ного во всяких отрешениях?
   И Концебалов-Брожило,  будто  распознав  умонастроение  Шеврикуки,  более
никаких слов об отрешениях не произносил.  Грядущий  Блистоний  был  сегодня
чрезвычайно деликатен, а на Шеврикуку то и дело остро взглядывал, словно  бы
желая открыть в знакомце нечто, ему дотоле  неведомое,  но  на  днях  кем-то
обнаруженное. Что же он, заинтересовался и сам Шеврикука, прежде во  мне  не
рассмотрел и не исследовал? И ради чего он прибыл нынче  в  Останкино?  Ради
Пузыря? Или ради Омфала из якобы утерянной коллекции, который  теперь,  если
верить Концебалову, ему не  терпелось  по  жизненной  необходимости  обрести
вновь?
   Но  ни  про  Пузырь,  ни  про  Омфал,   Лихорадки   и   Блуждающий   Нерв
Концебалов-Брожило не произнес ни слова, а стоял или прогуливался  вместе  с
Шеврикукой безгласно и тем Шеврикуку удручал.
   - Листал я на днях "Словарь античности", - не выдержал Шеврикука.
   Концебалов будто и не расслышал его слов.
   -  Текст  ученый,  немецкий,  а  отпечатано   в   Можайске,   иллюстрации
неважнецкие, и дельфийский Омфал выглядит там смутно, - не мог  остановиться
Шеврикука, а уже понял, что говорить более не стоит, он и так уже оказался в
положении глупейшем.
   Концебалов взглянул на него как бы в удивлении.
   - Неужели при ваших теперешних заботах и интересах у вас находится  время
брать в руки "Словарь античности", книгу столь отдаленную от  этих  забот  и
интересов? - спросил он.
   То ли Концебалов иронизировал, то ли он произнес сложную  для  восприятия
Шеврикуки китайгородскую светско-гипюровую тонкость.
   - Отчего же мне не взять в руки "Словарь античности"?  -  поинтересовался
Шеврикука. - И какие такие у меня теперь особенные интересы и заботы?
   - Ну как же! Как же! Выйдут особенные! - произнес  Концебалов,  сведенные
ладони протянул к Шеврикуке, словно на них обязан  был  появиться  пирог  со
слоеным смыслом. - Наслышаны-с! Наслышаны о том, что вы получили!
   "И этот, что ли, поздравит меня с премией?" - подумал Шеврикука.
   - А что я получил?
   -  Ну  не  кокетничайте,  Шеврикука,  -   укоряюще   покачал   радикально
постриженной головой Концебалов, и носок римской  сандалии  его  катанул  по
асфальту камешек. - Я ведь служу в осведомленном доме.
   - Я не забыл, - кивнул Шеврикука. - А потому хотел бы у вас  узнать,  что
же такое я получил?
   - Полагаю, что  простодушно-наивные  мотивы  в  нашем  с  вами  разговоре
неуместны, - сказал Концебалов.
   - Возможно, я допустил бестактность,  упомянув  о  невнятном  изображении
дельфийского Омфала, конечно, тут легчайшее совпадение - ваша  коллекционная
вещица и античный Пуп Земли... И я бормочу  сейчас  невнятное...  Просто  я,
памятуя о том, что вы служите в осведомленном доме и сами  изо  дня  в  день
осведомляетесь, подумал, будто вы могли внести поправки в свои  пожелания...
Иные считают, что я нечто получил. Я же знаю, что на меня нечто возложено. И
это возложенное вряд ли может помочь в каких-либо  деловых  предприятиях,  в
частности, и в приобретении античных сувениров.
   "Фу ты! - вздохнул Шеврикука. - Экую я тягомотину выговорил! И зачем?"
   - Спасибо за разъяснения, любезный Шеврикука, - сухо произнес Концебалов.
- Я и не рассчитывал на  то,  что  вы  сейчас  же  броситесь  выполнять  мою
хрупко-интимную просьбу, даже  если  бы  я  втрое  утяжелил  приз,  то  бишь
гонорар, то бишь - как было при государыне Екатерине -  вывод.  Я  опасался,
что вы при вашем новом... значении, так скажем... заважничаете и про  всякие
омфалы забудете... А ведь теперь вам будут доступны всякие удивительные ходы
и приемы...
   - Давайте  оставим  в  воздухе  неведомые  мне  значения,  ходы,  приемы,
важничанья, - резко заявил Шеврикука. - Дом у вас осведомленный, но, видимо,
порой сведения к вам приплывают искаженные. А если придется мне  столкнуться
с Лихорадками и Блуждающим Нервом,  то  это  будет  обыкновенный  Шеврикука,
каким он был всегда.
   - Каким он был всегда! - рассмеялся Концебалов. - А каким он был  всегда?
Кто знает об этом? Впрочем, иные  знают.  А  иные  догадываются.  С  Пузырем
вот-вот все начнется. И уж кто только сюда не нагрянет. Вас  это  развлечет.
Будет жутко. И будет опасно. Именно это вам и угодно. И я  чрезвычайно  рад,
что вы решили поддержать меня. А за мной не пропадет. Раз вы  отважились,  и
вывод получите, и многое откроется вам про Гликерию Андреевну, про  нынешнюю
тоже...
   - Вовсе я еще ничего не решил,  -  сердито  (серчая  и  на  самого  себя)
выговорил Шеврикука.
   - Решились! Решились! Отважились! - радостно зашумел  Концебалов-Брожило.
- Ждите меня здесь же дня через два-три. Я вас сыщу. Сообщу все подробности,
имена, номера автомобилей и пейджеров. Заранее благодарен. А сейчас спешу  в
Китай-город, в подневольные службы.
   Вполне возможно, что  и  сановный  домовой  Концебалов-Брожило  не  менее
Дударева  был  достоин  "мерседеса",  но  вольготнее  ему  было  умчаться  в
китайгородское подневолье с  северным,  от  Холмогор,  усмешливым  воздушным
потоком. Видимо, так он и сделал.
   И тотчас к Шеврикуке прибыл  добропорядочный  и  готовый  соответствовать
гражданин Землескреба Радлугин.
   И раньше, в минуты общения с Дударевым и Концебаловым,  Шеврикука  ощущал
энергию  сегодняшнего  интереса  к  нему  Радлугина,  потоки  ее  были  куда
почтительнее и уважаемо-преданнее прежних. Оказавшись  рядом  с  Шеврикукой,
Радлугин застыл в полупоклонном свидетельстве усердия  и  прилежания,  будто
Шеврикука восседал перед ним за столом  с  клумбой  разноцветно-переговорных
устройств. А ведь в последние дни в своих  устремлениях  разбогатеть,  стать
покровителем шикарной женщины (Нины Денисовны Легостаевой,  или  Денизы),  с
привилегиями заслуженного участника Солнечного Затмения пробиться к  Пузырю,
казалось,  Радлугин  был  уже  не  способен  к  гражданским  подвигам  и   с
пренебрежением начал относиться к общественному долгу,  жрецом  которого,  в
его глазах, был несомненно Игорь Константинович.
   Нет, к радости останкинского населения, не иссяк Радлугин как  гражданин,
не сбили его с панталыку и не развратили клокотания натуры, он и впредь  был
намерен служить общественному долгу и просвещению.
   Все  это  докладывала   Шеврикуке   благонамеренно-вытянутая   физиономия
Радлугина. Да и весь Радлугин был парадно вытянут.
   "Вот и хорошо. Вот и замечательно", -  отметил  про  себя  Шеврикука.  Но
никаких слов не произнес. И Радлугин стеснительно молчал.
   - Будут ремонтировать подъездные дороги? - спросил наконец Радлугин.
   - Какие подъездные дороги?
   - А к Пузырю... - просветил Радлугин. - Вот  вы  беседовали  с  ремонтным
рабочим... Оранжевым...
   - А-а... - протянул Шеврикука. - Нет, мы говорили не про Пузырь... И  тот
в оранжевом жилете - не ремонтный рабочий... А подъезды к Пузырю,  возможно,
облагородят.
   Следовало  ли  удостаивать  Радлугина  сведениями   о   его,   Шеврикуки,
собеседниках? Или угощать его надеждами на обустройство подъездов к  Пузырю?
А-а-а, пусть внимает! О вишневом "мерседесе" Радлугин умолчал в почтении.  О
чем уж тут спрашивать? Да и по чину ли?
   А Радлугин наверняка сейчас соображал, что ему по чину, а что не по чину.
   Суждения  Радлугина  об  Игоре  Константиновиче  и  прежде  были  излишне
романтизированными. Имел  Радлугин  свои  представления  о  структурах.  Эти
представления приносили ему усладу и цельность душевных устремлений. По этим
представлениям Радлугин и Игорь Константинович были в структурах  необходимы
друг другу, но волею судеб разместились в разных кабинах Колеса обозрения. И
если  кабина  Радлугина  осталась   там,   где   "зависла",   кабина   Игоря
Константиновича поднялась ой-ой-ой куда.
   Такие мысли бродили сейчас в Радлугине. И Шеврикука это чувствовал.
   Ему даже стало неловко. "И этот туда же! А он-то что и от кого  услышал?"
Секундное сострадание Шеврикука ощутил к Радлугину и вынудил  себя  поощрить
очарованного гражданина продолжением разговора. Спросил вельможно:
   - И кому требовали отрешение? Кого собрались импичментовать?
   - Бордюкова! - обрадованно ответил Радлугин. - Бордюкова!
   - Бордюкова? - удивился Шеврикука.
   - Бордюкова! Он  живет  в  нашем  доме.  Бывшая  важная  особа  в  бывшем
Департаменте Шмелей. С кадрами решал  все.  Глаз.  Нюх.  Слух.  Дух.  Чутье.
Лопата и щуп. Но скандалист! Ругатель! Когда их Департамент  разогнали,  они
гуляли в нашем подъезде. Он  напился  и  буянил.  Требовал  всем  умереть  в
борьбе... За это... Вы его, возможно, помните... То есть  вы  его,  конечно,
помните! - закончил со значением Радлугин.
   - Помню, - сказал Шеврикука. - И что же нынче этот Бордюков?
   - После разгона Департамента запил. Пил и во время Солнечного Затмения, -
тут Радлугин голос утишил. -  Но  без  лозунгов  и  портретов.  Подавался  в
фермеры, на свою историческую родину, в пензенские земли.  Выплыл  в  Москве
монархистом, раздавал титулы, поместья, шубы и ордена. Искал  рекомендателей
в масоны, нашел двух, третьего ему не было дано...
   - Я знаю. Знаю, - сказал Шеврикука. - Я про отрешение.
   - После масонов с ним  было  одно  приключение,  -  не  мог  остановиться
Радлугин.
   Шеврикука поморщился.
   - Ах, простите, Игорь Константинович, - заторопился Радлугин. - Я забываю
про вашу осведомленность... Про отрешение... Я боюсь быть неточным. У нашего
Сообщества с движением Бордюкова разные причины и методы действий. Мы с ними
почти не соперничаем и не соприкасаемся. И к Пузырю они намерены выходить со
стороны Ракетного бульвара через Мазутный проезд.
   - Я вас понял, - сказал Шеврикука.
   - Я слышал - "отрешить!",  но  у  нас  шли  свои  дебаты,  -  расстроенно
произнес Радлугин.
   - Ну и ладно. Не печальтесь.
   - Я все выясню!  Все!  -  Радлугин  жаждал,  чтобы  Игорь  Константинович
швырнул в траву Поля Дураков булку или кость, он сейчас же бы принес хозяину
вещь в зубах. - Я вас разыщу!
   - Передайте суть в донесении через "дупло", - распорядился Шеврикука.
   - Непременно! - чуть ли не подскочил в усердии Радлугин.
   "Домой! Домой! Сейчас же домой!" - приказал себе Шеврикука.
   В Землескреб и отправился. И увидел  шагах  в  сорока  от  себя  буяна  и
мошенника  Кышмарова.  Сдержал   Кышмаров   обещание,   соизволил   посетить
Останкино. Как и в Обиталище Чинов, имел он вид замоскворецкого купца, кудри
с утра расчесал на прямой пробор, золотая цепочка  ползла  по  его  брюху  в
карман штанов, и за сорок  шагов  послышались  Шеврикуке  балчугские  скрипы
сапог Кышмарова и  донеслись  до  него  ароматы  свежайшей  ваксы.  Окружали
Кышмарова четверо молодцов, возможно, что и в бронированном нижнем белье.  И
они были в  нарядах  замоскворецких  приказчиков.  Или  купчиков.  И  сапоги
купчиков-приказчиков,  прибывших  в  Останкино,  скрипели  и  благоароматили
ваксой, и  головы  сорванцов  были  не  выбриты,  а  радовали  кудрями.  Вс„
сорванцы-молодцы Кышмарова вокруг видели, но будто отдыхали, а  заняты  были
одним: с  ленцой,  но  артистично  отправляли  в  пасти  каленые  семечки  и
выплевывали шелуху в траву и на асфальт.
   "За должком, что ли, прибыл Кышмаров? - обеспокоенно подумал Шеврикука. -
И обещанных сорванцов решил представить? Как прибыл, так и убудет. Убыл бы и
если бы числился за мной должок на самом деле. А должка-то никакого нет!"
   Но  появление  в  Останкине  мошенника  и  потрошителя  Кышмарова  и  его
кучерявых молодцов с золотыми цепочками Шеврикуку не обрадовало. Будто забыл
он о Кышмарове, посчитал его пустозвоном, а сам, пожалуй,  не  способен  был
дать ему сейчас отпор.
   "Это мы еще посмотрим! - храбрился Шеврикука. - Да  и  не  сунется  он  в
Землескреб..."
   А Кышмаров, выходило, и не думал идти на него в наступление. Напротив, он
улыбался Шеврикуке и будто бы готов был отправить ему с надлежащим движением
ветра воздушный поцелуй. Но нет, не отправил.  А  головой  одобрительно  или
даже восторженно покивал и поднял вверх большой палец.  Что  явно  означало:
"Ну ты молодец, Шеврикука!" Или: "Ну ты даешь, Шеврикука!"
   Кышмаров     стал      нечто      растолковывать      сорванцам-молодцам,
купчикам-приказчикам, и те принялись глазеть на Шеврикуку, и глазели  они  с
почтением и любопытством, будто Шеврикука был музейный экспонат. Дельфийский
Омфал. Восковая персона.  Чучело  динозавра.  "Вот,  детки,  это  тот  самый
знаменитый  Шеврикука".  Рты  сорванцов  оставались  открытыми,  семечки  не
залетали в них, лушпеюшки не выплевывались к яловым сапогам.
   Шеврикука небрежно, чуть ли не покровительственно  кивнул  Кышмарову,  не
замедлив движения к Землескребу.
   Экий уважительно-негромкий оказался нынче буян Кышмаров.  И  к  Шеврикуке
приблизиться не посмел, а лишь  рукой  помахал  с  пожеланием  благополучий.
Посмел или не посмел - неизвестно. "Не посмел" - так предположил Шеврикука.
   А когда Шеврикука втиснулся в Землескреб и вместился в кресло в  квартире
Уткиных, он  вдруг  ощутил  сожаление  оттого,  что  сегодня  не  явился  из
Сокольников  полюбопытствовать  на  него  бывший  приятель  Малохол,  он  же
Непотреба, или хотя бы  кто-нибудь  из  его  профилакторских  сотрудников  -
Лютый,  или   Раменский,   или   Печенкин   в   капитанской   фуражке,   или
пышнокосо-коварная Стиша. Лучше бы не Кышмаров, а пусть бы Печенкин  помахал
ему издалека рукой.
   "Да на кой мне Малохол с командой! - тут же посетовал Шеврикука. -  Пусть
себе лакают медовуху в Сокольниках и играют в карты на пушнину и водоемы!"
   51
   Гликерия. Дударев. Концебалов-Брожило, без тоги, но в сандалиях. Радлугин
навытяжку. Ухарь-купец Кышмаров со товарищами в кудрях. Кабы еще  Малохол  и
его водяные  сотрудники.  Кабы  еще  Сергей  Андреевич  Подмолотов,  Крейсер
Грозный, верхом на змее Анаконде, откормленном гвоздиками, и при  нем  Векка
Вечная с ветвью маньчжурского ореха и японский друг Сан Саныч.
   Такие расстегаи с томленой стерлядью.
   Силы. Премия. Новые значения. Штаны с лампасами. Что еще?  Кышмаров  сам,
похоже, готов заплатить должок.  Какой?  Неважно.  Придумает.  И  ваксой  до
блеска должок отчернит.
   Что еще?
   Еще следует идти на 3-ю Ново-Останкинскую в  очередь  к  мастеру  срочных
портретов. И на вишневом  "мерседесе"  концерна  "Анаконда"  крепыш  Дубовое
Полено доставит Игорю Константиновичу Шеврикуке  заграничный  паспорт.  Нет,
скорее всего, доставит сам Олег Сергеевич Дударев.
   Что ж, нанесем визит и фотографу, объявил себе Шеврикука,  отчего  же  не
нанести?
   Отчего же не съездить и на острова.  Пройтись  там  по  пляжу  и  кивнуть
разомлевшим  от  услад  Радлугину  и  Нине  Денисовне  Легостаевой,  Денизе?
Впрочем, Дениза в лицо его не ведает. Ну что же, кивнет хотя бы и Радлугину.
Тот пребыванию Игоря Константиновича на островах вряд ли удивится.
   Никто из Отродий Башни сегодня никак себя не проявил. Да и зачем им, с их
техническими приспособлениями, себя проявлять? Небось им и так известно, что
доступный их вниманию домовой из Землескреба пока и сам не знает, какие  ему
приданы силы, сшиты ли ему штаны с  лампасами  и  какие  он  приобрел  (если
приобрел) новые значения.
   Ведомо  все  про  Шеврикуку  наверняка  и  Китайгородскому   Увещевателю,
озабоченному "генеральной доверенностью", его соратникам и старальцам.  Если
не все, то многое.
   Кстати, а не Увещеватель ли с соратниками, не  Отродья  ли  и  пустили  в
толпу слухи о переменах в состоянии Шеврикуки, чтобы тот, услышав  подметные
слухи о нем, с бумажными цветами фантазий и предположений, возжелал  узнать,
что с ним происходит или должно произойти? А он возжелал. Но, может быть,  и
совсем   иные   личности   вводили   в   заблуждение   Гликерию,   Дударева,
Концебалова-Брожило, прочих...  Имело  ли  сейчас  это  значение?  Нет,  для
Шеврикуки, пожалуй, не имело.
   "Наизнанку и  навыворот!.."  Разговор  в  Обиталище  Чинов,  важнейшим  в
котором оказались слова о генеральной доверенности Петра Арсеньевича, с  ним
вели наизнанку и навыворот. Должно было и сегодня держать это в голове.
   И не забывать про чашу.
   В недавних его  видениях  из  туманов,  или  из  горячих  паров,  или  из
неспокойных облаков проступала чаша, то  ли  каменная,  то  ли  кованная  из
неведомых металлов с острова Алатыря, а может быть, и не  чаша...  Крошечная
женская фигурка в белом, с  золотой  диадемой,  скорее  угадываемой,  нежели
различимой, женщина металась под чашей, будто призывала  кого-то  помочь  ей
или спасти ее...
   Это видение казалось сейчас важным Шеврикуке.
   Призывала кого-то... Ясно, что его,  Шеврикуку.  И  ясно,  что  призывала
Гликерия. Гликерия в квартире Уткиных видение чаши  и  мечущейся  возле  нее
женщины не могла ни устроить, ни сотворить. Знак подавали ему иные силы. Или
его собственные предчувствия и знания.
   Но ведь и какая-нибудь Увека Увечная  могла  молить  Шеврикуку  стать  ее
оплотом и спасением.
   Нет. То была Гликерия, стоял на своем Шеврикука. Увека же Увечная,  Векка
Вечная, успокаивал он  себя,  в  оплоты  и  спасители  наверняка  определила
удальца и мореплавателя Сергея Андреевича Подмолотова, Крейсера Грозного. Он
мог осыпать ее гвоздиками и содержать в теле флотскими борщами.
   То есть нынешние слова и просьбы Гликерии ничего не меняли и  не  ставили
под сомнение то, что Шеврикуке было указано видением о чаше.
   Глупости! Все это глупости, объявил себе  Шеврикука,  и  не  надо  сейчас
думать о них. А надо взять в руки "Возложение" и, признав его неизбежностью,
в  спокойствии,  благоразумии  и  даже  добродушии  исследовать   заново   и
истолковать бумагу. А потом обмозговать,  стоит  ли  и  наступило  ли  время
заглядывать в потайные ходы, щели и укрытия и отмыкать указующими  циферками
и якобы руническими крюками секретные замки.
   Но палка Петра Арсеньевича находилась под надзором Пэрста-Капсулы.
   Призванный повелительным сигналом пред очи  Шеврикуки,  Пэрст-Капсула  не
явился.  Не  был  он  обнаружен  и  в  своем  спальном  получердачье.  "Экий
разгильдяй!" - отругал полуфабриката и специалиста по катавасиям  Шеврикука,
будто бы Пэрст-Капсула находился у него в услужении, а временные свободы его
были  окованы  вахтенными  расписаниями.   Нет,   Пэрст-Капсула   гулял   по
пространствам, как вольный и серый сибирский кот. Но  теперь  он  не  только
ворчал на Пэрста, но и дулся, признавая справедливость собственной обиды  на
полуфабриката.  Сегодняшнее  отсутствие  Пэрста-Капсулы  начинало   казаться
Шеврикуке ехидно-подозрительным. Все, все (уже все!)  обратили  внимание  на
новые (по слухам,  ну  пусть  и  по  слухам)  значения  Шеврикуки,  проявили
интересы  и  корысти,  один  лишь  Пэрст-Капсула  остался   к   ним   лениво
нелюбопытен.  Впрочем,  почему  один?  И  Увещеватель   в   Китай-городе   с
соратниками,  и  Отродья  Башни,  да,  и  они  были  к  нему  якобы   лениво
нелюбопытны. Вот именно, внушал себе Шеврикука, вот в том-то и есть ехидство
Пэрста, в том-то и есть подозрительность  его  отсутствия,  что  и  ему  все
существенное о Шеврикуке ведомо, и к новостям  ему  спешить  не  надо,  сами
поспешат... Так кто же он, этот Пэрст-Капсула, от кого, и откуда, и зачем он
здесь в Землескребе при Шеврикуке?..
   И все же  Шеврикука  заставил  себя  посчитать,  что  он  теперь  глуп  и
безрассуден. Вздувая нагретым воздухом интересы к нему  Гликерии,  Дударева,
Концебалова-Брожило,  вознося   в   поднебесья   претензии   к   загулявшему
полуфабрикату,  он  и  свою  личность  возводил  в  дельфийский   Омфал,   в
базальтовый Пуп Земли!  Да  кому  он  нужен?  Кому  нужны  якобы  новые  его
значения? И что меняется от того, приставлен к  нему  Пэрст-Капсула  или  не
приставлен?
   "А что ждать-то? - подумал Шеврикука. - В  "Возложении"  и  слов-то  было
меньше чем на страницу. Можно их, наверное, и вспомнить..."
   Стал вспоминать. А  вспоминая,  выводил  слова  на  салфетке,  взятой  из
орехового серванта Уткиных.
   "Возложение. Грамота Безус