рги и грешники, но не
все же из них позволяли  себе  швырять  соперников  в  расплавленный  чугун.
Конечно, не все. При этом нельзя не заметить, что мрачные  готические  драмы
всегда придавали историческим зданиям особый шарм. Или даже особую цену.  Но
это так, мимоходом. А  куда  больше  проживало  здесь  людей  воспитанных  и
приличных.    И    весельчаков.    И     простодушных     весельчаков.     И
весельчаков-проказников.   Весельчаков-повес.    Вот,    скажем,    вспомним
Константина Петровича Тутомлина, племянника  уже  упомянутого  графа  Сергея
Васильевича, да,  да,  того  самого,  что  брал  в  аренду  Фонтенбло.  Этот
Константин Петрович и веселил и сердил публику. Что ни день - то  дуэль  или
ожидание ее. Ходил вечно с зашнурованным рукавом мундира  или  сюртука,  все
лицо в шрамах. Оттого был особенно приятен дамам. Но злобы и  высокомерия  в
себе не носил, а просто был весело-бесстыжим. Проказы же любил рискованные и
чаще всего - напоказ, с намерением доставить удовольствие  приятелям,  таким
же, как он, шалунам. Уж как некорыстно было шутить с императором  Павлом,  а
он шутил. Хрестоматийный случай из  практики  отечественных  повес  (сыновья
иных из них затевали потом декабрьский бунт). Однажды Константин Петрович, а
он был в карауле во дворце и оказался в  обед  дежурным  за  столом,  дернул
государя императора за  косу,  да  так,  что  Павел  вскрикнул  от  боли  и,
естественно, разгневался. Наш шутник объяснил свой поступок верностью уставу
и стараниями в связи с несовершенствами в его  исполнении,  коса  императора
якобы лежала криво и нуждалась в выпрямлении.  Император,  подумав,  одобрил
педанта, но попросил в другой раз создавать прямую линию  осторожнее.  Но  в
другой раз Константин Петрович  держал  пари  по  иному  поводу.  Теперь  он
пообещал понюхать табаку из табакерки императора. Опять дежурил  во  дворце.
Утром подошел к кровати спавшего Павла, взял его  табакерку  и  зафыркал  со
смаком,  пригласив  государя  проснуться.  Опять  гнев,  опять   недоумения.
Константин Петрович сказал, что вдохнуть табак ему  необходимо,  дабы  после
восьми часов бдений  отогнать  сон:  "Я  полагаю,  лучше  провиниться  перед
этикетом, чем перед служебной обязанностью". Павел заключил: "Ты  совершенно
прав, но как эта табакерка мала для  двух,  то  возьми  ее  себе".  Из  слов
Дударева выходило, что табакерка с бриллиантами  -  приз  юного  пострела  -
долго хранилась в доме на Покровке и лишь  зимой  восемнадцатого  года  была
выменена на полпуда перловой крупы  и  что  сам  император  однажды  посетил
усадьбу Тутомлиных. "Это наш северный Дон Кихот  или,  как  считали  другие,
бедный петербургский Гамлет, - стал просвещать Дударев иностранных невежд. -
С очень хорошими задатками и намерениями, но до обидного неуравновешенный  и
взбалмошный  политик.  Комплексы  детства,  тяжелых  снов,  предчувствий   и
прочее..."
   У Шеврикуки стали дергаться временные тараканьи  усы.  Он  слышал  и  про
косу, и про табакерку. Но в  истории  с  косой  действующим  лицом  называли
одного из князей Голицыных. Впрочем, вспомнил  Шеврикука,  выпрямление  косы
императора  приписывали  и  еще  одному  беспечному  шутнику  -  пензенскому
дворянину и ехидному стихотворцу Копьеву. Где двое при  одном  подвиге,  там
возможны и еще десять героев. Среди них и наш Тутомлин. Хотя порой Шеврикуке
казалось, что Дударев или привирает, или путает. Да что казалось! Ясно было.
В Тутомлиных или в обитателей дома превращались совершенно посторонние люди,
или же этих обитателей Дударев одаривал чужими поступками, мыслями, судьбами
или свойствами. Либо же  Дударев  был  просто  неосведомленным  человеком  и
фантазировал теперь  сгоряча  о  персонажах,  подсказанных  ему  начитанными
людьми. Либо он все же знал кое-что, но имел целью продать товар и  суетился
приказчиком-искусителем. "Но уж больно он искательный - нет в  нем  истинной
московской степенности, - подумал  Шеврикука.  -  Но  где  теперь  в  Москве
степенность? У кого?" А Шеврикука ценил степенность и полагал, что настоящие
москвичи рождаются степенными и  тяжелыми  на  подъем.  Но  был  ли  сам  он
когда-либо степенным? А Дударев  уже  рассказывал  о  лабиринте  еще  одного
Тутомлина  -  графа  Федора.  Этот,  по  воспитанию  -  англичанин,  хоть  и
дослужился позже до чина полковника, долго оставался  совершенным  шалопаем.
Кто только не являлся в ту пору в наш дом, нередко  и  крикливые  гуляки,  и
отпетые  проходимцы.  Ну  и   конечно,   кредиторы.   Однажды   граф   Федор
раздосадовался и додумался. Примерно вот здесь, прошу  снова  взять  в  руки
проспект и обратить взгляд на помещения номер девяносто два - девяносто три,
в подвалах под ними, он устроил по легенде  лабиринт-укрытие.  Лабиринт  как
будто бы и не малый. Секреты его ходов и,  естественно,  выходов  знал  лишь
чертежник и устроитель граф Федор. Якобы где-то в углу лабиринта  граф  имел
кабинет своего одиночества с библиотекой  и  коллекцией  восточных  диковин.
Когда приходили в дом неприятные посетители и уж тем паче требователи долгов
или печальные надоеды из суда, граф Федор исчезал в лабиринте, курил  кальян
и, отгоняя сплин с мигренью, рассматривал восточные диковины. Но опять, увы,
увы, расстроил слушателей Дударев, есть легенда и нет  лабиринта.  Возможно,
его и вовсе не было. "Как же, не было! - обрадовался Шеврикука. - Был! Он  и
теперь есть!" Тотчас же Шеврикука оборвал себя, мало  ли,  вдруг  мысли  его
были кому-то интересны, а из мыслей этих можно было  вызнать  о  сегодняшних
открытиях Шеврикуки. А ведь не исключено, что  он  наткнулся  и  на  убежище
графа Федора. Но - тсс-с об этом!
   Дударев все же не отвергал совсем легенду о лабиринте. Тем  более  что  у
приятеля графа Федора,  Петра  Разумовского,  тоже  умевшего  жить  азартно,
неразумно, но  весело,  хитрый  лабиринт  в  Одессе  доподлинно  был.  Вдруг
обнаружится и лабиринт графа Федора. Но чем хуже лабиринта, скажем,  графиня
Ольга Константиновна? Однажды, было дело, она  привезла  из  Вены  четыреста
восемьдесят платьев. Но тогда она была еще  сорокалетняя  красавица.  А  вот
накануне коронации Александра Второго, позже  Освободителя,  она,  чтобы  не
опечалиться и соответствовать себе и случаю - при европейском-то бездорожье!
- в несколько дней  съездила  в  Париж  и  привезла  к  торжеству  приличные
туалеты. А было ей восемьдесят семь лет. Одной из ее примечательных ровесниц
слыла Екатерина  Мосальская,  известная  в  Москве  и  других  столицах  как
полуночная княгиня, или принцесса Ноктюрн. Той серьезные  гадалки  пообещали
смерть ночью, во время сна, и она в темную пору более не спала, а  проводила
у себя или в гостях бурные ночи, конечно, в оживленной компании, конечно,  с
литературными   и   философскими   беседами,   с   чтением   мадригалов    и
музицированием. Обратите внимание на помещения под номерами тридцать  два  и
тридцать четыре, там, случалось, по ночам  блистала  остроумием  и  нарядами
бросившаяся в бега от судьбы Принцесса Ноктюрн. Кто только не  был  в  доме!
Все, похоже, были. И Наполеон? Вы спрашиваете: "И Наполеон?" Нет, Наполеон в
двенадцатом году наш дом, увы, не посетил. Маршал  Мюрат  в  поисках  фуража
здесь был, а Наполеон - нет. Совсем было уже подъехал сюда,  но  у  него  на
Мясницкой  сломался  возок.  Зато  не  раз  кареты  привозили  на   Покровку
божественную мадемуазель Жорж, чья декламация покорила театралов  Петербурга
и Москвы. Этой  мадемуазель  Наполеон,  говорили,  оказывал  в  часы  досуга
любовные услуги, и в доме Тутомлиных хранилось короткое, но  сострадательное
послание корсиканского забияки, написанное  им  в  дыму  пожара.  Не  доехал
возок,  сломался,  это  случается,  но  вы  не  подумайте,  что  возле  дома
Тутомлиных  припарковывались  экипажи  менее  дорогие,  нежели   сегодняшние
лимузины  наших  бесценных  гостей.  Всегда  находились  любители  роскошных
выездов, щегольских средств передвижения, в Риме  -  колесниц,  в  свободной
стране Махно - тачанок. И  как  же  Москва  без  щеголей?  Один  из  здешних
состоятельных любителей заказал в Лондоне карету за восемьдесят тысяч рублей
золотом, но, опробовав ее при  доставке  из  страны-производителя,  посчитал
слишком грузной и отправил  на  покой.  А  иные  же  модники  подъезжали  на
Покровку в экипажах с золотыми колесами, кучеров своих обряжали в кафтаны  с
бриллиантовыми пуговицами, на одну такую кучерскую пуговицу, наверное, можно
было бы теперь приобрести  не  худший  автомобиль...  -  тут  Дударев  обвел
взглядом гостей и проявил деликатность... -  северокорейского  производства.
Толстосум  швед  фыркнул,  а  японец  произнес   басом:   "Пожалуйста!   Да!
Пожалуйста!"
   А бестактный латиноамериканец пристал к Дудареву с интересом  к  личности
Григория Ефимовича Распутина. Опять коверкал натуральные  московские  слова,
острый голос  его  драл  уши,  как  напильник.  Рачительный  Дударев  одарил
латиноамериканца и Распутиным. "Был Распутин! И Распутин  был!  Но  недолго.
Взял две простыни и ушел в баню". И  Блок  Александр  Александрович  был.  С
Менделеевой.  Тот  обедал.  Особенно  нравились  Любови  Дмитриевне  уха   с
ушками-кондюбками. Вторую порцию  ей  моментально  приносили  вон  через  ту
дверь.  Пар   валил.   "Возле   кухни,   нам   сказали,   -   опять   встрял
латиноамериканец, - был ход в подвалы времен Ивана Грозного". "Его заложили.
Там масоны..." - отчего-то засмущался и заспешил Дударев. Оказывается,  были
тут и масоны, короткий срок, ну их к лешему. И Николай Иванович Новиков, еще
не отправленный в  крепость,  похожий  на  пастора,  заходил  к  хозяевам  в
гороховом сюртуке и с магической палкой. Ну и ее к лешему! И Чаадаев  бывал,
а как же. Впрочем, может быть, эти имена, как глубоко местные,  и  незнакомы
почтенной публике. Заводились в доме и  чернокнижники.  И  знатоки  Зодиака,
прошедшие  обучение  в  Сухаревской  башне  у  главного   тайновидца   Якова
Вилимовича Брюса. И граф Калиостро, будучи с  секретной  миссией  в  Москве,
именно в этой гостиной давал однажды сеанс страшных чудес  с  электрическими
искрами  и  мгновенным  отрастанием  волос   на   голой   голове   камергера
Войцеховского.  И  дальше  предъявлялись  собеседникам   личности,   имевшие
отношение к дому на Покровке. Карлы и  карлицы.  Воспитанницы  из  калмычек.
Шуты-дураки  и  шуты,  валявшие  дурака,  сами  же  резавшие   правду-матку.
Крепостные актеры, на которых с завистью посматривали и Шереметевы,  и  граф
Каменский. Бомбометатели из эсеров. Борис Савинков, две ночи в восемнадцатом
году прятавшийся на чердаке от чека. Гетман Мазепа. Да, и Мазепа. Ему метрах
в трехстах отсюда в Колпачном переулке отвели резиденцию, прекрасные палаты,
они и теперь стоят, можете пройтись,  в  них  шарашат  сувениры  а-ля  рюсс,
покупать их убедительно не советуем. Гетман и в возрасте  был  хорош,  любил
всяческие приключения, уроки светской охоты получил в  Польше  вблизи  ножек
ясновельможных пани и, дважды являясь в Москву, как-то  за  орденом,  как-то
для беседы с Петром, естественно, не мог не заглянуть в дом, всегда  славный
своими красавицами. Однако кончил этот авантюрист плохо -  проиграл,  бежал,
конечно, в Бендеры. Там умер, там лежит и теперь. Что  же  касается  золота,
называемого нынче бочонком полковника Полуботка  и  разыскиваемого  киевской
казной в английских хранилищах, то Мазепа его с собой не возил и тем  более,
даже пусть и будучи кем-то очарованным или в волнении, не  оставлял  его  на
Покровке. В этом нет никаких сомнений. И те, кто связывает свои  интересы  к
дому с золотом Полуботка, трагедийно заблуждаются, им следует искать удачи в
иных местах и префектурах.  Последние  слова  Дударева  вышли,  пожалуй,  не
слишком  вежливыми.  Обеспокоенно  заерзал  Кубаринов,  заявление   Дударева
показалось ему не лестным для префектуры, выходило, будто в ней  чего-то  не
хватало для искателей удачи. Полпрефекта встал, но произнес нечто невнятное.
Толмачи из числа наряженных услужителей переводили его текст долго.
   - Бонапарта подвел возок,  -  вяло  и  словно  бы  самому  себе,  но  все
услышали,  сказал  гость  в  свитере,   хотелось   верить,   филадельфийский
миллионер. - Мазепа не захватил бочонок Полуботка. И  умер  не  здесь,  а  в
Бендерах. Можно подумать, что и привидение в доме лишь собиралось завестись,
но не завелось.
   - В доме было привидение, - резко сказал Дударев. - И оно есть.
   - И не одно. У нас этих привидений... - широко, по-державному развел руки
полпрефекта, он был сейчас барин и желал всех приветить и одарить.  -  Здесь
столько теней и душ, загубленных и загубивших, столько... Вот  можно  подать
хотя бы этого... который швырял в домну... Бушмелев. Да, Бушмелев. Пусть  он
покажется. Что он залеживается?
   - Иные готовы всю нефть выкачать из недр. Бушмелев за два века  никак  не
проявил себя. Ни запахом, ни стонами, ни действием.  Его  время  не  пришло.
Сегодня у нас одно привидение, - Дударев был тверд. - По  всей  вероятности,
женское... И я вас не понимаю, Вадим  Александрович.  У  нас  теперь  рынок.
Коммерция требует прилежания...
   - Ах, да, да, да! Рынок! - спохватился Кубаринов.  И  объявил,  став  уже
строгим барином: - Сегодня у нас одно привидение.
   - Давайте хоть одно! - потребовал толстосум швед.
   - Да! Пожалуйста! - поддержал его японец. - Привидение!
   Дударев, обращаясь к толстосуму шведу, японцу и филадельфийцу в  свитере,
выкинув вперед руку с герцогской шляпой, высказал мнение, что было бы  дурно
подавать привидение к столу. К тому же привидению не прикажешь. Оно само  по
себе и обладает свободой выбора. Можно только надеяться,  что  оно  появится
добровольно, ощутит безвредно-бескорыстный интерес к себе и ответит на  него
своей энергией. А выходы Покровского привидения, по преданиям и  долголетним
свидетельствам, происходят в приемлемую для него пору.
   - Привидение! - заорал толстосум швед.
   -  Да.  Пожалуйста!  -  обрадовался  японец.   -   Северные   территории.
Привидение. Пожалуйста!
   - Привидение! С  мороженым!  -  напильником  по  ушам  провел  бестактный
латиноамериканец.
   -  У  Бонапарта  на  Мясницкой  сломался  возок,   -   вежливо   напомнил
филадельфийский мультимиллионер.
   -  У  нашего  привидения,  -  гордо  сказал  Дударев,   -   нет   никакой
необходимости добираться сюда в возке.
   "Блефует? - подумал Шеврикука. - Или и впрямь смогли выйти  на  Гликерию,
улестить ее или заставить? Этого еще не хватало!"
   Осадив, как ему показалось,  бузотеров,  Дударев  опять  стал  навязывать
публике  исторические  сюжеты,   теперь   уже,   от   нашего   столетия,   с
энтузиастскими и вампирными историями тридцатых, сороковых и  прочих  годов.
Вплелись  в  его  рассказ  революционеры,  сыщики,  председатели   домкомов,
сочинители мокрых  доносов,  какой-то  почтенный  железнодорожник,  стиляги,
простодушные  валютчики,   уплотнения   жилплощади,   октябрины   младенцев,
провинциальные всплески дальней сексуальной революции. "Привидение!" - опять
заорали неугомонившиеся. "Пожалуйста!" - теперь  уже  с  угрозой  потребовал
японец. Требовал без всякого акцента, басил, и,  не  видя  его,  можно  было
подумать, что это требует и не японец, а сибирский мужик.  Дударев  все  еще
бормотал что-то о необходимости дождаться момента сгущения полей и  энергий,
о том, что непременно надо выслушать  прибереженную  им  напоследок  историю
привидения. Да и не одну эту историю. А несколько историй здешних красавиц с
умопомрачительными поворотами судеб, с каскадами страстей и драм. "Не  надо!
Не надо историй! Подавайте привидение, и сейчас же!" "Да что  они,  угорели,
что ли? - недоумевал Шеврикука. - Да и чем привидение замечательнее, скажем,
домового Пелагеича?"
   А уж  и  самые  тихие  дотоле  гости  кричали  и  топали  ногами,  требуя
привидения, и сейчас же! "Оно здесь не выйдет!  -  убеждал  Дударев.  -  Оно
здесь не выйдет! Оно не  является  в  гостиной!  Оно  лишь  внизу!  Оно  при
свечах..."
   - Вниз! В подвалы! В подземелья! - нервически вскричал  латиноамериканец.
- И свечи! Берите свечи! Вскочили не только иностранные охотники, но и  все,
кто их занимал беседами  с  обхождением,  а  за  ними  и  черные  музыканты,
вскочили, бросились к столикам со свечами у выхода из  гостиной,  разобрали,
расхватали свечи, столики уронили на пол, кто-то указал: "Вон тем коридором!
Тем!" - и неслись тем коридором, а куда - неизвестно, в темноту, в  темноту,
к привидению, толкались, ударяли друг друга  локтями,  лбами,  ногами,  били
кулаками,  бранились,  оскорбляя  при  этом   в   высокомерии   самоуважения
малочисленные народы и малые государства, добежали, дорвались  до  лестницы,
ведущей вниз,  узкой,  горной,  чуть  ли  не  винтовой,  выложенной  плитами
известняка, подобные ходы в  шестнадцатом  веке  устраивали  внутри  стен  в
боярских палатах и воеводских домах,  прыгающий  свет  факела  лишь  немного
облегчал  движение,  на  лестнице  вопили,   стонали,   матерились,   всякий
по-своему, и все же никто не погиб, не был  задушен,  измят  или  изодран  в
клочья. Прорвались, добежали, в подвале, в подклети при свете факела уселись
на деревянные лавки под сводами из тесаного мячковского камня.
   А дальше что? Что дальше? Куда неслись? И зачем?
   19
   Сидели, притихнув или устыдившись, и будто ждали теперь укоров  или  даже
березовых розог, оберегали зажженные свечи. И похоже, были  напуганы.  Порой
шептали что-то. Или молились. Среди прочих тихих слов  Шеврикука  (а  он  из
опасения быть раздавленным на лестнице из таракана переоделся в дрозофилу, в
подвале же пожелал стать пауком) услышал  и  на  русском:  "Сюда  бы  сейчас
Всемирную Свечу. Да, Всемирную Свечу..." Слова эти Шеврикука поразили.
   Всемирная Свеча! По случайности ли было сказано  так?  Или  это  произнес
человек  знающий?  И  произнес  не  зря?  Памятны  были  Шеврикуке   впервые
высказанные народу фантазии (или мечтания?) о Всемирной Свече, памятны  были
и страшные события, вызвавшие эти фантазии. Лучше было о них не  помнить.  И
не надо было помнить, что недавно Всемирная Свеча встретилась ему в  бумагах
Петра Арсеньевича. Шеврикука приказал себе забыть о Всемирной Свече. И более
о ней никто не шептал и не шутил.
   Пауком Шеврикука провисел поначалу на короткой нити у опорного  столба  с
распалубкой. Обустройству уделил секунду. Но нашлось время и сплести сначала
гамак, потом беседку с кружевами и  узорами,  а  потом  воздушный  замок  со
смотровой башней. Плести паутину приходилось от скуки. Так он говорил себе.
   Привидение не являлось.
   Дударев в подвалах вел себя тихо, лишь раз деликатно  высказался  о  том,
что без сгущения полей и энергии все равно  не  обойтись  и  надо  набраться
терпения.
   А публика тем временем опять  стала  нервничать.  Хотя  чувства  выражали
здесь шепотом и с опаской. Испорченным телефоном  передавали  Дудареву,  как
несомненному авторитету, вопросы  и  простодушные  желания.  Где  оно  может
появиться и в каком виде? Будут ли звуки? Возможно ли общение с  привидением
и если да, то каким способом. Включены ли в программу  эротические  сцены  и
позволительно ли в них участие? Пользуется ли привидение туалетом или в  нем
совсем прекращен обмен веществ? А если пользуется,  то  где  этот  туалет  и
будет ли он доступен зрителям и за  какую  плату?  И  так  далее.  Некоторые
егозили, вертелись на лавках и не только спрашивали, но уже и давали советы.
Одна из деловых дам позволила себе даже съехидничать, поинтересовавшись,  не
придется ли привидения выклянчивать. И пошли советы, как привидение вызвать.
И духов, если не откликнутся. Либо заклинаниями. Либо шаманским камланием  с
бубном. Либо приношением жертвы. Добыть животное, хотя б и кота, а в крайнем
случае - пса, таксу или пуделя, прибить его в магическом  месте  гвоздями  к
чему-либо деревянному, чтобы были лужа крови и стенания под сводами. Дударев
эти  п