вовал, что Валентин Сергеевич хоть  и  грозен
сейчас, но находится в некоторой растерянности. Пауза затягивалась. Валентин
Сергеевич  либо  ждал  новых  материалов  или  сообщений,  либо  проводил  с
приближенными особами совещание. "Не поняли они ничего, - думал Данилов. - И
уточнение им не помогло!.. Пожалуй, этот двенадцатитоновый  отрывок  слишком
математичен и, наверное, скучен, но  только  невежа  может  вычесть  его  из
музыки. А невежам спускать нельзя..."
   - Итак, - сказал Валентин Сергеевич, - прослушав эти звуки, мы убедились,
что и они  свидетельствуют  об  одном.  В  Колодце  Ожидания  Данилову  были
представлены картины и действия, какие должны были и у демона, и у  человека
вызвать определенные  реакции.  Причем  они  требовали  откликов  как  чисто
бытового свойства, так и откликов, связанных с сутью мироздания. И опять,  и
в мыслях, и в толчках крови, и в движениях  биотоков,  и  в  так  называемой
музыке, Данилов в Колодце Ожидания проявил себя человеком. Явления,  дорогие
демонам, вызывали в нем дрожь, а то и протест.
   - При чем тут моя музыка! -  не  выдержал  Данилов.  -  Вы  ее  разберите
всерьез. Где в ней дрожь? Где протест?
   Он сам удивлялся своей дерзости, своему непослушанию. После того, как  он
услышал музыку и опять признал себя Музыкантом, в нем и  вскипела  дерзость.
Он чувствовал себя со всем на свете равным.  Что  же  ему  робеть  Валентина
Сергеевича! Он понимал, что сейчас все разберут с математическими выкладками
и анализом нотных знаков, укажут, где дрожь и где  протест,  но  молчать  не
мог.
   - Разговор о музыке закончен, - сказал  Валентин  Сергеевич.  -  Впрочем,
эпизод с Колодцем Ожидания - так, мелочь, последняя проверка, можно было  бы
и не проводить ее. Перейдем к другим доказательствам. Начнем просмотр.
   Движение стула Данилова было остановлено, и он стал словно бы независимым
зрителем. Сначала, значит, слушателем, теперь зрителем. Но если в звуках  он
был уверен, то сейчас следовало ждать конфуза, картины с его участием  могли
пойти и самые безобразные. Что ж, пусть  смотрят,  коли  обязанности  у  них
такие. Пусть! Так говорил себе Данилов, но опять сидел скисший, ждал позора.
Стена напротив Данилова тем временем побелела, что-то щелкнуло, звякнуло - и
пошли живые картины.  И  опять  Данилов  не  мог  не  отметить  совершенства
воспроизведения записей. И изобразительного, и  звукового,  и  обонятельного
ряда. И всякая пылинка была видна и заметна. И всякое шуршание доносилось. И
всякий запах ударял в нос. Скажем, когда  показывали,  как  Данилов  посещал
Стишковскую с намерением поглядеть на ее домашних зверей,  запах  притихшего
попугая явственно отличался от запаха  саянского  бурундука.  Данилов  видел
реальную жизнь во всей ее объемности и вещности, он, если бы не  ремни,  мог
бы, кажется, шагнуть в эту жизнь и стать собственным двойником. Но, впрочем,
зачем?..
   Показ сопровождался комментариями Валентина Сергеевича и его заместителя.
Коли  была  нужда,  показ   прерывался,   и   тогда   спрашивали   участники
разбирательства, а Валентин Сергеевич  и  заместитель  разъясняли,  тыкая  в
застывшую картину длинными  указками.  То  и  дело  привлекали  к  ответу  и
Данилова. Тот выявлял себя спорщиком,  с  мнением  Валентина  Сергеевича  он
часто  не  соглашался.  Поначалу  ему  напоминали  о  мелочах.  Вот  он   из
останкинских небес, прежде  чем  отправиться  в  Анды  на  раздумья,  уловив
сигнал, бросился вниз и угостил стаканом водки учителя географии, у которого
оперировали отца.
   -  Жест  чисто  человеческий,  -  комментировал  Валентин  Сергеевич,   -
добросердечие.
   - Отчего же! - сразу же взбрыкивал Данилов. - Вы будто бы забываете,  что
алкоголь  зло.  Он  разрушает  моральное  и  физическое  здоровье  человека.
Используя повод, я в понятных на  Земле  формах  хоть  немного,  но  отравил
учителя географии. В чем же я тут провинился?
   Подобным же образом Данилов поставил  себе  в  заслугу  поджог  спального
корпуса в доме отдыха "Планерское". Случай с домовым Георгием  Николаевичем,
которого Данилов заразил вирусным  гриппом,  он  истолковал  как  попытку  с
помощью чихающего Георгия Николаевича вызвать хворь во всем его доме. "А что
это?! Что это?!" - вскричал неуравновешенный демон с репейником в петлице. А
было показано, как Данилов вел полуслепую старушку через улицу  возле  метро
"Щербаковская" (именно этого случая Данилов не помнил, скольких старушек  он
переводил через улицы, и теперь подумал: "Неужели они опустились  до  такого
крохоборства?"). "Это я старушку веду", - сказал Данилов. "Какая польза  нам
от этой старушки! - завопил демон с репейником.  -  Как  вы  от  старушки-то
отвертитесь?" "Не вижу в ваших криках и показе этого случая никакой  логики,
- сказал Данилов. - Если б я не исполнял на Земле простейших людских правил,
кто бы поверил мне?"
   Последние  слова,  похоже,  произвели  некое  впечатление  на   Валентина
Сергеевича. Он даже добавил: "Да и сохранить старушек надо, чтобы они сидели
на шее у молодых". Позже подобных эпизодов не показывали.  Ответственных  за
отбор материала, видимо, ждал нагоняй. Что же  эдак  придираться  к  демону,
которому по штатному расписанию внешне следовало проявлять себя человеком.
   Затем  зрители  наблюдали  многие  сцены  московской  жизни  Данилова  (в
частности, и то, как он примерял австралийское  белье  для  Клавдии,  и  как
стоял в очереди к хлопобудам, потом струился в зал тяжелый табачный  дым  из
автомата на  улице  Королева  и  пахло  останкинским  пивом  и  еще  многим:
перегарами,   копченой   красноперкой,   аптечными   напитками,   туалетом).
Опускались участники разбирательства в яму театра и следовали  за  Даниловым
дорогами  гастрольных  поездок.   С   особым   интересом,   а   возможно   с
сопереживанием, были восприняты эпизоды любовных увлечений  Данилова,  порой
слышались и одобрительные реплики. Увлечения были давние, еще  до  встреч  с
Клавдией Петровной, но и их просматривали. С дрожью ждал  Данилов  появления
Наташи. Но ни Наташу, ни Кармадона пока не демонстрировали. Может, и  впрямь
не намерены были упоминать Кармадона и всего связанного с ним.  Или  держали
его на крайний случай. Оставалось сидеть и терпеть.
   И хотя воссоздавалась реальная жизнь, Данилов,  привыкший  к  условностям
искусства, и теперь будто бы смотрел то ли фильм, то ли спектакль, то ли еще
какое синтетическое зрелище. С удивлением он  наблюдал  своих  знакомых  как
актеров. И себе, естественно, удивлялся. Отчасти был расстроен. Он имел иное
представление  о  собственной  внешности  и  о  манерах,  нежели   то,   что
складывалось у него теперь. "Рожа-то какая отвратительная! - думал  Данилов.
- И осанка!"
   Его обвиняли в том, что он, будучи в демоническом состоянии  и  пользуясь
неземными средствами, не позволил утонуть четырем судам в Индийском и  Тихом
океанах. ("Это где же  четвертое-то?"  -  притворно  удивился  Данилов.  Ему
назвали место: на подходе к острову Сокотра, в десяти милях от порта Хакари,
сразу  же  были  обнародованы  и  кадры  неожиданного  спасения  сухогруза.)
Обвинили Данилова и в помощи в африканских джунглях неким  воинам,  жаждущим
свободы и справедливости (по их понятиям), на которых напали вооруженные  до
зубов наемные солдаты. ("Это нехорошие люди!" - вскричал  Данилов.  Но  было
непонятно, кого именно он назвал нехорошими людьми и какой смысл вкладывал в
это  определение.  Помощь  он  оказал  тогда  случайно.  Летел  куда-то  над
джунглями и учуял внизу неприятные  ему  обстоятельства.)  В  вину  Данилову
ставили его чрезвычайно бережное отношение к  окружающей  среде,  памятникам
архитектуры и населению во время последних эпизодов его любви с демонической
женщиной Анастасией - не возникло никаких сдвигов  земной  коры,  ничего  не
было сожжено или разрушено  (Данилов  сразу  с  некоторым  даже  возмущением
заявил, что дело тут личное, интимное, мало ли  о  чем  он  в  те  мгновения
думал,  главное  для  него  -  искренность  отношений,  а  не  какая-то  там
окружающая среда!). Ему сказали: а когда в Исландии, то есть вовсе не на его
участке и вовсе не его усилиями, возникло извержение вулкана, то почему  он,
Данилов, направил поток лавы мимо рыбацкого поселка? ("Случайно пролетал,  -
пробормотал Данилов, -  была  температура,  в  театре  все  болели  гриппом,
ошибся... а может, с перепоя...") И другие подобного рода  случаи  числились
за Даниловым. И не они одни. Данилов и еще немало напроказничал  (это  слово
Валентин Сергеевич, видимо, произнес, не подумав).  При  стараниях  Данилова
поправились  люди,  какие  должны  были  погибнуть  от  болезней  или  стать
калеками. После премьеры "Мертвых душ"  в  Большом  театре  Данилов  устроил
фейерверк в Сокольниках. Выказывая себя якобы  объективным  болельщиком,  не
помог "Спартаку" остаться в высшей лиге.  ("Как,  а  он  разве  вылетел?"  -
искренне  удивился  Данилов.  Тут  в  разбирательстве   произошла   заминка.
Выявилась временная путаница. И "Мертвые  души",  и  "Спартак"  должны  были
состояться  лишь  через  несколько  лет,  и   Данилову   приписали   будущие
прегрешения.) Еще:  услышав  о  предполагаемом  строительстве  в  Хохловском
переулке кооперативного гаража,  Данилов  сделал  все,  чтобы  проект  этого
"страшилища" (по его мнению) хода не имел. Когда не  уродился  лук,  Данилов
искусными мерами, сам, естественно, оставаясь  в  стороне,  склонил  жителей
Ростова Великого к разведению лука, в  том  числе  и  дунганских  сортов,  и
Крестовский рынок был завален луком. Будучи на  отдыхе  на  Валдае,  Данилов
подсыпал в  патронташи  охотников  холостые  патроны.  В  своих  разговорах,
особенно с детьми, Данилов поддерживал неприязненное отношение  собеседников
к профессору  Деревенькину,  справедливо  разрушавшему  веру  в  пришельцев.
Данилов отучил способного попугая Стишковской ругаться матерными словами.  И
прочее. И прочее.
   Данилов всякой мелочи пытался дать разумное объяснение. Старания с  луком
он, например, истолковал как чисто эгоистический порыв, у  него  не  хватало
времени выстаивать очереди в овощных магазинах, вот он и суетился  с  луком.
Кораблям он якобы облегчал участь в Тихом и Индийском океанах, чтобы сберечь
их  для  Бермудского  треугольника.  Матерные  слова   попугай   Стишковской
произносил не в той тональности, оттого и был наказан.
   - А что касается Деревенькина, - говорил Данилов, - то  мне  не  спускали
новой методической разработки относительно пришельцев...
   - Все, - сказал Валентин Сергеевич.
   - Как все? - не понял Данилов.
   - Все. Хватит. Просмотр доказательств закончен. За нами последнее слово.
   - Но как же... - не мог остановиться Данилов.
   И тут до него  дошло.  Все.  Сейчас  объявят  приговор.  А  Кармадона  не
вспомнили! И потому Наташу не упомянули! Что же ему дальше дразнить судей  и
лезть на рожон. Ведь возьмут и упомянут! Данилов замолчал.
   - Последнее слово, - объявил Валентин  Сергеевич.  -  Материалы  дела  вы
видели. В своих объяснениях Данилов был  порой  изобретателен  и  энергичен,
слушать его было занятно. Но его слова - одно, а то, что мы знаем о  нем,  -
другое. Я сообщу вам данные специальных исследований. -  Валентин  Сергеевич
принялся называть  цифры  и  нотные  знаки,  размеры  кривых  и  постоянных,
отклонения  от  фиолетовой  горизонтали,   степени   брутальных   импульсов,
показания приборов, измеряющих чешуекрылость, инфернальный  гипердриблинг  и
прочее. - Все свидетельствует о том,  что  теперешние  свойства  ощущений  и
намерений Данилова в самых разных критических моментах были человеческие.  И
музыка его к нам отношения не имеет. Итак, я поддерживаю формулу  наказания:
демона на договоре Данилова лишить сущности и память о нем вытоптать.
   "А сами-то у меня Альбани украли!" - обиженно и жалобно подумал  Данилов.
Но тут же осадил себя. Это для него кража Альбани была  делом  непорядочным,
но не для них.  Да  и  что  теперь  вспоминать  про  Альбани,  коли  формула
выговорена, а с исполнением ее не задержатся. Был ли  Данилов,  не  было  ли
его... Все. Кончено.
   - Настало время выслушать ваши мнения, - объявил Валентин Сергеевич.
   Раздалось:
   - Лишить!
   - Лишить!
   - Вытоптать!
   "Трое лишить... - слышал Данилов, - четверо... пятеро..." Другие  выкрики
были не столь решительные. Некоторые даже  имели  в  виду  облегчение  кары.
"Превратить в безумного и отправить на пустую планету!" ("Вариант старца, не
Нового ли Маргарита это милосердие?" - думал Данилов.) "Лишить сущности,  но
не убить, а перевести в расхожую мелодию типа  "Чижика"  или  "Ладушки",  но
современнее их и пустить в мир!" ("Ужас какой! - содрогнулся Данилов. - Ведь
могут превратить и в "Лютики"! Лучше лишить и вытоптать. Пусть сейчас  же  и
лишают... Но дали бы мне хоть на полчаса инструмент на прощанье...")
   - Все. Выговорено, - сказал Валентин Сергеевич. - Большинство: лишить.
   - Следует испросить утверждение,  -  услышал  Данилов  чей-то  незнакомый
баритон.
   - Я помню, - сердито и чуть ли не обиженно произнес Валентин Сергеевич.
   Теперь прямо перед собой и внизу  Данилов  увидел  Валентина  Сергеевича.
Именно там он в  начале  разбирательства  в  облике  застенчивого  счетовода
убирал мусор. Валентин Сергеевич ступал осторожно, будто чего-то опасался. И
действительно,  перед  ним  разверзлось.  Возникла  то  ли  трещина,  то  ли
расщелина. Из нее шел гул. "Туда меня и столкнут", - понял Данилов.
   - Демону на договоре Данилову, - произнес Валентин  Сергеевич,  в  голосе
его чувствовалось волнение, - определено: лишить сущности  и  память  о  нем
затоптать.
   Он замолчал. "Столкнут, испепелят - и теперь же..." - думал  Данилов.  Но
тут он услышал тихий, хриплый голос: - Повременить.
   Расщелина пропала. Валентин Сергеевич стоял в тишине озадаченный. Наконец
он поднял голову и сказал: - Объявляется перерыв.
   Все куда-то двинулись, Данилов это чувствовал. А он не смог бы  подняться
с места, даже если бы исчезли ремни.
   Однако стул  его  взлетел  и  оказался  в  помещении,  устланном  коврами
восточной работы. Помещение деревянным барьером с балясинами  было  поделено
на две неравные части. В большей части зала теперь прогуливались и сидели на
мягких диванах судьи. Перед ними разъезжали низкие  подсвеченные  столики  с
напитками, лакомствами и табачными трубками. Лежали на них и целебные травы.
В судьях, видимо, предполагалось нервное  утомление  или  головная  боль.  А
возможно, и истощение вредности. Стул Данилова стоял за барьером.
   Данилов все еще  видел  перед  собой  расщелину  и  слышал  гул  из  нее.
Мгновения назад там, в судебном зале, он сидел сам не свой,  что  ему  тогда
была пуля, или удар ножа, или жестокая давильня жерновов, все бы он принял и
сгинул бы в ничто. Но теперь он остывал, страх приходил  к  нему:  "Вот  как
могло кончиться..." Что - могло! Надолго  ли  -  повременить?  Может,  и  на
полчаса, чтобы дать  судьям  отдохнуть  на  диванах  и  промочить  глотки...
Данилов сейчас не стал бы вымаливать инструмент для  последней  музыки  -  у
него дрожали руки. "А кто  произнес  -  "повременить"?"...  Данилов  пытался
вспомнить, у кого положено испрашивать утверждение, но не мог.
   - Данилов, подойдите, пожалуйста, - услышал он.
   У барьера стоял демон средних лет  в  черном  кожаном  пиджаке  и  свежей
полотняной рубашке с галстуком. Данилов показал на ремни.
   - Откиньте их, - сказал демон.
   Ремни упали. Данилов встал, подошел к барьеру.
   - Мне показался интересным отрывок из вашей музыки.  Тот,  что  у  нашего
ветерана с репейником вызвал сомнение.
   - У него все вызвало сомнение, - сказал Данилов.
   - Да, - кивнул собеседник. - Он глуп. Так вот, тот отрывок. Вы  вспомнили
латинскую формулу: "Пахарь Арепо за своим  плугом  направляет  работы".  Это
ведь приблизительный перевод.
   - Да. К тому же я передал лишь смысл...
   - Меня заинтересовал магический квадрат, какой здесь возникает. Напомните
мне его текст.
   - У вас есть на чем записать? - спросил Данилов.
   Демон пошарил по карманам, покачал головой:
   - Ну вот, если только на манжете.
   Он вручил  Данилову  лучевой  карандаш,  а  потом  протянул  левую  руку,
вытрясывая манжет из-под рукава. Данилов писал старательно, однако  дрожание
пальцев не прошло, и линии дергались.
   На манжете вышло:
   SATOR
   AREPO
   TENET
   OPERA
   ROTAS
   - Смотрите, - сказал Данилов. - Теперь читайте снизу и наоборот. А теперь
ходом быка с плугом. Справа налево... А потом - сверху вниз, вверх,  вниз...
И так далее... Видите?
   - Да. Очень занятно.
   - Неужели этот квадрат здесь неизвестен?
   - Наверное, был известен. Но о нем забыли.
   - Музыка же строилась так... - начал Данилов.
   - Я понял, - сказал собеседник.
   Он смотрел на свой манжет, а Данилов наблюдал за ним и вспоминал,  звучал
ли его голос  во  время  разбирательства.  И  вспомнил:  "Следует  испросить
утверждение..." Да, тот самый спокойный баритон. "И ведь не  полагалось  ему
по  правилам,  -  подумал  Данилов,  -  напоминать  о   чем-либо   Валентину
Сергеевичу. А он напомнил. Как бы вынужденно. Будто Валентин Сергеевич и  не
собирался ничего выслушивать ни у какой расщелины".
   - Спасибо, - сказал демон. - Извините, я вам не представился. Меня  зовут
Малибан. И еще. Эти хлопобуды... или будохлопы  собираются  в  Настасьинском
переулке?
   - Да, в Настасьинском... А что?
   - Так, - сказал Малибан. И добавил, скорее шепотом: -  Мне  думается,  вы
напрасно не внесли в Настасьинском переулке вступительный взнос...
   Малибан отошел к мягким диванам.
   Данилов в растерянности постоял у барьера, затем не спеша,  тоже  как  бы
прогуливаясь, отошел к стулу. Сел. Совсем недавно,  в  начале  перерыва,  он
чувствовал себя обессиленным рабом, свалившимся на  смоченный  кровью  песок
римской  арены,  меч  его  был  сломан,  а  в  проходе  за  решеткой  ревели
оголодавшие львы. Демоны по ту  сторону  барьера  тогда  представлялись  ему
зрителями из лож Колизея, какие могли дать знак и  впустить  львов.  Теперь,
после беседы с Малибаном, Данилов ожил. Какие  там  рабы  и  какие  ложи!  А
напоминание Малибана о музыке и вовсе укрепило Данилова. Опять он знал,  что
он Музыкант, и потому признавал себя равным каждому.
   Новый Маргарит,  попивавший  во  время  разговора  Данилова  с  Малибаном
прохладительный напиток в компании  с  незнакомыми  Данилову  основательными
демонами, оставил их, подошел к барьеру. Он был оживленный и светски-легкий.
Улыбался. Данилов не удивился бы, если б Новый Маргарит принес и ему бокал с
напитком.  Однако  не  принес.  Новый  Маргарит  как  будто  бы  явился   из
восемнадцатого века, на нем была черная судейская мантия британского  покроя
и пепельный пудреный парик. Данилов встал, подошел к Новому Маргариту.
   - Ну как? - спросил Новый Маргарит.
   - Что как?
   - Ну так.
   - Ничего, - сказал Данилов.
   - Ты хорошо защищаешься.
   - Тебе не повредит разговор со мной?
   - Если всего опасаться... Потом, твои проступки и падения - они  твои,  а
не мои.
   - А надолго - повременить-то?
   - Я не знаю... Хотя и догадываюсь, -  Новый  Маргарит  улыбнулся,  в  его
глазах было лукавство, был намек, мол, мне понятен твой секрет, но коли ты о
нем молчишь, так и молчи. - А ты ловок. Все думали - конец.  И  вдруг  -  на
тебе!
   - А кто это произнес - "повременить"?
   - Ты всерьез или шутишь?
   -  Я  шучу,  -  быстро  сказал  Данилов.  -  А  ты  тут   кто?   Эксперт,
исследователь, знаток права?
   - Всего понемногу.
   - И знаток музыки?
   - В известной степени... Я развил в себе многие способности. И  даже  те,
каких у меня не было. Но ты в музыке, естественно, сильнее меня. И не только
меня, - опять в глазах Нового Маргарита был намек.
   - Ты тепло одет.
   - Функции мои здесь таковы, что мантия и парик  мне  положены.  Маскарад,
конечно. Но иногда приятно перерядиться.