вообще  все
наперед знают - у них движение каждой пылинки в истории определено - и так и
в процентах - и травки каждой прозябанье...
   - Неужто и гад морских подводный ход? - спросил Данилов.
   - Насчет морских не знаю... Но у нас там есть человек из фирмы "Океан"...
Он разберется с морской рыбой, если надо... Я тебе азы объясняю... Ты понял?
   - Угу, - кивнул Данилов.
   - А наши-то умы, из хлопобудов, тоже не последние.  Главные  в  группе  -
системные аналитики. Их бог - Облаков. Они такие  движения  души  ловят,  на
каких любая машина споткнется. Подойдет моя очередь, они меня всю разумом  и
чувствами просветят, ну и медицинской аппаратурой просветят, представят меня
в восьмидесятом, девяностом и двухтысячном году  и  скажут,  что  мне  будет
нужно и что - теперь и тогда - мне следует предпринять.
   - При условии, что ты будешь жить страстями?
   - Возможно... Хотя не исключено, что страсти возьмут и  выйдут  из  моды.
Аналитики все должны определить с точностью до сезона  и  учесть.  Но  и  мы
должны умно, по-научному сформулировать  нынешние  свои  запросы.  Чтобы  не
сбить аналитиков с толку.
   - И часто они берут по пятнадцати рублей?
   - Не редко... По графику... Чтобы мы сознавали свою ответственность... Да
и что теперь жалеть мелочь? Ведь потом-то как бы не пришлось переплачивать.
   - За что?
   - Ну как за что... - удивилась Клавдия Петровна.
   - Хорошо, - сказал Данилов. - Ладно. Получишь, положим,  ты  справку.  На
три десятилетия. Но ты измучаешь себя откровением хлопобудов.
   - Себя - нет! Других - да!
   - К счастью, - сказал Данилов, - я в твоих дальних хлопотах полезным быть
не смогу...
   - Кто знает...
   - Нет, нет, ни в коем случае, - испугался Данилов, - эту неделю отдежурю,
как обещал, и все...
   - Подумаешь, пятнадцать рублей! - сказала Клавдия Петровна.  -  Многие  в
очереди даже и не ради себя стоят. А ради детей. Хотя и не все  рожали.  Что
же экономить на детях! Потом репетиторам втрое дороже заплатишь!
   - И о высшем образовании детишкам хлопочут?
   - Кто о высшем. Кто о среднем, обязательном. Скажем, как частный  вопрос,
выясняют, и правильно делают, в школы с каким языком надо  будет  устраивать
ребенка через десять лет. Может, тогда самым стоящим станет исландский язык.
Или там ямайский диалект.
   - Слушай, а вдруг через десять лет модно будет иметь  по  трое  детей,  -
подумал Данилов. - Ты что же, родишь?
   - Рожу, - сказала Клавдия Петровна.
   - А пока будешь терпеть?
   - Я и терплю, ты сам знаешь...
   - Впрочем, это все частности...
   - Частности, - согласилась Клавдия Петровна. - Для меня частности. Я буду
знать главное,  а  частности  сами  откроются.  Но  многие-то  именно  из-за
частностей в очереди и стоят. Дуры  есть  замечательные.  Ну  и  дураки  тем
более. Уж раз по пятнадцать рублей  платишь,  то  и...  А  они...  Некоторые
думают, что через очередь пошьют шубы и пыжиковые шапки по  себестоимости...
Ждут и туфли  на  воздушной  платформе...  Одного  типа,  видишь  ли,  манит
магический кристалл.
   - А Кудасов, он-то что ходит?
   - Не знаю. Наверное, и ему нужны какие-нибудь  прогнозы.  Я  для  Войнова
тоже кое-что узнаю... Если мне его припрогнозируют...
   - Или прифутуруют...
   - Или прифутуруют... А может, Кудасов печется о службе... Тут  многие  со
служебными болями...
   - Ну вот, получишь ты прогноз. И что дальше?
   - Дальше! В группе кроме системных аналитиков есть  конструктивисты.  Вон
известный тебе Галкин, директор магазина. Скажем, узнаю я в частности, что в
восемьдесят шестом году мне понадобится пальто из моржовой кожи, и сейчас же
запишусь к нему в очередь...
   - И десять лет будешь отмечаться?
   - И буду! Зато вовремя, даже чуть раньше получу вещь. Конструктивисты они
у нас оттого конструктивисты, что все наши проблемы, осознанные аналитиками,
будут конструктивно решать... Кому какие конструктивисты окажутся нужны, тот
к тому в очередь и встанет... Кто к косметологу, кто к начальнику ЖЭКа... Но
все это частности...
   - Что же главное?
   - Это тайна. Но я... - тут улыбка слетела на перламутровые губы  Клавдии.
- А я уже знаю кое-что. У меня есть уже сведения... Я  не  все  знаю,  но  я
догадываюсь... Я не скажу, как я узнала и через кого... Но поверь  мне...  У
меня есть одна сумасшедшая идея...
   - Достаточно сумасшедшая?
   - Конечно, достаточно. Достаточно безумная идея.
   - Стало быть, и тебе нужны три карты?
   - Ах, Данилов! - нежной ладонью Клавдия прикоснулась к его щеке,  прошлое
растеплив. - Если бы ты был Сен-Жермен... Нет, я уж сама все устрою!
   - Но я зачем-то тебе понадобился, раз ты мне все это рассказываешь?
   - Я и сама не знаю  зачем...  Может  быть,  зачем-то...  Ну  хотя  бы  ты
поможешь восстановить потерянный номер... Скажешь им, что это ты был виноват
с пятнадцатью рублями...  Мои  деньги  хотел  себе  присвоить...  Мы  вместе
пойдем, и ты им что-нибудь скажешь...
   - А к чему тебе номер, если ты и так все узнаешь?
   - Нет. Я обязательно должна получить  официальную  справку.  И  потом,  в
очереди интересно... Разговоры... Люди... Знакомства очень полезные... Через
три дня мы с тобой пойдем и восстановим номер...
   - Но...
   - Нет! Раз уж ты виноват... Раз уж пожадничал... И потом вдруг я  тебя  в
свою безумную идею посвящу, а?
   Тут послышался страшный  разбойничий  свист.  Машины  на  улице  Горького
вздрогнули  и  остановились.  Бутерброды  и  венгерские   слоеные   пирожки,
подпрыгнув с буфетной стойки, посыпались  Данилову  с  Клавдией  на  столик.
"Кармадон, что ли?" -  подумал  Данилов.  Но  вот  машины  поехали,  колбасу
уборщицы подняли с пола и положили обратно на  хлеб,  пирожки  и  бутерброды
были возвращены в буфет, а Клавдия все стояла  и  жадно  глядела  на  улицу,
открыв перламутровый рот.
   Глаза Данилова  двинулись  по  следу  ее,  и  Данилов  увидел,  как  мимо
кулинарного магазина не спеша прошел румяный Ростовцев с федоровской трубкой
во рту.
   Клавдия решительно запахнула шубу, направилась к двери, сказала Данилову:
"Я тебе позвоню... Действуй по списку... Извини..." И была такова.
   8
   Данилов вернулся домой за инструментом, чтобы ехать  с  ним  в  театр,  и
лифтерша-привратница, а их товарищество тратилось  на  привратницу,  сказала
Данилову, что его дожидается какой-то молодой человек, но она его наверх  не
пускает, ни лифтом, ни ногами, он подозрительный и несамостоятельно одетый.
   Подозрительный человек тем временем встал с третьей ступеньки лестницы  и
сделал шаг в сторону  Данилова.  Шаг  робкий,  неловкий,  при  этом  человек
пошатнулся. Был он лет двадцати семи, худ  и  высок,  хорошо  выбрит,  серую
кепку держал в руке, а пальтишко имел действительно незавидное, осеннее.
   Якобы по причине теплого воздуха возле лифта Данилов распахнул  пальто  и
взглянул на индикатор. Нет, и теперь голая рубенсовская  женщина  в  красных
сапогах не осветилась внутренним  светом.  А  озорник  Кармадон,  однокашник
Данилова, мог ведь именно с серой кепкой возникнуть из эфира и  в  непохожем
на себя виде. Хотя бы и погорельцем с ребенком в руке.
   - Владимир Алексеевич, - сказал молодой человек, - я отниму у вас минуту,
не больше. Фамилия моя Переслегин, но это не имеет никакого значения. Я пишу
музыку. То есть я неизвестно что пишу, но я хотел  бы  писать  музыку...  То
есть это я все зря... Вы меня поймите...  Вы  меня  не  знаете...  Я  кончил
консерваторию лет через десять после вас... У меня есть одна мысль, то  есть
не мысль, а надежда, одно предложение к вам... Один  разговор...  Я  был  на
вашем концерте в НИИ, я оказался там случайно... Я две ночи потом не спал...
Но я не решусь на разговор с вами, пока вы не посмотрите это...
   Переслегин выдернул из-под мышки папку, на  которую  Данилов  вначале  не
обратил  внимания,  папку  конторскую  с  коричневыми   тесемками,   тесемки
разошлись сами собой, и Переслегин протянул Данилову стопку нотных листков.
   - Хорошо, - сказал Данилов растерянно, - я посмотрю.
   - Сделайте одолжение, - сказал Переслегин. - Если найдете эти бумаги хоть
в чем-то интересными вам, если посчитаете, что  я  могу  быть  вам  полезен,
вызовите меня открыткой, я вложил ее, она с адресом, а телефона у меня  нет.
Если же, прочитав ноты,  вы  разведете  руками,  разорвите  их  и  киньте  в
мусоропровод...
   Переслегин,  воротник  подняв,  двинулся  к  двери,  привратница   Полина
Терентьевна, движением души удлинив шею, глядела  ему  вслед,  Данилов  чуть
было не пустился за Переслегиным вдогонку.
   - Постойте, куда  вы,  если  у  вас  есть  ко  мне  разговор,  так  зачем
предварительные условия?..
   - Нет, нет... Вы сначала посмотрите!
   И дверь за Переслегиным закрылась.
   - Этот не подозрительный, - сказала Полина Терентьевна. - Этот хуже...
   - Вы так думаете? - спросил Данилов.
   - Я не думаю, я вижу, - сказала Полина Терентьевна.
   В лифте Данилов посмотрел, что это за листки. На титульном было написано:
Переслегин. Симфония номер один. "Э, нет, - подумал Данилов, - что же я так,
на ходу, потом будет время, потом и посмотрю". Его обрадовала мысль  о  том,
что вот хоть один музыкант, а посчитал его игру  на  устном  журнале  в  НИИ
хорошей. Хорошей? Наверное. Если бы посчитал дрянной,  подумал  Данилов,  то
разве стал бы он узнавать его адрес, да и  рисковать  достоинством  или  еще
чем, догадываясь о Полине Терентьевне. Не мог же он не догадываться о Полине
Терентьевне! А вот пришел.
   Данилов даже решил, что несколько дней он вообще не будет смотреть ноты -
вдруг  музыка  Переслегина  окажется  бездарной!  Сразу  же  и  его  радость
развеется. Вот, значит, кому нравится его игра!
   Чернила  Кудасова  были  хорошие.  Данилов  долго  оттирал  номер  "217",
применял пемзу и наждачную бумагу.  Данилов  был  домашний  умелец,  не  раз
открывал двери соседям, когда у тех ломались ключи или в замках, естественно
- английских, коварно заскакивали собачки, и в хозяйстве  своем  имел  много
полезных вещей. "Эко я вляпался с Клавдией! - думал Данилов. -  До  душевных
откровений  дело  дошло...  Наверняка  она  в  связи  со  своей   достаточно
сумасшедшей идеей имеет виды и на меня... На двадцатую роль - посыльным быть
или подставным лицом или  на  шухере  стоять  -  но  имеет...  Нет,  следует
решительно послать эту даму подальше!"
   И все же Данилов  думал  с  любопытством:  "Что  же  это  за  идея  такая
замечательная?" Клавдия ведь прямо вся дрожала, когда говорила о ней. Теперь
она небоскребы будет сдвигать на Новом Арбате, коли они ей помешают, а  идее
даст ход. Дама неугомонная!
   С запасным альтом в руке Данилов направился было к двери, но тут зазвонил
телефон. Данилов поднял трубку и услышал Екатерину Ивановну.
   - Володя, вы, наверное, меня не узнали? - спросила Екатерина Ивановна.
   - Ну как же, Катенька, - обрадовался Данилов, - неужели  я  могу  вас  не
узнать!
   Хотя он уже опаздывал и понимал, что ему придется теперь ловить такси, он
действительно  обрадовался  звонку   Екатерины   Ивановны.   Данилов   сразу
почувствовал, отчего она ему позвонила. Сначала поговорили о том  о  сем,  о
Муравлевых, о сыне Екатерины Ивановны Саше, страдальце художественной школы,
слившем вчера в туалет с досады на  тяжелые  уроки  весь  имевшийся  в  доме
шампунь, а заодно и дезодорант, о том, что  муж  Екатерины  Ивановны,  также
приятный Данилову Михаил Анатольевич, опять находился в отъезде,  посетовали
на недостаток времени - закрылась выставка коллекции Зильберштейна, а они на
ней не были. И тут Екатерина Ивановна сказала все еще шутливым тоном:
   - А  вы,  Володенька,  хороши  были  в  нашем  НИИ,  хороши...  И  играли
замечательно... И вообще... Меня  потом  все  расспрашивали,  откуда  я  вас
знаю...
   - Нет, серьезно? - смутился Данилов.
   - А одна моя  знакомая,  та  и  вовсе...  Вы  на  нее  произвели  большое
впечатление.
   - Катя, я понимаю, о ком  вы  говорите...  И  Наташа  произвела  на  меня
большое впечатление...
   Теперь Данилов уже не знал, как ему продолжать  разговор  -  прежними  ли
легкими словами или же словами серьезными. На  всякий  случай  он  поднес  к
трубке индикатор, сейчас, в беседе  с  Екатериной  Ивановной,  это  движение
показалось ему неприятным, чуть ли не подлым, но рисковать Наташиной судьбой
он не имел права - мало ли на какие шутки были способны  порученец  Валентин
Сергеевич и его наставники! Индикатор и по  звуку  мог  учуять  демонические
усилия. Однако рубенсовская женщина и теперь не ожила.
   -  Вы  знаете,  Володя,  -  сказала   Екатерина   Ивановна,   и   Данилов
почувствовал, что сейчас она говорит серьезно, - может быть, я все это  зря,
и, может быть, вы посчитаете  меня  дурным  человеком,  но  я  решилась  вам
позвонить и сказать, что Наташе теперь плохо.
   Екатерина Ивановна замолчала, но и Данилов молчал.
   - Нет, она не больна, - опять  отважилась  Екатерина  Ивановна.  -  Но  я
чувствую, что ей очень плохо. И я не знаю, чем ей помочь. Володя, я понимаю,
что мой звонок глупый. Наверное, бестактный.  Я  не  вправе  вмешиваться  во
что-либо подобное... И вас, Володя, к чему-то будто бы обязывать... Но вот я
не удержалась и позвонила...
   - Я вас понимаю, Катя... - сказал Данилов. И тут же спросил: - А что же с
Наташей?
   - Просто плохо ей, - сказала Екатерина Ивановна.  -  Я  и  сама  не  знаю
отчего... Она гордая. Она ничего не скажет ни мне, ни вам. И  как  будто  бы
она боится чего-то, словно бы ей что-то угрожает...
   - Вся-то моя беда, Катя, состоит в том, - сказал Данилов, - что  свободен
я бываю либо рано утром, либо ночью.
   Не успела Екатерина Ивановна ему ответить, а Данилов  уже  ругал  себя  в
отчаянии: ему бы сейчас же, забыв обо всем на свете, о театре, об  альте,  о
музыке, о тихой необходимости сидения в оркестровой яме, забыв о собственной
жизни и собственной погибели, забыв, забыв, забыв, нестись к Наташе  и  быть
возле нее, а он мямлил в трубку жалкие слова. "Экий подлец!" - говорил  себе
Данилов. Но, с другой стороны, что он мог сказать теперь Екатерине Ивановне?
Плохо ли, мерзко ли было сегодня Наташе, а уж он-то, Данилов, завтра  принес
бы ей беду куда большую. Так что же было  ему  делать  сейчас?  Отречься  от
Наташи, раз и навсегда закончить их  отношения,  заявив  Екатерине  Ивановне
решительно, что он тут ни при чем, мало ли у него  подобных  знакомых?  Так,
что ли? Он и себя старался уверить впопыхах, что  его  чувство  к  Наташе  -
блажь, возникло под влиянием минуты и, наверное, уже улетучилось, оставив  в
душе его некую тень или пусть даже боль. На все эти  мысли  ушли  мгновения,
Екатерина Ивановна ждала от него слов, и Данилов вместо  решительной  фразы,
сам себя упрекая в безволии, произнес:
   - Ладно, Катя, я что-нибудь придумаю...
   А что же он мог придумать? Повесив трубку,  одетый,  в  шапке  и  пальто,
сидел  он  у  телефонного  столика.  Бороду  теребил.  Нет,  думал  Данилов,
обманываю я себя. Не улетучилось чувство, быльем не поросло. Наоборот, стало
оно очевидней. Вся его натура рвалась к Наташе. Свои-то мысли и  желания  он
мог смирить, да и должен был смирить их, но вот и впрямь, может быть, сейчас
же следовало отвести от Наташи печали и напасти? Вдруг в  сие  же  мгновение
требовалась Наташе помощь, а потом было бы  поздно!  Может,  теперь,  как  к
альту несколько дней назад, и  к  Наташе  подбирался  бочком,  бочком  и  на
цыпочках пронырливый порученец Валентин Сергеевич, а за ним и  незримые  его
хозяева?
   Данилов вскочил, нервно стал ходить по комнате.
   Теперь он уже знал, что  нарушит  правило  договора,  хоть  это  и  будет
мгновенно учтено. "А-а! Пусть! - махнул рукой Данилов. - Была не была!" Иных
возможностей  он  не  имел.  Он  перевел  себя  в  демоническое   состояние,
настроился  на  Наташину  душевную  волну.  Перенестись  в  Наташину   жизнь
невидимым существом или хотя бы заметной глазу пылинкой он  не  захотел.  То
есть такое ему и в голову не пришло, иначе случилась бы гадость,  словно  бы
он тайно стал подглядывать за Наташей. Он жаждал ее видеть. Но  не  мог.  Он
остался дома у телефонного столика  и  возбудил  аппарат  познанья.  Он  мог
теперь увидеть всю Наташину жизнь насквозь, вглубь и ввысь, но и это было бы
дурно, он не имел никакого права знать Наташино сокровенное без ее нужды.  А
уж открывать для себя ее  будущее  он  и  вовсе  боялся.  Оттого  Данилов  в
аппарате  познанья  взвинтил  лишь  систему  избирательных  точек,   надеясь
получить верные сведения только о том, что касалось его нынешней  заботы.  И
он получил их, но не тотчас же, как  полагалось  бы,  а  минуты  через  две.
Данилов был нетерпелив, рассчитывал почти всегда на себя, аппаратом познанья
пользовался редко, и он в Данилове не то чтобы заржавел, но,  наверное,  был
плохо смазан, чуть поскрипывал. А Данилов и забыл,  каким  маслом  смазывать
его в условиях Земли - касторовым или репейным.
   Добытые  Даниловым  сведения  несколько  его  успокоили.  Пока   Валентин
Сергеевич и его командиры Наташу не осадили: то ли пожалели, то ли  оставили
ее  про  запас.  Причины  сегодняшнего  состояния  Наташи  были  внутренние,
человеческие, а потому Данилов и не стал в них вникать.
   Теперь, зная главное, Данилов задним  числом  даже  отругал  себя:  разве
можно было ему в ожидании времени "Ч" нарушать правила договора! Впрочем, он
часто ругал себя задним числом... Данилов вздохнул: что теперь жалеть-то! Он
уверил себя в том, что пока опасность со стороны Валентина Сергеевича Наташе
не грозит. Они, враги его, видно, не слишком верят в серьезность его  чувств
к Наташе (не то что к альту), держа его за ветреника, а  если  и  верят,  то
ждут, чтобы он вовсе увяз в этих  чувствах  и  себе  на  горе  наделал  дел.
Значит, время у них с Наташей пока было - и следовало им воспользоваться.  А
там будь что будет, решил Данилов, а  там  что-нибудь  придумаю,  как-нибудь
выкручусь и уж не поставлю Наташу под удар! После депеши о Кармадоне Данилов
опять стал беспечным и гулял, как с воздушными  шарами  в  майский  день,  с
надеждами на то, что его дружба с Кармадоном и вовсе отменит время "Ч". Да и
без Кармадона, полагал  Данилов,  он  сам  обязательно  придумает  выход  из
гибельного тупика, сядет как-нибудь и придумает.
   Однако время шло, и он обязательно опоздал бы в театр, если бы  попытался
остановить такси человеческим способом. "А! Нарушать так нарушать!"  -  лихо
сказал Данилов, нисколько не жалея  забубенную  головушку,  будто  в  порыве
удали. Тотчас же в дверь ему позвонил таксист и спросил, не он ли,  Данилов,
заказывал машину из третьего парка. "Да, я", - сухо ответил Данилов.
   Вернувшись домой,  Данилов  настроен  был,  несмотря  на  позднее  время,
звонить Наташе. "Пошли бы заботы Клавдии  подальше!"  -  опять  сказал  себе
Данилов. Но, подсев к телефону,  он  разволновался  и  никак  не  мог  взять
трубку. Раздался стук. Били в дверь металлическим телом.  Данилов  приоткрыл
дверь,  не  освобождая  цепочки,  и  увидел  парня  в  мазаном   ватнике   с
чемоданчиком в правой руке и с гаечным ключом в левой.
   - Вам кого? - спросил Данилов.
   - Мосгаз, - простуженно сказал парень.
   9
   Утром Данилов все же позвонил Наташе.  Извинился,  что  не  сделал  этого
раньше, бранил себя, спрашивал, захочет ли теперь Наташа видеть его.  Наташа
была спокойна, звонок словно бы и не тронул ее, сейчас она  уже  спешила  на
работу, а вечер у нее был свободен.
   - Вот и хорошо! -  обрадовался  Данилов.  -  Сегодня  у  нас  "Кармен"  с
Погосян! Я вам, Наташа, оставлю билет в кассе администратора и найду  вас  в
антракте! Если вы, конечно, захотите прийти...
   "Кармен" Наташу манила...
   Данилов был доволен. В певучем настроении он достал список забот  Клавдии
Петровны и решил уделить  им,  раз  уж  обещал,  часа  полтора.  А  пока  он
прибрался в квартире, полил цветы и  стер  синей  суконной  тряпкой  пыль  с
мебели. В прихожей, у вешалки, стоял ч