отдали
кому-нибудь!  Счастливо  живут  в  этом  тридевятом  потерянном, подаренном,
рассчастливом  царстве,  и  оттуда  никто ничего никогда не отнимет, и никто
туда не залезет.
     Она  говорила  усыпляющим  сказочным  голосом, все тише, все больше для
себя самой, боясь замолчать, чтоб мальчишки не проснулись.
     Вернувшийся  капитан  Петр  Петрович,  увидев  темные  окна, потихоньку
вошел,  отперев  своим ключом, и стоял, хмурясь и прислушиваясь, в столовой,
глядя  на  неубранный стол, потом, стряхнув оцепенение, прикрыл дверь, через
которую вошел в столовую, зажег свет и заглянул в темноту детской.
     - Спите,  ребята?  -  спросил  он  своим  благополучным, требовательным
голосом.
     Он подождал ответа, но его не было.
     - Ну,  спите,  спите.  -  Капитан  со странным отвращением услышал свой
спокойный,  разрешающий голос и, прикрывая дверь, подумал: "Если веришь, что
человек спит, нелепо говорить ему: "Спи!" Вот я тоже лгу. Мы уже начали".
     Теперь  в доме шла самая обыкновенная, только немного тихая и как будто
осторожная  жизнь,  точно  все  боялись проговориться о том, о чем все время
думали.  Как в той сказке, где тебе удастся добыть золото, если ты только не
будешь  при  этом  думать  про  белого  медведя,  и потому ты только о белом
медведе и думаешь, стараясь про него позабыть...
     Или  как  будто посреди комнаты открыт люк в глубокий погреб. Его очень
легко  обходить,  он  отлично  всем  виден!  Но  все-таки все время нужно не
забывать,  что  где-то  посреди  комнаты  черный  подвал,  в  который  можно
оступиться, сделав один неверный шаг.
     Днем  ребята  говорили  с  отцом  о всяком таком, о чем говорят живущие
вместе  люди,  о  чем говорить легче, чем молчать, а по вечерам капитан Петр
Петрович  уходил  из  дому, а если не из дому, то в свою комнату, а дети - к
себе: все старались, чтоб как можно скорей кончился вечер.
     Хоботок  по  утрам,  оставаясь  иногда  с  отцом в пустом доме, играл с
котом,  пел  песни,  рисовал  корабли и автомобили, но даже корм синичкам на
полочку при отце стеснялся класть: полочка была мамина.
     Однажды,  услыхав  особенно  тягучие  подвывания  кота,  капитан  вышел
посмотреть,  в  чем  дело  Хоботок  баюкал,  укачивая,  запеленатого  кота и
плаксиво  пел,  очень  похоже,  утешающим  старушечьим  причитанием:  "Как у
нашего  кота!.. Была мачеха лиха!.. Она била кота!.. Поперек живота!.." Кот,
несмотря на утешения, противно завывал.
     - Ты его совсем-то не задави, - посоветовал капитан и ушел к себе.
     Вечером отец вполголоса окликнул из прихожей Ленору.
     Он  стоял перед зеркалом с фуражкой в руке, собираясь уходить, и упрямо
смотрел на полку под зеркалом.
     - Тут  лежал гребешок, - сказал он так ровно, как можно сказать: "Вот и
дождь перестал".
     - Да! - отчаянно быстро кивнула Ленора. - Голубой!
     - Ну?
     - Это   мамин   гребешок!  -  И,  вздернув  голову,  собрав  все  силы,
приготовилась  встретить его взгляд, когда он обернется, но он сказал что-то
вроде  "да"  или "угу", надел фуражку и ушел, а у нее так колотилось сердце,
что она не слыхала даже, как захлопнулась за ним дверь.
     И  опять  по  вечерам они ложились в своих комнатах рядом, через тонкую
перегородку,  и  Петр  Петрович  курил  и  смотрел  в потолок, а дети спали,
шептались или рассказывали сказки.
     Перегородка  между  их  комнатами,  как во всех новеньких домиках, была
какая-то  экспериментальная,  и  сквозь нее все слышно было лучше, чем через
простую  фанерную: щелканье выключателя, шепот и не только чирканье спички о
коробок, но даже и то, зажегся ли огонек или спичка фукнула и погасла.
     Обыкновенных  сказок  теперь  Хоботку невозможно было рассказывать: все
стали   ему   казаться  зловещими  или  печальными.  Не  только  такие,  где
выбрасывают старую елку.
     Он  начинал грустить, даже когда со свиной кожи позолота вся стиралась!
Стерпеть не мог, чтоб стойкий оловянный солдатик угодил в печку!
     И  теперь  в  темноте  по  вечерам  в  тихом  доме,  разделенном надвое
перегородкой,  Ленора  плела  ему, неясно припоминая, старые сказки, которые
совсем  молоденькая мама, сама припоминая, плела своей маленькой, первенькой
- Леноре.
     Странные   сказки...   Капитан   Петр   Петрович   иногда  даже  курить
переставал, прислушиваясь через перегородку.
     - В  дремучем,  громадном  лесу  жила Баба-яга Костяная нога, - начинал
таинственно-приглушенный голосок Леноры.
     - А не очень злая?.. Ну, не очень? - тревожно осведомлялся Хоботок.
     - Ого!  Злющая!..  А  посреди леса стояла хижина, и там жил Лесоруб. Он
заготовлял  дрова.  И  когда  наступали  лютые морозы, жители селения топили
печки  в  своих хижинах и грелись, а Баба-яга видела огоньки в их окошечках,
и  ее  просто  наизнанку  выворачивало  с  досады. У нее даже живот болел от
злости,  так  ей было досадно, что жители не замерзают да еще радуются, и во
всем  был  виноват  этот  Лесоруб!  И  вот однажды она созвала пятерых самых
своих пронырливых чертенят и велела им выжить Лесоруба из лесу.
     Ну,  чертенята  -  пожалуйста!  Побежали,  стали  изводить  и  выживать
Лесоруба.  То  в  котелок  с кашей ему подсунут дохлую жабу, то заберутся на
крышу,  сядут  на  трубу да и заткнут ему дымоход, то напустят полную хижину
светлячков,  так  что ночью станет светло как днем, и заснуть невозможно, то
соберут  со  всего  леса  филинов  с  самыми противными голосами, и те ночью
ухают,  рыдают  и мяукают у него над головой, то подберутся ночью и раздавят
у него на носу табачный гриб...
     Лесоруб   не   спал,   не  ел,  ругал  чертенят,  похудел  и  уже  стал
спотыкаться,  когда  шел  с  работы,  но  стоило ему подумать, как зимой все
жители  с  ребятишками  перемерзнут  без его дров, он опять поднимался, брал
топор и тащился на работу.
     Вызывает Баба-яга к себе чертенят, спрашивает:
     "Замучили Лесоруба?"
     "Замучили!  Слабый  стал  -  идет, за елки носом зацепляется, ночами не
спит, худой как червяк!"
     "А все-таки лес рубит?"
     "Рубит..." - хнычут чертенята.
     "Марш  отсюда!  На  глаза  мне  не  смейте  казаться, пока его вовсе не
домучаете, чтоб из лесу сбежал да не оглядывался..."
     А  в  лесу уже снегу - навалом!.. - страшным голосом проговорила Ленора
и  примолкла,  задумавшись,  сама  глядя  на  снежные  крыши  в ночном окне.
Вечерние  дымы тревожно спешили в небо, где убегала, пропадая и выскальзывая
из  туч, раскаленная морозами полная луна, и стояли покрытые инеем косматые,
как будто одичавшие, ночные деревья.
     Хоботок капризно захныкал, и она спохватилась:
     - Ну,  снегу!  Мороз  трещит!  Белки  давно  шкурки  сменили.  Зайчата,
лисички  -  все  в  теплую  шерстку оделись, одни чертенята по лесу ползают,
шершавые, облезлые, и домой к Бабе-яге им нельзя никак: боятся!
     И  вот  однажды  ночью  Лесоруб  вдруг слышит: вроде котята! Что такое?
Зима  лютая,  мороз,  откуда  котята? Выглянул: на снегу, у стенки его избы,
мороженые чертенята.
     "А-а,   миленькие!   -   говорит   Лесоруб.  -  Это  вы  мне  все  лето
пакостничали?"
     А  они  уже  говорить  не  могут: одеревенели. Только один помаргивает:
дескать, мы самые. Сознается.
     "Ах  вы,  поганое  отродье!  -  говорит  Лесоруб.  - Так вам и надо!" И
все-таки  ему их жалко стало. Черти, а малыши все-таки! Подхватил он их, как
крольчат: кого за уши, кого за хвост, - и отнес четверых в хижину.
     "Все тут?"
     Они  показывают,  что нет: один, самый хиленький, в сугробе остался, не
дополз.
     Он и его подобрал, от снега отряхнул, к остальным на печку сунул.
     Отогрелись   чертенята,   оживели,   стали   чего-то   перешептываться,
хихикать.
     "Ну   что  ж?  -  говорит  Лесоруб.  -  Оживете,  опять  безобразничать
начнете?"
     Те пошептались и отвечают:
     "Этого  мы  еще  не  знаем.  Вот думаем... А если мы тебя еще год будем
выживать из лесу, уйдешь?"
     "Нет, не уйду, хоть лопните..."
     Так  они  в избе на зиму остались. Пришла весна. Баба-яга села в ступу,
поехала  проверять  свои владения. Слышит издали: стук-стук, - рубит Лесоруб
лес!..  Ах  ты,  чтоб  тебе!  А чертенята... Смотрит Баба-яга: один сидит, в
котелке   кашу   веточкой   помешивает,  другой  хворост  тащит,  двое  ежом
сковородку  надраивают,  чистят,  а  пятый  на завалинке сидит, на балалайке
играет!
     - Это который хиленький был! - требовательно объявил Хоботок.
     - Правильно!  -  сказала  Ленора.  -  Он!  Баба-яга со злости взвилась,
помчалась,  на  шоссе выскочила да под самосвал и попала. Тут ей вместе с ее
ступой и капут, и сказке конец!.. А теперь - спим!
     "Что  за  сказки  дикие  у  них!"  -  думал  капитан Петр Петрович, все
стараясь  разобраться,  хорошо  это  или  очень  даже  вредно - все, что там
происходит.
     Утром, застегивая шинель, все-таки спросил:
     - Что это еще за сказка?
     С  фальшивой,  ледяной  вежливостью Ленора подняла брови. С неискренней
готовностью понять и разобраться слегка наклонила голову.
     - Я не поняла. Сказка? Какая?
     - Где мерзлые черти на балалайке играть учатся.
     - А-а!..  Это  просто  так,  детская  сказка.  Я маленьким рассказываю.
Мамина сказка, когда я маленькая была, она для меня выдумывала.
     - Ясно,  - сказал капитан. - А ничего, вы одни останетесь в доме? Мне в
рейс идти.
     Ленора удивленно пожала плечами.
     - Мы?..   Смешно.   В   первый   раз?..   Конечно,  я  справлюсь.  Если
понадобится, к Бычковой жене забегу. Только ничего не понадобится.
     - Алферов вернется скоро, - сказал Петр Петрович.
     - Конечно, и Алферов. Да не понадобится ничего!
     Капитан  Петр  Петрович  ушел  в  свой  рейс, на дворе потеплело, улицы
становились  все  мягче  от  нового снега, который шел не сверху, а медленно
плыл  откуда-то  со  стороны  моря, и мохнатые снежинки далеко пролетали над
крышами,   между   деревьев  и  столбов,  прежде  чем  тихонько  присесть  к
кому-нибудь на шапку или на мягкий слой прилетевших раньше снежинок.
     ...Хоботок  видел,  как  к дому подъехал грузовик, из которого выскочил
человек  и  пошел во двор, то вглядываясь на ходу в бумажку, то всматриваясь
в  дом;  опять  в бумажку и опять в дом, точно решая, похоже ли он нарисован
на бумажке.
     Хоботок  бросил  в  сугробе  санки,  обогнал  человека  на  крыльце  и,
прислонившись  спиной  к  двери, стал дубасить в нее каблуком, чтоб поскорей
подозвать Ленору.
     Ленора  открыла  дверь,  прочла  бумажку  недоверчиво  два раза, пожала
плечами и нехотя согласилась, что адрес правильный.
     Оказывается,  к  ним  привезли  мебель.  Петька  опять  пошел доставать
молоток   и   отвертку,   чтоб  отбить  шпингалеты  кухонной  двери,  и  три
здоровенных  мужика,  отпихнув  сапогом по дороге санки, пронесли по двору и
бережно  пропихнули в дверь какую-то неповоротливую мебелину, всю замотанную
в толстую рубчатую бумагу, обвитую веревками.
     В  кухне  они  развернулись, натоптав кругом по полу снегу, и спросили,
куда тащить дальше.
     - Поставьте прямо здесь, - сказала Ленора.
     Мужики  удивились,  но поставили. Ленора расписалась на бумажке, и, так
как  мужики  все  осматривались,  нет  ли кого взрослых, она им сказала, что
сейчас отца нет дома и он будет не скоро.
     - Ну  что ж: заказ есть заказ, - сказал старший. - Тащи сюда зеркало, и
поехали!
     Когда  они  ушли, приставив к стене узкую доску, завернутую в бумагу, -
зеркало, Ленора сказала Петьке:
     - Задвинь  шпингалеты.  -  Это  было  во второй раз за время их жизни в
доме, что отбивали обе входные двери.
     Закутанная  мебелина  стояла  посреди  кухни,  загромоздив  ее, точно в
комнату привезли и поставили корову.
     Чтоб  потом  не было заметно, они осторожненько распутали узел шершавой
веревки  и  с  одного  края немножко размотали и отвернули бумагу. Оголилось
нежное,  полированное,  розоватое  дерево.  Дальше  под  бумагой прощупалась
доска,  тумбочки  с  шишечками  на  ящиках:  это  был  туалет.  С выступами,
полками, колонками и длинным зеркалом.
     Они  замотали  обратно  развернутый  лоскут  бумаги  и  затянули  узлом
веревку.
     Одна  Ленора  еще  помнила,  что  в  спальной, где теперь жил отец, еще
оставались  у  окна  карандашные  отметки  на  иолу,  неровные  уголки: куда
ставить  ножки  туалета, когда он будет. И другие: куда ставить тахту, когда
она  будет.  И  уже  просто  кружочки,  которые мама рисовала, расшалившись,
ползая  с  Ленорой на коленях, где будут когда-нибудь стоять пышные пальмы в
круглых кадках!
     Теперь  Ленора  принесла  тазик  с  горячей водой, посыпала стирального
порошка  и  яростно  отскребла,  отскоблила кухонным ножом полустертые следы
чернильного карандаша с пола.
     Мальчики спрашивали:
     - Что это? Зачем?
     Она отвечала:
     - Так!
     С  того  дня,  как  туалет  со  своими  замотанными  в  бумагу рогатыми
столбиками  въехал  в  кухню  и  прочно  занял  себе место в доме, там точно
поселился враг, с которым уже нечем было бороться.
     На  всех соседок еще пуще напал повальный "спичечный растеряй"; все они
теряли спички и забегали на кухню - глаз оторвать не могли от туалета.
     Хоботок   до   того   озверел,  что,  оставаясь  один,  перестал  двери
открывать, а спички швырял через форточку и незаметно показывал язык.
     Вернулся  из  рейса  капитан Бычков и принес подарок - ананас. Играть в
подкидного дурака ему было некогда: он еще не успел побывать дома.
     Наткнувшись  на  туалет,  он долго на него смотрел, стоя с ананасом под
мышкой,  потом  пробормотал  совершенную  глупость,  что-то вроде "Ну что ж,
туалет...  в  расцвете  лет!",  и  ушел  вконец расстроенный. Уже на выходе,
вдруг  вспомнив,  сказал, что капитан Петр Петрович тоже вернется скоро - он
уже  на  обратном  пути со своим кораблем. Заметно было, что Бычков вовсе не
может   решить,  хорошо  это  или  плохо,  обрадуются  дети  или  нет  этому
известию... Да так оно и было: они сами не знали.
     После  его  ухода  в дверь постучали: Ленора взяла три коробки спичек и
открыла  дверь.  Соседке  спичек  было  не  нужно,  это  была жена механика,
который  плавал  с  Петром Петровичем, она пришла тоже сообщить, что корабль
возвращается.
     - Спасибо, - сказала Ленора и спрятала в карман спички.
     - А ваша Зойка, Зоя Павловна, у вас по двору ходила. Не видали?
     - Нет, как-то не повезло.
     - Да,  ходила. И по забору шагами мерила. Со своей мамулей приходила...
Ленорочка,  если тебе что ни что! Ну что ни на есть что... понимаешь?.. Беги
к нам сразу.
     - Будем,  если  что, бегать! - криво, печально и зло улыбаясь, медленно
повторила Ленора.
     Вернувшись  из  рейса,  капитан Петр Петрович тоже привез детям ананас.
Спросил,  хватило ли денег. Ленора открыла ящик стола и показала: деньги еще
оставались  -  нарочно,  с трудом были сэкономлены, показать, что не дурачки
какие-нибудь хозяйствуют.
     Потом  он  очень  долго сидел в сторонке и смотрел, как ребята играют в
подкидного   дурака:  Хоботок  с  восторгом,  Петька  с  азартом,  а  Ленора
снисходительно ради них обоих.
     Прежде  чем  уйти,  как  всегда, в свою комнату за перегородку, он раза
два  попытался даже легко пошутить, вмешавшись в детский карточный разговор,
но  оба  раза  на  него  с  удивлением  оглядывались  и  даже игра на минуту
останавливалась.
     Лежа  за перегородкой, по ту сторону которой уже улеглись пошептавшиеся
дети,  он  все думал об этой перегородке. И она представлялась ему сложенной
из  тяжких  и  шершавых  каменных  кубов,  из  каких  складывают волноломы в
океанских  портах... А кто ее такую сложил между этими двумя комнатами? Черт
его разберет.
     Он  тяжелым  усилием  поднял  руку,  азбукой  Морзе  легонько стукнул в
перегородку  суставом  согнутого  пальца  и  вздрогнул  -  так быстро, почти
мгновенно  стукнула  в  ответ  почти в то же самое место перегородки Ленора:
точка...  тире...  точка...  точка!  Первая  буква  ее  имени: "Л". Когда-то
давно,  когда  она  болела  и  выздоравливала,  если ей становилось одиноко,
нехорошо  или  страшно,  она  так  постукивала  маме; это было еще на старой
квартире,  но  главное,  в  мамины времена, в сказочные, прекрасные, ушедшие
мамины времена их жизни.
     Наверное,  она  опрометью  соскочила с постели, через секунду скрипнула
дверь, и она стояла уже в его комнате и спрашивала.
     - Тебе  нехорошо?  Звал?  -  быстро  вглядываясь, спросила она. Капитан
лежал  не раздеваясь на диване, головой к окну, откуда лился снежный, лунный
свет, смешанный с общим заревом города, стоявшим над крышами.
     - Неужели ты помнишь? - спросил он.
     - И всегда буду.
     - Ты. А другие оба? - спокойно сказал капитан. - Вы все одни.
     - Кто  как.  Петька  погладистый.  Его  погладить,  он и ушки прижмет -
Братец  Кролик! Хоботку будет худо. Он примирится, конечно, да кто разберет,
с чем он примирится. С чем?
     - Тебе  говорили,  что  ты  на  нее  похожа?  - совсем тихонько спросил
капитан.
     - Ямочки?
     - Что  там  ямочки...  - Он помолчал. - Что там ямочки!.. Я не говорил,
что  я  кончил  плавать?  Вернулся  из  последнего рейса. Пора. Когда-нибудь
надо... Что ж ты босиком стоишь?
     - А ты только что заметил?
     Дня  через  два  вернулся  и  дизель-электроход капитана Алферова. Петр
Петрович  ходил  в гастроном и вернулся с большим, тугим пакетом, тяжелым от
бутылок и еды, и сам стал расставлять тарелки и стаканы.
     Туалет все еще стоял нераспакованный, нелепо забив кухню.
     В  кино  ребят  на  этот  раз не отсылали. Они сами забились пораньше в
свою  комнату  по  постелям,  молча в темноте насторожив уши, точно зайчата,
заслышав мягкие лисьи шаги у норки.
     Они  ждали  долго,  так  томительно долго, что устали слушать и заснули
один за другим...
     Поздно  ночью,  вынырнув  из  глубокого  сна, проснулась одна Ленора. В
столовой шумел мужской разговор.
     Гудел  голос  капитана  Бычкова.  В  щели под дверью ослепительно сияла
полоса света - зажжены были все лампы.
     - Петр   Петрович!   -   восклицал   Бычков   трезвым,  только  глубоко
прочувствованным  тоном,  какой  у него появлялся, когда он много выпивал. -
Друг  Петр Петрович! Да ведь только один компас на свете, который никогда не
ошибается  и  не  дрогнет!..  Который неумолимо!.. Это компас с нарисованной
стрелкой, капитан!
     Капитан Алферов сосредоточенно-тихо говорил:
     - Петр  Петрович!  Успел  отдать  якорь,  застопорить,  пока  есть  фут
соленой воды под килем? Точка. Порядок!
     - Удивление!..  -  не  давая  договорить, хмуро твердил свое отец. - Вы
меня  вот  как  знаете,  все знаете. Было у меня счастье! Было! А человек, у
которого  счастье  было, - это есть счастливый человек! Это другим объяснять
-  очень  ясно!  А  сам запутаешься: кажется, идешь курсом прямо на каменный
мол  со  всего  хода  и  поздно за руль хватаешься, а уж зубы стиснул, глаза
прижмурил,  ждешь, как ударит! И вдруг вся эта гранитная кладка прорывается,
как  бумага,  как  мокрая бумага, даже без шума... и ты сквозь все прошел, и
чистая вода впереди до самого горизонта!
     У  Леноры  все  начало  путаться  в голове, и слова отца казались ей то
обещающими  счастье,  то зловещими и двусмысленными. Совсем замучившись, она
снова  вдруг  как  утонула  -  уснула  крепким тревожным сном, и когда опять
открыла  глаза,  было  оттепельное  утро  -  серое,  пасмурное, дымное, едва
просвечивающее в окна.
     Ей  вдруг  вспомнилось,  откуда-то само выскочило слово "мальчишник", -
это   когда  пропивают  перед  свадьбой  холостую  жизнь!  Ужасное,  пьяное,
сопливое  слово  (и  где  она слышала?). Долбило какое-то железо в доме, а в
столовой, где шумели всю ночь, была тишина.
     Все  били  железом  в  железо, и чем-то зловещим отдавался этот звук, и
только  когда  он вдруг перестал, она вспомнила: это звук несчастья в доме -
звук отбиваемых шпин