о    из    проволоки    сделанной    прической,    как   всегда,   имело
снисходительно-насмешливое выражение.
     Ирина  была  в  полосатой  кофточке  с открытым воротом. Сережа впервые
видел  ее такой: усталой после работы, в мягких туфлях, одетой по-домашнему,
и этот ее вид казался ему необыкновенно трогательным и милым.
     Валя,  та  все  время  так  и смотрела Сереже в рот, в ожидании, что он
скажет что-нибудь смешное, и готовясь захохотать первой.
     Нетерпеливо   дожидаясь,   когда  же  можно  начать  смеяться,  она  не
выдержала и спросила Сережу:
     - Соскучился там без вас ваш друг?
     Сережа не сразу понял, совершенно позабыв свою шутку.
     - Ну как же вы позабыли? Как вы фамилию его назвали? Бубликов, что ли?
     Сережа подхватил:
     - Ах,  Вася?..  Вася ждет не дождется нас с Ириной. В особенности меня,
конечно.
     Агния вопросительно посмотрела на Ирину, приподняв брови.
     - Да  ну  его,  -  усмехаясь,  отмахнулась Ирина, - это он все над моим
Васей Сушкиным измывается... Знаешь? Ну, кому я посылку везу.
     - Ах,  и  посылка  есть?  -  отчаянно  весело  воскликнул  Сережа, хотя
почувствовал  глухую тревогу от этого неожиданного известия. - Как это я мог
позабыть?  Где  же  она  лежит?  Надо  сейчас  же  вытащить,  посмотреть, не
погрызли ли мыши.
     Не  очень  охотно  уступая  настояниям  Сережи  и Вали, Ирина позволила
развернуть длинный пакет, завернутый в оберточную бумагу.
     - Тут  четыре  предмета,  -  объявила  Валя. - Скрипка в ящичке. Бумаги
какие-то. Очки в футляре. Книжка: "Всадник без головы".
     - Это  что?  Все по его просьбе?.. - удивленно спросил Сережа, перестав
на минуту дурачиться.
     Ирина пожала плечами:
     - Не сама же я ему такой ассортимент подобрала. Значит, по просьбе.
     - Важно...  -  сказал  Сережа,  делая  значительное  лицо и поворачивая
скрипку  с  боку на бок. - Теперь друг мой Вася заживет по-культурному: очки
на  нос,  чтобы  смычок с кочергой не перепутать, скрипку на плечо - и пошел
скрипеть...
     Валя   закатывалась   от   хохота   на  все  Сережины  глупости,  Агния
снисходительно  усмехалась,  прихлебывая из рюмочки, а Ирина, то хмурясь, то
улыбаясь, останавливала расходившегося Сережу:
     - Хватит  вам,  все  про моего Васю да про Васю. Давайте про что-нибудь
другое, найдите себе другую тему.
     - Другую?   Не-ет.  Зачем  нам  разбрасываться?  Васю  мы  не  оставим.
"Главное  -  это  не  распыляться",  как  сказал  фашистский  генерал, когда
взлетел вместе со своим штабом в воздух на партизанской мине!..
     Тут  даже Агния улыбнулась, покачав головой, и потом Сережа, по просьбе
Вали,   надел  очки,  сделал  подслеповатое  и  очень  глупое  лицо  и  стал
представлять,  как  Вася Сушкин играет на скрипке, все время путая скрипку с
балалайкой и держа смычок за середину...
     Ночью,  у  себя  в  каюте,  уставясь  открытыми  глазами на стенку, где
лежали  полосатые тени от жалюзи, Сережа почти с отчаянием думал: "Разве это
был  я, тот дурак, который высмеивал этого Сушкина, хотя в глаза его никогда
не  видал,  балагурил,  из  кожи  лез, чтобы рассмешить девушек? Правда, все
смеялись,  и  ей  тоже нравились мои глупости. Но ведь это очень плохо, если
такое  нравится. Завтра найдется другой, который сумеет гораздо смешнее меня
трепаться,   и  ей  он  понравится  больше.  Нет,  завтра  буду  себя  вести
по-другому, как нормальный человек..."
     Но,  выйдя  утром  на залитую ярким, негорячим утренним солнцем палубу,
увидев  вокруг  сверкающую  тихую  воду  в  зеленых,  плавно убегающих назад
берегах,  мелькнувшее  светлое  платье  Ирины  и  веселую  рожицу  Вали,  он
почувствовал,  как  та  же  самая  бессмысленная радость переполняет сердце.
Улыбаясь, он вошел в кают-компанию и начал:
     - Можете себе представить, девушки, кто приснился мне сегодня?
     - Бубликов!.. - смеясь, крикнула Валя, и все началось сначала.
     На  третий день плавания, поздно вечером, они стояли с Ириной на палубе
притихшие и неразговорчивые, какими они делались всегда, оставаясь одни.
     Обоим   хотелось   вспоминать   о   чем-нибудь   совместно   пережитом,
задушевном. Хотелось каждую фразу начинать со слов: "А помните?.."
     Но  знакомы  они  были  все-таки  очень  недавно, так что материала для
общих воспоминаний было маловато.
     - А  помните,  -  все-таки  спросила  Ирина, - как мы в оперетте вместе
были?  Мне  ребята  ведь  передали,  что  вы для чего-то два билета взяли. Я
сидела,  ждала  и  все  думала:  с  кем  это вы придете? Так и думала, что с
какой-нибудь девушкой.
     - У  меня... девушка? У меня? - с возмущением воскликнул Сережа и вдруг
совсем другим тоном твердо добавил: - Ведь вы же знаете.
     Начиная  вдруг  волноваться,  Ирина пристально вглядывалась прямо перед
собой  в  темноту,  не  оборачиваясь,  напряженно  хмуря брови. Потом сурово
проговорила:
     - Ничего я не знаю.
     - Знаете, - настойчиво повторил Сережа.
     Она,  быстро  полуобернувшись,  мельком  заглянула  ему  в лицо и снова
упорно уставилась в темноту, но, перестав хмурить брови, сказала:
     - Ну, немножко знаю.
     - Немножко?  -  горько  повторил  Сережа.  -  Вы про это можете сказать
"немножко"?
     - Я  не  сказала, что "немножко". Я сказала, что знаю немножко. - Ирина
легко  положила  руку  поверх  его  руки,  лежавшей  на  перилах, и вдруг со
странным любопытством быстро спросила: - А разве правда... очень?
     - Ирина!..  - не то умоляющим, не то угрожающим голосом тихо проговорил
Сережа. - Пускай вы рассердитесь, пускай вам это не нравится...
     - Нравится,  -  перебивая  его, сказала Ирина и вдруг, крепко и коротко
сжав  его  руку, лежавшую на поручнях, быстро пошла, почти побежала к двери,
обернулась, проговорила: - Спокойной ночи, Сережа, - и исчезла.
     Сережа  простоял некоторое время не двигаясь, потом пробрался, стараясь
ни  с кем не встретиться, к себе в каюту и лег. Руку, которую она пожала, он
осторожно  положил  поверх  одеяла  к  себе  на грудь. Полежав так некоторое
время,  он  поднес  ее  к лицу и провел тыльной стороной по щеке, ощущая еле
уловимый запах.
     Уже  засыпая,  он  все  еще чувствовал теплоту руки, лежавшей у него на
груди.
     Вечером  следующего  дня  Сережа сидел в полном одиночестве на палубе и
думал  о  том,  как  это  правильно  кто-то подметил, что человеческая жизнь
течет  волнообразно.  После  хорошего бывает обязательно плохое, после удачи
обязательно  какая-нибудь  неприятность,  и  так  далее. Конечно, правильно.
Вчера  было  так  все  хорошо,  когда  она  пожала  ему  руку  и  так хорошо
разговаривала,  а  вот сегодня уже все переменилось и стало плохо. Ничего не
осталось от его вчерашней радости.
     Всего  час  назад,  когда  он  чувствовал  себя еще на гребне волны, он
подошел  к  Ирине,  разговаривавшей  с  третьим  помощником.  Она спрашивала
помощника о чем-то, и тот ответил:
     - В четыре часа утра.
     Тогда она досадливо сморщилась и сказала:
     - В такую рань? Ну, ничего не поделаешь.
     Сережа  сразу  понял,  что  разговор  шел о времени прибытия в то самое
Сумароково,  приближения которого он ждал с противным замиранием сердца, как
человек   может   ждать  решающего  экзамена,  когда  половина  билетов  ему
незнакома.
     Немного  позже  он  видел  через  открытую  дверь  их  каюты,  как  она
тщательно  и  неторопливо  гладила  себе  белое  в  больших  синих кружочках
платье, готовясь приодеться, чтобы сойти на берег.
     Агния  и  Валя сидели рядом, и по их оживленным, заинтересованным лицам
Сережа  догадался,  что  разговор  идет  у них о предстоящей встрече Ирины с
Сушкиным.
     - ...это  правда,  даже очень любит. Вася всегда меня любил, - говорила
Ирина,  и  Сережу  резнуло  выражение,  с  каким  она  говорила  эти  слова:
самоуверенное и как будто самодовольное.
     - Ну, ну? - со снисходительным интересом спрашивала Агния. - А ты?
     Ирина  склонила  голову  к плечу, не переставая внимательно гладить, и,
задумчиво улыбнувшись, протянула:
     - Ведь  мы  сперва  ребятишки  были  с  ним... а после привязались... А
теперь  с  прошлого года я его не видела, даже представить себе его не могу,
какой он, Вася...
     Нечаянно  подслушав  разговор, Сережа, багровея от стыда, ушел на самый
дальний  от  каюты  конец  парохода  и  сел  в  темном  углу,  раздумывая  о
волнообразном  движении  жизни,  мечтая  о  разных  несбыточных  выходах  из
положения,  вроде того, что вдруг Ирина подойдет к нему и скажет, что Сушкин
ей  все  равно  что  брат,  а  любит  она одного Сережу... или что утром она
вернется  с  берега  заплаканная  и  скажет:  "А  бедный  Вася  скончался от
гриппа..."
     Но Ирина не приходила. Часа через два разыскала его Агния.
     - Вот,  здравствуйте,  -  сказала  она,  останавливаясь около Сережи. -
Сидит тут один, впотьмах. Идемте в нашу компанию.
     Сережа сказал, что ему не хочется.
     - Почему же все хотелось, а теперь вдруг расхотелось?
     С внезапно прорвавшейся обидой Сережа выпалил:
     - Она там платье наглаживает. Чего мне туда идти?
     - Не ходить же ей в мятом, - усмехаясь, сказала Агния.
     - Ничего,  -  сжимая  зубы,  с  мстительным  отчаянием сказал Сережа. -
Ходила не в мятом, в обыкновенном. А теперь понадобилось с шариками...
     Агния улыбнулась своим жестким ртом и мечтательно сказала:
     - Была  бы  я  мужчиной, не сидела бы я тут в потемках. Если вы любите,
так  возьмите да и не пускайте ее на берег сходить. А не то что надуться и в
угол запрятаться.
     - Как это - не пускать? За руку, что ли, я ее держать буду?
     - А что ж? Можно и за руку.
     - Нет  уж,  не стану я за руку... - презрительно сказал Сережа, подумал
минутку  и  тихо  добавил:  -  Да  у  нее  и  характер не тот, чтобы за руку
удержать...
     Он  не  мог  заснуть  почти  всю  ночь, а едва заснул, как проснулся от
тревожного ощущения, что происходит что-то нехорошее и тревожное.
     Только  начинало  светать.  Было  тихо,  потому что машины не работали.
Теплоход  стоял  у пристани. С дебаркадера доносились сонные перекликающиеся
голоса и слышались торопливые шаги по трапу.
     Сережа  сразу  догадался,  что  это  и  есть та пристань, около которой
расположено  Сумароково. Заложив руки за голову, он уперся глазами в потолок
и  так пролежал все время часовой остановки, каждую минуту представляя себе,
как  Ирина  в  своем платье с кружочками поспешно проходит по трапу, выходит
на  берег...  Стучит  в  дверь... Выбегает Вася Сушкин, и этот Вася вовсе не
смешной  дурачок  Бубликов,  а  нагло  красивый  парень,  с  приторно нежным
теноровым  голосом.  И сейчас он, может быть, играет на скрипке, которую она
привезла,  какую-то, тоже пошлую, но привлекательную мелодию, и она слушает,
слушает...  А  потом  они  разговаривают,  не могут наговориться... И весело
смеются оба, когда она начинает рассказывать про Сережу...
     Ненависть  его к Сушкину все прибывала, и, странное дело, ненавидя его,
думая  о  нем  с  отвращением и гадливостью, Сережа представлял себе его все
более  красивым,  интересным,  умным  и  ненавидел  его  за  это еще больше,
начиная  проникаться  уверенностью,  что  по  сравнению с Сушкиным сам-то он
совершенно тусклое, бесцветное существо...
     Наконец   раздался  гудок.  Заработали  машины,  каюта  начала  знакомо
тихонько  подрагивать.  Все  кончилось.  Теперь, наверное, уже все выяснено,
решено...
     Когда  утром  Сережа вышел к завтраку в кают-компанию, там все было как
всегда.  Слепящие  солнечные  пятна  лежали  на  белых скатертях, вспыхивали
оранжевыми,  зелеными  и  красными  огоньками подрагивающие от легкой тряски
бокалы,  и  занавески  трепыхались  на  окнах,  пропуская  легкий  ветерок с
запахом луговых трав.
     Скосив  на  Сережу глаза, мимо быстро прошла Агния, плавно неся большой
поднос,  уставленный  маленькими  сковородочками  с  яичницей  и вазочками с
салатом.
     Сережа  сидел  спокойно,  безразличный,  весь еще полный своих утренних
мыслей и, как ему казалось, готовый ко всему.
     Агния  вернулась  с  пустым  подносом  и,  сметая  салфеткой  крошки со
скатерти, тихо проговорила:
     - А  ведь  проспала  наша  красавица...  Васю-то  своего. Всю остановку
проспала.
     Ирина  тоже  подошла,  как будто для того, чтобы задернуть занавеску, и
сердито сказала вполголоса:
     - Что  тут  смешного?  Проспала!  Ну  и дура, что проспала! Свинство, и
все.  -  Она  с  досадой  передернула  занавеску на медных колечках, сердито
посмотрела на Сережу и, продолжая хмуриться, против воли улыбнулась.
     Чувствуя,  как  с  каждым  мгновением  делается  все  легче на сердце и
веселей,   Сережа  откинулся  на  спинку  стула  и,  повернув  голову,  стал
смотреть,   как   медленно  уплывает  назад  зеленый  луговой  берег  Волги,
отделенный  от  парохода широкой полосой сверкающей серебряной рябью воды, и
глубоко  вздохнул:  и  какой  только  чудак мог это выдумать, что жизнь идет
волнообразно?
     Вечером  в  каюте  у  девушек  потухла  висевшая под потолком лампочка.
Сережа  заявил,  что смешно по такому пустяковому делу вызывать электрика, и
взялся сам посмотреть, в чем там дело.
     Так  как  лестницы  под  рукой не было, он поставил на маленький столик
табуретку,  принесенную  Ириной  из  кухни,  и  осторожно  взобрался  на это
пошатывающееся и поскрипывающее под ним сооружение.
     - Свалитесь,  вот честное слово свалитесь, - с тревогой говорила Ирина,
придерживая обеими руками табуретку.
     Выказывая  приличное  мужчине  полное пренебрежение к опасности, Сережа
только  усмехнулся.  Вывинтив  лампочку,  он  посмотрел  ее на свет и бросил
вниз, на подушку.
     - Перегорела, вот и все. Давайте, где у вас там запасная.
     Табуретка  скрипнула  и  качнулась, обнаруживая желание сложиться всеми
ножками.
     - Да  вы  хоть  не  шевелитесь  там,  -  крикнула  Ирина. - Ведь правда
упадете!
     - А вам жалко будет, если я упаду? Где у вас лампочка?
     - Табуретку  жалко,  она  казенная все-таки. Лампочка у меня в кармане,
да я руку отпустить боюсь.
     - Отпустите, я отвечаю за табуретку.
     - Ну, вас тоже немножко жалко... Вот тут достанете?
     Она  приподнялась  изо  всех  сил  на  цыпочки,  подставляя ему верхний
карман своего форменного белого фартука.
     Сережа  опустился  на  колено  и  осторожно, сохраняя равновесие, начал
нагибаться.  Он нагибался все ниже и ниже, и в самый неудобный и напряженный
момент их лица оказались на одном уровне.
     - Так  неужели  жалко?  -  шепотом  проговорил  Сережа,  сам  почти  не
понимая, что спрашивает.
     - Жалко,  -  сказала  Ирина,  крепко  сжимая  обеими руками табуретку и
глядя ему прямо в глаза.
     - Очень?  -  почти  забывая, о чем они говорят, и думая только о своем,
спросил Сережа.
     - Очень,  -  шепнула  Ирина,  и,  хотя табуретка угрожающе заскрипела в
этот самый неудобный момент, губы, дотянувшись друг до друга, прижались.
     - Теперь уж это... на всю жизнь, да?
     Внимательно  и  серьезно  глядя  прямо  ему  в  глаза,  Ирина  медленно
наклонила  голову,  и только по движению чуть разжавшихся губ он угадал, что
она сказала "да".


     Уже  издали,  подходя  с  посылкой  под  мышкой к дому Сушкиных, Сережа
увидел медленно выползающий, стелющийся невысоко над землей столбик дыма.
     Босоногая  девочка  в  клетчатой, косо застегнутой кофточке, поеживаясь
худенькими  плечами,  стояла во дворе, приглядывая за самоваром. Из узенькой
прокопченной  трубы  валил  густой  белый  дым,  в клубах которого то совсем
исчезали, то снова появлялись ветки цветущей яблони, росшей во дворе.
     Девочка   как   раз   собиралась  потянуться,  но,  увидев  незнакомого
человека,  заглядывавшего с улицы в калитку, так и замерла, задержав начатое
движение, раскинув руки, с выгнутой поясницей.
     Сережа спросил ее, дома ли Василий Иванович.
     - Дядя  Вася?  -  спросила  девочка  и  вдруг,  не  удержавшись, крепко
зажмурилась,  потянулась,  зевая, и тотчас замотала головой, рассмеявшись. -
Нет, не возвращался еще.
     - Спать хочется? - участливо спросил Сережа.
     - Да  нет,  так.  Спросонку,  не  разгулялась еще, - ответила девочка и
принялась,  внимательно  прицеливаясь, бросать сверху в трубу мелкие щепочки
и  сосновые  шишки.  -  Вот скамеечка. Садитесь, дожидайтесь, если нужно. Он
вернется скоро.
     - Долго  мне  ждать  некогда,  -  объяснил Сережа. - Я ведь с парохода.
Когда вы его все-таки ожидаете?
     - А  вот,  -  объяснила  девочка,  показывая  на самовар, - как самовар
вскипит,  тут  и  дядя  Вася обязан появиться. Такой уговор. А тючок свой вы
тоже кладите на лавочку.
     На  крыльцо  вышел  высокий старик, с любопытством щурясь и нетерпеливо
дергая зацепившуюся за ухо металлическую дужку, чтобы стащить очки.
     Узнав,  что  Сережа  привез  посылку, он наотрез отказался принять ее в
руки  прямо  во дворе и повел его в дом, радушно отворяя перед Сережей двери
и пропуская вперед, как гостя.
     Девочка  подцепила  щепкой за горячую ручку самоварную трубу и, сбросив
ее на землю, сама отскочила в сторону, чтобы не обжечься.
     - Очень  вам  благодарные,  что  взялись  нам  посылочку  доставить,  -
говорил  дед, то принимаясь надевать очки, чтоб разглядеть Сережу вблизи, то
откидываясь  назад на спинку стула, чтоб увидеть его в целом без очков. - От
кого,  мы даже и не спрашиваем: ясно, от Иринки. Это, конечно, она вам такое
затруднение  доставила.  А  мы-то  уж  думали,  не  сама  ли жалует. Ждем не
дождемся, гадаем: на каком пароходе она пойдет?
     - На  "Некрасове".  Но  она  сама  сейчас  занята, вот и попросила меня
отнести, - сдержанно объяснил Сережа.
     - Занята?  Эх...  Да  как это она не догадалась, пустила бы вперед себя
открыточку, мы бы сами выбежали к ней на пристань... Вот не догадалась. А?
     Разговаривая,  старик  все  время  с  детским  любопытством  косился на
длинный  сверток,  принесенный  Сережей, а один раз даже, сделав вид, что из
предосторожности  подвигает  его  подальше  от  края стола, слегка пощупал и
пробормотал:
     - Ишь ты... небось техника какая-нибудь...
     Девочка,   вернувшись   со   двора,  прошла  через  комнату,  приоткрыв
занавеску,  взглянула  на постель, где лежали головами в разные стороны двое
маленьких  ребятишек,  и, убедившись, что они спят, вернулась к столу и тоже
уставилась любопытными глазами на посылку.
     Сережу  рассмешила  неуклюжая  хитрость  старика,  и вместо того, чтобы
сразу уйти, как он намеревался сделать раньше, он развернул пакет и сказал:
     - Тут  скрипка,  кажется,  и еще мелочи кое-какие. - При этом, взглянув
на  старика,  Сережа  поразился,  до  чего  тот всполошился и даже как будто
испугался.
     - Нет,  это почему же?.. Не должно этого быть. Почему именно может быть
скрипка?.. - Старик обернулся за поддержкой к девочке.
     Та,  напротив,  преспокойно  ухмыльнулась  во весь свой широкий рот и с
торжеством сказала:
     - А я так и знала. Что ж такого? - И вдруг взвизгнула: - Мое!
     Она  хотела  схватить  "Всадника  без головы", но вдруг отдернула руки,
помчалась  в угол и стала с лихорадочной быстротой мыть руки, грохоча медным
штифтом  рукомойника.  При  этом она все время оборачивалась через плечо, не
спуская  глаз  с  книжки,  как  будто  это была кошка, которая может вот-вот
соскочить со стола и убежать.
     "Чудаки  они  тут  какие-то",  -  холодно  подумал  Сережа, оглядываясь
вокруг,   и,  равнодушно  скользнув  глазами  по  большой  печи,  городскому
буфетику,  стульям и лавке, стоявшей у стены, вдруг увидел улыбающиеся глаза
Ирины,  устремленные  прямо  на него. Ее карточка висела на стене совершенно
одна, в затейливо выпиленной фанерной рамке, под стеклом.
     И  сразу  ему захотелось повернуться и уйти, так противно сделалось ему
пребывание в этом чужом и враждебном для него доме.
     Девочка,  листая  на ходу книжк