- сказала Клавдия, - я на тебя в обиде, о вашем концерте  говорят,
а я на нем не была...
   Чудецкий говорил, что, наверное, программу удастся повторить. Если  не  в
Клубе медиков, то во Дворце культуры мукомолов. А может быть, и там, и  там.
Тут явился возбужденный Переслегин и стал повторять неистово:
   - Музыку надо писать  без  оглядки!  Без  оглядки!  Вы,  Данилов,  играли
дерзко, без оглядки! И музыку надо писать без оглядки!
   - Что значит без оглядки? - спросил Данилов, хотя и сам как-то произносил
подобные слова.
   - А то, что без оглядки! - сердито сказал Переслегин, как будто  бы  даже
обидевшись на Данилова. И быстро куда-то ушел.
   Позже Данилов ходил и повторял про себя: "Без оглядки!  Естественно,  без
оглядки!" Впрочем, без оглядки на что? Может, на что-то  и  следовало  иметь
оглядку?
   Тут проявил себя критик Зыбалов, выступивший в  одной  газете,  не  самой
интересной и важной, но все же  из  тех,  что  клеят  на  витринной  фанере.
Сочинение Зыбалова - или "реплика" - было  небольшое,  размеры  его  как  бы
подчеркивали незначительность концерта в Клубе медиков. Название  оно  имело
укоризненное - "Кому  предоставили  сцену?"  Зыбалов  напористыми,  ехидными
словами отчитывал администрацию Клуба медиков, безответственно относящуюся к
общественному богатству, а именно к сцене  и  залу.  Ей,  администрации,  бы
пестовать и показывать на сцене народные таланты, а она дала пространство  и
время неким предприимчивым  музыкантам,  у  которых  за  душой  ничего  нет.
Мимоходом  упоминалось  сомнительное  и  претенциозное   сочинение   некоего
Переслегина. Вызывала тревогу  Зыбалова  культура,  в  том  числе  и  общая,
дирижера Чудецкого. А солист Данилов и не был назван.
   Переслегин сразу  сник,  Чудецкий  улыбался,  говорил:  "Этого  следовало
ожидать!", уверял, что все равно программу оркестр повторит.
   Данилова расстроило отсутствие его имени в  реплике.  Пусть  бы  выругали
его, но хоть бы упомянули. А так выходило, что он - нуль, даже не  вызвал  и
тревоги Зыбалова. На следующий день поутру Данилову позвонил пегий секретарь
хлопобудов.
   - Владимир Алексеевич, - сказал секретарь, - вы не передумали?
   Данилов был намерен нагрубить секретарю  и  сейчас  же  учинить  что-либо
хлопобудам, но он сдержал себя.
   - В последние дни, - мрачно сказал Данилов, - у меня не было  времени  на
подобные раздумья.
   - Но я хоть надеюсь, на чтение статьи Зыбалова у вас нашлось время?
   - Нашлось.
   - Полагаю, вы оценили деликатность Зыбалова, - вашего имени нет в статье.
   - Очень признателен...
   - Мы ведь и дурного пока вам ничего не причинили, а только даем понять...
   - Я и тогда вас понял.
   - Но все могло быть иначе. И ваше имя могло бы теперь громко звучать.
   - Сразу и громко?
   - Ну а что же? Хотя бы в музыкальных кругах... А сейчас мне кажется,  что
упования Чудецкого повторить программу выглядят наивными...
   - Вы уверены?
   - Владимир Алексеевич, вы могли бы отметить, что сегодня мы вам совсем не
хотим угрожать или там действовать на нервы, мы просто напоминаем о себе.
   Пегий человек действительно говорил вежливо, не дерзил.
   - Мы ведь вам пока совсем ничего не напортили,  так,  мелочи,  мы  решили
подождать, - добавил пегий человек, при этом как бы с любовью к Данилову.
   - Хорошо, - сказал Данилов. - Я подумаю.
   - Когда вам позвонить?
   - Через два дня, - сказал Данилов и повесил трубку.
   И он решил пока подождать, а не  пускаться  в  поход  на  хлопобудов.  На
будохлопов! Смелые, смелые, а его, видите ли, пощадили. Зато выместили зло -
или проявили свои возможности - на неповинных Чудецком и Переслегине.
   Наташа уже ушла на работу, и хорошо, что не  слышала  разговора  с  пегим
человеком. Вчера она желала отыскать критика Зыбалова и высказать  ему  все,
что она о нем думает. Данилов ее на вылазку не  пустил.  "Надо  терпеть",  -
сказал он. Совсем к Данилову Наташа не переезжала. Не только потому, что  не
было смысла терять ее площадь, но и потому, что она не хотела перевозить  из
Хохлов в Останкино швейные машинки - электрическую и  ручную.  Да  и  каково
было сойтись в однокомнатной квартире альту и швейным машинкам!
   Нынче опять лег снег, температура была неожиданно минус  восемь,  Данилов
решил покататься на лыжах. Он имел часа три.
   Снег лежал такой, какого в эту зиму вовсе не было.  А  ведь  дело  шло  к
весне. На этот снег и наступать было приятно, он скрипел.
   Данилов прошел километров пятнадцать вдоль заборов  Останкинского  парка,
устал.  Было  бы  со  временем  посвободнее,  он  отправился  бы  в  любимые
Сокольники. В здешнем парке было тесно, и прямо по лыжне бродили пенсионеры.
Но вот снег был хорош и в Останкине. Похоже, что в последние три зимы он так
ни разу не скрипел. Когда-то,  будучи  молодым  и  беспечным,  Данилов  ради
удовольствия устраивал в Москве прекрасный снег.  С  сугробами  и  морозцем.
Теперь он как бы стеснялся прежнего озорства. И может, зря стеснялся, может,
оно и сейчас, зимой, следовало бы  ему  пользоваться  своими  возможностями,
москвичи соскучились по снегу и морозу,  только  обрадовались  бы  им,  а  в
бумагах Канцелярии от Того  Света,  глядишь,  ему,  Данилову,  поставили  бы
галочку за то, что его усилиями мороз крепчал. Может, какой-нибудь  Валентин
Сергеевич, скривившись, эту галочку и вынужден был бы поставить.
   При мыслях о Валентине Сергеевиче Данилов расстроился, снял лыжи,  связал
их сверху и снизу бечевкой.
   Хотелось пить. Павильон "Кофе - пончики" был  закрыт,  и  Данилову  через
улицу Королева пришлось идти к автомату "Пиво-воды-соки".  Данилов  полагал,
что встретит в автомате водопроводчика Колю и узнает, идет ли из  Коли  дым.
Однако Коли в автомате не было.  Данилов  быстро  выпил  кружку  пива,  взял
вторую и понял, что взял зря. Но от усталости не смог  сдвинуться  с  места,
стоял, прислонившись к стене, и лыжи пристроил к стене же. Тянул  потихоньку
пиво. Смотрел сначала на рыжих тараканов, гулявших по  полу  возле  мусорных
ящиков, потом его заставили оглянуться чьи-то неприятные голоса. У соседнего
стола возились подростки. На вид подростки - парни и девицы - были самые что
ни на есть местные щеголи, Данилов дал бы им лет по семнадцать. Все они были
пьяны, то ли загуляли с утра, то ли продолжали вчерашние развлечения. Парней
было пять, а девиц две. Тоненькие, крашеные, в шумном своем возбуждении, они
были резвы,  вертлявы,  лезли  к  парням  целоваться.  Возможно,  что  лезли
целоваться и не совсем к тем парням, к каким им полагалось лезть  по  сюжету
их гуляния. Один из кавалеров - как и все остальные,  под  два  метра,  -  с
кудрями, вылезавшими из-под пышной лисьей шапки, и в клешах, дернув за рукав
розовую подругу, крепко съездил ей по физиономии. У Данилова  чуть  пиво  из
кружки  не  вылилось.  Парень  и  выругался,  громко,   некрасиво.   Барышня
заплакала, а кавалер, с которым она целовалась, вступаться за нее  не  стал,
отвернулся и продолжил беседу с приятелем. Оскорбитель в лисьей  шапке  тоже
включился в беседу.  Барышня  все  плакала,  слезы  вытирала  со  щек  белой
варежкой. Потом она успокоилась и стала целоваться еще с одним парнем, тоже,
видно, из их компании. Этот парень даже  на  колени  ее  усадил.  Кавалер  в
лисьей шапке двинулся к подруге, съездил ей по физиономии и опять вернулся в
беседу. "Экие нравы у  нынешней  молодежи!"  -  печально  подумал  про  себя
Данилов. Пожилой мужчина, стоявший рядом с Даниловым,  смотрел  на  юнцов  с
радостным любопытством и ждал новых событий. "Две  девки-то  у  них  на  всю
компанию, - сказал он, - мало..." А видно было, что, несмотря  на  некоторые
недоразумения, компания дружная и хорошо гуляла. Барышни  опять  повизгивали
от шуток приятелей. Впрочем, мило повизгивали. Мордашки у них были приятные.
А приятели их и обнимали, и щипали, и гладили, при этом не искали  рыцарских
выражений, а говорили слова, какие лучше знали.
   Один из парней подошел к Данилову, хлопнул его по плечу,  сказал:  "Отец,
дай сигарету!"
   Вообще Данилов,  видимо,  производил  впечатление  человека  солидного  и
обеспеченного, у которого можно  было  попросить  что-то  и  занять.  Потому
вскоре к Данилову подошли двое парней  из  компании  и  барышня.  Кавалер  с
барышней в белых варежках остановились чуть поодаль от Данилова, а  малый  в
лисьей шапке доверительно зашептал Данилову прямо в  лицо:  "Слушай,  мужик,
дай три рубля. У нас на вино не осталось. А  то  купи  две  бутылки  вермута
литровые - и пойдем с нами. У нас девки добрые". "Молодой человек, -  сказал
Данилов, - отчего вы своих дам так дешево цените, всего по три рубля? Что же
касается вашей просьбы, то я обойдусь без этой коммерции". Если бы он просто
послал малого подальше, тот бы отошел  и  успокоился,  "интеллигентские"  же
слова Данилова его обидели, а может, и разозлили.
   "Что?" - двинулся он на Данилова, чуть ли не схватил  его  за  грудки.  И
кавалер с барышней сейчас же нахмурились и шагнули вперед.  "Что!  -  заорал
малый в лисьей шапке, пуговицы  его  кожаного  пальто  расстегнулись,  белый
вязаный шарф болтался по полу. - Да я тебя сейчас!.. Да мы  тебя  сейчас!.."
Мужчина, стоявший рядом, с радостным любопытством смотрел уже  на  Данилова.
"Все, - сказал Данилов малому, - больше  в  разговоре  нет  нужды".  "Ща  ты
увидишь нужду!" - зло произнес малый. А уж  вокруг  Данилова  собралась  вся
веселая компания, еще какие-то решительные парни: сразу же присоединились  к
ней. "Бить будем!" - виделось на их лицах.  "Пошли  на  улицу!"  -  приказал
Данилову малый. Данилов никуда бы не пошел, но  он  сам  понимал,  что  если
потом возникнет какой-нибудь документ или, скажем, протокол и поплывет своим
ходом, Данилову на службу, то место действий - пивной автомат  -  сейчас  же
поставит под сомнение нравственность Данилова. Пусть  даже  и  поверят,  что
Данилов прав, но некая мысль все же  отложится.  Работник  культуры,  а  где
скандалил... "Пошли", - вздохнул Данилов. Вышли на улицу - Данилов, а за ним
и раззадоренная ватага юнцов, готовая Данилова растерзать, но, впрочем, пока
ожидавшая какого-то сигнала, а может быть, новых слов Данилова. "А теперь во
двор!" - опять приказал малый в лисьей шапке.  Данилову  было  не  по  себе,
казалось, от него теперь  ничего  не  зависело,  ватага  волокла  его,  куда
желала, злые, пьяные глаза пугали и не оставляли  надежд,  с  тремя-четырьмя
парнями Данилов еще бы справился, а этих было уже больше десяти,  и  барышни
кричали воинственно. Данилов и нож разглядел  справа  в  лихой  руке...  Тут
Данилова остановили. "Гони десять!" -  крикнул  малый.  "Цены,  стало  быть,
повышаются?" - сказал Данилов. Тяжело дались ему эти слова. Он  и  на  самом
деле был напуган. "Ах ты, сука, замолчи!" - закричал малый, схватил Данилова
за отвороты куртки. И свора сбилась плотнее. Лыжи  упали  из  рук  Данилова.
Данилов оттолкнул от себя малого и сдвинул пластинку браслета.
   Прохожие люди  и  зрительницы  из  окон,  только  что  ожидавшие  увидеть
происшествие,  удивились  повороту   событий.   Не   только   не   случилось
смертоубийства, но, казалось  бы,  вот-вот  должно  было  начаться  взаимное
сердец лобызание. Барышням Данилов вернул невинность, и теперь  они,  ощутив
приобретение, стояли печальные, строгие, будто попавшие в чужую жизнь, а  на
Данилова смотрели глазами Веры Холодной. Парни получили  взгляды  работников
детских  комнат,  во  всем  сейчас  желали  видеть  нравственный  порядок  и
совершенство душ. Они с извинениями кинулись подымать лыжи Данилова,  но  на
всех лыж не хватило. Естественно, не осталось при них и запаха спиртного,  а
про пивной автомат они думали с негодованием. Данилов пожалел,  что  сгоряча
лишил парней причесок, это было мелким самоуправством, неостроумным  к  тому
же, хорошо хоть клеши он не обузил, не превратил кримплен в шинельное  сукно
и не отклеил у барышень ни приставных ресниц, ни дорогих платформ. Да и  что
он напал  на  прически-то!  Стало  быть,  растерялся,  коли  сразу  принялся
переделывать личности изнутри и снаружи. Стало быть,  воля  его  производила
действие какими-то судорожными усилиями. Нервы, нервы... А надо было держать
себя в руках. Если при таком пустяке сплоховал, как же  выдержит  испытания,
какие у него впереди!
   - Не буду вас задерживать, - сказал Данилов.
   Уходя, он все же взглянул на стоявших в растерянности  барышень,  пожалел
их. Барышни сейчас были миленькие. "Ладно, - пообещал Данилов, -  так  уж  и
быть. Я прослежу... Однако пусть  пока  попостятся".  На  всякий  случай  он
выяснил,  какая  невинность  была  им  возвращена  барышням  -  вечная   или
временная? Выходило, что временная, сроком не более  чем  на  три  года.  Но
сразу же Данилов получил дополнительную информацию. Временная-то  временная,
однако ни один мужчина, кроме него, не смог бы и по истечении срока отменить
его постановление. "Ну идиот! - выругался Данилов. - Попал в историю!"
   Он и дальше шел, ругая себя. Какое он имел  право  навязывать  незнакомым
юнцам и девушкам чужую судьбу! Да и при чем тут знакомым или незнакомым!  Но
что ему оставалось делать? Данилов и ответить себе на это не  мог.  Положил,
что потом во всем  разберется.  Однако  опять  пожалел  барышень.  Вздохнул.
Придется ему постараться, чтобы они век в девках не задержались. Ладно  хоть
на вид они были не слишком противными. Наоборот...
   Подойдя к дому, он вспомнил статью  критика  Зыбалова.  Хорошо  еще,  что
вчера он не погорячился, как нынче с юношами, и не ответил Зыбалову в газете
этак же, сдвинув пластинку браслета. Да и в  чем  виноват  Зыбалов?  Проявил
себя верным движению хлопобудов.  И  все.  А  может,  он  и  искренне  писал
заметку, может, и впрямь плохим музыкантам была предоставлена  сцена  и  зал
Клуба медицинских работников? Впрочем, так оно или не так, но сами хлопобуды
раздражали Данилова. Хлеще  прежнего  раздражали...  Однако  следовало  пока
терпеть...
   33
   В театре трубач  Тартаковер  сообщил  Данилову,  что  его  ждет  приятный
сюрприз - галстук из Канады. При этом Тартаковер рассмеялся. Данилов  уловил
в его смехе ожидание некоего удовольствия.
   Года два назад театр был на гастролях в Монреале. Оркестранты из  местной
оперы подружились с москвичами, а теперь  трое  из  них  приехали  в  Москву
туристами, захотели встретиться со старыми  знакомцами,  привезли  сувениры.
Альтисты Монреаля передали с ними каждому из членов альтовой  группы  театра
по галстуку. Стало быть, и Данилову приехал из Канады галстук. "А где он?" -
спросил Данилов. Тут не  только  Тартаковер  рассмеялся,  но  рассмеялись  и
другие музыканты, подошедшие к Данилову. Было видно, что в разговоре  с  ним
они лишь продолжают забаву. А может быть, ждут от него каких-либо действий.
   Вышло так. Монреальские музыканты пожелали с московскими  коллегами  тихо
посидеть  в  дружеской  беседе.  Деятельный  виолончелист  Туруканов  взялся
устроить сидение за столом,  пригласил  монреальцев  в  свои  дом,  пообещал
большой сбор, дружбу, музыку, закуску и  прочее.  Канадские  друзья  пришли,
увидели  дома  у  Туруканова  двух  скромных  виолончелистов  и  его   жену,
скрипачку, были удивлены, отчасти раздосадованы. Посидев,  ушли,  сгрузив  у
Туруканова все сувениры. В том числе и галстуки для  альтовой  группы.  "Так
что же, - спросил Данилов, - к Туруканову идти?"
   Тут все вокруг Данилова зашумели с возмущением. Оказывается, Туруканов  и
не собирался раздавать никаких галстуков. Туруканову из  слов  гостей  якобы
показалось, что все сувениры привезены именно ему  и  его  жене,  скрипачке.
Кое-какие сувениры, в их числе - альбомы с видами провинции Квебек и баночки
с канифолью, он отдал двум своим друзьям, виолончелистам, представлявшим  на
встрече с канадцами  оркестр.  Те  рассчитывали  на  большее,  обиделись  на
Туруканова, а еще серьезнее на его жадную жену,  и  рассказали  обо  всем  в
оркестре.
   Минутами  раньше  Данилов  не  хотел  идти   к   Туруканову,   а   теперь
почувствовал, что пойдет.
   Туруканов сидел сейчас в маленькой комнате, принимал профсоюзные взносы.
   "Я к вам, Григорий Евгеньевич", - сказал Данилов. "Володенька,  -  сказал
Туруканов, - у вас  же  за  этот  месяц  заплачено..."  "Разве?  -  удивился
Данилов. - Но я к вам, Григорий Евгеньевич, по иной причине...  Говорят,  вы
галстуки раздаете..." "Какие  галстуки,  помилуйте,  Володенька?"  -  строго
сказал Туруканов. "Канадские". "Какие канадские? - пожал плечами  Туруканов.
- Что за шутники послали вас ко мне?" - Но было видно, что он  смущен.  "Мне
неудобно говорить вам об  этом,  выходит,  что  я  вымогаю  у  вас  какой-то
галстук, - сказал Данилов, - но и мне неловко,  я  встретил  вчера  альтиста
Вернье из Монреаля, он между прочим спросил, как мне  понравился  переданный
вами галстук..." - Насчет встречи с альтистом  Вернье  Данилов  от  волнения
приврал, но у Туруканова слова об этой встрече  не  вызвали  сомнений.  "Но,
Володенька, - сказал Туруканов тихо, пряча глаза, - зачем  вам  галстук,  вы
ведь носите бабочки?" "Да, бабочки, - подтвердил Данилов. - Но я  и  костюмы
надеваю. Однако  разве  тут  в  галстуке  дело?"  Туруканов  молчал,  бумаги
оставил. "Нам надо спешить, - сказал Данилов, - давайте я возьму  галстук  и
пойду..." "Нет  здесь  никаких  галстуков!  -  чуть  ли  не  плача  произнес
Туруканов. - Я не захватил... Может быть, ваш, Володенька, дома найдется..."
"А это что у вас из  пакета  торчит?"  -  спросил  Данилов,  ощущая  в  себе
бестактную напористость. "Где? Из какого пакета? Ах, из этого?"  Из  пакета,
устроенного на стуле, ничего не торчало, но на красивой бумаге с  цветочками
имелись английские слова, возможно, сообщавшие  название  галстучной  фирмы.
Туруканов стал объяснять  Данилову,  что  это  так,  мелочи,  их  лично  ему
подарили канадские друзья, а он, от себя, намерен сделать  приятное  хорошим
людям. "Кому?" - решительно сказал Данилов, будто пистолет  в  руке  держал.
Туруканов  ответил.  Имелись  в  виду  один  из  дирижеров,  концертмейстер,
влиятельный общественник, словом, все полезные  люди.  Данилов  сказал:  "Не
только ведь я галстук жду, но и вся альтовая группа". "Да что вы, Володя,  -
рассердился Туруканов. - Я, конечно,  посмотрю  дома,  не  оставили  ли  вам
канадцы галстук, но уж от этих бредней об альтовой группе вы меня увольте...
Да и что это за артисты, которые только  о  тряпках  и  думают...  Вам  я  и
вправду посмотрю..."  Туруканов,  видно,  решил  отделаться  от  бестактного
альтиста, к тому же редактора стенной газеты "Камертон". Он открыл пакет  и,
покопавшись в нем, со вздохом потянул синий  в  белый  горошек  галстук,  но
галстук сразу  не  кончился,  а  оказался  длинным,  таким,  будто  бы  имел
продолжение в квартире Турукановых на Сивцевом Бражке. Он как  бы  разросся,
стал шириной в  полметра  и  пошел  пятнами,  словно  был  сшит  из  цветных
лоскутов. Отчетливо проглядывались на полотне галстука как бы  вдавленные  в
него носовые платки, фотографии с видами провинции  Квебек  и  реки  Святого
Лаврентия, пластинки и магнитофонные  ленты,  лезвия  бритв,  носки,  дважды
дамские колготы, одни в листочках, другие в черных сердцах. Туруканов потел,
говорил в отчаянии: "Что же это? Откуда это?", пыхтел,  однако  вытягивал  и
вытягивал галстук, остановиться не мог. Лишь когда галстук занял чуть ли  не
полкомнаты, из пакета объявился его конец.
   "Фу-ты!  -  расстроился  Данилов.  -  Опять  я  сгоряча  перестарался..."
Туруканов же в испуге и  растерянности  ходил  вдоль  возникшего  из  пакета
галстука, все желал дотронуться до странной и, возможно,  бесполезной  вещи,
но и руку то и дело отдергивал от галстука, боясь  обжечься.  "Как  же  это?
Откуда это?" - повторял он и с неким опасением взглядывал на Данилова.
   Позвонил телефон. Туруканов не сразу поднял трубку,  будто  и  из  трубки
могло что-то выползти или выстрелить.  Данилов  т