ой  разлукой.  Потом  с  сомнением  покачал головой, а Ленька потихоньку
что-то  бормотал.  Наконец  отец  нагнулся,  чмокнул сына в щеку, ни разу не
оглянувшись, быстро пошел к взлетной дорожке. Жестковатый, видно, человек.
     - Вот  неприятность,  -  сказали мы Лене, когда все вместе опять сели в
автобус. - Взяли человека да из полковников разжаловали в майоры?
     - Я  сам ужасно удивился в первое мгновение! - всплеснул руками Леня. -
Смотрю  -  майор!  А  вчера  он  был  в  полковничьих  погонах. А что я могу
сказать? Наверное, так надо...
     - Врать не надо! - грубо оборвала его Галя.
     Он   покраснел  и,  отвернувшись  от  всех,  уткнулся  носом  в  стекло
автобуса.
     И  тут сентиментальная Галя потянула его за ухо и заставила повернуться
к нам лицом:
     - Ты слышал, что я сказала? Врать не надо!
     - Да,  -  послушно  подтвердил  Леня. - Я знаю... Ты что, весь разговор
наш слышала?
     - Не глухая, рядом стояла. А чего ты реветь собираешься?
     Ленька гукнул горлом, точно целую сливу проглотил, но не заревел.
     - Потому... потому что он, наверное, очень хороший человек.
     - Не выкручивайся. Подсвинок! - Галя с отвращением отвернулась.
     Дранка одобрительно крякнул:
     - Так его! Правильно! Так его!
     Накануне  Дня Победы вселялись новые жильцы еще в один достроенный дом.
Нас  всех  повыгоняли из квартир, где шла чистка и уборка к празднику, и мы,
сбившись в кучки, обсуждали вопрос, как мы будем праздновать завтра сами.
     В  конце концов решили большой компанией заранее пойти перед салютом на
горку,  захватить  с  собой  красного  вина  и в самый момент салюта поднять
бокалы, какие кому удастся притащить в кармане из дому.
     На  горке  мы  собрались  заранее,  в ожидании салюта. Из зазеленевшего
нашего  косматого оврага и то пахло весенней зеленью, сверху были видны наши
дома,  в  которых  сегодня,  кажется,  не  осталось ни одного не освещенного
окна,   а  слева  под  нами  шуршали  и  мчались  автомобили  по  освещенной
магистрали - спешили к празднику.
     - Порядочная  компания  собралась!  -  радостно  объявил  один  парень,
расставляя  на  неровной  земле  бутылки  с  красным вином. - Газету сегодня
читали?   Интересное   сообщение:   гостеприимно  распахнулись  двери  новой
гостиницы!
     - Ну и что?
     - Сегодня!  Сегодня  распахнулись!  А  Ленька когда еще орал, как он со
своим  папулей обедал, с балкона любовался и разноцветные кнопки нажимал! От
Лампедуза!
     Дранка, еле сдерживая смех, замахал руками:
     - Лампедуза  это  что!  Погоди, он сам сюда придет! - И своим противным
голосом,  который  у  него  все  срывался  с петуха на бас и обратно, запел:
"Профессия - пекарь!.. Профессия - шмекорь!.."
     Тут  кто-то рассудительно заметил, что во время салюта поднимать бокалы
будет  некогда  и, кроме того, посуды на всех не хватит, так что лучше всего
выпить сейчас, пока мы все равно только ждем и ничего не делаем.
     Всем  эта  мысль понравилась, и мы стали разливать красную кислятину по
пластмассовым  стаканчикам: сперва девочкам, потом всем, кому не досталось в
первую очередь, и тут на горке появился Ленька.
     Я ему подал стаканчик и конфету.
     - Где же ты до сих пор болтался?
     - А  спасибо!  - Он второпях схватил стаканчик так, что вино плеснулось
ему  на пальцы, поднес ко рту, но тут же опустил руку: - Может, кто хочет? Я
уже хватанул, признаться.
     - Давай,  -  сказал Дранка, вырывая стаканчик. Перед тем как выпить, он
быстро  ткнулся носом прямо в лицо Леньки: - И опять соврал! Ничегошеньки ты
и не пил!.. Профессия - пекарь! - и заржал.
     Ленька недоуменно глянул на него и рассеянно отмахнулся.
     - Мне  одна  вещь  вспомнилась,  мы  с  вами,  ребята,  вышли  из новых
домов...  там  Москва  светится,  машины бегут... и ждем салюта. Это салют -
воспоминание!  А  был  когда-то  первый салют! Пушки гремели, объявляя чудо!
Конец войне!
     Еще  вчера,  скажем, моя мама с каждой почтой могла получить похоронную
на  отца,  а  после  салюта  -  уже ни одна старушка или девочка, ни в одной
деревне уже больше не ждали этой похоронной!..
     - Да заткнись ты с похоронными!
     - Нашел о чем пластинку завести!
     - А пускай, а пускай! А пускай говорит!
     Леня  оглядывался  на  все эти выкрики, видно, боялся, что ему не дадут
досказать.
     - Нет,  нет,  я  вовсе  не  про  это  хотел...  просто одну картинку, я
быстро!  Подумайте,  подумайте, уже подрастали дети, которые ни разу в жизни
не  видели  освещенного  окна  на улице - улицы были темными и каждое окошко
занавешено черной шторой...
     - Без тебя никто не знал!
     - Нет,  верно,  отчего  же,  как  раз  сегодня  это хорошо вспомнить, -
спокойно поддержала одна толстоногая девочка, чмокая во рту конфетой.
     - Я  знаю,  что  все  все  знают,  я только одну картинку хочу передать
этого  первого  салюта  Победы, когда все площади, и переулки, и мосты - все
было  заполнено  толпами  народа, и все толпятся и радуются, и у всех головы
запрокинуты  в  небо, и там рвутся с треском и опять взлетают пучки ракет...
и  как цветные фонтанчики они льются обратно на город, освещают дома и лица,
отражаются  в  воде  Москвы-реки...  и, наверное, даже в глазах людей. И все
старые,  надоевшие  маскировочные шторы сорваны со всех окон в городе. Точно
город проснулся и открыл глаза...
     - Где-то  вычитал  и  вот чешет... - сказал кто-то из нас, но остальные
молчали.
     - Это  вы  все  знаете,  знаете,  - торопился Ленька. - Но вот самое: в
этой  многолюдной  радостной толпе, крепко держась за чугунные перила моста,
стоял  солдат  в шинели, мятой, как бывает из дезинфекции. Стоит, запрокинув
к  небу  голову,  как  все,  и  весь  сияет  от радости, и когда в толпе его
кто-нибудь  толкнет,  он  быстро к тому оборачивается и негромко спрашивает:
"А окна? Как затемнение-то на окнах? Все снято? Все окна светлые?"
     "Ну ясно, солдат, ясно - всюду свет!"
     И  он  обрадованно  кивает  и  оборачивается в ту сторону, откуда в эту
минуту  больше  доносится  треска  лопающихся  ракет,  и слушает, запрокинув
голову,  и  разноцветные звезды скользят, отражаясь в его глазах, и никто не
видит,  что  у  солдата  глаза  слепые,  даже  те,  кто стоят с ним рядом, и
замечают,  что  он  все  время крепко почему-то держится за чугунную решетку
моста...
     Он  стоял  долго  и  после  того  как  кончился  салют, пока не услышал
окликающий  его  голос:  "Сарыкин!.. Сарыкин!.. - К нему подошла, пробираясь
сквозь  редеющую  толпу,  сестра:  -  Вот  ты  где,  а  я было и сама-то тут
заплуталась...  У  меня  там  Колесин  Ваня  у столба стоит, дожидается. Нам
прямо на вокзал! Доволен? Вот, как просил - все тебе сделали!.."
     Солдат  уцепился  ей  за  рукав,  проталкиваясь через толпу к фонарному
столбу,  и  там  к  ним  прицепился  Колесин  Ваня, и сестра, отыскивая, как
удобнее  провести  слепых, повела их вокруг площади, где играла музыка и уже
начинали танцевать.
     ...Ага, ну вот и наш салют начинается!..
     Все   разговоры   оборвались,   мы   быстро  разлили  остатки  вина  по
стаканчикам,  выпили  и прокричали "ура!". Мы молча после этого простояли до
конца  салюта,  от  Ленькиного  рассказа  что-то у меня сжималось и немножко
тянуло внутри. Я посмотрел, отражаются ли у Гали в глазах звезды ракет.
     - Ты что-то не туда смотришь. Салют вон где! - сказала она мне.
     - Я проверяю, отражаются ли у тебя в глазах звезды.
     - Ну и как?
     - Да. Как цветные огоньки в выпуклых зеркальцах.
     - Воображение плюс подхалимство!
     Салют  кончился,  вокруг  потемнело,  пора  было  идти по домам, но тут
Дранка очень неподходящим ему ласковым голосом спросил:
     - Наверное, этот ослепший солдат произвел на тебя сильное впечатление?
     - Ты что, рядом стоял, что все так разглядел? Глаза. И так далее?
     - А что?
     - А  так,  просто интересно бы узнать: ты это все вычитал из газеты или
из книжки? Или сам выдумал и опять все набрехал?
     - А тебе какое дело? Я не для тебя рассказывал.
     - А для кого, позвольте узнать?
     - А тебе какое дело?.. Пускай для самого себя!
     - Профессия  -  пекарь! - загадочно прогудел в нос Дранка. - Как тебя в
школу  пускают? Тебе же лет двадцать пять, не меньше, раз ты гулял по Москве
в день первого салюта.
     Кто-то рассмеялся, но я сказал:
     - А  какая  разница,  если  он  это  все  видел  не во время первого, а
десятого салюта? Что придираться!
     - Да? Очень приятно! А откуда тогда взялось затемнение?
     С затемнением действительно концы с концами не сходились.
     Тот парень, что прочел про открытие гостиницы, невинно спросил:
     - Может, ему его папуля рассказывал?
     - Профессия - пекарь!
     - Что ты взбесился со своим пекарем? Надоело слушать.
     Дранка оглядел всех торжествующе.
     - Ленькиного отца профессия - пекарь. Один парень сам видел справку!
     - Какое  твое  дело!  -  дрожащим голосом крикнул Ленька. - Плевал я на
тебя! Я пошел домой.
     Но  мы  все  тоже  пошли, так что разговор не оборвался. Я понимал, что
Ленька  заврался,  был  на  него  зол,  но  почему-то  был,  кажется, на его
стороне.
     - Скотина  твой  парень  со  справкой, и пекарь такая же профессия, как
летчик. А майора ты сам с ним видел на аэровокзале. Видел?
     - Я  сто  майоров  видел, да меня так не одурачить! Эх, вы, простофили!
Ну,  Ленька,  скажи  честно,  один  раз  в жизни честно! Нам ведь все равно,
только врать и обманывать - это позорно! Ну скажи, как товарищам!
     - Как вы мне все опротивели, - сказала Галя.
     - Ага! Опротивели! А товарищам врать - не противно! Идет, молчит.
     Леня вдруг остановился и равнодушно сказал:
     - Я  не  молчу. Да, профессия - пекарь. Но это давно было. Он с нами не
живет.
     - Верно, правду сказал! А майор откуда?
     - Какой майор? А-а!.. Просто вы все на меня смотрели...
     Галя  ожесточенно  дернула  Леньку  за  рукав около самого плеча, точно
оторвать хотела. Ее бесил этот разговор.
     - Да   заткнись   ты,   идиотик  несчастный!  Что  ты  позволяешь  себя
допрашивать! Позор в чужие справки подглядывать!
     - Я  не  подглядывал,  -  злобно  огрызнулся  Дранка.  Он, видно, думал
вызвать общий восторг и улюлюканье своими разоблачениями.
     - Ничего,  - сказал Ленька Гале, поправляя рукав. - Ты же стояла рядом,
слышала. И ты никому не рассказала...
     - Заткнись! Никому не интересно!
     - Нет,   отчего  же?  Видишь?  Многим  интересно.  Я  подошел  к  этому
незнакомому  майору,  и  я  сперва  сам  не знал, что буду делать, и он меня
спросил,  чего  это  я  смотрю на него, а он был такой добрый и высокий, и я
подумал,  как  хорошо  бы,  чтоб  он правда был моим отцом и я правда бы его
провожал  сейчас  на  самолет,  и  я  почти  совсем  позабыл, что вы на меня
смотрите,  почти совсем, но все-таки не забыл, и я ему сказал, что много раз
провожал  на  этом  самом  месте  своего  отца-летчика  и  что  он  погиб, и
попросил, чтоб он со мной попрощался, когда пойдет на самолет...
     - Зачем  ты  это  все  рассказываешь...  -  Галя  с досадой передернула
плечами.  - Но вообще-то все так и было. Только докладывать ты тут никому об
этом не обязан...
     - Это  лирика! - крикнул Дранка. - "Представил", "почти поверил"! Врал?
Обманывал? Вот так и говори.
     - Я же сказал, все сказал, чего тебе еще?
     - А  мне  на  тебя!  -  Дранка сочно плюнул на землю и круто свернул на
другую тропинку. - Только к нам больше не лезь, дурачков обдувай.
     - До  чего  мне  все  это противно, до того опротивело вас слушать! - с
отвращением  проговорила  Галя,  круто отвернулась и пошла к своему кварталу
напрямик  через  поле. За ней пошли ее попутчики, другие скоро расползлись в
темноте в разные стороны.
     Так  и  получилось,  что  в  проход  дворового скверика мы свернули уже
только   вдвоем   с  Ленькой.  За  освещенными  окнами  дома  играла  музыка
телевизоров, в одной квартире танцевали, раскрыв двери на балкон.
     - Я,  пожалуй,  здесь  посижу,  - сказал Ленька и сел на край песочного
ящика, среди площадки для малышей около игрушечной избушки.
     - Ладно,  -  сказал  я  ему.  -  Одного  я  не могу понять: откуда змея
взялась?
     Ленька виновато усмехнулся, пожал плечами:
     - Ну...  достал.  - Он приподнял голову, и я увидел, что глаза у него в
темноте мокро блестят.
     - Теперь-то чего расстраиваться?
     - Черт  меня  знает,  -  очень  искренне  проговорил  он,  сам  на себя
удивляясь.  -  Просто мне того солдата жалко... Что он не увидал салюта! Ну,
невыносимо   прямо...  Ччерт!  -  он  попытался  насмешливо  выругаться,  но
все-таки было слышно, что он всхлипнул.
     - Так ведь ты же его сам и выдумал?
     - Ну, конечно.
     - Значит, ты псих.
     - Ну  и  пожалуйста!  - уже довольно бодро огрызнулся Ленька. И это был
наш последний разговор за много месяцев.
     Начиналось  лето,  и  прежние  наши  компании распадались, разделились,
поразъехались  в разные стороны. Да и без этого в нашем районе можно прожить
рядом  целый год и раза два встретиться, мы живем между двух автомагистралей
и  двух  железных  дорог  -  каждый  сам  себе  выбирает,  куда  как поближе
проехать.
     В  общем,  этот  лгунишка  Ленька как-то исчез из нашей жизни. Только к
осени,  когда  пододвинулось  первое  сентября,  все  стали  возвращаться на
старое  место,  опять  собирались  компании  и  теперь  уже,  как нашу общую
старину,  вспоминали,  как  мы  сюда  в  первый  раз  приехали, и ходили все
осматривать,  и  нашли  овраг и хижину Сторожилы и козу, и вспомнили историю
Тузика  и  Леньку.  Две  девочки  рассказали,  что они давно, уже месяца два
назад,  его  один  раз  видели  в  зоопарке.  Он там прогуливался с каким-то
стариком  под  ручку,  таскал  его  повсюду  и,  по  своему  обыкновению  не
переставая,  трепал  языком,  точно  экскурсовод,  и  когда  девочки подошли
поближе, они, конечно, услышали, что Ленька и тут врет.
     Нахально  уверяет старика, что обезьяна вот только что держала на руках
котенка  и  гладила  его  и  даже  кормила  молоком из блюдца, и котенок вот
только  что  убежал  в  будку.  Глупые девчонки после простояли полчаса, все
ожидая  котенка,  но,  конечно,  никакого  котенка  не оказалось, а обезьяны
только  качались  на хвостах или искали блох. А Ленька в это время уже был у
площадки  молодняка  и  врал что-то дальше и смеялся, и старик тоже смеялся,
слушая его вранье.
     - Кого-то  опять  обдуривает!  -  решили  мы и стали расспрашивать, как
выглядел   человек,   который  был  с  Ленькой,  но  девчонки  могли  только
вспомнить,  что  это  вроде  как  будто  старик (они и в этом не совсем были
уверены),  очень  высокий  и сухой, и зубы у него желтые и такие редкие, как
будто  их  сажали  через  один!  Потом они еще вспомнили, что он был в сером
пиджаке и высоких сапогах, без каблуков - каблуки девчонки уж заметят.
     Ах,  как  интересно:  старик  в сапогах и Ленька в зоопарке, да еще два
месяца  назад,  мы  и дослушивать не стали и стали вспоминать, как бородатый
художник сажал козу в автобус.
     Так  прошло  еще  сколько-то  дней.  У  нас  на  лугу  была самодельная
площадка,  где  мы так, не всерьез, играли в волейбол. Народу было маловато,
настоящих  игроков,  так  что  мы  приняли  в игру малышей, клопиков, и было
больше  смеху  и визгу, чем игры. Наконец появляется Дранка со своим дружком
Малявкой - тоже долговязым, хватают мяч и останавливают игру.
     - Что такое?
     - Отдайте малышам, пусть играют, есть серьезное дело!
     Мы  бросили  игру, отошли в сторонку, малыши верещат, шлепаются, им без
нас  на  площадке  раздолье, а Дранка стоит среди нас мрачный и загадочный и
никак не может начать своего экстренного сообщения.
     - В чем же дело? - спрашиваем. - Что случилось?
     - Опять  Ленька!  - выдавил из себя Малявка и смотрит на Дранку, как на
главного.
     - Да,  -  замогильным  голосом  подтверждает Дранка. - Опять Ленька. Мы
его проследили.
     - Больше вам делать нечего? Чего вы к нему привязались!
     - Вы  слушайте. Комментарии будут после... Мы общими силами поймали его
на  вранье?  Пристыдили?  Загнали  в  угол  и  заставили  сознаться? Точно я
говорю?
     - Ну точно, только надоело уж про это. Охота свои подвиги вспоминать.
     - Вот  вы  все  и  дураки, что так воображаете. И мы дураки. И я дурак.
Разоблачили? Как бы не так! Он нас обманул!
     - Так ведь он же сам и сознался, что врал!
     - Ага!  Вот когда он сознавался, он больше всего и врал, Собакин сын! А
мы,  дураки,  воображали!  Молчите!  Ничего  я не путаю... Можете вы понять:
когда  он  нам  сознавался,  что  все выдумал и соврал, это и была самая его
отчаянная ложь, потому что он говорил правду! Поняли?
     - Тьфу!  Никак  не  дойдет  до  них,  -  вмешался Малявка. - Ну, мы его
поймали  на вранье, на самом главном. А это, оказывается, была правда. Мы на
него  навалились  и  заставили признаться, он и признался, что соврал, а это
был факт.
     - Что факт? Майор?
     - А-а,  майор,  чушь  этот  майор!.. Слепой солдат, вот что! Он нам про
ослепшего  солдата  во  время салюта рассказывал, так все это правда, мы его
выследили   с   Малявкой!   Мы-то  как  следует  проследили!  Эти  две  дуры
рассказывали  про  зоопарк,  как  он  водил  старика  и ему рассказывал, как
обезьяна  с  котенком  играет, - ведь это надо безмозглым тюленем быть, чтоб
не  понять:  он  же только слепому мог все так рассказывать!.. Он все лето с
ним гулять ходит, а вчера мы выследили.
     Видим,  топают  два  приятеля  -  этот  высокий дядька, он, может, и не
старик  вовсе,  только худой, и лицо спокойное уж очень. Идут к болотцу. Мы,
как  разведчики,  дали  кругу  и подобрались к ним с другой стороны, и видим
такую  картину.  Ленька  шлепает  по болоту, по воде босиком, а тот сидит на
камушке, его дожидается.
     Наконец  Ленька  поймал  лягуху,  поймал и несет, и дает тому в руки, и
тут нам в голову ударило: да ведь старик - не старик-то этот вовсе слепой!
     Это  уж  сразу  понятно  стало,  как  он  стал лягуху осторожненько так
ощупывать,  кончиками  пальцев,  а  сам  смотрит куда-то вверх. Он ее, будто
птенчика  какого, чуть касается и приговаривает: "Ну и мордасия, ай зверская
рожа...  лягушка  называется...  да,  правильно,  лягушка,  мордила такая, а
лапочки,  вон  они,  какие лапочки... Дыхание это у нее от волнения, боится,
что мы ее не отпустим... Ну, на, пусти ее... Поскакала?"...
     Потом  они  траву  разную  исследовали.  Ленька  принесет, и они вдвоем
обсуждают,  где  какие  зубчики  или бахрома и какого цвета. Другую разотрут
пальцами  и  нюхают,  и старик все спрашивает, какого что цвета: "Зеленого?"
"Зеленей  зеленого,  вот  как  зеленью  пахнет,  слышите?"  - это Ленька его
убеждает. А старик нюхает и кивает...
     Ленька  обулся, и они потом сидели так, рассуждали, и Ленька про лошадь
ему  рассказывал...  После войны, когда его отец их с матерью бросил, Ленька
маленький  был,  а  что-то  понимал. И как отец пришел в полушубке, говорит,
подпоясанный  в дорогу и все осматривается, не забыл ли чего своего взять, и
Леньке  говорит: "Ну, прощай, малый! Мне пора!" А Ленька ему: "Ты посиди еще
с  нами, не уходи", а тот говорит: "Нельзя, за мной лошадь пришла". И Ленька
перепугался  и  больше  не  просил,  ему  все  казалось, что какая-то лошадь
встала  на  дыбы  и бух-бух по ступенькам копытами и в дверь, и зубищи у нее
оскалены - за отцом пришла и нельзя ослушаться никак!
     Ленька   рассказывал   только   подробно,  я  так  не  могу,  а  старик
спрашивает:
     "Снилась? Лошадь-то тебе после?"
     "Сколько лет снилась!"
     Еще  они  посидели,  птичку  послушали,  а Ленька объяснил, какая она с
виду  -  синичка. Потом старик схватился за какие-то гравинки, вырвал пучок,
растер между пальцами, нюхает:
     "Зеленая?"
     А Ленька так ему даже грубо: