,  кажется,  пора собираться к
Клаве.
     - Ходики  твои  молодцом, - заметил Апахалов, машинально сверив стенные
часы со своими, - а эти вон висят - не ходят, испорчены?
     - Почему  им  надо  портиться?  -  Тетка  встала и бережно повернула на
четверть  оборота  головку  толстенных  золотых часов, висевших на гвоздике.
Озабоченно  хмурясь,  послушала,  прижав  часы  к уху, и успокоенно нацепила
обратно  на  гвоздик. - Пугаешь только, идут прекраснейшим образом. Чужие. Я
и не завожу, чтоб они не портились.
     - Ну, чудачка! Да от завода часы разве портятся?
     - Как   это  так?  Колесики  вертятся.  И  зубчики  цепляются:  значит,
портятся. Каждая вещь портится.
     - Ну, все-таки лет на двадцать - тридцать хватит!
     - Так  они  на хранении у меня тоже не со вчерашнего дня. Мне уже давно
их  Марков  оставил. Как еще на фронт ехал. Вон с каких пор. Часы-то целы, а
Марков,  я  думаю,  так  и погиб, бедняжка. Конечно, никогда нельзя наверное
знать, но у меня теперь мало надежды осталось.
     Она вздохнула и пошла на кухню убирать посуду.
     Апахалов   не   знал   никакого   Маркова,   но  все-таки  сочувственно
осведомился:
     - И никаких вестей?
     - Открытку только из Уфы прислал. И с тех пор ничего.
     - Из Уфы? А ты сказала "на фронт"!
     Тетка из кухни крикнула:
     - Конечно,  на  фронт.  Ну  не  в  Уфу,  так куда-то под Уфу. Что ж тут
такого?
     - Тетка,  - укоризненно пробасил Апахалов, - ты путаешь что-то. Не было
никакого фронта ни в Уфе, ни под Уфой! Откуда ты это взяла?
     Тетка перестала греметь посудой и высунулась из кухни:
     - Это  под  Уфой-то  не  было?  Да  ты  сам плохо знаешь. Ты что же это
думаешь,  я ребятам из истории рассказываю, а сама путаю? Нет, птичка. Тетка
Паша памяти еще не решилась!
     - Те-оть Паш! Да ведь это только в гражданскую войну было под Уфой!
     - А  я  тебе  про  что  говорю! Марков с Колчаком ехал воевать, а ты не
поймешь все никак.
     - Ну-ну!  -  Апахалов  с  новым чувством посмотрел на часы. - С тех пор
они у тебя тут и висят?
     - Висят! - спокойно подтвердила тетка.
     - А  как  мы  их продавать хотели при фашистской оккупации, - напомнила
Соня, - когда голод наступил...
     - Хотела  продать,  -  жестко  подтвердила  тетка, - да, хотела. Ребята
голодные,  и  дать  им нечего. Думаю, пойду на базар, продам или променяю на
хлеб.  Буду старой негодяйкой перед Марковым... А все мне думается: только я
их  со  стенки  сниму  и на рынок отнесу, тут сразу и Марков вернется. Как я
ему  в  глаза  посмотрю?..  Ну,  Мотька,  к счастью, все дело устроил, стали
ребятам хлеб доставлять, так часы и остались.
     - Теперь  Мотька  какой-то!  -  не  пытаясь  разобраться, пожал плечами
Апахалов. - И откуда у тебя столько знакомых, тетя Паша?
     Она засмеялась:
     - Людей  кругом  и  правда много. Только Мотька... какой он знакомый...
Мотька!..  -  Почему-то  ей  было  очень  смешно  представить  себе Мотьку в
качестве "знакомого".
     На  улице  глаза  слепило  яркое  солнце,  было  беспокойно и весело от
ветра, журчала, уходя по канавкам, дождевая вода.
     Еще  раньше  тетка  объявила  Апахалову,  что  обязательно  надо  будет
повидать  Клаву.  Клава  была,  как  выяснилось, та самая приютская девочка,
снятая  на  фотографии.  Тетка  взяла  ее  себе на воспитание лет сорок тому
назад,  в  тот  год,  когда  Сергей болел тифом. Он с этой Клавой играл и за
косы ее таскал, так что должен обязательно ее вспомнить...
     Апахалов  силился  припомнить,  и в конце концов в памяти действительно
стал  вырисовываться  какой-то  дворик,  поросший  травой, громадная лошадь,
прянувшая  на дыбы, и он сам в тот момент, когда старался оттащить девочку с
челкой  на лбу за железные кровати, сваленные в углу двора... Тетка пришла в
восторг. Все так и было, и именно вот в этом самом дворе...
     В  конце  переулка  трое малышей, сидя на корточках, с сосредоточенными
лицами  подталкивали  кораблик,  сидевший  на  мели  в канаве. Издали увидев
тетку, они вытащили из воды кораблик и побежали к ней навстречу.
     - Куда  пошла,  а,  тетя  Паша?  - крикнул, приближаясь, мальчик с туго
замотанным  вокруг  шеи  теплым шарфом. С кораблика, который он держал прямо
за мачту, капала вода ему на пальто.
     - По  делам пошла, - сказала тетя Паша, стряхивая с него воду. - Дай-ка
распущу шарф, не ровен час задушишься!
     Мальчик закинул голову и, когда тетка ослабила шарф, ворчливо сказал:
     - А когда нам в гости приходить?
     - Ну, попозже!
     Мальчик очень неохотно сдался:
     - Ну, зайдем попозже... Мы все вместе придем, да?
     Теперь  Апахалов с теткой вышли на улицу, по обе стороны которой стояли
рабочие  коттеджи. В одном из дворов женщина развешивала вырывающееся из рук
на  ветру  белье.  Поставив  на  землю  таз и торопливо подойдя к штакетному
заборчику, она спросила озабоченно и ласково:
     - Тетя Паша, как здоровье? Получше стало?
     - Когда  докторов  близко  нету,  и  вовсе  хорошо!  - не задерживаясь,
ответила  тетка,  и  Апахалов,  оглянувшись,  заметил,  что женщина смотрела
вслед  улыбаясь,  и  сочувствие,  беспокойство и восхищение вместе были в ее
улыбке.
     В  это время встречный парень в распахнутом пиджаке и маленькой кепочке
на затылке тоже поздоровался.
     - Ты чего разгуливаешь? - строго удивилась тетка.
     Парень охотно задержался и весело ухмыльнулся:
     - Да я же в ночной работаю!
     - А-а, - успокоилась тетка. - Ну так ворот застегни, простудишься!
     Парень  машинально  дотронулся  до  расстегнутого ворота на здоровенной
шее и ухмыльнулся.
     - Тебя, кажется, тут все знают? - заметил Апахалов.
     Тетка пожала острым плечом:
     - Ты  про  Саньку  говоришь?  Ведь это Санька, Еремея Смородина сын. Не
знаешь?  Да  откуда тебе знать! А в первый майский день в любом городе выйди
на  любую  площадь,  посмотри  на народ - кругом цветет Еремеева работа, его
рисунки и узоры на женских платьях. Первый художник на всем комбинате.
     Тетка  шла,  глядя  себе  под ноги, и улыбалась своим мыслям, отрывисто
приговаривая:
     - Большой  человек!  Ценный  получился  человек из Еремки... Хм! А ведь
тоже... был чертенок... вот такой маленький...
     Они  вышли  к  Дворцу  культуры, около которого Апахалов вчера слезал с
автобуса.  Громадные  концертные афиши просыхали в своих зарешеченных рамах.
Поперек  улицы,  как  парус, надувался ветром полотняный плакат с громадными
синими  буквами:  "Кросс".  Все  это  совсем  не  похоже  было  на вчерашнюю
затопленную ливнем площадь...
     "Надо  наконец  выбрать  подходящий  момент,  -  подумал  Апахалов, - и
предложить ей переехать".
     - Ну,  тетка,  -  протянул  он,  думая,  как  бы  свернуть понемножку к
задуманному разговору, - вот, значит, ты так и живешь... так и живешь...
     - Так  и живу, - сказала она и бесшабашно весело отмахнулась рукой, как
всегда делала, когда разговор заходил лично про нее.
     - Тетя  Паша,  -  махнув  рукой на всякие тонкие подходы, решился разом
перейти  к  делу  Апахалов,  -  давай поговорим мы с тобой не откладывая. Не
люблю  я,  когда  нерешенные  дела  у меня висят на душе. Есть у меня к тебе
разговор.
     - Знаю,  -  быстро  сказала  тетка,  - предупреждал уже, что есть. А я,
может  быть,  даже  наперед  знаю,  про  что  этот  твой разговор будет. Так
позволь,  я тебе сперва сама скажу. Понял? У меня свой разговор к тебе есть.
Скажи  мне  коротко  и  честно:  у  тебя  на  работе  случились какие-нибудь
неприятности? Так не виляй. Ну?
     - Неприятности  бывают,  конечно, - удивился Сергей Федорович, - иногда
по   пяти   штук  на  день  бывает.  Но  бывает  и  хорошее,  итог  в  общем
положительный, я считаю.
     - Ты  мне  зубы  не  заговаривай, по совести скажи: может быть, тебя...
сняли?  А?  Я  знаю, ты парень в душе честный, на постыдное дело не пойдешь.
Однако  бывает...  Ну,  ошибся?  Не  справился?  А? Я тебя не допрашиваю, не
думай.  Но  если  ты заработался, остался не у дел, как говорится, ты слушай
меня:  поживи  у  меня,  сколько  поживется. Потом справишься, отдохнешь - и
можешь  опять  за  дело  приниматься. А? Я же чувствую, к чему ты все тишину
нашу  хвалишь. Вот и поживи в тишине. Если ты насчет денег, то и не думай об
них  даже.  С деньгами мы управимся. У меня пенсия, потом еще на комбинате я
получаю  кое-что,  и  потом  этот  Мукасеев,  чудак такой, мне все присылает
каждый  месяц...  Какой?  Ну,  который  чертиков  делал...  когда тут у меня
раненый  прятался в комнате, его гестапо искало. Я его уж так ругаю, чтоб не
смел  больше присылать, а он все присылает, я, знаешь... и беру. Я Карасевым
отсылаю:  у  Нины  муж  умер,  ребят  пятеро,  так  я  ребятишкам посылаю на
гостинцы.  А  я, старуха, знаешь, рада буду, если ты останешься. Очень рада.
Ты все ж таки родной... Ну вот тут и Клава работает. Пришли!
     Они  уже  входили  в  проходную комбината. Апахалов понял, что разговор
все  равно  сейчас  продолжать  никак  не  удастся,  да  и не нашелся бы он,
пожалуй, сейчас что сказать.
     Дежурный  в  бюро  пропусков поздоровался с теткой как со знакомой. Про
Апахалова она сказала: "А это со мной".
     - Скажи,  с  племянником  пришла!  Это  племянник  мой,  - подсказала в
телефонную трубку дежурному тетка. - Пускай у Клавы спросят.
     Пропуск  выписали,  и  они,  пройдя  через  громадный  фабричный  двор,
жужжавший  и  гудевший  от  работы множества станков за стеклянными стенами,
поднялись  во  второй  этаж.  Тут  только  Апахалов  по  надписям понял, что
теткина  Клава  -  директор  текстильного  комбината.  Получилось  неловко -
пришли в рабочее время мешать.
     Едва  заслышав  теткин  скрипучий  голос, Клавдия сейчас же показалась,
распахнув двери своего кабинета.
     На пороге они с теткой расцеловались.
     Полная,  чернобровая  и  плечистая  Клавдия,  смеясь  от  удовольствия,
усадила гостей.
     - Ну,  с  теткой  Пашей  всегда  что-нибудь  выйдет! Мне говорят: там в
проходной  пришла  тетя  Паша  с  племянником.  Я  и  говорю:  "Пропустите с
мальчиком!.."
     Тетка  напомнила  историю со взбесившейся лошадью и железными кроватями
во дворе. Клавдия Андреевна отлично все помнила.
     Задумчиво  щурясь,  как будто вглядываясь в очень далекое, она смотрела
на Апахалова.
     - Так  это  вы  тогда  меня за кровати оттащили? А я вас, кажется, и не
поблагодарила?..  Спасибо...  Сережа!  - Она привстала и протянула ему через
стол руку.
     - А  и  подросли мы с вами с тех пор, Клава! - улыбаясь в ответ, сказал
Апахалов,   чувствуя  какую-то  невольную  приязнь  одновременно  и  к  этой
немолодой  смешливой  женщине,  с  такой  бережной  нежностью  наклонившейся
минуту  назад  поцеловать тетю Пашу, и к той, почти забытой им девочке Клаве
в негнущемся приютском платье, с обрубленной, как ножом, челкой на лбу.
     - Даже  утешительно наконец на настоящего племянника посмотреть. А то у
тетки  тут  по  поселку "племянников", "племянниц" да "внучат" вроде меня не
одна сотня ходит!
     - Только  и  слышу,  -  поддакнул  Апахалов,  - то Соня, то Мукасей, то
Клава, то Мотька...
     - Какой  же  еще  Мотька?  -  перебила,  оборачиваясь  к тетке, Клавдия
Андреевна. - Этого что-то не помню.
     - Как какой? Ну, Мотька. Который в пекарне работал.
     Клавдия припомнила:
     - Ах, с хлебозавода?.. Она вам это рассказывала?
     Тетка, отмахиваясь, буркнула:
     - Что тут рассказывать?
     - Да  она  вам,  наверное,  ничего  и  вообще-то не рассказывала? Ясное
дело, ничего...
     Тетка всполошилась, нахмурилась:
     - Пожалуйста...  Ни  к  чему...  Это  зачем? Мое дело какое: возиться с
ребятишками...
     Она  сердито  отвернулась  от  Клавдии  Андреевны и обращалась теперь к
Апахалову:
     - Это  она хочет про то время: про фашистскую оккупацию. Детских садов,
конечно,  не  стало. Матерей на работу гоняли. О мужчинах и говорить нечего.
А  ребят  куда  девать?  Вот  мне  то  одна  приведет, до вечера оставит, то
другая,  а  то  и  сами приходили... Набралось штук десяток бесенят, а после
даже  и  до  тридцати  доходило,  ну  мы с ними и пойдем в рощу гулять, пока
матери  на  работе...  Или  вообще  до  вечера. Гуляем в нашей роще, сядем в
кружок,  песни  поем.  В игры играем. Книжку почитаем вслух. Басню учим. Или
новую  песенку.  Тем  более  у  меня  голос природный!.. - Тетка, усмехаясь,
покачала головой и вздохнула.
     - Правильно,  -  тихо  подтвердила  Клавдия, - советские песни учили. И
Первое  мая  в  роще праздновали. - Она, выпрямившись, смотрела прямо в лицо
тете Паше. - Да еще и кормили к тому же...
     - Ну,  матушка, - сердито нахмурилась тетка, - это уж ты такие глупости
говоришь...  Чем это я их кормить могла? У самой ничего не было. Вот раз про
Мотьку  разговор  -  так это правда. Он на фабрике-пекарне работал. Я к нему
пришла  и  говорю:  "Так  и  так, Мотька, ребята голодные. Не знаю, какой ты
сейчас  есть  человек,  а  мальчишка  ты  был довольно вредный, но все-таки,
кажется,  честный  чертенок. Как, говорю, совести у тебя осталось немножко?"
-  "Сколько было, столько, говорит, и осталось, в аккурат". - "Ну, говорю я,
тогда  доставал нам хлеба, ребят кормить". Он мне говорит: "Тетка Паша, а вы
представляете  себе,  какой  тут  каторжный контроль фашисты установили, что
даже  на  месте  куска  хлеба съесть нельзя, не то что вынести?" А я говорю:
"Ребятам-то  какое  дело  до  твоего контроля: они есть хотят, ты как-нибудь
сделай,  потихоньку". Он хохочет, дуралей: "Тетя Паша, вы нас врать отучали,
а  теперь пришли воровать учить!" Я говорю: "Как это воровать? Это они у нас
хлеб  грабят, а ты только законно будешь обратно свое брать для наших ребят,
а  не  то  что  воровать".  Мотька  тогда говорит: "Ладно, тетя Паша, если я
начну  в  одиночку  каждый  день, это самое, обратно законно у них брать, то
меня  тут  же  в  гестапо  стащат и к стенке поставят. Надо мне с товарищами
сговориться..."  С  тех пор каждый день они мне то две, то три буханки хлеба
доставляли.  Как-то  уж  там  через  забор,  что ли, то в какой-то колясочке
детской  вывозили,  уж  не знаю, а ребятам каждый день по куску хлеба всегда
было... А ты забыла, Клава, какой Мотька!
     - И  никто  тебя  не тронул, тетя Паша? - тихо спросил Апахалов. - Ведь
видели же вас, как вы в рощу ходили и так далее?
     Клавдия Андреевна негромко вставила:
     - Ну,  тут  я  могу  лучше объяснить. Не тронули потому, что знали: кто
тетку тронет, долго не проживет. Все равно убьют.
     Тетя Паша посмотрела на нее с некоторым удивлением:
     - Пожалуй, и правда. Что ты думаешь?..
     Наконец  Клавдия  Андреевна  заговорила  с  теткой о своих делах. У них
условлено   было  заранее  отправиться  сегодня  навестить  вместе  один  из
комбинатских детских садов.
     Апахалов   не  стал  дожидаться,  пока  подадут  машину,  попрощался  и
потихоньку пошел домой.
     Во   дворе   теткиного   дома  Санька  Смородин  с  товарищами,  громко
разговаривая  и  смеясь,  кололи  и  складывали  к  крылечку дрова. Соня уже
вернулась  из  школы  и  теперь  хозяйничала  на кухне. В столовой ребятишки
вчетвером,  сидя  на  корточках,  пыхтели  от  напряжения,  стараясь усадить
какой-то зеленый стебелек в громадную глиняную банку...
     Тетка  возвратилась  скоро,  видно,  что  спешила. Быстро поднявшись по
ступенькам  крыльца,  она  дышала часто и коротко. Уже войдя в комнату, раза
два  попыталась  вздохнуть поглубже, прижимая руку к груди, и сказала как то
удивленно "Сердце, Сереженька!.." - и сейчас же махнула рукой.
     За  обедом опять было не до разговора то кто то приходил, то тетка сама
начинала  рассказывать  к слову про кого-нибудь. И Апахалов уже не удивлялся
нисколько,  когда  она,  путая  прежние  мальчишеские  клички  с  почтенными
именами  отчествами,  рассказывала  про самых почтенных и уважаемых в городе
пожилых людей.
     Дольше  других  засиделся  за  вечерним  чаем  какой-то  доктор Леонтий
Михайлович. Проводив его до прихожей, тетка вернулась, хитро усмехаясь.
     - Хитрит  со  мной!  -  объяснила  она  Апахалову.  - Ходит будто чайку
попить,  а сам норовит сердце выслушать. Да я не далась. Как будто я без его
трубки не знаю, как у меня там дела идут!
     Соня,  объявившая полчаса назад, что все равно не заснет всю ночь, если
ее раньше всех уложат спать, мирно посапывала за занавеской.
     Апахалову  тоже  пришлось улечься, чтобы не спорить с теткой. В комнате
было полутемно.
     Из  кухни  через  открытую  дверь  опять  потянуло  теплом  и вчерашним
запахом  вянущих  березовых  веников.  Ходики, будто дожидавшиеся весь день,
пока не наступит тишина, защелкали на весь дом.
     Тетка  подошла  и  села  в ногах у Сергея Федоровича, привычно поправив
одеяло.
     - Весь  день  провозилась,  и поговорить было некогда. Да, так вот мы и
живем.  -  Она  вздохнула  и тихо сказала: - А ты бесстыдник, Сережка. Разве
это  так  делают?  Зачем  тетку  старую  переконфузил?  Я  ведь  сама у тебя
стесняюсь  спросить  -  думаю, у тебя правда неприятности какие-нибудь! А ты
ничего не скажешь. Бесстыдник!
     - Вот  уж ничего не понимаю! - сказал Апахалов и даже сел на постели от
удивления.
     - Ложись!  -  Тетка  ткнула его в плечо пальцем, жестким как карандаш -
Клава  и  та про тебя больше знает. Я Клаве говорю про тебя, а она надо мной
хохочет.  Я  говорю  ей  "Откуда  ты  знаешь?" А она говорит: "Я, тетка, все
газеты  читаю  ведь  он  заслуженный  человек,  твой  Сережа!.." Тебе это не
стыдно  старуху  конфузить?  -  Она  тихонько  рассмеялась  и быстро провела
пальцем  по своим тяжелым морщинистым векам. - Ну, о чем же со мной говорить
давеча собирался?
     - По  правде  говоря, ведь я за тобой приехал. Звать тебя со мной жить.
Думал,  понимаешь  ли,  что  тебе  лучше  будет  со  мной - все-таки не одна
большой город и так далее. Не поедешь, чувствую.
     Тетка  долго  молчала, покашливая и коротко вздыхая. Потом очень мягко,
точно извиняясь, сказала:
     - Ты  только  не  обижайся,  Сереженька.  Спасибо  тебе большое, да сам
понимаешь.
     - Как  не  понять  -  все  понял.  -  Тихонько  похлопывая  ее  большую
морщинистую  руку, лежавшую на одеяле, Апахалов вздохнул. - Попусту не стану
уговаривать.  А  ты  хоть  посиди  со  мной немножко, давай о жизни с то бой
поговорим.
     - Посижу,  -  с  облегчением сказала тетка Паша, усаживаясь поудобнее и
подтыкая  ему  под  ноги  одеяло, - я посижу, а ты пока засыпай потихонечку.
Ладно?..



   Федор Федорович Кнорре
   Не расцвела



     -----------------------------------------------------------------------
     Кнорре Ф.Ф. Избранные произведения. В 2-х т. Т.2.
     М.: Худож. лит., 1984.
     OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 11 мая 2003 года
     -----------------------------------------------------------------------


     Наконец  все  осталось  позади,  и  в доме установилась обычная тишина.
Свежевымытые,  еще  не  просохшие  полы  празднично  пахли. Недопитый стакан
клюквенного  морса  с  липкими  следами  ее влажных пальцев убрали с ночного
столика,  и  заново  была застлана ее сторона широкой двуспальной постели, в
головах  которой  белели  подкрахмаленными  наволочками ненужные подушки, на
которых спать уже было некому.
     Оставшись  один, старый хозяин дома тщательно запер дверь, тяжело сопя,
с  усилием  стащил,  потягивая  за  рукав,  пиджак, надел по привычке старую
домашнюю  куртку  и после этого вышел, шаркая туфлями, на середину комнаты и
остановился,  осматриваясь,  точно  в незнакомом месте, в своей спальне, где
прожил больше двух десятков лет.
     Маленькая  такса  его  жены  лежала,  свернувшись,  в ямке продавленной
подушки кресла, придвинутого к окну около столика для рукоделия.
     Увидев собаку, он мученически сморщился и устало проговорил:
     - Ну... иди, иди, - и брезгливо взмахнул ладонью, точно сгоняя муху.
     Вместо  т