читали гениями... Другие бы и за малый успех, за крохотную славу
не поскупились бы заплатить ой-ей-ей как... А Миша Коренев?.. Он ведь и душу
дьяволу готов был заложить в минуты отчаяния... Пробовал играть Паганини, не
выходило, он и думал: а вдруг и верно Паганини заключил сделку с дьяволом...
   - Не было этого! - сказал Данилов.
   - Отчего же не было?! - воскликнул Николай Борисович тонко и нервно. -  У
Миши были минуты, когда он очень хотел поверить в возможность  этой  сделки!
Да что Миша! И у меня бывают мгновения...
   - Вы это серьезно? - спросил Данилов.
   - Уж куда серьезнее! Такая тоска иногда находит, что я, Николай Борисович
Земский, на колени готов рухнуть все равно перед  кем  -  сверхъестественным
существом или пришельцем из обогнавшей нас цивилизации,  уж  не  знаю  перед
кем, рухнуть на колени и молить его: сейчас же сделать меня всемогущим, хотя
бы в искусстве, и прославленным, а уж плату  он  волен  потребовать  с  меня
любую!
   И тут Николай Борисович упал перед Даниловым на колени.
   - Я любую расписку дам, самую  страшную,  кровью  так  кровью,  -  сказал
Николай Борисович, - душа моя нужна, так возьмите душу, жизнь -  так  жизнь,
муки я должен  потом  претерпеть  или  дело  какое  исполнить,  извольте,  я
согласен! Только утолите мои желания!
   - Встаньте, Николай  Борисович,  что  же  вы  передо  мной-то  на  колени
грохнулись!
   - А перед кем же еще? - спросил Земский.
   - Сейчас же встаньте, Николай Борисович, - сухо сказал Данилов. -  Право,
это неприятно.
   На колени Николай Борисович падал, а вставал  с  усилием,  словно  теперь
дало о себе знать люмбаго. К креслу он двинулся разбитым стариком, и,  когда
утвердился в нем, Данилов увидел, что и в глазах Николая Борисовича  пламени
более нет. И нет надежды.
   - Я понимаю, Николай Борисович, - покачал головой Данилов, - вы шутник  и
артист, но я ведь к вам пришел не ради мистерий пятнадцатого века.
   - Ты прав, - сказал Земский.
   Он быстро взглянул Данилову в глаза. Но тут  же  опустил  голову.  Потом,
помолчав, спросил:
   - А приятель твой из Иркутска, он что - не появится больше?
   - Не знаю, - сказал Данилов, - но думаю, что и перед ним падать на колени
было бы неразумно.
   - Может быть, - прошептал Земский, - может быть.
   - Да и как же вдруг? - спросил Данилов. - Зачем чья-то помощь? Вы что  же
- не уверены в тишизме?
   - Уверен! Уверен! - горячо произнес Николай Борисович. - Но кто бы  узнал
о Золушке, если бы она туфлю в двенадцать часов не потеряла!
   - То есть?
   - Кто поймет теперь мой тишизм? Никто. Кто узнает о моих сочинениях через
сто лет? Никто.  Я  сдохну,  и  пионеры  сейчас  же  отнесут  мои  бумаги  в
макулатуру - кому нужен утиль какого-то Земского!  Чтобы  к  моим  мыслям  и
сочинениям был интерес, чтобы в моих бумагах копались умные люди  через  сто
лет, я теперь, теперь должен стать известным. Пусть и в этой  ложной  старой
музыке. Пусть и  со  скандалом.  Со  скандалом-то  вернее!  Имя  мое  должно
застрять в умах людей! Туфелька Золушки мне нужна. Даже и похожая на  рваный
сапог. Ради этого я готов поставить подпись где угодно. И кровью!
   - Ничем не могу вам помочь, - сказал Данилов.
   - Ой ли?
   - Николай Борисович, вы смотрите на меня как-то странно. Не думаете ли вы
и меня напугать, как напугали Мишу Коренева?
   - Тебя не напугаешь, - угрюмо сказал Земский. - Ты сам скоро напугаешься,
коли и впрямь ринулся в большие  музыканты.  Так  напугаешься,  что  однажды
подойдешь к окну и подумаешь: "А  не  прав  ли  Миша  Коренев?.."  Если  ты,
конечно, тот, за кого себя выдаешь...
   - Я себя ни за кого не выдаю, - сказал Данилов. - Однако у меня создается
впечатление, что вы меня за кого-то принимаете. За кого же?
   - Мало ли за кого...
   - Вы взрослый человек, - сердито сказал Данилов, - а, видно, уверили себя
в каком-то детском вздоре... Это и смешно, и неприятно... Разрешите на  этом
откланяться.
   - Извини, Володя, - быстро заговорил Земский, - это все шутки... Но  ведь
как шутник, сам знаешь, я не всем нравлюсь...  Извини...  И  забудь  о  моих
словах... Нам и в театр пора. Я тебе сейчас напоследок налью  коньяка.  Себе
же - вина, фирменного.
   Николай Борисович наполнил рюмку Данилова, а сам  отправился  в  соседнюю
комнату и вернулся с большой чашей, сделанной,  как  разглядел  Данилов,  из
черепа и опоясанной сверху и снизу полосками  серебра.  На  серебре  имелась
чеканка. Вино в чаше было вишневого цвета, чуть прозрачное. "Экий  печенег!"
- подумал Данилов.
   - Это все шутки, Володя! Может, и не поверил я ни в какой вздор. Я пока в
свою силу верю! Родись я веков на пять раньше, был бы я Васькой Буслаевым  и
дружины б крушил. Помнишь, что Васька говорил: "Не верю я,  Васенька,  ни  в
сон, ни в чох, а верю я в свой червленый вяз!"
   Тут Николай Борисович рассмеялся, из перстня, украсившего  средний  палец
его левой руки, высыпал в чашу красный  порошок,  отчего  вишневая  жидкость
будто вскипела, забулькала и пошла вверх сизым паром. Чашу Николай Борисович
поднял рывком и осушил, как граненый стакан. Данилов коньяк пить  не  хотел,
однако теперь выпил. "Мистика какая-то", - подумал Данилов.
   В прихожей Данилов сказал Земскому:
   - Червленый вяз пусть при вас остается, вы ему служите,  это  ваше  дело,
однако Мише Кореневу жизнь вы укоротили напрасно.
   - Может, и укоротил, а может быть, и нет! - рассмеялся Земский.
   Был он теперь в кураже, вишневая жидкость из чаши взбодрила  его.  Словно
бы радость распирала Николая Борисовича.  В  прихожей  обширным  животом  он
вдруг придавил Данилова к стене, оглушил его:
   - А ты, Данилов, не храбрись! Что ты знаешь? Да ничего! Вот Миша-то  унес
с собой тайну. Тайну М.Ф.К. Разгадай-ка ее. Слабо будет!
   Выходя к лифту, Данилов все же поклонился Земскому, и тот шумно закрыл за
ним дверь.
   26
   "За кого же он принимает меня? - думал Данилов, собираясь  на  работу.  -
Если за пришельца или еще за кого, пусть, куда ни шло... А если - за  жулика
или за какого агента? Еще настрочит бумаги куда следует, людей зряшным делом
заставит заняться..." Данилов посчитал, что  сейчас  же  надо  истребить  из
памяти  Николая  Борисовича  Земского  даже  и  мельчайшие  впечатления   от
знакомства с Андреем Ивановичем из Иркутска, их сидений и  прогулок.  Словно
бы и не было ни Андрея Ивановича, ни моршанского ножа. И  о  его,  Данилове,
оплошностях во время гуляний с Кармадоном Земский должен был забыть! Николай
Борисович в ту же секунду и забыл... В театре был  смирный,  к  Данилову  не
приставал.
   Два дня или три Данилов провел в суете, в беготне из оркестра в  оркестр,
по ночам готовил дома симфонию Переслегина. С  трудом  выкраивал  время  для
встреч с Наташей. То и дело - и даже в театр - ему звонила Клавдия, говорила
обиженно, просила посетить ее Монплезир. Под Монплезиром она  имела  в  виду
квартиру, из какой Данилов ушел и за какую  платил.  Данилов  рассудил,  что
Клавдия от него все равно не отвяжется, и на четвертый день ее просьб поехал
в гости.
   Клавдия одета была тщательно, словно бы Данилов  стал  интересен  ей  как
мужчина. Краску и тушь на веки и на ресницы она наложила под девизом: "А лес
стоит загадочный..." И точно, некая загадочность была и в облике хозяйки и в
ее  словах.  Однако  Данилов  чувствовал,  что  тайны  в  Клавдии  долго  не
удержатся. А потому и ни о чем ее не спрашивал.
   - Не кажется ли тебе, Данилов, - сказала Клавдия, расставляя на  кухонном
столе чашки для чая, - что по отношению ко мне ты ведешь себя неблагородно?
   - Нет, не кажется, - сказал Данилов.
   Клавдия посмотрела на него удивленно.
   - Отчего ты так переменился? Вот ты мне и хамишь...
   - Я устал, - сказал Данилов, - ты же  видишь  во  мне  прислугу,  будь  я
свободен, возможно, я помогал бы тебе, но увы, сейчас  твои  хлопоты  мне  в
тягость...
   Клавдия чашки оставила, опустилась на табуретку.
   - Ах, Данилов, - сказала она. - Я вижу в тебе друга.  Ты  нужен  мне  для
душевных общений.
   - Для душевных общений тебе могло хватить и  Войнова...  Он  профессор  и
автор книг...
   - Войнов, конечно, - согласилась Клавдия, - профессор... Но ведь  есть  у
меня в душе и тайные уголки.
   "Ну вот, дело дошло и до тайных уголков", - расстроился Данилов.
   - А что касается  твоей  Наташи,  -  сказала  Клавдия,  -  то  мы  с  ней
подружились. Она сшила мне чалму. Быстро сшила. Я довольна. Сейчас я  покажу
тебе. Только надевать ее следует с вечерним платьем... Я сейчас...
   Клавдия направилась в соседнюю комнату, Данилов крикнул ей, что  не  надо
вечернего платья, что ему через полчаса бежать. Что было  толку!  А  увидеть
чалму, сшитую Наташей, он желал.
   К удивлению Данилова, Клавдия позвала его через пятнадцать минут. Войдя к
ней в комнату, Данилов забыл о недовольствах. Британской королеве предстояло
увидеть жену профессора Войнова в черном платье из бархата и в черной чалме.
Смелые вырезы платья открывали  плечи  и  грудь  московской  гостьи,  черный
бархат украшала бриллиантовая гроздь. И на чалме играли бриллианты.
   - А что, - сказал Данилов, - хорошо.
   Он искренне радовался за Клавдию.
   Ему показалось, что и чалма хороша,  хотя  игра  бриллиантов  мешала  ему
разглядеть чалму внимательно.
   - Для вечернего приема у королевы, - сказала Клавдия, -  я  сшила  еще  и
тюрбан из горностаев. Но к нему у меня другое  платье.  Белое.  Оно  на  той
квартире. У Войнова. И тюрбан там.
   - Жаль, - сказал на всякий случай Данилов.
   - Жаль, - согласилась Клавдия. - Я потому тебе показываюсь,  что  у  тебя
художественный вкус. Раз ты говоришь, что хорошо, значит, хорошо.
   - А тюрбан тоже Наташа шила?
   - Нет, она не скорняк. Чалма  вышла  у  нее  безупречная.  Но  берет  она
дорого. И так решительно с меня запросила, будто  я  мильонщица.  И  это  со
своей-то!
   - А ты уж и своя?
   - Данилов, какой ты, право! Ты  думаешь,  эта  Наташа  простая?  Ой  нет!
Поверь  женщине.  Мы  с  ней  и  вправду  подружились,  о  чем   только   не
переболтали... О тебе, конечно... Еще кое о чем... И я тебе скажу...
   - Если ты шьешь наряды для королевы, - сухо сказал Данилов, - стало быть,
вы с Войновым скоро уедете в Англию? И надолго?
   - Ах, Данилов, - вздохнула Клавдия, - никуда мы  пока  не  едем.  Войнов,
правда, старается получить командировку в Англию на три года,  но  до  самой
поездки далеко...
   - А почему именно в Англию?
   - Англию нам припрогнозировали, - сказала Клавдия и сразу же, словно бы в
испуге, посмотрела по сторонам.
   - Хлопобуды?
   - Хлопобуды, - прошептала Клавдия.
   - Но наряды твои устареют, что же их было шить?
   - Чалма и тюрбан не устареют. А платья я заменю.
   - И это все твои тайны? Из-за них ты вызывала меня?
   - Ты не получил удовольствия от моих обновок?
   - Ну... получил... - неуверенно произнес Данилов. - Но  зачем  тайнами-то
заманивать?
   - А ящики тебя совсем не интересуют?  Те,  что  мы  с  твоими  приятелями
тащили...
   - Да... Действительно... И что же с ящиками?
   - Пошли! - приказала Клавдия.
   Шли недолго, из кухни коридором  и  до  кладовки,  свет  в  коридоре  был
неяркий, однако Данилов  сумел  рассмотреть  вечернюю  Клавдию,  не  снявшую
чалму, в движении и понял, что тело ее нисколько не потеряло  прежних  форм,
наоборот,  кое-что  волнующее  Данилова  и  приобрело.  "Да,  она   красивая
женщина", - словно бы согласился с кем-то Данилов. Ящики  занимали  половину
кладовки, надписи  на  их  боках,  удостоверявшие  принадлежность  ценностей
Камчатской экспедиции, были замазаны синей краской.  Крышку  верхнего  ящика
отодрали, и Данилов увидел в ящике большой камень.
   - Камень какой-то, - сказал Данилов.
   - Ну и какой камень? - спросила  Клавдия,  в  глазах  ее  теперь  были  и
торжество, и  тайна,  и  предчувствие  будущих  радостей,  и  желание  вновь
показать Данилову свое превосходство над ним.
   - Я не знаю.
   - А ты посмотри внимательно.
   Данилов не только осмотрел камень, но  и  общупал  его,  и  запахи  камня
уловил, только что не попробовал его на зуб. Верхняя поверхность камня  была
плоская, но не ровная, вся в  выбоинах,  видимо,  ломами  или  перфораторами
вынимали камень из родной среды.
   - Лава, что ли? - сказал Данилов, вспомнив о вулкане Шивелуч.
   - Лава! - рассмеялась Клавдия и с удовольствием погладила камень.
   Минуты две она любовалась камнем, потом закрыла дверь кладовки  и  повела
Данилова в кухню. Платье для королевы она не испачкала и не  помяла,  носить
его, да и чалму, ей нравилось. Бриллианты с  двойным  внутренним  отражением
по-прежнему играли на Клавдии  тут  и  там.  На  кухне  Клавдия  закурила  и
сказала:
   - Это лава. А через четыре года будут изумруды.
   - Два ящика изумрудов?
   - Два не два, а шкатулку заполнят.
   - Неужели тут такая замечательная кладовка?
   - Кладовка ни при чем. Каким образом  лава  превратится  в  изумруды,  не
имеет значения, но превратится.
   Твердость  была  в  словах  Клавдии  и  деловитость.  Она  давала  понять
Данилову, что ту информацию, какую он заслуживал, он получил, а  прочее  его
не касается. Может, и вообще она не имела права говорить об этом  прочем.  А
Данилов молчал, он чувствовал, что Клавдии не терпится поделиться тайной. Он
и молчал.
   - Сейчас бриллианты в моде, - сказала наконец Клавдия,  -  а  через  семь
лет, после одного события, в моду войдут изумруды. В такую моду, в какой они
не были последние три столетня.
   Данилов опять молчал.
   - А у меня  их  будут  десятки,  около  сорока,  точнее,  тридцать  семь,
крупные, будто с шапки Мономаха, если мне надоест их носить, я их продам  по
хорошей цене.
   Данилов молчал.
   - Это реальные деньги, - сказала Клавдия так, будто Данилов с ней спорил.
   Данилов молчал.
   - И в том, как  они  возникнут  из  лавы,  не  будет  ничего  нечестного,
никакого волшебства, а все выйдет по науке... Один ученый из одного НИИ... -
тут Клавдия опять спохватилась и стала смотреть по сторонам, но вряд ли кто,
кроме Данилова  и  мелких  бытовых  муравьев,  гулявших  по  столу,  мог  ее
услышать. - Один ученый, то ли Озямов, то ли Озимов, сделал открытие...  Все
хотел получить искусственный изумруд, бился, бился - и  ни  с  места.  Потом
решил разобраться, как  природа-мать  создает  изумруды,  и  действовать  ее
способом. Понял: они из магмы, она остывает, что-то с ней происходит - и она
преобразуется в кристаллы изумрудов...
   Дальше объяснять своими словами открытие Озямова стало для Клавдии  делом
непосильным, она принесла записную книжку, показала  Данилову  сделанный  ею
собственноручно   рисунок   разреза   земли    -    разрез    она    назвала
стратиграфическим. Показала: и  где  именно  пекутся,  а  потом  и  остывают
изумруды. Рядом на страничке был график движений температуры и давления.
   - Ты тут все не поймешь, - заметила  Клавдия.  -  В  общем,  кавитация...
Схлопывание пузырьков газа... А в газ надо перевести магму, то есть в  наших
условиях остывшую лаву... Температуры - порядка полторы  тысячи  градусов...
давление - миллион атмосфер, а то и два... И пожалуйста - изумруд!
   - Откуда же твой Озямов, - удивился Данилов, -  возьмет  давление  в  два
миллиона атмосфер?
   - Давление у нас найдется, - махнула рукой Клавдия.
   - А зачем тебе лава именно от Шивелуча?
   - Озямов бьется, бьется, сделал открытие, выбил оборудование для  опытной
установки, но подходящей магмы не нашел. Какую лаву брать - не  знает.  А  я
знаю.
   - Откуда? Ах да... Хлопобуды...
   - Да, хлопобуды, - прошептала Клавдия, и обреченные бриллианты взблеснули
на черной чалме, - они. Ясно, что не в порядке очереди, а... Ну, а в  общем,
неважно Они и моду на изумруды мне предсказали, и открытие Озямова  учли,  и
на машинах из всех вариантов выбрали лаву от Шивелуча. А Озямов о  ней  пока
не знает... Я через верного человека наведу его мысль на  эту  лаву,  вот  и
получу тридцать семь изумрудов - материал-то мой!
   - Начнут делать искусственные изумруды - они появятся  у  всех  и  станут
стоить копейки, как стекляшки.
   - Свои изумруды я получу через четыре года. Все  посчитают,  что  они  из
горных пород. Но у Озямова-то это будут опытные  изумруды!  А  по  прогнозам
хлопобудов он еще три года походит в шарлатанах, потом перед ним  извинятся,
станут внедрять открытие - на внедрение уйдет шесть  лет  А  мне  камни  уже
надоест носить! Я их продам, пока они еще  будут  в  цене...  Понял  теперь,
каково иметь дело с хлопобудами!
   Данилова  вся  история  с  изумрудами  очень  заинтересовала,  объяснения
Клавдии его не удовлетворили, даже и с высоты  технических  знаний  Данилова
слова Клавдии показались ему подозрительными. А может, она  передала  и  все
верно, да ученый Озямов бродил по ложным  тропам.  Так  или  иначе,  Данилов
решил выяснить, каким образом появляются изумруды и имеет ли к ним отношение
лава от вулкана Шивелуч. Ведь ящиками с лавой  Шивелуча  владела  не  только
Клавдия, но и  Камчатская  экспедиция,  а  какие  из  них  подлинные,  какие
сотворенные им. Даниловым, он не  знал,  не  запомнил  в  спешке  Камчатские
экспедиторы тоже небось могли затеять опыты с  лавой.  С  ящиками  следовало
разобраться, и сейчас же. Но Клавдия взяла его за руку.
   - Данилов, изумруды ладно! - сказала она с неким вдохновением и  забыв  о
шепоте. - Я добыла еще один долговременный прогноз! Подожди тут!
   Она моментально принесла из комнаты сувенирный настольный сейф со  свежей
еще краской и никелированной ручкой. Сейф был как настоящий. "Бутылки три  в
него  войдет",  -  отметил  про  себя  Данилов.  Ключом   Клавдия   отворила
бронированную дверцу сувенира и пригласила Данилова заглянуть в  его  недра.
Там стопкой лежали документы. Изнутри  к  дверце  был  приклеен  лист  белой
бумаги со словами "Операция "Лишние дипломы". Документы и были дипломами. По
большей части синими, лишь два  из  них,  от  отличников,  имели  коричневые
обложки. Данилов несколько дипломов осмотрел. Верхний принадлежал Казематову
Игорю Платоновичу, получившему  в  1960  году  профессию  врача-стоматолога.
Другой - инженеру-металловеду Ципскому Олегу Николаевичу. Узнал Данилов и  о
дипломной работе третьего специалиста - Думного Виктора Петровича: "Плетение
словес в житийном творчестве  последователей  Епифания  Премудрого".  Виктор
Петрович был учителем литературы.
   - Отдел кадров на дому? - осторожно спросил Данилов.
   - Эти картонки - мои. Я имею и расписки... Все написавшие их отказываются
не только от дипломов, но и вообще от прежних своих профессий. Честное слово
дают.
   - Зачем тебе все это?
   - А-а-а! - протянула Клавдия.
   Молчать она уже не могла, и, по ее словам, с дипломами выходило  так.  По
точным  исследованиям  хлопобудов,  лет  через   пятнадцать   -   семнадцать
разведется у нас столько разных выпускников и так не станет  хватать  всяких
необходимых людей - санитаров, продавцов, мозолистов, мусорщиков, полотеров,
клейщиков обоев и афиш,  садовников,  домработниц,  что  общество  вынуждено
будет просить лиц с дипломами, особенно неуверенных в своем призвании, пойти
в санитары, домработницы, садовники. Государство якобы даже решит доброхотам
платить компенсацию за годы учений.
   - Какую компенсацию? - не понял Данилов.
   - А такую... Кому девять тысяч, а кому и все четырнадцать. В  зависимости
от затрат. Только чтобы пошли в санитары и в раздатчики пищи.
   - Разве мы тратили деньги на образование?
   - Государство и тратило. Ну и что? Если обществу так потребуются  люди  в
обслугу, оно хоть и свои затраты решит компенсировать. Сколько диплом стоил,
столько, с учетом школьного воспитания, и  заплатят  человеку,  лишь  бы  он
согласился сдать диплом.
   - Странно все это... - покачал головой Данилов.
   - Так и будет... Припрет - и будет... И теперь ведь... Сколько людей, что
учились, изнуряли себя, спокойно работают - и вовсе не по  специальности,  а
где кому хочетс