душ кандидата  наук  и  гения  Мити
Мельникова и музыковеда Леночки Клементьевой, исследовавшей  в  Департаменте
мелодии  полетов  шмелей,  серенады  и  трудовые  песни  стрекоз.   Отчасти,
признавался некогда Пэрст, он произведение лаборатории Мити Мельникова. Тема
работы  -  проблемы  энергетического  развития  судеб  (трансбиологические).
ПЭРСТ. Полуфаб,  признавался  опять  же  подселенец,  промежуточная  стадия,
недосотворенный. Или не так сотворенный и брошенный. А не сотрудничала ли  в
ту  пору  в  лаборатории  своего  же  Департамента  чудесницей   и   Леночка
Клементьева? Даже если не сотрудничала, то наверняка заходила в  лабораторию
и рассеивала внимание ее гениального заведующего. Но, может, заведующий ее и
не замечал. В застолье  прощального  бала  по  поводу  разгона  Департамента
Шмелей, вспомнилось  Шеврикуке,  Леночка  не  сводила  с  Мельникова  черных
глазищ, восторженных и жалеющих, и  все  видели,  что  она  влюблена.  И  на
смотринах дома на Покровке в смутных своих  хождениях  при  общей  перепалке
Шеврикука наткнулся  на  рыдавшую  перед  зеркальной  створкой  Леночку.  По
причине хрупкости, белизны  щек  и  плечей  ее  назначили  привидением.  Она
согласилась исключительно из любви к Мите  Мельникову.  И  оконфузилась.  Но
из-за любви к Мите. А тот, похоже, этой любви не замечал...
   Не  существуют  ли  какие   связи   между   энергетическими   истощениями
Пэрста-Капсулы,  томлением  всей  его  сути  и  состоянием  душ  заведующего
лабораторией и специалистки по биомузыке?  Мысль,  конечно,  дурная.  В  ней
упрощения ("линейного существа..."). Но Шеврикуке разузнать о том, что и как
нынче у собственного квартиросъемщика  Мельникова  и  мечтательно-влюбленной
Леночки, следовало. И самому интересно. И прихворавший просил.
   Просил. Повелевал!
   Вот ведь как  получилось.  И  нельзя  сказать,  чтобы  каприз  повелителя
("Идите!.. Узнайте! Идите!") доставил Шеврикуке приятности. Но не  бывал  ли
он сам именно таким капризным повелителем в прежних случаях их  отношений  с
Пэрстом-Капсулой?  Бывал.  И  если   не   капризным   повелителем,   то   уж
начальственно-высокомерным распорядителем полуфабриката бывал  наверняка.  И
не раз. И коли преподан ему сейчас урок, то урок - полезный. Однако  что  за
перемены произошли в подселенце? Отчего он  так  взъерепенился,  завел  себе
мебель, принимал не оговоренных заранее посетителей и отважился  командовать
Шеврикукой? Одни ли последствия болезни тому причиной, отчасти оправдывающие
капризы, или же Пэрст-Капсула начинает объявлять, кто он есть на самом деле?
   А кто он есть?
   "А бирюзового камня на рукояти чаши там нет... Нет!" И про синий поворот,
и про третью клеть, и про бирюзовый камень он, Шеврикука, сам мог наговорить
Пэрсту-Капсуле, а тот был способен принять его фантазии всерьез или исказить
их, а потому и бормотал сегодня всяческую ерунду. Но  бредил  при  этом  или
предупреждал?
   А хотя бы и предупреждал! Важно то, что в помощники  он  не  годился  или
даже прикинулся  больным,  изнуренным  жизнью  именно  для  того,  чтобы  не
сгодиться  в  помощники.  "Обойдемся  без  него!  -   раздосадованно   думал
Шеврикука. - А потом и разберемся, допустима ли  мебель  под  крышами  наших
подъездов или не допустима!"
   Уже на шестом этаже Шеврикука почувствовал освобождение воздухов от полей
Пэрста-Капсулы и сразу же ощутил здоровый и бойкий  сигнал.  Дуняша-Невзора,
откликаясь на его вызов, приглашала Шеврикуку хоть сейчас же на  свидание  в
Останкинский парк к Девушке с Лещом.
   59
   По здешнему сентиментально-романтическому преданию гипсовая Грета, она же
Девушка с  Лещом,  некогда  была  подругой  домового  Григория  Николаевича,
выведенного из Останкина из-за хронических инфлюэнций и скверностей  натуры.
А этот Григорий Николаевич, вспомнилось Шеврикуке, в  клубные  дни  играл  в
стоклеточные шашки с Иваном Борисовичем, Велизарием  Аркадьевичем  и  Петром
Арсеньевичем. Иногда на пятаки.
   Ну играл и играл...
   Дуняша-Невзора, стоявшая возле Девушки с  Лещом,  изъяла  из  соображений
Шеврикуки историю Греты и шмыгавшего мокрым носом Григория  Николаевича.  На
Звездный бульвар с прошением о бинокле она явилась к Шеврикуке, несмотря  на
жару,  в  мантилье  и  в  строгих  темных  одеждах,  заставивших   Шеврикуку
заподозрить недоброе, возможно, и драму, происшедшую с Гликерией. Теперь  же
Дуняша была рабфаковка тридцатых годов, в дневные часы, вполне  возможно,  -
вагоновожатая трамвая семнадцатого  маршрута  или  же  сборщица  будильников
напротив Белорусского вокзала.  На  ней  были  футболка  в  обтяжку  (черные
вертикальные полосы на белом), на крутых  бедрах  суконная  юбка  до  колен,
фильдеперсовые чулки, туфли на малом каблуке, удобные  для  передвижений  по
булыжным мостовым. Из-под берета опадал и  возносился  под  берет  же  русый
локон, наверняка сотворенный терпением бигуди. Футболку  могли  бы  украшать
значки, свидетельствовавшие о заслугах в делах Осоавиахима  и  ворошиловской
стрельбы, но и без значков Дуняша выглядела крепкой и ко всему готовой,  как
ручная граната.
   - То вырядилась в мантилью, - сказал  Шеврикука.  -  А  сегодня  -  будто
довоенная Лидия Смирнова.
   - Ну и что? - с вызовом произнесла Дуняша.
   - Ничего, - сказал Шеврикука. - Мне-то что. Словно я забываю, что  передо
мной сударыня с вывертом.
   - А кто нынче не с вывертом? - спросила Дуняша.
   - И то правда, - согласился Шеврикука.
   Действительно,  кто  из  его  знакомых  сударынь  осуществлял  себя   без
вывертов? Если  только  гипсовая  Грета  с  Лещом.  Но  и  у  той  случались
приключения.
   У ребячьего пруда Дуняша предложила угостить  ее  фруктовым  мороженым  с
палочкой, что Шеврикука и вынужден  был  исполнить.  Разговор  Шеврикука  не
начинал, он не ведал о степени сегодняшней осведомленности Дуняши и  уж  тем
более о степени ее полномочий,  полагая,  что  Дуняша  догадается  (или  уже
догадывается) о его затруднениях и облегчит или даже направит ход их беседы.
Так оно и вышло.
   -Да, - сказала Дуняша серьезно и, как показалось Шеврикуке,  печально.  -
Мне известно... Я слышала... Гликерия была у тебя в Землескребе...
   - Все известно?
   - Что известно, то известно! - резко сказала Дуняша.
   - Не горячись, - нахмурился Шеврикука. - Меня не  интересует,  знаешь  ли
ты, каким манером Гликерия проникла в Землескреб. А  вот  о  сути  разговора
тебе известно?
   - Я знаю то, что мне определено знать, - сказала Дуняша.
   - Ну ладно. Ну хорошо, - кивнул Шеврикука. - А  сегодня  ты  вышла  с  ее
ведома?
   - Да, - сказала Дуняша, - но без всяких полномочий.
   - Что же Гликерия так тянет? - выказал недоумение Шеврикука. - Ко мне она
являлась в самом что ни на есть нетерпении.
   - Ты у меня об этом спрашиваешь? Или в воздух - для Гликерии Андреевны?
   - У тебя, - сказал Шеврикука. - Гликерия обещала дать о себе знать  через
день. Через два. Тогда бы я задал вопросы ей. Она молчит, и было бы  нелепо,
если бы я в нынешнем случае пошел к ней. Не мне тебе объяснять.  Но  меня  о
чем-то просили. Ты сейчас без полномочий о чем-то договариваться со мной. Но
ты с полномочиями нечто выведать у меня. Выведывай. Но сначала извести  меня
кое о чем. Почему Гликерия просто не уведомила меня: мол, так и так?
   -  Знаешь...  -  начала  Дуняша,  и  в  глазах  ее  Шеврикуке  почудилась
надменность. - Знаешь...
   - Значит, во мне отпала потребность, ты это хочешь сказать?
   - Нет... я так не собиралась говорить... - Дуняша будто растерялась. - Но
сам посуди...
   - Что произошло этакое, из-за чего Гликерия якобы  перестала  торопиться?
Или какую силу обрела она себе в подмогу?
   - Я не уполномочена сообщать тебе что-либо...
   - Я уже слышал, - сказал Шеврикука. - Тогда зачем ты,  да  еще  с  ведома
Гликерии, пригласила меня сюда?
   - Я пригласила?  -  Синие  глаза  Дуняши-Невзоры  сделались  круглыми,  и
ресницы ее - лепестки васильков -  захлопали.  -  Это  ты  направил  ко  мне
сигнал, я из вежливости и откликнулась. Была в городе  по  делам,  проезжала
мимо Землескреба на троллейбусе, вспомнила  о  твоей  просьбе,  дай,  думаю,
выясню, чего он хочет...
   - Вот, значит, как... - сказал Шеврикука. - И по Каким же это делам?
   - По многим. Ох, Шеврикука, если бы ты знал, по многим. И книжку покупала
Гликерии Андреевне. Она ей срочно понадобилась.
   - Какую книжку? - поинтересовался Шеврикука. - Если это  не  библиотечный
секрет...
   - А вот...  -  Левая  рука  Дуняши  прижала  к  футболке  плоскую  сумку,
способную, впрочем, вмещать в себя и предметы макияжа, и учебники, и деловые
бумаги, и газовое оружие. Дуняша развела зубья полости и достала  из,  сумки
книжку. - А вот...
   Обложка была не для лоточных развалов - бумажная, всего лишь двухцветная,
но хоть глянцевая. Анна Суворова. "Затворницы и куртизанки". Судя по  тексту
и изображениям в нем, затворницы и куртизанки проживали  в  восемнадцатом  и
девятнадцатом столетиях на  северо-востоке  Хиндустана  в  знатном  слонами,
боевыми петухами, дынями, набобами (навабами) и гаремами  городе  Лакхнау  и
говорили   исключительно   на   языке   урду.   Нисколько   не   противореча
привлекательному и даже благоухающему названию, сочинение А. Суворовой  было
востоковедчески-научное,    с    соблюдением    роскошеств    академического
церемониального общения. Шеврикука, листая страницы,  углядел  в  них  слова
"условные  критерии   дифференциации   двух   школ",   "женская   вещность",
"стандартная  коннотация  элементов  лексикона  газели",   "интеллектуальная
изощренность бариками", и в нем возникло удивление  нынешними  читательскими
интересами Гликерии. Но, может быть,  Гликерия  посчитала  ради  светских  и
служебных  успехов  вместе  с  пусанским  диалектом  корейского  изучить   и
лакхнауское совершенство урду? Такое не исключалось.
   Однако Дуняша позволяла ему  книгу  листать  и  рассматривать,  терпеливо
тратя время  на  его  любопытство,  и  это  обстоятельство  дало  удивлениям
Шеврикуки иной поворот.
   - По номиналу? - поинтересовался Шеврикука. - Или с переплатой?
   - С переплатой, - вздохнула Дуняша.
   - Так что же, - спросил Шеврикука, - Гликерия Андреевна нынче затворница?
   - Затворница? Ты что!.. Какую  чепуху  ты  несешь!  С  чего  ты  взял!  -
заговорила Дуняша,  словно  взволновавшись.  Но  было  очевидно,  что  слова
Шеврикуки не стали для нее неожиданностью. Да и не могли ею быть.
   - Не затворница - и замечательно. - И Шеврикука протянул Дуняше  книгу  о
тяжкой и благоароматной жизни красавиц Востока.
   - Это ты из-за книги, что ли? Так,  может  быть,  Гликерия  Андреевна  не
только затворница, но и куртизанка? - И Дуняша рассмеялась.
   Но смех ее получился несомненно нервический.
   - Хорошо, - сказал Шеврикука, - она не  затворница,  ее  интеллектуальная
изощренность  позволяет  ей  уделять  внимание  проблемам   урду,   ты   без
полномочий, а потому промолчим о Гликерии...
   - Надо же! Затворница! И придет же в голову! - все еще восклицала Дуняша.
И не убирала книгу в сумку.
   - Как ваше Ателье?.. Или Агентство?..  Или  Салон?..  Ведьм,  колдунов  и
привидений... Или кого там...  Ты  рассказывала...  Как  оно-то?  -  спросил
Шеврикука.
   - О! Оно-то! Все кипит  и  бурлит!  -  воодушевилась  Дуняша.  -  Вот-вот
откроют... Именно на Покровке... Дударев  обещает.  Кубаринов,  полпрефекта,
перережет ленточку. И будьте милостивы!
   - Дударев обещает... - задумался Шеврикука.- Он вам и ставки обещает?
   -  И  ставки,  и  гонорары,  и  творческие   подношения.   В   долларовой
равноценности!
   - Это замечательно, - порадовался Шеврикука за Дуняшу.  -  Сам  бы  побыл
привидением. Но не просите... И Совокупеева Александрин кипит и бурлит?
   - И она! Естественно! Твоя Совокупеева-то! Ох, и ловелас ты, Шеврикука! -
И Дуняша пригрозила Шеврикуке пальцем. - Хотя у тебя теперь интерес  к  этой
пройдохе Увечной Увеке...
   - А Леночка Клементьева?
   - Что Леночка Клементьева? - Дуняша отчего-то нахмурилась.
   - Она ведь тоже самозванкой являлась на смотрины в дом Тутомлиных...
   - Ходит, ходит. Совокупеева  ее  держит  в  руках.  Но  больно  томная  и
меланхолическая.  Царевна  Несмеяна.  Клиентов  отпугнет.  Или  они  у   нее
прокиснут. Однако говорят, и Несмеяны нужны.
   - Что с ней? Несчастная любовь? Как у нее с Митей Мельниковым?
   - А мне-то почем знать? - строго сказала Дуняша. - И тебе-то что?
   - Да я так... - смутился Шеврикука. Но сейчас  же  и  он  стал  строг.  -
Мельников квартирует в моих подъездах.  Имею  право  любопытствовать  о  его
затруднениях и душевных невзгодах.
   Возразить чем-либо на это Дуняша не могла, но не было у нее ни  лакомств,
ни протухших овощей для угощений оголодавшего, но разъясненного  любопытства
Шеврикуки.
   - А что Гликерии отведено в Агентстве? Или в Салоне? - спросил Шеврикука.
   - Гликерия... Она... Она пока... - замялась Дуняша. И опять  нахмурилась.
Книгу о затворницах и куртизанках наконец решилась запереть в сумке. -  Она,
может быть, там сама по себе... У нее самостоятельная программа... Ты должен
понять...
   - Я понимаю, - кивнул Шеврикука.
   - Что ты понимаешь! Что ты киваешь со значениями! - снова  разволновалась
Дуняша. - Что ты можешь понимать!.. Она... Гликерия Андреевна... Она...
   И замолчала.
   Скомканный стаканчик из-под фруктового мороженого она  швырнула  в  урну,
сама же резко отвернулась от Шеврикуки, будто не желала, чтобы он  видел  ее
лицо и, возможно, повлажневшие глаза.
   В  пионерском  пруду  озорничала  и  безобразничала   детвора,   лишенная
лагерного детства, шли на абордаж лодки и водяные велосипеды, но не  было  у
берегов ни  волн,  ни  ряби.  И  листья  деревьев  проживали  в  благонравии
безветрия. А ногам Шеврикуки и телу его передались вдруг  подземные  гулы  и
содрогания горных пород. Но тут же они и стихли. Бурление страстей призраков
и привидений Шеврикука ощутил в прошлый раз лишь на подходе к  лыжной  базе.
От пионерского же пруда  до  лыжной  базы  пролегало  версты  две.  Бурление
страстей расползалось, а возможно, вздымалось и из глубин. Не расползется ли
оно до Звездного бульвара и не потревожит, не огорчит ли Пузырь?
   Впрочем,   что    ему,    Шеврикуке,    беспокоиться    о    нервных    и
нравственно-сейсмических состояниях Пузыря?
   Женщина в его видениях, с золотой диадемой, в белых  одеяниях,  стояла  в
тоске (или в отчаянии) перед громадой чаши  и  молила  о  чем-то,  Шеврикуке
недоступном и неизвестном. Это он помнил.
   - Клокотание котла у вас, мне известно, продолжается, - сказал Шеврикука.
- Или это сплетни и преувеличения?
   - Нет, - сказала Дуняша. - Не преувеличения.
   Глаза ее снова были видны Шеврикуке. Они были сухи.
   - Оно не захлестнуло волнами Апартаменты?
   - Какие и захлестнуло. А наши... то есть Гликерии Андреевны... и те,  что
вокруг, пока нет...
   - Вас все это увлекает, возбуждает или вы готовы бежать?
   - Все, что наше, оно в нас.
   - Хорошо. В вас, - согласился Шеврикука. - Тот монстр, врывавшийся к  вам
при мне, но не обремененный тогда формой или, напротив, удрученный тем,  что
форма ему не возвращена, я предполагаю, кто это,- он не докучает вам?
   - Не говори о нем! Не называй его! - вскричала Дуняша.
   - Я никого не называю, - сказал Шеврикука. -  Ты  все  назовешь.  Ты  для
этого и пришла сюда.
   - Нет! Ты ошибаешься! Я никого не  назову!  ни  о  чемЯ  ни  о  чем  нене
уполномочена сообщать! - Дуняша-Невзора говорила страстно и  чуть  ли  не  с
подвижническим пафосом, будто ее склоняли уберечься от огня в  раскольничьем
скиту, а она была непреклонна, или будто ей грозили пытками, а она никого не
намерена была выдать.
   - Тот монстр докучает вам?  -  проявлял  настойчивость  Шеврикука.  -  Он
осаждает Гликерию и неволит ее?
   - Не спрашивай меня! Я не отвечу!
   - Ладно. Я все разведаю сам, - мрачно сказал Шеврикука. -  Не  надо  было
откликаться на мой вызов. Впрочем, и я хорош.
   Страсти   оставили   Дуняшу-Невзору.   Похоже,   рабфаковка-сударыня   не
отказалась бы и еще от одного фруктово-мороженого подношения. И похоже,  она
ждала от Шеврикуки заявлений или успокаивающих деклараций.
   - Я пошел, - сказал Шеврикука. - Счастливого  бытия.  И  поклон  Гликерии
Андреевне.
   Он повернулся и двинулся было к парковым воротам, но Дуняша  чуть  ли  не
прыжок к нему совершила, пальцы ее обхватили руку Шеврикуки. Пальцы ее  были
горячие, она заговорила торопясь:
   - Шеврикука, голубчик ты мой, не обижайся! Не обижайся на нас! И на меня,
грешную и лукавую, не обижайся! И на Гликерию  Андреевну!  Худо  там,  худо!
Поверь, голубчик ты мой, Шеврикука!.. А теперь иди!
   Получив установление "идти", Шеврикука остался  стоять,  а  в  путь  -  к
содроганиям среды, амбиций и  обстоятельств  -  отправилась  Дуняша-Невзора.
Минуты две Шеврикука смотрел ей вслед и, как ценитель, нередко увлекающийся,
не мог не отметить, что сударыня, пусть и с вывертами,  даже  и  в  вывертах
своих умеет показывать свои природные примечательности. И футболка,  и  юбка
хорошо  выявляли  ее  линии  и  возвышенности.  Походка   кариоки,   видимо,
показалась сейчас Дуняше неуместной, но все же кое-какие частности ее Дуняша
проявила. "Ба! А  туфли-то  у  нее  стоптанные!"  -  расстроился  Шеврикука.
Впрочем, крупные ноги Дуняши, вспомнил он, всегда доставляли  ей  огорчения,
утруждая и самую терпеливую обувь.
   Разговор с Дуняшей Шеврикуку хоть и раздосадовал, но не удивил. Шеврикука
знал Дуняшу всякой. Сама ли она установила себе задачи  (с  ведома  или  без
ведома Гликерии) или же именно Гликерия указала, как ей  себя  вести  и  что
говорить, она,  можно  было  предположить,  выложила  то,  что  намеревалась
выложить. То есть почти ничего определенного. Но она кое-что дала  Шеврикуке
понять.  Улыбчивого  задора,  какого  следовало  бы  ожидать  из-за   наряда
удачливо-спортивной энтузиастки предвоенных лет ("Эх, Андрюша, нам ли быть в
печали!.."), выказано не было, кроме как в  словах  о  грядущем  процветании
Агентства, или Салона, или Студии на Покровке, а контрапунктом  к  наряду  и
облику ощущались  в  Дуняше  напряжение  и  тревога.  Может,  и  страх.  Эти
напряжение и тревога были в ней и естественными, и нарочитыми. Нарочитыми  -
по его, Шеврикуки, разумению. Возможно, он  и  ошибался.  И  был  тем  перед
Дуняшей и Гликерией виноват. Но во всяком случае, книга А. Суворовой,  якобы
крайне   необходимая   читательнице   из   Апартаментов,    была    доверена
любознательности Шеврикуки  с  очевидной  охотой.  Случалось,  в  куртизанки
возводила Гликерию молва  недоброжелателей  и  недоброжелательниц.  Гликерия
(при свидетельствах Шеврикуки) к шершавому шепоту этой молвы  была  холодна.
"Затворницы и куртизанки". Даже если  бы  слово  такое  не  произносилось  и
Гликерия имела видимые свободы, среди  прочих  и  свободу  передвижений,  ее
вполне могли упечь в затворницы. Шеврикуке были дадены намек  и  одно  (коли
намек правдив) из объяснений, почему Гликерия, посетив Землескреб, не давала
о себе знать. Но будем считать - именно  одно  из  возможных  объяснений.  О
Чудовище-монстре,  врывавшемся  в  присутствии  Шеврикуки  в  Апартаменты  и
желавшем  погубить  Гликерию,  Дуняша  запретила   говорить   чуть   ли   не
заклинающими вскриками. Но и в этом запрете для  разумного  была  подсказка.
Стало быть, монстр никуда не пропал  и,  скорее  всего,  усилился  или  даже
укрепился в правах, а Гликерию осаждает и страшит. И под конец - выплеснуто:
"Худо там! Худо! Поверь!"
   Поверь! Призыв не напрасный! И нелишний.
   И было произнесено: "Голубчик ты мой, Шеврикука!" Еще бы мгновение  -  и,
не исключено, вырвалось бы: "Заступник ты наш, Шеврикука! Спасатель  ты  наш
родимый!"
   Но Дуняша, грешная и  лукавая,  знала,  как  и  когда  следует  притушить
фитиль.
   Да так, чтобы завтра он воспылал вновь. А затем и вовсе бы разгорелся.
   "Но стоптанные туфли,  стоптан