и
тут же исчезла в гордыне, воздух сотряся и как  бы  дверью  хлопнув,  отчего
электроорган Клементьева снова заиграл за стеной.
   Данилову стало жалко Анастасию. Впрочем, он знал, что Анастасия унывать и
страдать долго не будет, да и вряд ли он один у нее ненаглядный. "Но  отчего
я был холоден с ней? - думал Данилов. - Из-за Кармадона...  У  меня  дела  с
Кармадоном, и я не имел права... - объяснил он себе, но тут же посчитал  это
объяснение наивным и фальшивым. - Нет, вот  почему..."  Прежние  его  жаркие
свидания с Анастасией на Земле происходили в местах  отдаленных,  безлюдных,
оттого-то стихийные явления, бывшие следствием их любви,  приносили  жителям
не столь уж много бед и неожиданностей. Здесь  же  была  область  столичная,
густонаселенная, к тому же  и  обильная  памятниками  архитектуры,  Данилову
милыми. Вот он и забоялся... Но и это объяснение его не  устроило.  Соблюдая
меры предосторожности, можно было и  памятники  не  разрушить...  "Нет,  все
из-за Наташи", - понял Данилов.
   Это было  странно.  Прежде  Данилову  земные  женщины  вовсе  не  служили
препятствием в демонических отношениях. Явились сейчас же Данилову  мысли  о
том, что с ним случилось. Однако он их отогнал, решив, что раздумья  следует
отложить до лучших времен. Но что же это за лучшие времена! Откуда они? Их у
него или вообще не будет, посчитал Данилов, или они  наступили  уже  теперь.
Может, и время "Ч" отменено. А что, подумал Данилов, вот ведь и Кармадона  к
нему прислали на  отдых,  и  Валентин  Сергеевич  исчез.  Может,  и  вправду
произошло нечто? Скажем, подействовала искупительная жертва Химеко?
   Данилов взбодрился. Он уже верил в Химеко и в  облегчение  своей  судьбы.
Ему показалось даже, что в комнате его запахло цветами анемонами  из  нежных
рук Химеко. "Может, и насчет альта ей намекнуть?" - подумал Данилов. Но  тут
же он вспомнил, что его инструмент, его музыка к демоническим силам не могут
иметь никакого отношения. "Вот вернется  Кармадон,  я  с  ним  поговорю  при
случае насчет времени "Ч" и Валентина Сергеевича, - в  благодушии  рассуждал
Данилов, - вдруг альт и объявится... сам собой... А что Анастасия грозила  -
так это она в сердцах..."
   15
   "Батюшки! - спохватился Данилов. - Я забыл про Кармадона!"
   И он отлетел в Мадрид.
   Данилов сразу же узнал, что Бурнабито взял у  Синтии  Кьюкомб  сто  тысяч
долларов.
   При этом он, Бурнабито, заявил, что свидание  с  Синтией  вряд  ли  будет
полезно быку Мигуэлю, однако отказать прелестной даме он  не  может.  "Ну  и
наглец!" - возмутился Данилов.
   Бурнабито улыбался, а внутренне  был  растерян.  Ничто  не  пробуждало  в
Мигуэле корридного бойца! Десятки отборных коров, кровь с молоком, пылких  и
отзывчивых, пытались увлечь принсипского быка, но ни одна из них  не  смогла
стать его подругой. В гневе жестокий Бурнабито  пустил  этих  ни  в  чем  не
повинных существ  на  мясной  фарш  для  консервов  "Завтрак  странствующего
рыцаря". Кормили быка лекарствами, показывали ему редкие фильмы, от каких  и
слепой бы почувствовал муки любви, ничто не помогало. Дышал принсипский  бык
ровно, а сенажную массу, пахнувшую росой, жевал машинально. "Фу-ты! Лучше бы
тебя взорвали в Нуакшоте!" - свирепел Бурнабито. Впрочем,  он  полюбил  быка
Мигуэля.
   В Синтии Бурнабито видел теперь чуть ли не последнюю надежду. Да и Мадрид
верил в Синтию. Десятки тысяч взволнованных людей  пришли  к  особняку  быка
Мигуэля.
   Люди облепили ограду в чугунных узорах, повисли  на  створках  ворот,  со
съестными припасами в руках заняли плоские  крыши  соседних  домов,  уплатив
хозяевам умеренную мзду. "Ну как, как?  Вошла  она  к  нему?"  -  спрашивали
опоздавшие. "Вошла, вошла..." - отвечали им с тихой  радостью.  Возле  ворот
было  установлено  электрическое  табло  фирмы  "Роллекс",  отмечавшее  доли
секунды. Бурнабито как бы держал собравшихся в напряжении и  призвал  их  во
свидетели - если она, Синтия, продлит свои удовольствия хоть  на  мгновение,
пусть, если честная, выкладывает еще сто тысяч.
   Среди  публики  присутствовал  и  переживал   на   лошади   Пржевальского
странствующий рыцарь Алонсо Виталио Резниковьес, вернувшийся  из  провинции,
со странствующим же официантом. К  копью  недавнего  тореро  была  привязана
проволокой металлическая  тарелка  с  портретом  Синтии  Кьюкомб  и  словами
"Синтия, и более никакая!". Было известно, что рыцарь объявил  Синтию  дамой
своего сердца и пообещал проткнуть копьем с электронаконечником каждого, кто
усомнится в Синтииных совершенствах. Пришли к особняку  и  любители  шахмат,
привыкшие узнавать о ходе партий в фойе  и  на  улицах.  Чем  ближе  было  к
контрольному времени, тем тише становилось на площади.
   Когда на табло "Роллекс" вспыхнули нули, дверь особняка  распахнулась,  и
роскошная Синтия, не подарив Бурнабито ни мгновения, вышла  на  воздух.  Она
сердито обвела взглядом безмолвную толпу и сказала устало, но зло:
   - Бык - импотент!
   Толпа так и ахнула!
   -  Отмщенье,  синьоры,  отмщенье!   -   вскричал   странствующий   рыцарь
Резниковьес и потряс копьем с тарелкой.
   Все поняли, что оскорбитель Синтии погибнет. Скорее всего - сегодня же.
   Официант протянул рыцарю печеное  яблоко  в  слоеном  тесте,  присыпанное
сахарной пудрой. Рыцарь яблоко проглотил, обдав пудрой соседних дам,  но  не
успокоился.
   "Такой наделает дел! - опечалился Данилов. - Изверг, по роже видно,  хоть
и рыцарь. Да и Синтия, бедолага, наверное, в обиде... И что они  привязались
к Мигуэлю! Не дают животному поспать..." Данилов понял - за  Мадридом  нужен
глаз да глаз. Принсипский бык Мигуэль  никому  не  был  теперь  безразличен,
следовало ждать событий, а каких - неизвестно. "Будем глядеть..." - вздохнул
Данилов.
   Вернувшись в люди, Данилов стал  стелить  постель  и  тут  остро  захотел
сыграть одну из "Песен  для  сумасшедшего  короля"  Майкла  Дениса,  шестую.
Сыграл. Один раз. И еще. "Кабы на Альбани..." - подумал Данилов.  Но  и  без
Альбани вышло хорошо. "Кабы Наташа тут сидела и слушала..." Но и для  самого
себя сыграть было приятно.  Данилов  потянулся,  представил  Наташу  спящей,
нежность возникла в нем. Однако он тут же вспомнил Анастасию, снова  пожалел
ее. "А ведь она грозила... Как бы Наташе не сделала худого... Нет, Анастасия
не сделает... Она земную женщину в расчет не возьмет... А вот мне что-нибудь
да устроит!.."
   Данилов взял ноты Переслегина, думая пробежать их хоть наискосок.  Одолел
первый лист и впился в бумагу глазами. Скоро он понял, что перед ним музыка.
В симфонии было семь частей, альт вел сольную  партию,  но  не  так,  как  у
Берлиоза в "Гарольде", а находясь почти всегда в состоянии любви,  ненависти
или усталого безразличия к кларнету и валторне, причем  валторна  показалась
Данилову выражением прошлого альта, или, может быть, даже  и  не  пережитого
альтом, а только пригрезившегося ему. В  семи  частях  симфонии  Данилов  не
увидел претензии автора, он посчитал, что семь частей тут необходимы, хотя и
не понял пока, в чем эта необходимость. Он вообще не стал теперь  вникать  в
замысел Переслегина и во все случаи его партитуры,  отложив  это  на  свежую
голову. Он просто понял, что перед ним вещь. Он захотел сыграть одну тему из
третьей части. Но не смог, а тут, у стола, и заснул.
   16
   Утром опять был звонок. Опять - ожидание услышать голос Наташи. И опять в
трубке -  напор  неугомонной  Клавдии.  Клавдия  в  канун  окончания  хлопот
Данилова по ее списку желала напомнить о временной своей власти.
   - Помню, помню... - с досадой пробормотал Данилов и,  снятый  Клавдией  с
постели раньше звуков будильника, не смог отказать себе в мелкой мести: - Ну
как, достала книги по голографии?
   - Пока мне хватит Войнова, - сказала Клавдия. - Он уже мой. Взят.
   - Сегодня салют?
   - Сегодня и ежедневно. С голографией успеется.  А  то  еще  к  сроку  все
позабуду, если сейчас прочту... Да, помнишь, я говорила тебе  насчет  синего
быка?
   - Ну?
   - Что ну! Тот был в Мадриде. А теперь у нас свой объявился в  костромских
землях, в Панкратьевском районе.
   - Кто объявился?
   - Бык.
   - Какой бык?
   - Такой же, как у них. То есть, конечно, выделка у них, наверное, лучше и
рога небось не те. Но такой же, гигантский и синий, как у них. Только у  них
был принсипский, а у нас панкратьевский!
   - Какой панкратьевский?
   - Данилов, с тобой говорить...  У  меня  маска  на  лице  питательная  из
томатов - и та стечет. Ты ведь газет не читаешь? Я этого  принсипского  быка
две ночи во сне видела, а сегодня - нате вам! - у нас нашли...
   Данилов быстро закончил разговор, натянул джинсы, накинул на  голое  тело
пальто и в шлепанцах бросился на первый этаж. Вынул газеты и в лифте прочел:
"Интересная находка. На  скотном  дворе  артели  "Прогресс"  Панкратьевского
района найден удивительный бык. Он весь синий, а ростом выше членов артели и
выше  несгораемого  шкафа,  установленного  в   конторе.   Это   сильное   и
неприхотливое животное, представителей его  породы  еще  не  было  на  наших
скотных дворах. Необыкновенный бык - смирный и  откликается  на  поэтическое
имя Васька. На взгляд  зоотехника  В.Широкова,  он  ни  в  чем  не  уступает
знаменитому принсипскому быку Мигуэлю, виденному Широковым  в  телепрограмме
"Время". "Наверное, не уступает", - вздохнул Данилов.
   Дома он  перечитал  заметку,  помещенную  под  рубрикой  "Удивительное  -
рядом", будто в ней могли объявиться новые  слова.  "Так...  Значит,  еще  и
панкратьевский... Что же я тут сижу-то, - спохватился вдруг Данилов, - когда
мне надо в Мадрид! Вдруг этот панкратьевский-то - самозванец!" А очень могло
быть, что и самозванец.
   Тотчас же Данилов ткнулся носом в изумительные ворота стиля чурригереско,
в иные дни он непременно бы исследовал их линии, теперь же он прошел  сквозь
них и обнаружил, что быка Мигуэля в особняке нет. И в Мадриде быка не  было.
Минут двадцать назад люди Бурнабито имели его в виду, сейчас же из виду  его
потеряли. Переполох еще не  начался,  в  Мадриде  было  тихо.  Странствующий
рыцарь Резниковьес, сломавший вчера копье при попытке вытащить кость хека из
зубов, спал на сырой брусчатке возле ворот особняка,  а  верная  его  кобыла
Пржевальского, по кличке Конкордия, стояла привязанная к столбу.
   Данилов перенесся в северные земли. Артель "Прогресс" была уже на  ногах.
Данилов оглядел шкаф,  установленный  в  конторе,  учуял  некое  волнение  в
кабинете  председателя.  Причиной  волнения  была  высоких  свойств  бумага,
прибывшая  вертолетом.  Бумага  указывала:   "Немедленно   в   сопровождении
представителей отправить в  Москву  на  Выставку  достижений  выведенного  в
колхозе (это подчеркивалось) племенного  быка  Василия.  Для  показа  гостям
столицы и обмена опытом". Правлению было жалко не  быка,  а  представителей.
То, что бык у них  не  жилец,  понимали  все.  Большому  кораблю  -  большое
плавание. Данилов заглянул на скотный двор. Бык, интересовавший  его,  спал.
Здесь было прохладнее, нежели в особняке  Мигуэля,  дыхание  панкратьевского
быка отлетало паром. Но он спал. Это Данилова успокоило.
   История панкратьевской находки, выяснил Данилов, была  простая.  Три  дня
назад в утренних сумерках животноводы колхоза Кукушкин А.А. и  Кулешов  А.В.
возле скотного двора наткнулись на незнакомый предмет. Когда  они  встали  и
осветили предмет фонарями с жужжанием, то увидели, что перед ними  на  снегу
лежит то ли бык, то ли корова, то ли зверь. "Экая глупая скотина!" -  сказал
Кукушкин, но другими словами. Стоял мороз, мужики, хоть и были в досаде, все
же  пожалели  животное  и,  растолкав  его  подшитыми  валенками,  повели  в
помещение. Там, при электрическом свете, животноводы  поняли,  что  вчера  у
этой стервы Любки приняли лишнего, да  и  самогон  ее,  видно,  был  дурной.
Первым их движением было  -  сейчас  же  бежать  опохмелиться,  но  ноги  не
понесли. Тем временем бык - а животноводы уже поняли, что это не  корова,  -
тихо прошел к свободному стойлу и устроился там на соломе. "А  это  ведь  не
наш", - сказал Кукушкин. "Не наш", - согласился Кулешов. "А чей же?" Кулешов
объяснил, кто знает чей. "Может, из "Луча" прибрел? - предположил  Кукушкин.
- У них в "Луче" жизнь, сам знаешь, не то  что  быки,  телевизоры  и  те  не
принимают". "Да откуда же он в "Луче" вырос бы такой! -  сказал  Кулешов.  -
Этот не от людей, этот из лесу..." Кукушкин усомнился, но Кулешов  стоял  на
своем. Было известно, что где-то рядом  бродит  медведь-шатун,  видно,  этот
медведь и выгнал быка из леса. Странно, но и завфермой,  а  потом  и  другие
удивленные колхозники тоже склонились к тому, что бык вышел из  лесу.  Быком
любовались, жалели его, окликали: "Васька", и ухо у быка дергалось, будто он
все  понимал.  Тогда  и  решили  принять  животное  на   артельный   баланс.
Случившийся в деревне командировочный  человек  решение  похвалил,  он  даже
сказал: "Это будет бык-рекордист!"
   Однако теперь быка вызывали в Москву.
   "Ну и нечего мне в Панкратьевском  районе  делать,  -  решил  Данилов.  -
Выставка от моего дома - в  двух  шагах...  Значит,  Кармадон  еще  три  дня
выгадал... Ловок приятель!" Но вовсе не исключалось, что это и не  Кармадон.
Может,  Кармадона  растревожили,  и   он   затеял   там   нечто   новое,   с
исчезновениями, сюрпризами и бенгальскими огнями, а  здесь,  в  Панкратьеве,
проклюнулись Данилова недруги? Накинули на плечи шкуру принсипского быка - и
тут как тут! На всякий  случай  Данилов  опять  поискал  следы  Кармадона  в
Испании. Но ничего не нашел.
   "Ладно, - сказал себе Данилов. - Поживем - увидим. Сегодня же небось быка
в Москву и привезут".
   Однако ни сегодня, ни  завтра,  ни  на  третий  день  быка  в  Москву  не
привезли.
   Данилов в списке  забот  Клавдии  Петровны  поставил  последнюю  галочку,
счастливо вздохнул. "Свобода!" - вскричал  он  и  сыграл  на  альте  "Оду  к
радости".
   Галочка, ликующая, от ликования подпрыгнувшая, возникла  возле  пункта  -
"купить моющиеся обои под парчу, под сатин, под  вельвет,  под  кирпич,  под
дворянское гнездо. Или на Колхозной, или у спекулянтов. Где хочешь!"
   Вежливо Данилов дал понять Клавдии, что подобные предприятия имели  место
последний раз. Хотел было и вовсе перейти на заочные с ней отношения, однако
душевные слова Клавдии опять  смягчили  Данилова.  Он  понял,  что  ему  еще
придется встретиться с хлопобудами. А может, и с Ростовцевым.
   "И все же свобода! - подумал Данилов. - Теперь я  хоть  брюки  возьму  из
химчистки!"
   - Ну, а с быком-то твоим, Васькой, что же? - спросил Данилов у Клавдии на
прощанье. - Где он?
   - Он еще два дня назад должен был прибыть на Выставку!  Я  туда  звонила.
Говорят, все в порядке, корм  выделен,  но  быка  нет.  Ты  же  знаешь  наши
скорости!
   - А зачем тебе бык-то?
   - Как зачем? - удивилась Клавдия Петровна. - Такой бык-то?
   Композитору Переслегину Данилов отправил открытку, хотел было сам сгоряча
съездить к нему, но понял, что не хватит времени. Да и  надо  было  почитать
ноты внимательнее. Открытка вышла сухим предложением позвонить  в  указанное
время.
   Но  и  бык,  и  Клавдия,  и  хлопобуды,  и  альт  Альбани,  и  композитор
Переслегин, и собственные старания в музыке были теперь Данилову словно бы и
не важны. А лаковая бумажка с багровыми знаками времени "Ч" казалась и вовсе
привидевшейся.
   Да и что они!
   Данилов при людях в троллейбусе на обледеневшем стекле монеткой выводил -
"Наташа".
   Наташа была всюду и всегда - и в нотах, и в полетах дирижерской  палочки,
и на сцене, не только в движениях  Жизели  или  трепетной  Одетты,  но  и  в
шуршании занавеса, в звуках падающих цветов, пусть даже  брошенных  "сырами"
артиста Володина, и дома - в мечтаниях Данилова при  жареве  яичницы,  и  на
улицах - в торопливой, схваченной  морозом  толпе.  Данилов  всюду,  даже  в
оркестровой яме, то и дело оборачивался - не появилась ли Наташа? Однако она
не появлялась. И не звонила.
   И он ей не звонил.
   Теперь ему казалось, что он напрасно в последний раз  не  сказал  Наташе,
что любит ее. Он как бы забыл, что тогда эти слова сами ему не явились.  Это
сейчас, по прошествии трех дней, они в нем созрели. "Да  что  я!..  Вот  как
она... Может, я и вовсе ей не нужен..." Однажды он все-таки позвонил  ей  на
работу, ему отчего-то казалось, что с работы Наташе будет легче  говорить  с
ним. Если он для  нее  чужой,  то  служебный  телефон  сделает  естественной
сухость ее ответов. Но,  как  и  днями  раньше,  Наташа  была  в  походе  за
химической посудой. "Оно и к лучшему, - решил Данилов. - Хоть на неделю надо
успокоиться, а там, может,  все  пройдет,  и  само  собой..."  Неделю,  чуть
больше, оставалось еще гулять на каникулах Кармадону, и Данилов полагал, что
лучше держать Наташу подальше от отпускника.
   Последние дни Данилов много играл. И в театре, и в чужих оркестрах,  куда
приглашали. Много играл и дома. Он уставал и, как ни звали его Муравлевы, не
мог выбраться даже к ним. Лишь однажды встретился с Муравлевым на  Страстном
бульваре, принял от него  в  долг  пятьсот  рублей,  вырученные  от  продажи
колонковой шубы. Деньги эти Данилов тут же отнес Добкиным, он у них брал  на
Альбани. В собрание домовых  на  Аргуновскую  Данилов  последние  недели  не
заглядывал, далеки ему стали его прежние приятели...
   17
   Наташа Данилову не звонила. А вот Клавдия по утрам  звонила.  Об  услугах
она его не просила, что само по себе Данилова пугало, а  говорила  о  всякой
чепухе, будто с министерской приятельницей, у какой купила пеньюар.  Данилов
понимал, что эти звонки неспроста, а имеют непременную дальнюю цель.  Придет
день, Клавдия свое решение ему и объявит. А теперь она как бы приучает его к
своей  ежедневной  дружбе,  чтобы  потом  его,  забывшего  об  осторожности,
размягченного, застигнуть врасплох и проглотить. "Нет уж,  дудки!"  -  опять
храбрился Данилов.
   Между прочим, Клавдия говорила о синем быке. Она побывала на  Выставке  и
даже,  справа  от  фонтана   "Каменный   цветок",   видела   помещение   для
панкратьевского быка. А бык все не ехал. Клавдия ворчала, говорила:  "Может,
они его уморили?"
   Данилов однажды чуть было не успокоил ее насчет быка. Сам не  понял,  как
удержался. Он-то кое-что знал про панкратьевского быка Ваську. Москва метала
громы и молнии, а бык никак не  мог  расстаться  с  заснеженными  просторами
Галичской возвышенности. Но и в  провинции  жизнь  его  текла  интересно.  В
первый день после вызова быка в столицу в артели никак не могли решить, кого
посылать представителями и в каком виде. Надо сказать,  охотников  быть  при
Ваське, хоть и в Москве, находилось мало.  Наконец,  к  ночи,  определили  в
поездку для обмена опытом животноводов Кукушкина  А.А.  и  Кулешова  А.В.  В
сопроводительной было сказано, что они племенного быка Ваську воспитывали  с
грудных мгновений. При  Кукушкино  и  Кулешове  послали  непьющего  агронома
Василькову. На тракторных санях бык Васька доставлен был к станции  железной
дороги. И здесь народ, стекшийся к саням, уж на  что  приученный  ко  всяким
чудесам, удивлялся быку.  Василькова  отчего-то  краснела.  Кукушкин  молчал
задумчиво, говорил лишь Кулешов, поскольку был кучерявый, но и то одни и  те
же слова: "Да, кабыздох будь здоров вымахал!" На  станции  долго  думали,  в
какой вагон быка сажать - не  в  товарном  же  ехать  быку  на  Выставку  по
приглашению. Потом решили: Москва Москвой, а у них и своих дел много.
   В Испании Данилов так и не смог  обнаружить  ни  быка  Мигуэля,  ни  иных
следов Кармадона. Не  один  Данилов  искал  там  теперь  принсипского  быка.
Бурнабито клокотал, вначале он предъявил иск ни в  чем  не  повинной  девице
Синтии Кьюкомб, будто она очаровала Мигуэля и уговорила его скрыться, -  при
этом Синтия никак не опровергла его слов. Адвокаты Бурнабито послали  бумаги
в  Международный  суд.  Бурнабито  пригрозил  многим  странам