Или  предпринять   нечто   путное.   Но   вдруг
обстоятельства выпали попроще? Скажем, изготовили  и  явили  Пузырь  Отродья
Башни? Или умельцы и гении вроде Митеньки Мельникова из Землескреба. Зная об
этом наверняка, можно было бы дать  направления  мыслям  и  действиям.  Одно
ясно,   соображал   Шеврикука:   спешить   с   Пузырем   нельзя.   К   нему,
приземлившемуся, надо привыкнуть.
   Но соображал не один лишь Шеврикука,  а,  видимо,  многие  здравомыслящие
останкинские жители. И не только останкинские жители. В день,  когда  Пузырь
повис над улицей Королева, происходили преобразования форм и свойств Пузыря,
при этом менялись  его  цвета,  и  оболочные,  и  внутренние,  то  они  были
тихо-бурые, то бледно-фиолетовые, то нежно-серые, то перламутрово-палевые, и
будто волны неких колебаний или даже чувств исторгал Пузырь. Тогда эти волны
вызывали в  наблюдателях  то  тихонравие  и  ожидание  благ,  то  тревогу  и
нервический зуд.
   Теперь Пузырь застыл. Внутри него ничто не жило и не могло жить. И если в
минуты  приземления  Пузыря  в   Останкине   многие   испытали   несомненный
энтузиастский порыв, а при воспоминаниях о пролитых прежде киселях  и  супах
возникали именно и ожидания благ, то через несколько часов даже  и  недавние
энтузиасты ощутили беспокойство и нервический зуд.
   Пузыря опасались. Посчитали:  внутри  него  нет  добра.  Не  к  добру  он
разлегся на бульварах, не к добру. "Да это же мыльный пузырь! -  успокаивали
оптимисты. - Лопнет, и  следа  от  него  не  останется!"  "Кабы  мыльный!  -
оспаривали их суждение  угрюмые.  -  Если  этот  лопнет,  то,  может,  и  от
Останкина следа не останется". Сразу же потекли слухи о возможной  эвакуации
жителей Останкина то ли в Лобню, то ли в Талдом, то ли в Вербилки. Отчего-то
на ум судачившим приходило именно  савеловское  направление.  На  власти  не
надеялись, потому как и лед в Останкине теперь по зимам никто не скалывал  и
не солил. Впрочем, санитарный врач Желонкин,  нынче  в  должностном  халате,
бегал по тротуару Звездного бульвара, не захваченному Пузырем,  и  упрашивал
зрителей ничего от сорного объекта в пищу не заготовлять. Поджидали прибытия
высокомерного малого  в  предзимнем  клетчатом  пальто  с  трубкой  во  рту,
прозванного инспектором Варнике, сейчас бы, пожалуй, без прежних  стремлений
дать негодяю отпор выслушали и его рассуждения о Земле  как  о  человеческой
плантации. Но инспектор Варнике не прибывал.
   Конечно, с ходом времени нашлись и невоспитанные юнцы, находящиеся еще  и
в дошкольной неразумности. Эти начали швырять в Пузырь  камни.  Но  камни  и
прочие снаряды озорников до Пузыря словно бы не долетали. И ни одна птица на
глазах Шеврикуки на Пузырь  не  опустилась.  А  много  каркало  в  Останкине
нагло-вороватых ворон и галок. Похоже, ни камней, ни птиц Пузырь к  себе  не
допускал. И выходило: вряд ли до него вообще можно было дотронуться.
   В годы, известные благополучием граждан и отсутствием  неприятных  и  тем
более чрезвычайных происшествий, сделали бы вид, что никакого Пузыря нет,  и
упоминать о нем не стали бы ни слова. И Пузырь, возможно, исчез  бы  сам  по
себе. Растаял бы. Заплесневел бы от людского невнимания. Или усох от  тоски.
Сейчас к нему, конечно, явилось множество людей  гласных,  осведомленных,  с
отменной и красивой аппаратурой. Но и они были в смущении. (А Шеврикука  уже
чувствовал себя угнетенным.)
   Вопреки суждениям угрюмых граждан, часа через три приехал к  бульварам  и
кое-кто из городских управителей. А за ними  последовали  и  военные,  и  из
служб порядка, и ученые, на вид мужи. Явились люди с собаками,  дозиметрами,
щупами, миноискателями. Собаки тоже были на вид  ученые,  некоторые  из  них
имели наружность  специалистов,  чующих  наркотики.  Принялся  со  вниманием
облетывать приземлившееся  тело  известный  в  городе  сине-белый  воздушный
корабль ("Америка России подарила вертолет..."). Никаких обращений к жителям
при этом не  прозвучало,  призывы  "разойтись"  также  не  произносились.  А
некоторых, естественно, ждали дела,  хозяйственные  и  коммерческие  заботы,
глазеть на Пузырь и на его исследователей они более не могли.  Потихоньку  и
без всяких призывов публика стала расходиться. К вечеру  вернемся,  полагали
иные, а на боках Пузыря напишут белым: "Проверено. Мин нет".
   Шеврикука еще немного потолкался среди наблюдателей.  Но  он  чувствовал:
ничего примечательного более не произойдет.  Посадка  совершена,  и  все  на
сегодня. Хватит. А там  что-нибудь  и  случится.  В  толпе  Шеврикука  видел
Дударева, Радлугина, бакалейщика Куропятова, Сергея Андреевича  Подмолотова,
Крейсера Грозного, его японского друга Сан Саныча, но вступать с кем-либо  в
беседы не  стал.  В  получердачье  отдыхал  эксперт-полуфаб,  специалист  по
катавасиям Пэрст-Капсула. Его Шеврикука спросил:
   - Приземление наблюдал?
   - Видел.
   - Пузырь не от Отродий Башни?
   - Не знаю. Не думаю. Вряд ли.
   - Ну ладно. Не от Отродий так не от Отродий.
   - Вы озабочены Пузырем?
   - Пожалуй, озабочен, - сказал Шеврикука. - Так ты говоришь, ко мне  может
явиться Тысла?
   - Скорее всего, Тысла. А с Тыслой и Мульду.
   - Мульду?
   - Да. Потомок Мульду. Тысла и Мульду - порождения гуманитариев.
   - То есть?
   - Материализованные. Или осуществленные. Тысла - Тыльная Сторона  Ладони.
А Мульду, или Потомок, - из кинематографа. Или из кинопроката.
   Пэрст-Капсула рассказал Шеврикуке о Тысле и Мульду то, что знал, или  то,
что посчитал возможным рассказать. О тыльной стороне ладони и я кое-что могу
добавить. И Шеврикуке,  почитателю  детективов  и  крутых  романов,  тыльная
сторона ладони несомненно была известна. Тыльной стороны ладони нет. И  быть
не может. Однако она есть. Во множестве сочинений. В особенности в боевиках,
украсивших лотки развалов на московских тротуарах. Какие только действия  не
производит в них тыльная сторона ладони. И  сокрушает  челюсти,  и  кромсает
цепи, и пробивает кирпичные стены, и вытирает мокроты под носом  страдающего
простудой, и смахивает со щеки скупую слезу морского  волка.  Шеврикука  мог
представить, каким существом  вышла  материализованная  Тысла.  Относительно
Мульду версия Пэрстом-Капсулой была выговорена такая. Мульду  происходил  из
города Ачинска Красноярского края. Лет двадцать назад, а то и  больше,  люди
ходили в кинотеатры и смотрели в них фильмы. В одном из  них,  в  частности,
наши разведчики во вражеском тылу боролись с  матерым  подлецом,  фашистским
шпионом Дункелем. Фильм назывался "По тонкому льду". Однажды из  енисейского
метрополя позвонили в город Ачинск местным  кинофикаторам  и  сообщили,  что
скоро к ним прибудут коробки с лентой про Дункеля. То ли телефонный  аппарат
барахлил, то ли ачинский кинофикатор  оказался  романтиком,  но  через  день
город оклеили афишами с приглашением посмотреть фильм "Потомок Мульду". Этот
Потомок Мульду был изображен таким свирепым  и  гнусным,  что  сам  себя  не
вынес, испарился с картонных листов и унесся в  таежные  небеса.  Но  и  его
прибрали в хозяйство Отродья Башни. Из  рассказа  Пэрста-Капсулы  следовало,
что хотя большинство Отродий произошло от технарей  и  естественников,  есть
среди них или рядом с ними произведения гуманитариев - те же Тысла и Мульду,
и канцеляристов -  скажем,  Коррожь  (корректирующая  жидкость),  и  пищевой
индустрии - подруга как раз  Коррожи  Жразь  (осуществилась  из  жевательной
резинки), и, конечно, шоу-бизнеса.
   Отчего-то эти Коррожи и Жрази разочаровали  Шеврикуку.  Будто  бы  он  об
Отродьях Башни был лучшего мнения. Хотя, конечно, взглянуть на  Тыслу  и  на
Потомка Мульду было интересно. Впрочем, как и  на  Коррожь  с  Жразью.  Еще,
возможно, наглядится.
   Рассказывал и отвечал на расспросы Шеврикуки эксперт по катавасиям  вяло,
порой и зевая. Видно было, что он утомился. И похоже, приземление  Пузыря  и
сам Пузырь Пэрста-Капсулу не слишком взволновали и озадачили. Пожелав Пэрсту
сладких дремот, Шеврикука отправился в квартиру Уткиных.
   40
   В телевизионных новостях Пузырю  уделили  секунд  двадцать,  признав  его
разновидностью атмосферного явления, особо не ехидничали и сразу же  перешли
от Пузыря  к  пожарам  в  австралийском  штате  Новый  Южный  Уэльс,  где  в
эвкалиптовых лесах, возможно, пострадают сумчатые медведи коала. Кстати, как
выяснил вечером Шеврикука, к Пузырю пригнали десятка два  пожарных  машин  с
лестницами и водяными орудиями и расположили их на  отдых,  но  в  состоянии
непременной готовности. Поговаривали, что  будет  выставлено  оцепление,  но
Пузырь не оцепили, лишь выделили для наблюдения за ним специальные  патрули,
а в местах транспортных пересечений поставили людей в  пятнистых  куртках  и
штанах. Опять же поговаривали, что, несмотря на пожарных, патрули, пятнистые
куртки, ночью или на рассвете Пузырь  безусловно  уворуют  и  завтра  же,  в
особенности если в нем есть цветные металлы и  редкоземельные  элементы,  он
обнаружится  в  какой-нибудь  прибалтийской  супердержаве.  И   это   мнение
оказалось ошибочным. Ни ночью, ни на рассвете Пузырь не пропал. И в пятницу,
и в субботу, и в воскресенье он лежал на Звездном и Ракетном бульварах.
   Но лежал неживой.
   Тем временем к нему привыкли. Ученые мужи и специалисты  по  чрезвычайным
происшествиям объявили,  что  природа  явления  исследуется  и,  когда  суть
прояснится, обо всем будет доложено населению. Паниковать нет никакой нужды,
но и беспечные позевывания вредны. И  не  надо  возить  к  нему  из  дальних
префектур и пригородов  детей  на  просмотры,  словно  к  белым  медведям  в
зоопарк.  Что  же  касается  слухов  относительно  того,  что  Пузырь  будут
раздавать, то они беспочвенны. Лежит себе Пузырь и пусть пока лежит.
   Так он и лежал до понедельника.
   А в понедельник, в два часа дня, в нем случились шевеления.  То  там,  то
тут оболочка Пузыря вздрагивала, и под ней  что-то  перетекало.  Можно  было
подумать,  что  Пузырь  одолела  почесуха  и  он  старается  облегчить  свое
состояние. Или  какие-то  невидимые  оводы  и  слепни  садились  на  него  с
невежливыми намерениями, а он за неимением хвостов  не  мог  их  отогнать  и
потому вынужден был нервно  подрагивать  оболочкой  или  шкурой.  Во  всяком
случае,  он  опять  привлек  к  себе  внимание  и  показал,  что   жизненное
наполнение, нам неведомое, в  нем  есть  и  останкинским  гражданам  следует
ожидать новых его проявлений.
   А в четыре часа дня по улицам и домам разнеслось: "Пузырь угощает!"
   Очевидцы утверждали, что перед  тем  в  недрах  Пузыря  снова,  как  и  в
небесную пору его существования, случились мерцания и будто бы  бульканья  и
всхлипы, а потом из него изверглось. Они же утверждали, что никаких разрывов
оболочки Пузыря не происходило, никакие люки, двери, окна,  въезды,  туннели
не открывались, а явленное Пузырем словно бы проступило сквозь его  шкуру  и
свалилось  на  Землю  (очень  аккуратно  свалилось,   надо   полагать,   без
повреждений) в десяти метрах, как вымерили позже, от тела Пузыря.
   К этому явленному сразу же направили укутанных в оборонные костюмы бойцов
с чувствительными приборами в руках, и они никаких  опасностей,  подвохов  и
коварных  намерений  Пузыря  не  учуяли.  И  даже   если   ответственные   и
предусмотрительные  люди  пожелали  бы  открытое  разведчиками  поместить  в
герметический сосуд  государственного  секрета,  тайна  все  равно  была  бы
разгадана пытливыми останкинскими умами. А умам  этим  пошли  бы  в  подмогу
подсказки обоняний и физиологических потребностей натур. Потому очень  скоро
в Останкине снова зазвучало: "Гороховый суп!"
   Пакеты  с  супами-концентратами!  Коробки  с  гороховыми  супами!   Тюки!
Контейнеры! Вот что выдавил из себя Пузырь!
   И опять замер. Мерцания, бульканья в нем прекратились. Невидимые слепни и
оводы от него отлетели. И почесуха более не томила его. Совершенно  спокойно
Пузырь отнесся к тому, что явленное им с предосторожностями было погружено в
фургоны  продуктовых  грузовиков.   И   никак   не   препятствовал   отъезду
автомобилей. А  те  понеслись,  скорее  всего,  к  местам  исследовательских
интересов и служб.
   Конечно, возникли досады. Нате вам. Опущенное  на  здешние  земли  взяли,
забрали и увезли. А от людей, вооруженных на крышах  и  балконах  биноклями,
подзорными трубами и видеокамерами, моментально стало известно,  что  Пузырь
одарил останкинцев не  только  гороховыми  супами  с  копченостями.  Супы  в
пакетах были на любые вкусы: и  куриные  с  лапшой,  и  рыбные  с  ароматами
Охотского   моря,   и    капустно-морковные,    и    с    профитролями,    и
изысканно-парижские луковые, какие хочешь. Вывалились из Пузыря произведения
и отечественной пищевой индустрии, и от Кнорра, и от дядюшки Бенса. Да разве
одни супы был способен предоставить гражданам Пузырь? Естественно, не  одни.
В подзорные  трубы  (имелись  к  тому  же  у  здешних  астрономов  и  четыре
телескопа) разглядели и  коробки  конфет,  и  плитки  шоколада,  и  упаковки
макарон, и лекарственные препараты, и предметы сангигиены,  и  банки  печени
трески, и вещи, смысл и назначение которых понять пока не удалось.
   Телефонными разговорами с приятелями, обитающими во всех  концах  Москвы,
сразу же выяснили, что нигде более никакие Пузыри не висели и,  естественно,
не приземлялись. Стало быть, в продуктовых грузовиках неизвестно куда увезли
пусть  мелкие  и  чаще  всего  консервированные,  но   именно   останкинские
приобретения. Возник и ропот. "Надо было потребовать,  -  рассуждали  теперь
раздосадованные, - у тех, которые увозили,  предъявить  удостоверения!"  "Да
сейчас какие хочешь удостоверения можно завести или купить!"  -  урезонивали
нервных.
   И опять покатилось мнение о том, что Пузырь будут  раздавать.  Каждому  и
справедливо определят долю и выдадут под расписку. А потому и нечего  сейчас
беспокоиться.
   В ту  пору  снова  прибыл  в  Останкино  высокомерный  малый,  прозванный
инспектором Варнике. Воротник его предзимнего пальто был по-прежнему поднят,
а серая клетчатая кепка надвинута на левое ухо, будто оно у него  мерзло.  И
хотя  малый  старался,  как  и  раньше,  говорить  тоном  посвященного   или
миссионера, бросалось в глаза, что он растерян. Одно дело было, когда Пузырь
висел в воздушных струях, а вот на скорое приземление его инспектор Варнике,
возможно, и не рассчитывал. Он повторял соображения о Земле как о плантации,
куда в свою пору завезли рассаду человека, но,  похоже,  не  понимал,  зачем
Пузырю надо  было  опускаться  на  презренные  московские  бульвары,  задачи
собственные он мог решить и находясь  в  высоте.  Надежды  на  неизбежную  и
всеобщую раздачу Пузыря он, вынимая трубку  изо  рта,  называл  варварскими,
бредовыми и решительно утверждал, что  и  опустившийся  Пузырь  не  позволит
никому делить его или уворовывать.  Слова  малого,  естественно,  раздражали
энтузиастов и вызывали требование гнать Варнике из Останкина в  шею.  Однако
не прогнали.
   Но мнение о том, что Пузырь  необходимо  раздать,  набухало,  тяжелело  и
принимало  форму  народной  резолюции.  Будет,  будет  раздача.  А  как  же!
Непременно произойдет раздача Пузыря. С установленными  льготами.  "Раздача!
Разбор! Расхлеб! Разжев! Раздрызг!" - звучало всюду.
   - Во! Народ не унывает! - заявил  Сергей  Андреевич  Подмолотов,  Крейсер
Грозный, доставив на Звездный бульвар своего японского  друга  и  компаньона
Такеути Накаяму. - А иначе как, Сан Саныч? Хорош, хорош лежит. Почти как мой
змей Анаконда. А шкура этого дредноута вполне может пойти нам на рогатки.
   -  Да.  Конечно.  Народ  не  унывает,  -  поддержал   Сергея   Андреевича
Такеути-сан. - Да. Анаконда! Пожалуйста. Я  давно  мечтаю  познакомиться  со
змеем Анакондой.
   - Не теперь! Змей сейчас занят! - спохватился Крейсер  Грозный  и  срочно
обрадовался стоявшему невдалеке Шеврикуке. - Ба! Игорь Константинович! И  вы
здесь прогуливаетесь!
   - Недавно я видел,  как  вы  прогуливались  с  букетом  гвоздик.  Вы  так
спешили, что меня и не заметили, - сказал Шеврикука.
   Будто кто-то вынудил его произнести бестактное. Да  еще  и  приврать  при
этом.
   - Это я... - смутился Крейсер Грозный,  что  случалось  с  ним  редко,  и
добавил шепотом: - Это я как раз нес змею. На деликатес... Любит, стервец...
Хлебом не корми...
   Шеврикука смог удержать себя от каких-либо  вопросов.  Он  вспомнил,  как
спал змей Анаконда в теплице Ботанического сада,  называемой  здесь  ласково
"болотом", во влажных московских тропиках под листами виктории. Неужели змей
проснулся? Но уж чего-чего, а цветов в Оранжерее хватало! (Могу подтвердить,
был приглашен в нынешнем марте в Оранжерею  на  цветение  азалий.)  А  вдруг
Крейсер Грозный  и  впрямь  нес  гвоздики  змею  с  трогательным  намерением
поддержать силы и  дух  сотрудника,  но  под  маньчжурским  орехом  нечаянно
наткнулся на Увеку Увечную? Опять почувствовал Шеврикука симпатию и  жалость
к Увеке и понял, что в среду непременно отправится в  Ботанический  сад.  Но
что, если в его содействиях  барышня  более  не  нуждается?  Что,  если  она
заменила его в своих  затеях  Сергеем  Андреевичем  Подмолотовым,  Крейсером
Грозным, принявшим дозу, и немалую, Стишиного приворотного  зелья?  Но  и  в
этом случае, ощутил Шеврикука, он все равно пойдет к маньчжурскому ореху.
   Экая негодяйка прелестная лесная дева Стиша!
   Часа через два интерес к Пузырю обострился. Накануне уверенность  в  том,
что  Пузырь  уворуют,  была  уверенностью  одиночек.  Теперь  с  их  мнением
соглашались многие. Кто уворует - неважно. Опытов хватало. Либо какой-нибудь
ошалелый   авантюрист,   либо   одна   из   преступных   группировок,   либо
любители-уфологи, либо военно-промышленный  комплекс.  А  вдруг  и  прилетит
немецкий юноша на спортивном самолете с крючком, подцепит им  наш  Пузырь  и
уволочет его. Нет, требовалось охранение Пузыря, требовалось. Хотя можно  ли
теперь  доверять  охранникам?  А  уже  сновали  по  Звездному  и   Ракетному
нетерпеливые и проголодавшиеся. Шеврикука видел, в частности, знакомого  ему
по дому на Покровке и марафонскому забегу  на  Останкинскую  башню  молодого
скалолаза с рюкзаком на спине и альпенштоком. В глазах  у  того  был  пожар.
Отважный летун, и вовсе не из германской страны, а с Воробьевых гор  ринулся
на дельтаплане в парение с надеждой опуститься на Пузырь. Но уже при подлете
его к Пузырю дельтаплан  закрутило,  сдунуло  в  выси  и  отнесло  к  городу
Харовску Вологодской области, где он  и  утих  на  льняном  поле.  Из  этого
следовало, что шутить с Пузырем не стоит и, видимо, предположения инспектора
Варнике справедливы. Однако  после  выдачи  супов-концентратов  и  обретения
воздушных надежд на раздел и раздачу Пузыря среди останкинских  жителей  все
менее оставалось благоразумных и все более становилось безрассудных.
   Идей и соображений рождалось множество. Уже определились  сторонники  тех
или иных направлений, готовых создать кружки  или  сообщества  с  неотложной
выработкой  самостоятельных  программ.  Одни   призывали   к   действиям   с
применением кулаков, локтей,  трубных  выкриков  и  ломов-ледоколов.  Другие
готовы были обратиться с упованиями к космическим стихиям. Иные, а среди них
громко и деятельно, не стесняясь Шеврикуки,  проявлял  себя  благонамеренный
гражданин Радлугин, сочиняли петиции в префектуру, в мэрию, к президенту и в
Европейский парламент с пожеланием  хотя  бы  на  этот  раз  соблюсти  права
человека. Присутствие Шеврикуки не смущало Радлугина, потому как  сейчас  он
не сострадал государственным интересам, а, вынуждаемый  природой  и  нравами
эпохи, озаботился по поводу жизненно необходимых добыч. Но и государственные
интересы, естественно, не были вымыты из него. На роликовых досках катили  в
Останкино, проезжая по ногам прохожих, гомонящие  семиклассники.  С  четырех
сторон явились к Пузырю кришнаиты с песнопениями и ритмическими танцами.  Но