чем (при  ассистировании  штурвальному  -
подсказками и выкриками одобрения - японским другом Сан Санычем), напоминало
и торпеду. Или хотя бы давало надежду на то, что предмет на колесах  (сейчас
он застыл перед  Шеврикукой)  при  необходимости  может  стать  и  амфибией.
Досадно было бы, если  б  сооружение  оказалось  всего  лишь  средством  для
передвижения к  месту  торговли  сливочного  и  фруктового  мороженого.  Как
известно,   капитал   для   учреждения   русско-японского   предприятия   по
производству Михайловских рогаток Крейсер Грозный накапливал,  подвижнически
торгуя мороженым в Медведкове.
   - С холодильником? - осторожно спросил Шеврикука.
   -  Напротив!  С  подогревом  воды!  -  возрадовался  Крейсер  Грозный.  -
Амазонский  змей,  хоть  с  Москвой  и  ужился,  прохлаждаться  от   занятий
предпочитает в теплой воде.
   - Это для змея? Для Анаконды?
   - Для него  самого!  Для  мальца-сорванца!  Прогулочный  экипаж!  Пробный
экземпляр! Но только никому ни-ни! И ты, Сан  Саныч,  про  змея  молчи!  Сам
понимаешь!
   - Понимаю! Я понимаю! -  закивал  Такеути-сан.  -  Пожалуйста.  Про  змея
ни-ни!
   "А про Векку-Увеку? - подумал Шеврикука. - Про цветы гвоздики? Про них-то
как? Про маньчжурский орех?"
   - Там, на Покровке, во дворе, где концерн "Анаконда",  -  сказал  Крейсер
Грозный, - турки построят змею бассейн с фонтанами, а в прогулочные дни змей
будет выезжать вот в этой посудине. Украсят ее, естественно, ростру  укрепят
в виде головы, еще неизвестно чьей, и все такое. Может, и винты приделают. А
может, и без винтов станет  ходить  по  водоемам.  Митя  Мельников,  он  все
сумеет.
   - А как же ваши друзья, флотские? - спросил Шеврикука. -  Их  выселили  с
Покровки?
   - Пока нет. Но за пределы Садового не выселят, - уверил Крейсер  Грозный.
- Они теперь тоже в команде "Анаконды". На полубаке.
   - А сейчас-то змей где? В Оранжерее?
   - В Оранжерее, - кивнул Крейсер Грозный. И таинственно зашептал: - Желали
выкрасть. Но мы на страже! Да змей и сам не даст себя выкрасть.
   - И что за храбрецы нашлись?
   - Будто бы наши. Останкинские. И чуть ли не из Землескреба.
   - У нас тут есть умельцы... - сказал Шеврикука. А на  память  ему  пришли
наглец Продольный и названый дядя Любохват.
   - Пожалеть придется этих храбрецов и умельцев, - сказал Крейсер  Грозный.
- И сапоги их не отыщешь.
   А уполномоченный боевик Любохват надевал иногда и сапоги.
   - Может, оно выйдет и так, - поддержал Шеврикука Сергея Андреевича. И тут
же поинтересовался: - А как же мороженое? И рогатки?
   - Мороженое в прошлом. А рогатки - в будущем. Главное теперь для  меня  -
надзор за змеем и дальнейшее просвещение его в традициях московской школы, -
чуть ли не торжественно сообщил Крейсер Грозный. - И как смотритель змея,  и
как его научный руководитель я совершу все, чтобы змей процветал, а  мне  за
мои старания и труды воздадутся достойные вознаграждения.
   И было видно, что смотритель змея накормит, и напоит, и вознаграждения на
него посыплются.
   Впрочем, относительно воздач Сергею  Андреевичу  за  труды  и  надзоры  у
Шеврикуки имелись поводы для сомнений.
   И другие сомнения сразу же зашевелились в нем.  Шеврикука  не  стерпел  и
опять, как в прежние дни,  допустил  бестактность.  Но  он  вроде  бы  желал
предотвратить возможные ущемления интересов и аппетитов змея.
   - Надеюсь, что и  гвоздики,  -  сказал  Шеврикука,  -  по-прежнему  будут
составлять десерт животного?
   - Гвоздики? - заинтересовался замолчавший было Такеути-сан. - Гвоздики? И
рогатки?
   - Гвоздики? -  удивился  Крейсер  Грозный.  -  Ах,  гвоздики...  Да,  да!
Гвоздики! Десерт! Конечно! Завалим! Гвоздиками! Проведем  по  смете!  И  как
премиальные... Гвоздики... - это цветы, Сан Саныч.  Не  беспокойся.  Поганец
этот, Анаконда, страсть как любит цветы, гвоздики эти, на десерт...  Завалим
и гвоздиками!
   -  Пожалуйста!  -  обрадовался  Такеути-сан.  -  Гвоздиками  завалим!   И
сакурой...
   - Сакурой его разнежишь и испортишь! - возразил Крейсер Грозный. -  А  он
достоин сурового природного воспитания.
   - А листья или плоды маньчжурского ореха змей не употребляет?  -  спросил
Шеврикука.
   - Кого? -  Шея  Сергея  Андреевича,  останкинского  Громобоя,  еще  более
удлинилась, а пальцы его выпустили штурвал пробного  экземпляра  прогулочной
посудины. - Кого?
   - Это я так, пошутил... - смутился Шеврикука.
   - Ах, Игорь Константинович, Игорь Константинович! А  вы-то  сами...  -  и
Крейсер Грозный пальцем попенял Шеврикуке. Но без зла и  раздражения.  Глаза
его стали хитро-веселыми, и отражения неких удовольствий и тайн промелькнули
в них. - Шалун вы, Игорь Константинович, шалун! Вы ведь и  сами  у...  ореха
побывали. Только... Ну да ладно...
   - У маньчжурского ореха? - пожелал уточнить Такеути-сан.
   - У ореха, - сказал Крейсер Грозный. - У ореха.  Не  беспокой  себя,  Сан
Саныч, понапрасну. Это у нас  с  Игорем  Константиновичем  есть  одна  такая
маленькая подковырка. К геополитике и  инвестициям  она  не  имеет  никакого
отношения. Игорь Константинович не даст соврать.
   - Не дам, - согласился Шеврикука.
   - Но в рацион змею, чтобы вы, Игорь Константинович, знали, вписаны теперь
овсы и овсяные напитки, - сообщил Крейсер Грозный. -  А  мне  ветеринаром  и
зоотехником придан известный лошадник  Алексей  Юрьевич  Савкин.  Он  сейчас
пасет в Сальских степях  табуны  зебр.  Но  скоро  прибудет.  Я  вас  с  ним
непременно познакомлю.
   - Заранее благодарен, - сказал Шеврикука. - А приятельница  какая-либо  в
бассейне на Покровке вашему змею не будет вписана или придана?
   - Это какая же?
   - Ну хотя бы баборыба.
   - Что еще за баборыба? - озаботился Крейсер Грозный.
   - Сам не видел. Но слышал по "Маяку".  На  пляже  под  Бостоном  отловили
особь. Метр пятьдесят в длину. До талии - тело и  морда  морской  форели.  В
чешуе. А ниже талии - дамские ноги. Голые.
   Сведения о баборыбе  Шеврикука  получил  не  от  "Маяка",  а  от  бывшего
гуменника Лютого, ныне надзирателя  пожарной  безопасности  в  профилактории
Малохола. И получил минут за двадцать до того, как красавица Стиша принялась
угощать Крейсера Грозного,  в  ту  пору  -  утомившегося  бегуна,  коварными
напитками. А не могут ли  Стишины  зелья  подействовать  хотя  бы  косвенным
образом на змея и возбудить в нем душевное благорасположение к баборыбе? Тем
более  что  змей  был  некогда   важнейшей   принадлежностью   черноморского
флотовода, пусть и отъемной, он и теперь, возможно, принимал в  себя  потоки
энергий и сознания Сергея Андреевича Подмолотова, положением -  сухопутного,
но уложениями и тягами натуры, а также военным билетом - воднообязанного.
   Сергей Андреевич как озаботился, так и стоял озабоченный.
   - А ведь если особь  баборыбы  нашли  где-то  на  задрипанном  пляже  под
Бостоном, - размечтался Шеврикука, - то другая особь вполне и с охотой может
обнаружиться в Серебряном Бору.
   - Всего-то полтора метра... - в сомнениях произнес Крейсер Грозный. - Это
ведь нашему змею... Все равно что уссурийскому тифу в подругу самку енота...
Засмеют...
   - Вы не правы, Сергей Андреевич, не правы! К тому же особь  в  Серебряном
Бору наверняка будет куда крупнее бостонской!  -  с  воодушевлением  заверил
Крейсера Грозного Шеврикука.
   - Ну, не знаю, не знаю...
   Но было очевидно, что сомнения  сомнениями,  а  баборыба  из  воображения
Сергея Андреевича теперь уже далеко и тем более в морские пучины не уплывет.
   - Да что там в Серебряном Бору! - не мог остановиться Шеврикука. - А если
попросить Митю Мельникова, он вам особь и в десять метров приготовит... Да я
сам, коли надо...
   Шеврикука сейчас же замолчал, затолкал вылетевшие слова себе в глотку. Но
Крейсер  Грозный  будто  и  не  услышал  их,  пробормотал,  впрочем,  еще  в
сомнениях:
   - Ну, если разве Митя Мельников...
   - Баборыба? - оживился Такеути-сан. - Митя Мельников? Что такое баборыба?
   - Тише! Тише, Сан  Саныч!  -  встревожился  Крейсер  Грозный.  -  Видишь,
сколько тут  любопытных.  Думаешь,  им  одного  Пузыря  хватит?  Они  Пузырь
проглотят и тут же пасть раззявят и на нашего змея, и на нашу баборыбу...
   - Как это - раззявят?
   - Вот так вот и раззявят! Кто-кто, а  ты-то,  Сан  Саныч,  должен  знать!
Пойдем отсюда, я тебе потом объясню. Вы уж извините,  Игорь  Константинович,
но нам надо надлежащим фарватером и...
   Сергей  Андреевич,  Крейсер  Грозный,  судя  по  огням  в  его  глазах  и
раздувающимся ноздрям носа трубой, готов был нестись куда-то, дабы дать волю
и  простор  возникающим  в  нем  соображениям,  похоже,  и   не   надлежащим
фарватером, а секретным. Колеса пробного экземпляра, числом восемь,  одобряя
его нетерпение, сами по себе принялись вертеться.
   - А чем ваш змей хуже слона? - из вредности спросил Шеврикука.
   - Наш змей не хуже слона! - решительно возразил Крейсер Грозный.
   - Наш змей не хуже слона! - чуть ли не угрозой поддержал его Такеути-сан.
   Шеврикука поспешил заверить Крейсера Грозного и его японского  компаньона
в том, что он вовсе не хотел обидеть либо даже унизить  их  и,  естественно,
достопочтенного  амазонского  змея.  Просто  ему  показалось,   что   льгот,
привилегий, чисто человеческого тепла и уж тем более провианта змею Анаконде
выделено недостаточно, будто заслуг перед населением у змея меньше, нежели у
персидского слона.
   - У какого персидского слона? - нахмурился Крейсер Грозный.
   - У того, на которого лаяла Моська, - объяснил Шеврикука.
   - Какая Моська? - нахмурился и обычно доброжелательный Такеути-сан,  хотя
и басил, как сибирский мужик.
   - Обожди, Сан Саныч, - сказал Крейсер Грозный. - Тут вопрос  исторический
и государственный. Так в чем, Игорь Константинович,  нам  урезаны  льготы  и
провианты?
   - Ваш змей будет кушать овсы и гвоздики, -  сказал  Шеврикука.  -  А  что
подавали упомянутому мной слону?
   - Что подавали? - спросили Крейсер Грозный и Сан Саныч.
   - Тот слон проживал в Петербурге при императрице Елизавете. Я слышал, что
он... - произнес было Шеврикука, но тут же и спохватился. - Я читал о нем...
Так вот. Я уж и не перечислю все продовольствие, какое доставляли  слону  из
царских амбаров. Отмечу только, что в год, среди прочего харча  -  а  там  и
тростники, и ананасы, и мускатные орехи, и сахар, и шафран, - полагалось для
процветания выдавать слону сорок ведер виноградного вина и шестьдесят  ведер
водки. Лучшего  вина  и  лучшей  водки.  Слоновщик-персиянин  Аги-Садык  мог
позволить себе писать рекламации. Скажем, такую... Кабы  не  соврать...  ну,
если и совру... Раз Аги-Садык доносил: "К удовольствию слона водка неудобна,
понеже явилась с пригарью и некрепка". А у вас овсы...
   - Сан Саныч, доставай компьютер и стрекочи, - возбудился Крейсер Грозный.
- Игорь Константинович, диктуйте формулировку рекламации.
   - "К удовольствию змея  водка  неудобна,  понеже  явилась  с  пригарью  и
некрепка", - проговорил Шеврикука.
   - К удовольствию змея? - засомневался Такеути-сан. - Вы сказали - змея?
   - Да хоть бы и змея! - махнул рукой Крейсер Грозный. - Надо нестись! Надо
фарватером! А то нам овсы и гвоздики!
   - Кстати, - заметил  Шеврикука,  -  за  свои-то  радения  и  невзгоды,  к
нынешним должностям вы обязаны потребовать и должность погонщика  змея.  При
этом  финансовыми  расчетами  возместить  награды  за   неусыпный   риск   и
непрестанные бдения.
   Крейсер Грозный, как бы смутившись,  поморщился  и  рукой  произвел  жест
укоряющий: что это  вы,  Игорь  Константинович,  насмешничаете  и  будто  бы
предполагаете во флотских корысть и сребролюбие.
   А японский друг Сан Саныч, похоже, учитывая должность  погонщика,  сейчас
же произвел перерасчеты.
   - И с баборыбой без погонщика не обойтись, - сообразил Шеврикука.
   - Ax,  увольте,  увольте,  Игорь  Константинович!  Сан  Саныч,  поспешим,
поспешим!
   Но компьютер тотчас переварил и баборыбу, до талии в чешуе - и с дамскими
ногами.
   56
   Унеслись от Шеврикуки и Пузыря  возбужденные  Сергей  Андреевич,  Крейсер
Грозный, и его японский компаньон Такеути-сан, прошуршали  по  останкинскому
асфальту   колесами   четырехосного   прогулочного   экипажа,   унеслись   в
воодушевлении и надеждах.
   "Экая у них телега несусветная! - подумал Шеврикука. - Впрочем, экземпляр
опытный. Переоденут, переобуют. Научат летать, плавать и ходить под землей".
   И тут же обругал себя: "Несусветный - это ты!" Что он приставал к  Сергею
Андреевичу? Что он насмешничал над ним? Что он припоминал слона, баборыбу  и
рекламации слоновщика-персиянина Аги-Садыка?
   Из-за Векки-Увеки? Из-за нее?
   И что он важничал? Что он хвастался? Чуть было не заявил: да что там Митя
Мельников, да я сам, если надо...
   Что он сам? Что он этакое может? Что он фанфаронит? Из-за чего?
   Опять же из-за Векки-Увеки и букетов гвоздик?
   Полноте, Шеврикука! Не стыдно ли нам?
   Стыдно.
   Две  среды  свиданий  под  маньчжурским  орехом  были  отданы   ветру   и
посторонним силам. В позапрошлую среду, по договоренности с Шеврикукой и при
яростном ее желании, нежная девушка  Векка-Увека  согласилась  (напросилась)
иметь ознакомительное общение с кем-либо из Отродий Башни. К Векке-Увеке под
маньчжурский орех должен был подойти (мог подойти)  порученец.  Бордюра  (не
сам же Бордюр?). В том, что  ему  станет  известно,  случилось  ли  свидание
удачным  (и  для  кого  удачным),  Шеврикука  не  сомневался.   А   повидать
Векку-Увеку,  при  любых  поворотах  ее  жизнеустановлений,  Шеврикука   был
намерен.
   Не может быть, чтобы и до Увеки не донеслось о  его  новых  значениях,  а
потому, несмотря на свои добычи  (тут  тебе  и  цветы  гвоздики,  и  девятый
черноморский вал, и занимательное знакомство с одним из Отродий),  она  вряд
ли бы пожелала упустить из виду и из своих перспектив его, Шеврикуку.
   Стало быть, он и перед Веккой-Увекой желал теперь важничать и форсить?
   Да, признался себе Шеврикука. И перед Увекой,
   И он уверил себя в том, что его расположение важничать, хотя бы  и  перед
самим собой, нынче - оправданное и  не  постыдное.  Произведя  открытия,  он
ощутил себя мастеровым,  исполнившим  дело,  к  какому  прежде  побоялся  бы
подступиться (прежде он и боялся подступиться). Дело, на какое мало кто  был
способен из знакомых ему личностей.  Естественно,  он  не  уподабливал  себя
Даниле-мастеру,  одолевшему  камень.  Но  если   бы   он   был   тем   самым
полотчиком-паркетчиком,  кого  считал  нанятым  российский   предприниматель
Дударев, и выложил бы полы, какие не выкладывали и в Шереметевском дворце, с
вензелями,  цветными  разводами,  гербами,  изгибами   эмблеморавного   змея
Анаконды в углах, разве не имел бы он тоща право возгордиться  или  хотя  бы
возрадоваться, а затем уж и заважничать?
   Имел! Имел!
   И пусть думают о нем, что хотят (ему-то казалось, что думают уважительно,
а иные смотрят на него и с опаской).
   Таким прогуливал себя  Шеврикука  к  Землескребу  после  собеседования  с
Крейсером Грозным и Такеути-сан.
   Таким он существовал еще два календарных дня.
   Таким он явился во вторник, в день Макрид, на деловые посиделки  домовых,
имевшие место в Большой Утробе. Явился непременным действительным членом.
   Похоже, к Большой Утробе привыкли. Тем более что она была заброшена,  как
Мангазея. Ни овощехранители, ни попечители гражданских оборон ее не посещали
и домовых не тревожили. Искания просвещенного приватизаторства  к  почившему
бомбоубежищу пока никого не подвели. А если бы и подвели,  то  на  тропинках
искателей были бы  выставлены  лешие,  тем  и  прежде  нравилось  уводить  в
буреломы купцов и предпринимателей. О  музыкальной  школе  вспоминали  между
прочим. То ли починят ее к сентябрю, то ли не успеют. Вроде бы  принимая  во
внимание июньский разбойный погром, за  ущербы  и  на  починки  школе  будет
выдано от Пузыря. Но откроется ли  сам  Пузырь  к  сентябрю?  Кто  ведает...
Завтра вон уже Илья Пророк. Можно было  перезимовать  и  в  Большой  Утробе.
Другое дело, что, собираясь в музыкальной школе на посиделки и  ради  ночных
толковищ и развлечений, они, домовые, находились при  культуре.  Теперь  они
при ком? При людских убежищах, несброшенных бомбах, страхах, прикаменевших к
бетонным перекрытиям, сдавленном воздухе отчаяния и вражды? "Э-э! - говорили
терпеливые. - Не пустяки ли? Или всюду в городе воздухи  лучше?  Перебьемся.
Здесь оборонный дух. А те, кто учинили погром  музыкальной  школы,  сюда  не
совались и не сунутся".
   По привычке Шеврикука не направился  сразу  в  залу  заседаний,  где  уже
горели   обязательные   лучины.   А   определенный   нынче   расписанием   в
привратники-глашатаи  Колюня   Дурнев,   Колюня-Убогий,   зазывал   его.   В
посиделочных сенях прохаживались  курившие  домовые,  а  на  лавках  у  стен
местились резервисты, такие же  непременные  для  соблюдения  церемониала  и
традиций, как и лучины. Шеврикуке вспомнился Петр  Арсеньевич  на  последних
посиделках в музыкальной школе. И он жался на лавке у стены, зная свое место
в чиноположении, а вид имел совестливо-робкий  и  печально-ответственный.  А
его взяли и пригласили замещать Шеврикуку.
   В ожидании  звонкопригласительного  колокольчика  глашатая  говорили  все
более о погоде. Нынче были Макриды, но ни капли не пролилось, облака плелись
ленивые, осени  полагалось  быть  сухой.  "Как  же,  как  же!  Макриды,  они
случаются лукавые... - услышалось  Шеврикуке.  -  Вот,  помню,  в  тридцатом
году..." "Богатства-то свои пересчитывали?"  -  поинтересовались  за  спиной
Шеврикуки. Было установлено  природой  и  ходом  разнообразных  жизней,  что
наиболее верными расчеты прибылей и достатков выходят в Ильин день. Впрочем,
как и разорений и убытков. Удачливым и в пору снегов,  и  в  пору  ледоходов
предназначалось восторженное или враждебно-завистливое: "Богат, как в  Ильин
день!" Сейчас же в сенях посиделок принялись обсуждать: чьи добычи и  убытки
полагается учитывать им, домовым?  Их  собственные?  Или  же  заглядывать  в
бумажники, карманы и загашники определенных им в опеку  квартиросъемщиков  и
их домашних?  Склоняться  стали  к  тому,  что  при  нынешних  положениях  и
относительных сословных  послаблениях  полезнее  и  исторически  оправданнее
шарить в собственных карманах и мусорных  ведрах,  а  не  соваться  в  чужие
капиталы, давая им самостоятельное свободное развитие. "Лукавят, лукавят,  -
думал Шеврикука. - Сами-то хотя бы из любопытства непременно знают, у кого в
квартирах копейки, а у кого голландские кредитные карточки..."
   - ...И у нас не одни  бедняки.  Вот  к  нынешнему  Ильину  дню,  говорят,
Шеврикука богат, - услышал Шеврикука.
   - Что? - обернулся он.
   - Шучу,  шучу!  -  поспешил  заулыбаться  домовой  с  Цандера,  вислоухий
Феденяпин. - Но так говорят. Да и что же  плохого,  что  Шеврикука  богат  в
Ильин день? Пусть не чеками, не недвижимостью, но, может, чем и познатнее...
- И вислоухий Феденяпин уважительно поклонился Шеврикуке. И замолчавшие было
домовые почтительно поклонились Шеврикуке.
   - Да мало ли что говорят... - смутившись, пробормотал Шеврикука.  -  Чушь
говорят!..
   - Но как же! А наследство-то! Наследство...
   - Какое наследство?.. - вопрошал Шеврикука теперь будто бы в удивлении  и
с досадой.
   Но  тут   зазвенел   пригласительный   колокольчик   привратника-глашатая
Колюни-Убогого.  Действительные  члены   проследовали   в   конференц-отсек,
резервисты остались исполнять свое сословное назначение в прихожей.
   Бункер  был  важен,  вместителен  и  угрюм.  На  председательском   месте
утвердился возвративший себя к посильной  деятельности  громкогласный  Артем
Лукич. Справа от него сидел утомленный в оборонных бдениях полевой  командир
Поликратов, квартальный верховод и домовой четвертой статьи,  по-прежнему  в
темно-зеленом бушлате, наброшенном на плечи. А вот рядом с  ним  был  усажен
персонаж в Останкино лрибывший или доставленный.