
рыбаки или служили во флоте.
     - А  кто  это?  Кудрявый  вот  этот?  -  спросил Сережа, сосредоточенно
постукивая  по  краю  блюдца, чтобы стряхнуть с ложечки не хотевшие отлипать
косточки.
     - Это  Сушкин,  Вася,  -  с  удовольствием пояснила Софья Степановна, -
дружок  Ирины.  Вася  хороший. У них, можно сказать, с детства дружба эта. В
деревне  соседи  были.  А  как  разъехались, она ему книжки посылает, разные
программы  достает,  по  которым  он  учится,  а  видеться редко приходится.
Только  теперь она в рейс пойдет, так увидятся. Там ихнему пароходу стоянка,
недалеко от Сумарокова, километра два всего.
     - Ах,  вот  как?..  Всего  два  километра?  -  с  выражением  приятного
удивления  спросил  Сережа, чувствуя, что все кругом потемнело и даже губы у
него точно на сильном морозе шевелятся неуклюже.
     - И  двух,  пожалуй,  не будет, - в тон ему ободряюще подтвердила Софья
Степановна.
     - Ну,   это,  можно  сказать,  рядом,  -  пробормотал  Сережа  и  вдруг
совершенно  неестественным и показавшимся ему самому необыкновенно противным
голосом выговорил: - Жених, значит?
     - Жени-их?  - с видимым удовольствием произнося это слово, переспросила
Софья  Степановна и с легкой грустью улыбнулась. - Да разве же теперь женихи
бывают?..  Это раньше бывало: раз ты жених... - она осторожно подняла ладонь
над  столом,  точно  готовясь  накрыть  муху, - то уж жених. - Она мягко, но
проворно  прикрыла  ладонью  воображаемую  муху,  но почти сейчас же разжала
ладонь  и  сурово-деловито  добавила:  -  Хотя,  сказать  вам  по  правде, и
раньше-то  тоже  не  особенно... Вообще тут дело щекотливое настолько, что у
родной дочки и то не разберешь.
     Слышно  было,  как  в  сенях  стукнула  дверь  и женский голос окликнул
хозяйку.
     Софья  Степановна  вышла  навстречу  пришедшей,  и  пока  они оживленно
переговаривались  на  кухне,  опять  насчет  плиты,  дыма  и "толстой рожи",
Сережа  не  отрываясь  смотрел  прямо  перед  собой,  на то место стены, где
висела,  среди  других,  прежде  им  незамеченная,  а  теперь  ставшая такой
важной,  прямо-таки  единственной  карточкой  на всей стене, фотография Васи
Сушкина.
     Курчавенький.  Такие  девушкам  нравятся.  Наверное, гармонист. И глаза
томные.  Смазливый  паренек,  ничего  не  скажешь.  А взять бы за шиворот да
встряхнуть покрепче, пожалуй, и захнычет...
     На  кухне  стали  разговаривать  преувеличенно  громко,  очевидно, так,
чтобы ему было слышно.
     - Ах  нет,  это  мне неловко, до того неловко!.. - неестественно громко
говорил незнакомый женский голос.
     Снимая на ходу с вешалки свое пальто, Сережа заглянул в кухню.
     - Ох,  не  могу,  стыдно.  Честное слово, неловко, - щекотливым голосом
вскрикнула женщина и даже сделала стыдливое движение прикрыть руками лицо.
     Глядя  на  нее,  Сережа  и сам почувствовал себя не совсем ловко, точно
застал  ее врасплох, не совсем одетой. Однако едва он попятился к двери, как
женщина,  оказавшаяся  соседкой  Сумароковых,  поборола  свою  неловкость и,
виновато  улыбаясь,  попросила  его,  если  можно,  только на одну минуточку
заглянуть,  посмотреть,  почему  у  них плохо топится печка. Ей так неудобно
его  просить,  но только на минуточку, чтоб он определил, в чем дело, раз он
такой  замечательный  специалист,  а  если  не  специалист, то лучше всякого
специалиста все понимает...
     - Ну,  где  там  у  вас?  - хмуро спросил Сережа, чтоб только больше не
слушать, до чего ей неловко.
     Провозившись  больше  часу,  работая  без  всякого  удовольствия,  но с
обычной  своей  добросовестностью  не  по  отношению  к женщине, которая его
раздражала,  а  к  самой работе, он наскоро помылся, отмалчиваясь в ответ на
изъявления  благодарности, и, заглянув на минуту к Софье Степановне, чтобы в
последний  раз  спросить про Ирину, пошел обратно на станцию. Ирина так и не
приехала.  К  началу спектакля он уже опоздал почти наверняка, но это его не
беспокоило нисколько, потому что идти один в оперетту он и не собирался.
     Было  еще  совсем  светло,  только солнце ушло, лужи не сверкали, и все
стало похолоднее и поскучнее вокруг.
     Выйдя  на  последнюю  просеку,  перед станцией, он услышал позади топот
бегущих ног. Его догонял парнишка в кепке с пуговкой.
     - Ну,  давай,  -  сказал  он,  тяжело  дыша  и  улыбаясь в предвкушении
удовольствия.
     - Тебе чего? - удивился Сережа.
     - Ишь  ты!  -  сказал  мальчик.  - А покачаться кто обещался?.. Вот тут
вот,  - он повелительно показал на толстый сук, тот самый, на котором Сережа
в приливе своей давишней глупой радости раскачивался, как на турнике.
     Мальчик  немножко  посторонился  и,  приготовляясь смотреть без помехи,
торопливо  дважды  потянул в себя носом, скривил его до невозможности сперва
в одну, потом в другую сторону и с ожиданием уставился на Сережу.
     Сережа  с  хмурым, недовольным лицом оглянулся, потом нехотя подпрыгнул
и сильными махами раскачался.
     - Ну,  хватит,  что  ли?  -  деловито  спросил  он,  когда  ноги у него
взлетели выше головы.
     - Еще!  - испуганно-восторженно крикнул мальчишка, и Сережа раскачнулся
еще три раза и соскочил.
     - Их  ты... молодца! - сказал мальчик, одобрительно ухмыляясь. - Здоров
закидываться!
     Сережа  кивнул  ему  на  прощание  и  побежал  к  платформе, так как из
редкого  дачного  леса  уже  слышался  нарастающий гул быстро приближающейся
электрички.


     В  вестибюле театра оперетты, где всего несколько минут назад толпились
люди,   неторопливо  вливаясь  в  широко  открытые  двери  ярко  освещенного
зрительного  зала,  теперь  было тихо и безлюдно. Сквозь плотно притворенные
двери глухо доносилась веселая музыка.
     Спешить  было  уже  решительно  некуда,  и  Сережа,  сдав свое пальто в
гардероб,  стал  медленно  подниматься,  неслышно  ступая по красной дорожке
лестницы,  мимо  больших  зеркал, в которых отражалась его одинокая и весьма
непарадно одетая фигура.
     Слушать  оперетту  ему  ни  капельки  не хотелось. Зачем же он все-таки
сюда  пришел?  Может  быть, его тянуло сюда желание увидеть те два кресла во
втором  ярусе, где они могли бы сегодня рядом просидеть весь вечер? Он и сам
не знал.
     - Опоздали,  -  неодобрительно  сказала  билетерша,  стоявшая  спиной к
закрытой  двери,  видимо,  ожидая, что он начнет ее упрашивать пропустить, и
готовившаяся ему в этом отказать.
     Сережа  махнул  рукой  и  подошел  к  буфету. Буфетчица отложила книгу,
которую  читала,  молча подала ему два бутерброда с колбасой, бросила деньги
на тарелочку и снова уткнулась в книжку.
     Надкусив  бутерброд,  Сережа сел на стул и начал жевать, глядя себе под
ноги.
     Билетерша,  с удивлением наблюдавшая за ним и заметившая, что в отличие
от  всех  опаздывающих  он не торопится, не рвется поскорей в зал, подошла к
нему поближе и полудружелюбно спросила:
     - Вы  что  же?  Ужинать  сюда  пришли?..  А это вам не интересно? - Она
указала на зрительный зал.
     - Да что ж, раз опоздал? - вяло отозвался Сережа.
     Такая покорность совсем склонила билетершу на его сторону.
     - Да  идите  уж,  только потихоньку, я вас проведу. Какие у вас билеты,
покажите?
     Торопливо  дожевывая  бутерброд,  Сережа  проскользнул  вслед  за ней в
приотворенную дверь.
     С  залитой  светом  сцены,  где стояли громадные ярко-зеленые деревья и
толпились пестро одетые люди, неслась бравурная, веселая музыка.
     Стараясь  не  споткнуться в полусумраке прохода, Сережа, подталкиваемый
билетершей,  добрался  до  своего места, сел и принялся без всякого интереса
смотреть  на  сцену,  где  какие-то люди в коротеньких курточках и полосатых
чулках пели хором, чокаясь большими картонными кружками.
     Скоро  хор  допел,  публика  стала  аплодировать, в то время как люди в
курточках,  лихо  запрокидывая  головы, делали вид, что с удовольствием пьют
из  своих кружек. Сережа из вежливости и чтобы не отличаться от других, тоже
ударил  несколько  раз в ладоши, нечаянно повернул голову и вдруг, ничего не
понимая,  не  веря  глазам,  мельком  увидел обернувшееся к нему оживленное,
милое лицо Ирины.
     Немного  позже,  в  антракте,  когда  он  увидел  в  соседних рядах еще
человек  двенадцать  знакомых  ребят с верфи и даже услышал рассказ, как они
устроились  с  недостающим билетом, присутствие Ирины перестало казаться ему
таким   необъяснимым  и  чудесным.  Но  в  первый  момент  он  сидел  совсем
ошеломленный и обрадованный до глупости.
     Ирина  сейчас  же,  правда,  отвернулась и стала смотреть на сцену, но,
после  того  как  высокая  полная  блондинка  сплясала и спела дуэт со своим
маленьким,  тщедушным  партнером  и  публика  захлопала,  Ирина обернулась и
холодно спросила:
     - А где же вы свою барышню потеряли?
     Сережа  хотел  спросить,  про  какую барышню идет речь, но музыка снова
заиграла,  и  Ирина  отмахнулась,  впившись  глазами  в сцену. Он и сам стал
прислушиваться  к  музыке,  дожидаясь, когда можно будет снова заговорить, и
вдруг  понял:  ей  сказали,  что он взял два билета, а для кого, ведь она не
знает,  вот  и  думает, что не для нее, а для другой девушки. И он вспомнил,
как  холодно  она  спросила,  и ему стало весело так, что он почти забыл про
Сушкина и с сочувствием стал следить за тем, что происходит на сцене.
     В  антракте  к  Сереже  подошли  знакомые ребята и стали подшучивать по
поводу  его  помятого  старого  костюма,  так  как  он,  конечно,  не  успел
переодеться,  и  высказывать разные смешные догадки о причине его опоздания.
Это  были  невероятные  и даже, пожалуй, глупые догадки, но в своей компании
они казались очень веселыми.
     Ирина  сказала:  "Он,  ребята,  опоздал потому, что все дожидался своей
барышни,  а она не пришла". И Сережа весело кивнул и промолвил: "Да, вот это
совершенно   правильно",   -  таким  тоном,  что  она  внимательно  на  него
посмотрела,  отвернулась и больше не шутила и не разговаривала с ним. Только
когда  они оказались снова рядом перед началом второго действия, Ирина вдруг
повернулась и насмешливо сказала:
     - Ай да кавалер! Девушек приглашает, а за ушами сажа.
     Сережа  потер  платком  наугад,  в  то  время  как Ирина демонстративно
внимательно смотрела на не поднятый еще занавес.
     - Это, наверное, когда я с дымоходом возился, - тихо сказал Сережа.
     Ирина  не  слушала,  не отвечала, и тут снова заиграла музыка и занавес
начал  открываться,  и  Сереже  стало  невыносимо тоскливо от мысли, что еще
целый  акт  она  будет  сидеть  так вот рядом с ним, не разговаривая, чужая,
замкнутая,  настороженная.  Он  придумал  уже  несколько  недурных фраз, как
постепенно  ее  заинтересовать,  рассказывая не сразу, как он ездил к ней на
дачу,  но  теперь  все  это  позабыл  и не очень подходящим, обиженным тоном
буркнул:
     - Это я у вас дымоходы чистил.
     Ирина  до  такой  степени,  видимо,  приготовилась ничего не слушать из
того,  что  он будет говорить, что минуту еще продолжала сидеть с выражением
презрительного  невнимания,  как  вдруг быстро обернулась, некрасиво сморщив
лоб, и торопливо спросила:
     - Как? как? как?..
     - Лиза  сказала,  что вы хотели билет. Вот я и поехал. Повез вам билет.
А там дымоход засорен, немножко я задержался.
     Ее  взгляд  на  минуту пытливо, внимательно и неподвижно остановился на
его  лице,  точно  выясняя  важный  вопрос.  Потом  она  отвела глаза и тихо
сказала:
     - А я, правда, подумала, какая-нибудь девушка.
     Парень  в  полосатых  чулках  и  девушка  в  шнурованном лифе, которые,
держась  за  руки,  улыбались так нежно, ну просто наглядеться друг на друга
не  могли,  допели  дуэт  о  счастье  любви  и тотчас же отвернулись и стали
кланяться  в  разные  стороны  публике, не обращая один на другого внимания,
точно у них всю любовь разом как рукой сняло.
     Публика  захлопала  и  зашумела.  Ирина притронулась рукой к подбородку
Сережи,  заставляя его немножко отвернуть голову, послюнила платок и оттерла
у него сажу за ухом.
     После  этого,  переполненные ощущением значительности происшедшего, они
просидели  до конца действия, не поворачивая головы, не смея посмотреть друг
на друга.


     Через  два  дня  "Некрасов"  стоял  у причала речного вокзала, готовясь
отойти  в  свой  первый,  в  этом  году,  рейс.  Пассажиры, успевшие уже, не
торопясь,  занять  свои  места  в  каютах,  стояли,  облокотившись на перила
верхней  палубы,  или,  сойдя обратно на берег, покупали журналы, пили около
киосков газированную воду, весело переговаривались с провожающими.
     Сережа,  пришедший проводить Ирину, стоял с ней рядом в стороне от всех
на  нижней  палубе  парохода,  и  оба  молчали,  рассеянно  следя глазами за
девушками-садовницами,   которые   неторопливо,   в  ногу  ступая  по  сырым
дорожкам, разносили плоские ящики с зеленой рассадой для будущих клумб.
     - Однако  уже и прощаться пора, - проговорила Ирина и незаметно сделала
гримаску  насмешливую и вместе чуточку печальную. - До свидания, Сережа... -
Обернувшись,  она  увидела,  что  к  ним подходят две ее подруги, официантки
Валя  и  Агния, и бодро добавила: - Не горюй, не грусти, пожелай нам доброго
пути!
     - Ладно.  Не  забудьте  только передать горячий привет моему другу Васе
Сушкину, - в тон ей ответил Сережа.
     - Не забуду, - сказала Ирина.
     - Обязательно, а то друг мой Бубликов обидится!
     Девушки,  переглянувшись, улыбнулись, и Ирина с удовольствием отметила,
что Сережа им нравится.
     - Смотрите,  сейчас  трап  будут  убирать, - сказала Валя. - Сходите на
берег, а то с нами вместе уплывете.
     - А  это хорошая мысль. Может быть, бросить мне все дела? Затребую себе
по радио отпуск и поплыву с вами пассажиром?
     Девушки  смеялись,  а  Сережа  нарочно  медленно, по два раза с каждой,
прощался до тех пор, пока действительно не убрали трап.
     Радио  заиграло  марш,  провожающие  замахали платками и шляпами, глухо
зарокотал  двигатель  и  между  набережной  и  бортом двинувшегося теплохода
заплескалась быстро расширяющаяся полоска воды.
     У  Ирины  лицо  стало  серьезным,  а  Валя ахнула, и обе они заторопили
Сережу  и стали было его подталкивать к выходу, но тут же вцепились в него с
двух сторон, не пуская.
     - Сумасшедший!..   -   с   восхищением  и  ужасом  всплескивая  руками,
восклицала  Валя.  -  С  ума  сошел человек! Ведь и вправду уплыл. Что же вы
теперь делать будете?
     Ирина  кусала  губы,  готовая  рассмеяться  или рассердиться, смотря по
тому,  как  все  обернется. Теплоход вышел на середину канала и полным ходом
удалялся от речного вокзала.
     И  тут  Сережа почувствовал, что надо объяснить наконец, в чем дело. Он
мог  бы,  конечно,  рассказать,  как  его  бригада, досрочно закончив ремонт
двигателя  "Некрасова",  была  переброшена  на  помощь  бригаде  Солуянова и
вытянула-таки  солуяновцев  в  срок,  и  как Прокошин, которого за глаза все
звали  Миша-"Отдохнем  Культурно", остановил Сережу и, вынув свой неизменный
толстенный  синий  карандаш,  спросил, когда он намеревается брать отпуск, и
как  вдруг  Сережу  осенила замечательная мысль: пойти в первый пассажирский
рейс  на  "Некрасове"...  Но  он  ничего  этого, конечно, сразу не сказал, а
просто  вытащил  из  кармана билет второго класса и с деланной небрежностью,
ело удерживаясь от смеха, спросил:
     - Между  прочим,  никто не знает, как мне пройти в каюту номер двадцать
два?  -  и, нагнувшись, поднял с пола припрятанный в темном углу, за тюками,
свой маленький чемоданчик...
     Радостное  ощущение  начавшегося  путешествия  охватило  Сережу  с  той
минуты,  как  он  вышел  на  палубу  и  услышал неумолчный плеск воды, ветер
зашумел  у  него  в  ушах,  и  две чайки, торопливо махая крыльями, обогнали
пароход  и,  далеко впереди, упали в воду. Разваленная надвое носом парохода
волна,  расходясь  в  стороны,  побежала  следом,  накатываясь на оба берега
канала, шурша и пенясь, как карликовый прибой.
     Ирина  весь  первый  день  до  самого  вечера  была занята. Он видел ее
только  два-три  раза мельком, не это было неважно: пароход шел и шел, мерно
подрагивая  от  работы машин, уходя все дальше от Москвы, и впереди было еще
много дней совместного плавания...
     Сережа  стоял,  облокотясь  на  перила,  и  не  отрываясь  смотрел, как
постепенно начинает синеть воздух в полях.
     Пароход  со  своим  однообразным,  глухим  постукиванием все бежал мимо
серых  прибрежных  лугов,  где  в  фиолетовых сумерках уже поднимались белые
клочья тумана.
     В  каютах  у  пассажиров  зажглись  лампочки.  Одни  готовились ко сну,
другие,   накинув  пальто,  усаживались  на  палубе  с  таким  видом,  будто
собрались  просидеть  всю  ночь. Из ярко освещенной кают-компании доносилось
бренчанье пианино.
     Плавно  поворачивая,  пароход  начал  огибать  мысок  с густой рощей. В
самой  ее  глубине  что-то  звонко щелкнуло раз, другой и раскатилось долгой
трелью.   Немногие   пассажиры,   которые  были  на  палубе,  прислушиваясь,
перестали разговаривать.
     Сережа  подбежал  к  кают-компании,  где  за запертой стеклянной дверью
видны были девушки, накрывавшие столы к ужину, и постучался.
     Подошла  Ирина  и,  вглядевшись  через  стекло, со строгим и удивленным
лицом повернула ключ.
     - Соловей! Вы только послушайте: соловей пробует голос.
     Сохраняя  на  лице  осуждающее,  строгое  выражение,  Ирина переступила
через  порог  и  прислушалась.  Валя  выглянула  из буфетной. Обе руки у нее
полны  были  хрустальных  фужеров,  которые  она держала веером, зажав между
пальцев их длинные ножки.
     - Что  такое?  Что там такое? - говорила Валя, боком пролезая в дверь и
придерживая фужеры на отлете, чтоб не стукнуть их обо что-нибудь.
     Заметив,  что  все  молчат  и прислушиваются, она тоже стала слушать, и
выражение  любопытства  на ее круглом, простодушном лице вдруг как-то сразу,
без перехода сменилось обрадованной улыбкой.
     Последней  появилась  и  остановилась  в  дверях Агния. Она усмехнулась
сквозь сжатые губы и снисходительно сказала:
     - Это первый... Сколько их дальше будет по Волге, слушать надоест!
     Темная  роща,  где  щелкал  соловей, как ножом отрезанная, кончилась на
краю  оврага,  до половины налитого белым туманом, и медленно стала уплывать
назад, когда пароход, обогнув мысок, вышел на прямую...
     Попозже  вечером  все  решили идти на палубу, ждать соловьев, простояли
минут  сорок,  продрогли  на  ночном  ветру  и,  ничего не дождавшись, пошли
ужинать.
     Сережу,  как своего человека, позвали в каюту, где накрыт был маленький
столик.
     Агния  сидела в уголке на своей койке, прихлебывала сладкий портвейн из
маленькой  рюмочки  и,  глубоко затягиваясь, курила папиросу. Немолодое лицо
ее  с  черствыми  морщинками  около  губ и сухой кожей, обрамленное жесткой,
точн