у, ушла обратно во двор, приглядывать за
самоваром.  А  дед  пошел  куда-то  за  печку  и  вынес  оттуда  самодельный
деревянный  футляр,  похожий  на  маленький  гробик.  В  нем  лежала  старая
потертая скрипка чудной формы.
     - Вот  поглядите.  Собственной  моей  работы, самоделковая скрипка. Я в
разное  время  их  четыре штуки соорудил. Ну, дерево попадалось не то. А эта
добротная  получилась  инструментина... Нельзя плохого сказать. Но, конечно,
не  фабричная работа... То, конечно, красавица. Артистка. А я давно уже взял
на  подозрение. На почту сходил поразведал. Оказывается, Васька деньги Софье
Степановне,  Ирининой  матери, зачем-то посылал. Ну, я ничего ему не сказал.
Думаю,  Ирине  подарок.  Подарок  это  отчего  ж?  Я  разве  против?  Ирине?
Пожалуйста,  посылай.  А  он, оказывается, на скрипку. А ведь скрипка небось
рублей полтораста стоит. Почем нынче скрипки, вы не приценялись в Москве?
     - К  скрипкам  я как-то не приценивался, - сказал Сережа. - Значит, это
вы играете?
     - Слух  у меня, знаете ли, - скромно сказал старик. - Я по слуху хорошо
играю.  Услышу  по радио пианино, или рояль, или хором поют, я все сейчас на
скрипку  перевожу.  И  получается  похоже.  А  по-печатному мне некогда было
учиться,  только вот теперь, на старости, как стал дома отсиживаться, Васька
мне раздобыл книжечку, пояснение, как пользоваться нотами.
     Старик  улыбнулся,  крякнул  и,  быстро  накинув  на  уши  дужки очков,
доверительно наклонился к Сереже:
     - Другой  раз  сядешь  зимой  у  печки. Избу снегом завалило. И станешь
разбирать  ноту:  вытянешь  ее  смычком.  Потом  вторую разберешь, и все как
будто  без  толку.  И вдруг у тебя проясняется песня, какую ты отродясь и не
слыхал.  А  вся  она  тут  этими,  извините,  мушиными  точками с хвостиками
объяснена,  эта песня. И до того прекрасные попадаются. Другой раз эта вьюга
свистит,  а  ты  все  равно  как в саду, среди георгинов на лавочке сидишь и
птичек  слушаешь...  Ах,  Васька,  Васька!..  Заругаю  его.  Он, конечно, от
хорошего   сердца,  а  так  нельзя  тоже.  Посерьезнее  ему  пора  на  жизнь
посмотреть...  Заругаю  его  теперь. Жалко ругать. А надо. Нельзя хвалить за
такое баловство...
     - Я  пойду,  -  сказал  наконец  Сережа,  решительно поднимаясь, - а то
пароход меня дожидаться не будет. Больше получаса прошло.
     - Уж  обождите  маленько,  Вася  сейчас приедет, он вас расспросит, как
там  и  что,  я так не сумею. Ему про Ирину-то все надо. Вот как жизнь людей
раскалывает.  Вместе  собирались  в  Москву  ехать учиться. Да Васю семья не
пустила.  На  другой  год опять было собирался - опять обстоятельства. Вот и
разбило их в разные стороны. А только было все вместе, все пополам...
     - Как  это  семья не пустила? - иронически усмехнулся Сережа. - Парень,
кажется, взрослый. Как это не пустить? Или он уж больно... кроткий у вас?
     - Не  так  кроткий,  как  семья  большая:  две  сестренки  младшие, три
племянницы   от   брата   Никиты,   который  в  войну  погиб.  Все,  знаете,
преимущественно  бабы,  он один мужик в семье оставался. Теперь сестренок он
уже  на ноги поставил, тут бы у него и руки развязало, ан вот эта тройка его
запрягла.     Мелюзга.     Знаете,     каково     это:    валенки-ботиночки,
тулупчики-шарфики.  А Вася, он в настоящее время три специальности приобрел:
шофера,  комбайнера  и  тракториста. В заочном было учиться начал. К тому же
наступило  теперь  такое  время,  что  он  о  городе  и думать оставил. Сами
знаете.  Раньше  все: в город, в город!.. А теперь это движение человечества
приостановилось.  У  него тут хороший авторитет, как же ему взять да уехать?
Что  люди  скажут? А?.. - Дед значительно поджал губы, сделал страшные глаза
и  шепотом  проговорил:  - Скажут: "Покидаешь". Разве Васька пойдет на такое
дело? Верно я говорю?
     - В   чужих   делах  я  не  разбираюсь,  да  и  охоты  нет,  -  начиная
раздражаться, сказал Сережа. - Я пойду, пожалуй.
     Дед вздохнул:
     - Это верно. Тут и в своих запутаешься.
     Девочка,  сидевшая  на лавочке во дворе около самовара, листая книжку в
тисненном  золотом  переплете,  вскочила  и  бросилась  бегом к калитке. Над
верхом забора, подпрыгивая, проплыла верхняя часть кабины и борт грузовика.
     Во  двор  вошел человек небольшого роста, с курчавыми волосами и впалой
грудью,  в  котором Сережа сразу узнал Сушкина. Девочка заплясала перед ним,
показывая, но не давая в руки книжку.
     Сережа  увидел  в  окно, как Сушкин быстро пошел к дому и бегом взбежал
по   ступенькам   крыльца.   С  размаху  распахнув  дверь,  он  остановился,
оглядываясь   и   машинально  продолжая  вытирать  руки,  комкая  в  ладонях
промасленную тряпочку.
     На   его   притихшем  от  волнения  лице  был  написан  почти  детский,
счастливый  испуг  ожидания,  точно он был мальчишкой, который во время игры
потихоньку  входит  в комнату, где притаился другой, готовый выскочить из-за
угла, чтоб вместе, захлебываясь от смеха, кинуться наперегонки.
     Это  продолжалось  только  одно  мгновение, но в голове Сережи возникла
совершенно  отчетливая,  страшная  и горькая для него мысль, что если бы его
сейчас  спросили,  кто  из  них  двоих  больше  любит  Ирину, он побоялся бы
ответить по совести.
     Выражение  напряжения  и  ожидания  внезапной  радости медленно сошло с
лица  Васи,  когда  он  понял,  что  Ирины тут нет, и заметил две скрипки на
столе, развернутую оберточную бумагу и незнакомого человека.
     Он  дружелюбно  улыбнулся  Сереже  и протянул локтем вперед испачканную
руку.
     Сережа  пожал  руку  повыше  кисти и повторил все, что говорил уже деду
относительно посылки.
     Девочка  принесла  к  рукомойнику чайник с теплой водой и, погромыхивая
от нетерпения медным краником, повторяла:
     - Давай, дядя Вася! Тепленькой, тепленькой, умываться давай!
     - Ой,  погоди,  Тонька, - отмахнулся Вася и снова обратился к Сереже. -
Вы,  значит,  с парохода? А я еду, с горки видно - пароход стоит, "Некрасов"
как  будто? И так мне и подумалось, что на этот раз нам что-то будет... - Он
все  время дружелюбно и вопросительно смотрел на Сережу и наконец спросил: -
А  сама она... Ирина то есть... передать... или записочку какую-нибудь? Нету
этого?
     Против   своего   желания  Сережа  почувствовал  вдруг,  что  записочка
действительно  обязательно  должна  была  бы  быть. Как бы ни относился он к
этому  Сушкину, а записочку она должна была написать. К своему изумлению, он
почувствовал,  что  ему не хватает сейчас этой записочки, что еще немножко и
он,  Сережа,  просто-напросто  покраснеет  от  того,  что нет у него никакой
записочки.
     - Знаете,  -  неловко проговорил он. - Так это все второпях получилось,
можно  сказать  случайно.  Наверное,  она не успела... А так просила большой
привет передать всем и, главное, вот посылку.
     - За  эту скрипку у нас будет большой разговор, - вмешался дед. - Очень
большой будет!
     - А  что,  плохая? - рассеянно дотрагиваясь до скрипки и думая о чем-то
совсем другом, сказал Вася.
     - Красавица!  -  сказал  дед.  -  Лебедь! Но одобрить никак не могу. Ты
скажи, сколько дал? Неужели больше, чем полтораста?
     - Вот  еще  очки примеряйте, - сказал Вася и повернулся опять к Сереже.
- Так как же она там живет? Учится?
     - Все, по-моему, нормально.
     - Ага,  вот  и программы мои заочные, долгожданные, - стараясь говорить
как  можно  оживленнее,  сказал Сушкин. Он разложил их перед собой на столе,
поднял  брови  и сухо повторил: - Вот, значит, и программы. - И отложил их в
сторону.
     - Что там с программами? - быстро спросил Сережа.
     - Нет,    все   нормально...   Наверное,   недоразумение   вышло.   Это
прошлогодние,  первого  курса,  которые она мне в прошлом году привозила. Да
это не беда, мне из института вышлют.
     - Вот  очки,  я понимаю, - самодовольно говорил в это время дед. - Очки
вещь  рабочая,  необходимая. Да что ты стоишь разговариваешь? Ты беги скорей
на пароход, еще повидать успеешь.
     Вася быстро, вопросительно посмотрел на Сережу и опять поднял брови:
     - Разве она на "Некрасове" сама?
     И Сережа почувствовал снова, что еще немножко - и он покраснеет.
     - Ну,  конечно  же.  Только работа, знаете. Срочное что-то там у них...
Вот меня и попросила.
     - На  машине моей мы в минуту там будем, - начиная снова волноваться, в
нерешительности  заговорил  Вася.  -  Поехать,  что  ли?..  Тоня, у тебя там
горячая, ну-ка слей на руки.
     Наклонившись  над  умывальником,  он стал умываться. Сначала торопливо,
потом все медленней. Потом, не оборачиваясь, спросил:
     - А вы на пароходе плаваете или пассажиром?
     - Я  в  порту  работаю,  на  ремонте теплоходов, - угрюмо от неловкости
буркнул Сережа. - А сейчас в виде пассажира, что ли...
     - Да  что ты там размываешься? - в нетерпении понукал дед. - Небось она
и так тебе рада будет, хоть и с немытой рожей.
     - Ну,  еще  бы,  - сказал Вася и, совсем перестав торопиться, во второй
раз  начал  медленно  намыливать  лицо.  -  Знаете  что, товарищ, вы меня не
дожидайтесь,  а  то  опоздаете  еще  на  пароход. Спасибо за передачу. Вы не
ждите, я, пожалуй, не пойду.
     - Отчего же не пойти? - сумрачно сказал Сережа. - Вы пойдите.
     - Раз она занята, чего же мешаться? Работа.
     - Работа...  -  глядя  в  сторону,  пожал плечами Сережа. - Не такая же
все-таки работа. Может, освободилась уже.
     - Давай, давай, - торопил дед, сам топчась на месте от нетерпения.
     - Дедушка,  -  тихо  сказал  Вася,  -  вы  в эти дела не мешайтесь. Это
лишнее.  Вы не дожидайтесь меня, товарищ, до свидания. - Вася кивнул издали,
не  отходя  от  рукомойника,  тщательно вытирая каждый палец, делая вид, что
руки у него заняты полотенцем.
     - Ну, как хотите, - сказал Сережа.
     - Да   уж   так...  -  подтвердил  Вася  и  вдруг,  скомкав  полотенце,
высвободил руку и протянул ее Сереже.
     Проходя  через  сени,  Сережа слышал позади себя приглушенный, отчаянно
торопливый шепот деда:
     - Вась,  а  Вась,  да  что ты, Вася! Ты иди, Вася, с чего это ты вдруг,
брат?..
     В  середине  дня, когда солнце припекло так, что в каютах стало душно и
даже  на  палубе  в тени почти не осталось прохлады, пароход подошел принять
груз с маленькой пристани, где обычно не останавливался.
     Местечко  было  совсем деревенское. Чуть отойти в сторону от пристани и
не  видишь ничего, кроме зеленого луга, кустов, рассохшихся мосточков, около
которых,  макая  в  воду веревку, лениво клюет носом лодка да утки плавают в
заливчике.
     С  парохода  молодежь  побежала  купаться.  Парни,  отбежав  шагов сто,
торопливо  стаскивали  через  голову рубахи и с разбегу бултыхались, сверкая
белыми спинами, в воду.
     Девушки  побежали  немного  подальше,  до  чащи  кустов, и через минуту
вышли  оттуда,  скользя  и  оступаясь  на  глинистой  прибрежной земле, а на
кустах остались светлые пятна наброшенных на ветви платьев.
     Сережа,  отплыв  от  берега,  обернулся  и  увидел  Ирину.  На  ней был
выгоревший  купальный костюм, бывший когда-то синим или голубым, а теперь от
солнца  сделавшийся  почти  белым.  Она  шла,  балансируя руками и осторожно
ступая  босыми  ногами  по  скользкой  земле,  вступила в воду и засмеялась,
передернув плечами от ее первого прохладного прикосновения.
     Сережа  никогда  не видел ее такой красивой и так нарядно одетой, как в
этом  выгоревшем  костюме...  Позабыв работать руками, он глубоко окунулся с
головой  и,  глотнув  воды, вынырнул на поверхность, отплевываясь. Ирины уже
не  было  на берегу, но он продолжал видеть ее с такой ясностью, как если бы
у него в мозгу остался фотографический отпечаток.
     Через  минуту  он  увидел,  как  она плыла, приближаясь к нему, опустив
лицо  в  воду,  легко, точно ввинчиваясь в воду своим узким, сильным телом и
равномерно  быстро  работая  руками.  Она  подплыла  к  нему  и,  смеясь  от
удовольствия, схватила его за плечо.
     И  он  вдруг  со  страхом подумал: "Ведь, в сущности, она совсем еще не
понимает,  как  я  ее люблю, не знает, до чего она мне кажется прекрасной, и
вот сейчас она это поймет, узнает по моему лицу..."
     "Нет, лучше ей и не показывать", - подумал Сережа и крикнул:
     - А  ну,  нырять! - и изо всех сил заработал руками и ногами, уходя все
глубже  в  холодную,  сумрачную  глубину,  точно  хотел  достать  до  самого
волжского дна...
     Вечером,  когда  палубы  почти  обезлюдели, Ирина с Сережей, прижавшись
друг  к  другу, стояли у перил, держась за один и тот же столбик, и слушали,
как поют соловьи.
     - Вот  разбушевались, - тихонько сказала Ирина, - прямо из себя выходят
соловьишки.  -  Улыбаясь,  она  закинула голову вверх, к темному, усыпанному
звездами  небу  и  вздохнула.  -  А ты помнишь, Сережа, как ты меня увидел в
самый, самый первый раз?
     - Ну  еще бы, - разнеженно улыбнулся в ответ Сережа. - Я тебя пригласил
пойти вместе в кино, а ты с презрением отказалась.
     - Да,  -  с удовольствием подтвердила Ирина. - Ты два раза приглашал. А
после я все ждала, когда ты еще позовешь.
     - Неужели тебе хотелось, чтоб я позвал?
     - Очень хотелось. Я все ждала, а ты не звал.
     - Ты такая гордая была!.. Я больше не смел. Да разве ты пошла бы?
     - Нет, не пошла бы. А все-таки мне хотелось, чтоб ты еще позвал.
     Сережа  долго  смотрел  ей  в  глаза,  потом медленно перевел взгляд на
губы,  и  она это увидела, но не отвернула голову, как обыкновенно, а только
слегка отклонилась и, вдруг вспомнив, спросила:
     - Да...  Ты ведь так толком и не рассказал мне, как там у вас было? Как
вы с Васей встретились? Он про меня расспрашивая, наверное, да? Как он?
     Сережа  почувствовал,  что  все  в нем напрягается, как при приближении
большой опасности.
     "Что  я  делаю?  Что я делаю?.." - с ужасом думал он, начиная говорить,
ужасаясь тому, что скажет, и не в силах не говорить.
     - Сушкин парень ничего.
     - Он хороший, - согласилась Ирина. - А посылке обрадовался?
     - Не  знаю,  -  глухо  проговорил  Сережа. - Программы оказались не те.
Прошлогодние.
     Ирина поморщилась:
     - Неужели  не  те? Ну и дура Валька! Я ее попросила сходить в институт.
Неужели  она  первого  курса  программы достала? А я не посмотрела. Глупость
какая.
     - Старик тоже расстроился.
     - Дедушка? Ну, как он, жив?
     Понимая,  что  каждое  слово  приближает и увеличивает нависшую над ним
опасность  неминуемой  ссоры с Ириной, смертельно боясь этой ссоры, он снова
упрямо и непримиримо сказал:
     - Жив. Хотел на пристань выходить встречать. Радовался.
     - А  тебе,  кажется, его очень жаль? - со зловещей ласковостью спросила
Ирина,  уловив  наконец  его  тон. - Тебе, кажется, и Васю жаль? Зачем же ты
меня сам уговаривал, чуть не на коленях просил, чтоб я к нему не ходила?
     - Не  стоял  я  на  коленях,  -  угрюмо  сказал  Сережа.  -  Мало что я
просил...  Я  ведь  не  знал  ничего... И жалеть мне его нечего, а он парень
ничего.  Если  была  у вас дружба, надо с ним было по-товарищески поступить,
по-честному...  Мало  ли  что мне это не нравится. Не нравится, а я себя там
чуть  не  подлецом  чувствовал.  Зачем  я  к нему полез с посылкой. Хвастать
перед ним, что ли?
     - Да  что  ты  ко мне привязался с Васей со своим?! - вдруг, краснея от
возмущения,  крикнула  Ирина. - Забыла я этого Васю, не нужен он мне совсем,
я ему ничем не обязана...
     - Не  сердись, ты попробуй спокойно подумать, я не хочу и себя подлецом
чувствовать и, главное, не хочу, чтоб ты...
     - Какое ты слово сказал? А? - очень тихо переспросила Ирина. - А?..
     - Ну  не  подлецом,  это  я зря... а все-таки с нечистой совестью... На
тебя  человек  надеялся...  а  ты,  раз он тебе не нужен, даже программы ему
верной  не могла... Неужели только на свете и есть, что любовь?.. А нет ее -
так  для  человека  встать  утром и то лень... - твердил с отчаянием Сережа,
чувствуя, что все уже сказано и что все уже потеряно.
     - Все? - совсем затихающим голосом спросила Ирина.
     - Не  все... я не могу, когда... - чувствуя, что слезы выступают у него
на глазах, пробормотал Сережа.
     - Нет,  все!  - с нескрываемой уже ненавистью медленно сказала Ирина. -
Так  вот,  знай.  Больше  ко  мне  не подходи. Вообразил! Поучения читать...
У-у...
     Он подумал, что она его ударит, но она не ударила.
     Ирина  давно  уже  ушла,  а  он  так и остался стоять на прежнем месте.
Перила  еще  были теплые в том месте, где только что лежала ее рука, и новый
соловей  ликующе защебетал, зарокотал из темной, пахнувшей душистой сыростью
рощи, безвозвратно проплывавшей назад.
     На другой день Сережа не заходил в кают-компанию.
     Агния подошла к нему на палубе и сказала:
     - Надоели  вы  нам  с  вашей  Ириной.  Идите-ка  садитесь  обедать,  не
помирать же с голоду.
     - Да я обедал, спасибо.
     - Где вы обедали?
     - В третьем классе, - соврал Сережа.
     - В  пятом,  наверное. Я спрашивала там у девушек. Идите обедать, Ирины
сейчас не будет.
     Сережа  сдался,  и  в  то время как он, понурившись, ел щи в опустевшей
кают-компании,  так  как  обеды  уже  кончились  и был перерыв, Агния сидела
против него, курила и, сострадательно морщась, рассказывала:
     - Всю  ночь ревела. Что-нибудь начнешь ей говорить - только огрызается.
Что  такое  у  вас? Спрашиваем: обидел? Нет. Ты его обидела? Нет. Поругались
на равных правах? Нет. Тьфу ты!..
     В  Москве  Сережа  сходил  с парохода последним. Ирина стояла у трапа и
считала  ящики  с  пустыми  пивными  бутылками, которые грузчики выносили из
кладовой.  В  руках у нее была тетрадка, и она ставила на ней палочку каждый
раз, когда выносили ящик.
     - Шесть... Теперь семь... - вслух считала она.
     - Давайте  попрощаемся. Всего хорошего, - Сережа остановился позади нее
и поставил на землю свой маленький чемоданчик.
     - Восемь...  -  сосчитала Ирина. - Прощайте, всего хорошего. - И, снова
отвернувшись, быстро проговорила: - Девять, десять, - и поставила палочки.
     Сережа,  уныло  переминаясь,  постоял  еще  немного, дожидаясь, пока не
кончат таскать ящики. Наконец грузчики отошли. Сережа сказал:
     - Вот   как,   значит,   закончилось  наше  путешествие.  Давайте  хоть
попрощаемся по-человечески.
     - Прощайте...  Что  же  еще  говорить?  Я все думаю: не пойти ли мне за
Васю  Сушкина  замуж? Так вы растрогали меня вашим рассказом, до того хорошо
все объяснили, что я почти убедилась.
     - Не выйдете вы за Сушкина, - угрюмо сказал Сережа.
     - Почему это вы такую берете на себя смелость? Почему не выйду?
     - Потому что незачем вам за Сушкина идти, раз вы его не любите.
     - Нет уж, вы меня убедили... Возьму назло и выйду.
     - Кому назло?
     - А  тем,  которые  воображают,  что они очень хорошие... Которые учить
других обожают. Возьму и выйду.
     Глядя себе под ноги, Сережа тихо сказал:
     - Тогда я буду самый несчастный человек.
     - Ничего,  - сказала Ирина. - Ну, теперь в последний раз: прощайте! - и
протянула ему руку.
     - Прощайте, - сказал Сережа.
     Тогда  она  топнула  ногой,  рот у нее скривился в плаксивой гримасе, и
она крикнула:
     - Ты,  я  вижу,  не  веришь,  что  в  последний?  А  я  тебе  говорю: в
последний! И разговариваем в последний.
     - Я  верю.  Ты уже третий раз говоришь "прощайте", и я каждый раз верю,
что в последний. Даже обрывается что-то внутри каждый раз.
     - Ой,  -  вдруг  испуганно  прошептала Ирина, вглядываясь, - Сережа, ты
побледнел  даже.  Бледный  стал... Зачем же ты веришь? Не надо. - Торопливым
движением  она  нежно  провела  кончиками  пальцев по его лицу. - Никогда не
верь,  если я тебе буду такое говорить. Я не такая уж скверная... Я полюбила
тебя  очень.  Только  ты,  может быть, думаешь, это... когда мы на табуретке
поцеловались...  Нет! А знаешь когда? Вот когда в ту ночь я ревела от ст