к  докладывать.
Беспокоиться об  этом  не  следовало,  рассудил  Шеврикука.  Наблюдения  или
открытия Радлугина ничего не меняли.
   Пэрст-Капсула  лежал  на  раскладушке  под  плащом   прежнего   обитателя
получердачья, дремал.
   - Здоровье по-прежнему подорвано? - спросил Шеврикука.
   - Это вы? - Пэрст-Капсула поднял голову и опустил ноги  с  лежанки.  -  У
меня не здоровье. У меня состояние. Энергетическое. И  судьба.  Их  движение
теперь - нормальное.
   - Ты был замечен во дворе, признан нездешним и вызвал подозрения.
   - Дважды выходил из дома,  -  сказал  Пэрст-Капсула.  -  Озадачил  одного
человека. Заметил. Более не выходил.
   - Что ты делал во время Затмения? - спросил Шеврикука и протянул  Отродью
опросный лист.
   -  Я  не  участвовал  в   солнечном   затмении,   -   печально   произнес
Пэрст-Капсула.
   - Это огорчительно.
   - Я участвовал в лунном затмении, - сказал Пэрст-Капсула.
   - На самом деле, что ли? - удивился Шеврикука.
   - На самом деле.
   - За лунные затмения значки пока не дают...
   - За них и спасибо не скажут, - серьезно заявил Пэрст-Капсула.
   - Ну ладно, - сказал Шеврикука. - Что ты собираешься делать дальше?
   - Я хочу быть при вас.
   - Это кем же? Управляющим, связным, денщиком?
   - Меня легко обидеть, - сказал Пэрст-Капсула, - видно, я стою  этого.  Но
меня никто не посылал к вам. А таиться от забывших обо мне на Башне  я  могу
теперь и сам. Я вычеркнут.
   "И Петр Арсеньевич вычеркнут", - подумал Шеврикука.
   - А может, ты желаешь находиться вблизи двух своих вещиц? Не  проще  было
бы заполучить их обратно? Отпала бы нужда укрывать и охранять их.
   - Укрывать и охранять их обременительно?
   - Терпимо, - сказал Шеврикука.
   - Пусть теперь они будут там, где они есть. Я хочу быть не вблизи них,  а
при вас.
   - Зачем?
   - Не знаю. Но так нужно. Мне. И я могу пригодиться вам. Обузой вам  я  не
буду. И не создам для вас неловкие и опасные положения.
   - Ночуй пока здесь, - сказал Шеврикука.
   - Спасибо! - растроганно заявил Пэрст-Капсула. Потом сказал:  -  Я  видел
кандидата наук Мельникова. Он из вашего подъезда?
   - Есть такой, - сказал Шеврикука. - Ну и что?
   - Отчасти я произведение его лаборатории. Отчасти...
   Пэрст-Капсула вновь заверил Шеврикуку, что не станет обузой, не будет ему
докучать, а являться на глаза Шеврикуке обещал лишь по его велению и вызову.
И что он не заскучает. И что у него уже есть остропривлекающее занятие.
   А вот Радлугин стал Шеврикуке надоедать. Он караулил его во дворе,  терял
время, выныривал из-за углов и деревьев и как бы случайно оказывался на пути
Шеврикуки. И непременно следовал душевный разговор с намеками. Шеврикука  не
сразу   мог   понять,   в    чем    дело,    но    понял.    Дотошный,    но
осторожно-осмотрительный Радлугин, конечно, наводил о нем справки, ничего не
узнал   и   оттого,   возможно,   вывел   о   Шеврикуке   суждение   излишне
романтизированное. Наверное, в таком суждении  у  Радлугина  была  сейчас  и
потребность. Дворовые разговоры протекали так,  будто  Шеврикука  был  лицом
значительным, снабженным какими-то таинственными полномочиями, и намекать-то
о которых не следовало по причинам государственным либо даже планетарным,  а
Радлугин был готов ему угодить или услужить. "Нет, надо от него отвязаться",
- думал Шеврикука.  И  не  мог  отвязаться.  А  потребность  в  Шеврикуке  у
Радлугина открылась такая. Радлугин пребывал в растерянности,  не  зная,  на
кого ему теперь выходить, куда нести сведения.  Старые  структуры  то  ли  и
впрямь были поломаны и унижены, то ли на манер града  Китежа  опустились  на
дно озера Светлояр и до поры до времени обрастали там водорослями. Брошенным
кутенком,  поскуливая,  бродил  Радлугин  в   одиночестве,   и   вдруг   ему
померещилось, что Шеврикука - от новых структур. После сомнений,  оглядок  и
изысканий Радлугин и  надумал  к  нему  прибиться.  Шеврикука  не  стал  его
разочаровывать. Впрочем, и не позволил себе врать. Просто при  разговорах  с
Радлугиным полномочия над ним  витали  и  покачивали  крыльями.  А  уж  дело
Радлугина было, пребывать в заблуждениях или нет. Тогда и посетила Шеврикуку
мысль использовать  Пэрста-Капсулу  как  "дупло".  Длительные  разговоры  во
дворе, дал понять Шеврикука, вряд ли  хороши  для  дела,  а  вот  "дупло"...
"Да-да! - согласился Радлугин. - Дубровский, Маша, как же, помню,  проходили
в школе!" Радлугин все же не удержался и успел сделать устное донесение. Оно
касалось останкинских слухов об Анаконде, заведшейся  в  Ботаническом  саду.
Конечно, Оранжерея не была близка к их кварталу, но  проживающий  и  в  двух
километрах отсюда водяной змей мог вызвать в Землескребе смущение умов. Ведь
чем-то его кормили, возможно, тратили  на  него  контейнеры  или  емкости  с
гуманитарной помощью, и это при голодных обмороках в школах и детских садах.
Да, да, заверил Шеврикука, с Анакондой предстоит разобраться, но разбор этот
- не в компетенции жителей Землескреба, пусть  даже  и  проявивших  себя  во
время  Солнечного  Затмения  самым  геройским  образом.  Радлугин  собирался
высказать  свое  несогласие  с  мнением  Шеврикуки,  но  попытка  его   была
пресечена. Тут же Радлугин, о чем-то догадавшись, пробормотал: "Ах, да", - и
более Оранжерею не упоминал. Сообщил напоследок, не без гордости, что списки
участников Солнечного Затмения, как проявивших себя, так и не проявивших, им
уже почти составлены, сторонники же лунных  затмений  выявляются.  Шеврикука
хотел было спросить, чем же плохи сторонники лунных затмений, но  сообразил,
что своей неосведомленностью о чем-либо он расстроил бы Радлугина.  "Хорошо,
- сказал Шеврикука. -  Списки,  пока  лишь  одних  не  проявивших  себя,  вы
опустите в "дупло" в четверг в девятнадцать ноль три  у  входа  в  кулинарию
ресторана "Звездный". Из конспиративных соображений Радлугин быстро  оглядел
все вокруг и прошептал, в мгновение осипнув: "А где там  дупло?"  -  "Дуплом
будет тот самый нездешний бомж с крупной головой. Вы мне о нем докладывали",
- сказал Шеврикука. "Ах так?!" - удивился Радлугин и долго  стоял  во  дворе
растерянный.
   Нездешний бомж, выслушав в получердачье Шеврикуку, сказал: "Я все  понял.
Я согласен". На ногах духа или полуфабриката Шеврикука увидел фетровые бурки
с кожаными каблуками.
   - Не жарко? - спросил Шеврикука.
   - Ноги мерзнут, - засмущался Пэрст-Капсула.
   - Радлугина ты теперь не удручишь,  -  заметил  Шеврикука.  -  А  кого-то
можешь и озадачить.
   - Разрешите походить в них  хоть  один  день,  -  чуть  ли  не  взмолился
Пэрст-Капсула, будто Шеврикука желал лишить его последних в жизни утешений.
   - Ходи хоть в корякских торбасах из оленьих шкур, - сказал  Шеврикука.  -
Мне-то что.
   Да пусть ходит в жару в фетровых бурках, подумал Шеврикука, кого в Москве
удивишь прихотями манер и вкусов, если  какой  дурак  и  задержит  духа,  то
вскоре и отпустит. И Шеврикука не  стал  язвить,  напоминать  о  том,  какие
личности носили в сороковые годы белые бурки, воротники и  шапки  из  серого
каракуля, наверное, Бордюков хранит в кладовке бурки, тронутые, несмотря  на
нафталинную оборону, молью, пусть и Пэрст-Капсула теперь наслаждается...  Но
отчего у него мерзнут ноги?
   - Диана, - подумал Шеврикука, -  олицетворяла  луну.  Кто  позволял  себе
затмевать Диану?
   - Это вы к чему? - насторожился Пэрст-Капсула.
   - Это я так, - сказал Шеврикука. - Ни к чему.
   - Уже без Дианы, в иные времена, - сказал Пэрст-Капсула, - луну заслоняла
Дикая Охота, Вилде Ягд. Когда она проносилась по небу, внизу выли собаки.  И
случались зимние бури.
   - Дикая Охота? - удивился Шеврикука.  "Дикая  Охота.  Дикая  Охота..."  -
вспоминал Шеврикука. - Где-то я читал о ней недавно... На одном из листочков
Петра Арсеньевича" "Дикая Охота,  сонм  призраков  и  злых  духов,  небесные
гончие  псы,  зимние  бури,  гибель  людей  на  перекрестках  дорог,   свита
Одина-Вотана, тени Ирода, Каина, Аттилы, Бонапарта, Дрейка..."  Но  при  чем
тут Дрейк?.. Так. А не принесется ли вскоре и к  нам  Дикая  Охота?  Или  ее
осуществители уже здесь?"
   - От твоих полетов не выли внизу собаки? - спросил Шеврикука.
   - Нет, - сказал Пэрст-Капсула серьезно. - Я не летал.  И  к  Дикой  Охоте
никак не могу быть причастен. Я просто знаю.
   - Вас просвещали в лабораториях?
   - Это не суть важно, - сказал Пэрст-Капсула.
   "Вот, значит, как, - поднял бровь Шеврикука. - Ну и разгуливай  дальше  в
своих бурках..."
   - Для меня это и вовсе неважно, - сказал Шеврикука.
   Надо было посетить Оранжерею.
   Посетил.
   Змей-анаконда ему  понравился.  И  Шеврикука  понял,  что  стервец  умеет
выживать.
   Но прежде сообщу, что фетровые бурки Пэрст-Капсула носил еще именно  один
день. Стало быть, прошение его было осмысленным  и  обеспеченным  свойствами
натуры.   При   новой   встрече   с   Пэрстом-Капсулой   Шеврикука    увидел
духа-полуфабриката в пятнистой шкуре  воздушного  десантника.  Тельняшка  на
духе, пусть  и  чистая,  отчасти  Шеврикуку  опечалила.  И  наглец  лимитчик
Продольный надевал тельняшку.  Впрочем,  нынче  в  Москве  в  средних  слоях
расцвела мода на камуфляж. А куртка и брюки достались Пэрсту-Капсуле истинно
камуфляжные. Но были и нарушения формы. Пэрст-Капсула приобрел не сапоги,  а
полусапожки, скорее щегольские, нежели необходимые защитнику  Отечества  или
коммерческого добра. И на голове он утвердил не голубой берет, а  ковбойскую
шляпу  от  какого-нибудь  неуравновешенного   Буффало   Джонса,   отчего   и
осведомленному гражданину было бы  трудно  определить  его  происхождение  и
социальный смысл.  "А  если  потребуют  документ?"  -  хотел  было  спросить
Шеврикука. Пэрст-Капсула тут же протянул ему визитную  карточку.  Бумага  на
нее пошла ценная. "К. Пэрст, - прочитал Шеврикука.  -  Эксперт-полуфабрикат.
Необходим при катавасиях. Москва. Округ Останкино". "Достаточно?" -  спросил
Пэрст-Капсула.  "Достаточно,  -  сказал  Шеврикука.  -  А  "К."  -  это  как
понимать?" - "Капсула. Или я сделал  не  то?"  -  "Нет,  все  нормально",  -
успокоил эксперта Шеврикука.
   Змей же, действительно подтверждая народную молву, дремал в  Оранжерее  в
водоеме, приятном тем,  что  в  нем  в  условиях  Средне-Русской  равнины  и
континентального климата цвели  индийские  и  египетские  лотосы  и  райские
растения виктория регия. Сергей Андреевич  Подмолотов,  Крейсер  Грозный,  в
своих комплиментах амазонскому змею почти не допустил  преувеличений.  Морду
Анаконды Шеврикуке, правда, не пришлось оценить, но метров шесть туловища  и
хвост он рассмотрел. Чешуя  удава  была  действительно  блестящая,  гладкая,
сверху - оливково-серая, вдоль спины змея тянулись два  ряда  крупных  бурых
пятен, заставлявшие думать о кожаных  изделиях  для  флоридских  миллионерш.
Змей лежал смирно, не тревожил листья  лотосов  и  викторий,  стебли  дивных
папирусов, не возмущал  покой  декоративной  гальки.  Никого  не  раздражал.
Сотрудники  Оранжереи  и  ее  посетители  к  присутствию  змея  в  Останкине
относились спокойно, полагая, что он и обязан отдыхать  в  здешнем  водоеме.
Вот тогда Шеврикука и подумал, что этот стервец выживет и в  канализационной
трубе. Подумал одобрительно. Чуть ли не с завистью, хотя и  сам  был  умелец
выживать. На всякий случай  Шеврикука  попытался  представить,  какие  могут
отрасти  у  змея  крылья  и  где.  Картина  возникла   в   его   воображении
занимательная.
   Но зачем и  как  змей  завелся  в  Останкине?  Сие  оставалось  загадкой.
Шеврикука желал поговорить с Крейсером Грозным, но тот, выяснилось, уехал  в
Рязань играть в футбол.  К  кандидату  наук  Митеньке  Мельникову  Шеврикука
подойти не отважился. А вот побеседовать с Дударевым стоило - тот  и  жил  в
чужом подъезде, и  был  говорливый.  Поймать  Дударева  во  дворе  Шеврикуке
удалось не сразу. Но удалось. Дударев  весь  был  в  хлопотах,  в  бегах,  в
порывах, в полетах. И теперь он несся  куда-то,  а  в  глазах  его  полыхала
безумная деловая идея. "А? Что? - Дударев не мог понять, о чем его спрашивал
Шеврикука. - Ах, этот змей. Анаконда? Ну есть такой. Есть! Произвели! Да,  в
лаборатории. Явили на свет. Пусть пока подрыхнет среди лотосов и  папирусов.
Потом пойдет  в  дело.  Не  обязательно  в  консервы  и  на  деликатесы.  Не
обязательно. Может, отыщется для него предназначение  и  поважнее.  И  я  уж
догадываюсь какое. Змей Анаконда - это ерунда! Митенька Мельников - талант и
гений, Эдиссон с Яблочковым, да что там Эдиссон с Яблочковым, какие при  них
были свет и звук? Тьма и глушь! И Митенька согласился вступить в наше  дело.
Но тише, тише об этом! Кстати, Игорь Константинович, я ведь не забыл  и  про
циклевку полов, и про сорок третий морской узел, и про  то,  что  вы  многое
умеете... Да-да! Я вам тогда обещал пятьсот пятьдесят рублей. Но  эта  сумма
сегодня, согласитесь, смешная и неуважительная. И мы можем платить больше. А
потому милости просим к нам!"  Шеврикука  был  уже  не  рад,  что  остановил
бывшего экономиста бывшего Департамента Шмелей.  Впрочем,  от  шмелей  и  от
других перепончатокрылых в Дудареве,  красавце  с  коварными,  тонко-черными
усами прежде графа Люксембурга, а ныне московского коммерсанта-обольстителя,
нечто, несомненно, осталось. Он попрежнему был устремленно-летучий и помнил,
где и до каких пор его  ждал  взяток.  Скорее,  и  не  один.  "У  меня  есть
служебное место", -  вяло  произнес  Шеврикука.  "Сегодня  одним  местом  не
проживешь, - наставительно сказал Дударев. - Три таких места приложения  сил
кое-как накормят, а с четвертого накопишь на штаны.  Взамен  протертых.  Нам
скоро потребуется паркетчик. Есть идея насчет одного дома на Покровке. Через
неделю - смотрины". И был назван адрес дома на Покровке. К нему судьбой была
приписана  Гликерия.  "Хорошо.  Я   подумаю",   -   сказал   Шеврикука.   "С
больничного-то вы съехали?" - спросил Дударев. "Да, больничный мне закрыли".
"Ну и славно! - Дударев обрадовался, будто  неделями  раньше  оставил  Игоря
Константиновича в  реанимации,  а  теперь,  разговаривая  с  ним,  обнаружил
ходячим, на что и не рассчитывал. - Нынче, как  на  войне,  нельзя  быть  ни
больным, ни раненым. И уж тем более притушенным!" Никаких поводов спорить  у
Шеврикуки не возникло. Летучий Дударев словно бы ни на секунду не  прекращал
движения, турбины  в  нем  ревели,  горящие  табло  требовали  не  курить  и
пристегнуть ремни. Впрочем, наблюдатель, увлекающийся, скажем, хореографией,
мог посчитать, что молодой человек с коварно-крутыми  усами  венской  манеры
намерен  вот-вот  пуститься  в  пляс.  А  может,  динамике   его   житейских
предприятий были необходимы для разгона ритмические открытия стиля степ. Или
стиля рэп. "И Бордюков со Свержовым уже при деле?" - из  вежливости  спросил
Шеврикука. "Да! И Бордюков,  и  Свержов!  Все  при  деле!  И  Совокупеева  с
Леночкой Клементьевой! Все при деле! При разных делах! И Крейсер Грозный  от
нас не отстанет! Нет! - Тут Дударев на мгновение задумался. - А Бордюков при
этом записался и в монархический комитет, будет  раздавать  титулы  графьев,
баронов и виконтов", - проговорил  он  медленно,  будто  бы  оценивая  нечто
заново. Но сразу же воодушевился и улетел.
   Во  дворе  Шеврикука  встречал  Митю  Мельникова.  Деликатного   сложения
блондин, гений и кудесник,  проходил  мимо,  ничего  не  замечая,  вид  имел
изнуренный.
   Пэрст-Капсула  уже  несколько  раз  таинственно  пробирался  к  ресторану
"Звездный", на Цандера, имея целью секретные встречи с агентом Радлугиным. В
одном из донесений Радлугин сообщил, что его  стараниям  провести  Всемирные
новоостанкинские игры чинятся препятствия и здесь  несомненны  происки.  Он,
Радлугин, выступил с идеей устроить Игры хотя  бы  и  на  стадионе  в  парке
(рядом с лыжной базой, отметил Шеврикука). Надо было только громко окликнуть
всех  прописанных  когда-то  в  Землескребе,  а  ныне  оказавшихся  в  самых
разнообразных концах света, и призвать их  на  Игры.  И  тех,  кто  отбыл  в
командировку. И тех, кто  поплыл  в  гости.  И  тех,  кто  вовсе  и  напрочь
отказался от  останкинской  прописки.  Даже  и  таких  поганцев  по  причине
милосердия Радлугин был готов пригласить вдохнуть дымы отечества. Да, даже и
таких. Конечно, следовало подвигнуть к спортивным достижениям  и  теперешних
жителей дома. Ведь все когда-то прыгали,  бегали,  ныряли,  метали  гранату,
сознательно доказывая свою готовность к  труду  и  обороне.  К  традиционным
видам спорта разумно было бы прибавить, дабы продемонстрировать  миру  плоды
самобытности и увлечь человечество, виды спорта местные, такие, скажем,  как
лазание на обтесанный столб за яловыми сапогами и  петухом  или  скакание  в
мешках с завязанными глазами. Естественно,  требовалось  сочинить  для  всех
подъездов патриотические гимны, их и  исполнять  при  вздымании  флага,  для
каждого подъезда, понятно, особенного.  Не  пугала  Радлугина  необходимость
строить вокруг Землескреба гостиницы и умеренные увеселительные заведения. И
вот на тебе!  Разумная  и  льготновыгодная  идея  столкнулась  с  удручающим
безразличием  жителей,  их  желудочным  (или   животным)   эгоизмом.   И   с
откровенными, но безобразными кознями. Кто именно строил козни, Радлугин  не
сообщал. А в новых донесениях о  Всемирных  играх  он  словно  бы  и  забыл.
Возможно,  Радлугина  вновь  увлекли  дела,  связанные  с   затмениями,   их
участниками  и  их  недоброжелателями,  злонамеренными  или  заблудшими.   О
некоторых злыднях он ставил Шеврикуку в известность. Слова Радлугин  выводил
аккуратно,   фразы   не   комкал.   Но   последнее   его   донесение   вышло
взлохмаченно-нервным.  "Буянят.  Четвертый  этаж  пятнад.  подъезда   грозит
объявить бойкот Всемирным играм. Требуют дать этажу гимн,  флаг,  талоны  на
сало. Мародеры. Дебаты -  создавать,  не  создавать  партию  др.  Солнечного
Затмения  (ПДСЗ-десезистов)  зашли  в  тупик.  Одинокая  ст.   преподаватель
Легостаева Нина Денисовна (самоназвание - Дениза) забеременела. Утверждает -
от Зевса. Наблюдатель".
   "Не рано ли от Зевса-то?" - подумал Шеврикука. Впрочем,  что  Зевсу  были
медицинские сроки?
   16
   Очень скоро Шеврикука  увидел  во  дворе  Дударева  опечаленным.  Да  что
опечаленным! Разгромленным, уверил Дударев, разгромленным! Джинсовая  рубаха
его была помята и чуть ли не истерзана, а замечательные усы  показывали  без
десяти пять (дня ли, ночи ли - не имело значения). Правый ус Дударева, будто
выражая недоумение, вздернулся к глазу, левый же свис  сникшим  в  безветрие
стягом. И не в джинсовой рубахе, вспомнил Шеврикука, ходил Дударев даже и  в
жару, а во  внушающей  доверие  темной  тройке  просвещенного  и  удачливого
предпринимателя рябушинско-морозовской традиции.
   - Разгромили! - взревел Дударев. - Обокрали!
   - Вас?
   - Да что меня! Что у меня красть и громить! Митино взяли! Митино!
   - Когда? -  искренне  обеспокоился  Шеврикука.  -  Впервые  услышал,  что
квартиру Мельникова ограбили и разгромили. - Я-то должен был бы...
   - При чем тут квартира! - вскричал Дударев. -  Что  у  него  дома  брать?
Лабораторию! Лабораторию!
   Сразу же Дударев сообразил, что говорит лишнее. Да и не говорит, а орет.
   -  Впрочем,  вам  я  могу  доверить,  -  зашептал  он,   почти   вплотную
приблизившись к Шеврикуке. - Вы же с нами? Ведь  вы,  Игорь  Константинович,
согласились вести паркетные работы...
   - Да, - кивнул Шеврикука. - Я обещал быть полотчиком.  Если  тот  дом  на
Покровке...
   - Ну вот! Ну вот! Стало быть, все это касается и вас!
   Ощутив в Шеврикуке доброжелательного  собеседника  или  даже  родственную
натуру, Дударев выпалил множество слов, порой и  не  заботясь  вовсе,  чтобы
слова эти выстраивались в логические ряды, и не утруждая  себя  интересом  к
тому, как относится к ним паркетчик Игорь Константинович, понимает  ли  его,
слушает ли вообще.
   - Да! Да! Сплошные тризны! Все рушится и гибнет! Хаос