так  делают...  Вот  мою  ручку
возьмите... Чернила хорошие.
   Данилов поневоле вывел на ладони "217", ручку  вернул  с  благодарностью,
сказал:
   - Давно я не писал номеров на ладони.
   - А то как же... Здесь ведь такая публика - палец в рот не клади!  Я  вот
на двух написал, на одной - арабскими, на другой - римскими, да и покрупней,
чем вы.
   Было душно, и Данилов распахнул пальто.
   - Ба, да у вас у самого ручка-то есть! - сказал тут же  Кудасов,  углядев
известный нам индикатор.
   - Она не пишет, - поспешно сказал Данилов.
   - Шведская?
   - Шведская, - согласился Данилов.
   - Кабы заглянуть...
   - Да пожалуйста... - жалобно сказал Данилов.
   Он протянул Кудасову ручку, опасаясь при  этом,  как  бы  не  засветилась
грешным делом голая рубенсовская  женщина  в  красных  сапогах.  Женщина  не
засветилась, ничего демонического в квартире Ростовцева не было.
   - Умеют же, - сказал Кудасов, возвращая индикатор.
   - Умеют, - вздохнул Данилов.
   - Но, видно, дешевая она...
   - Недорогая...
   - А вот умеют...
   Зная Кудасова, Данилов чувствовал, что очень скоро Кудасов поставит  его,
Данилова, в такое положение, в каком ему ничего  не  останется  делать,  как
подарить Кудасову  шведскую  недорогую  ручку,  а  Кудасов  еще  и  ломаться
станет... "Но нет уж, шиш!" - подумал Данилов.
   Но тут индикатору во спасение  дверь  одной  из  комнат  открылась,  и  в
прихожую  стремительно  вышли  люди,  явно  те,  которых  ждали.  Были   они
чрезвычайно озабоченные и значительные, ни на кого не глядели, ни с  кем  не
здоровались, спешили куда-то, в другую комнату, словно в преддверии  великих
событий,  с  очередного  заседания  на  внеочередное.  Все  задвигались,   с
готовностью стали уступать дорогу, сжимаясь и делаясь плоскими, а тоже были,
видно, люди не простые. Дамы вставали на цыпочки, желая углядеть, кто ж  там
идет-то. Впереди  шествия  Данилов  заметил  маленького  человека  с  черной
бородкой, верткого, легкого и решительного, он и придавал  движению  ритм  и
важность, то  был  известный  социолог  Облаков,  доктор  наук,  Данилова  в
какой-то компании знакомили с ним, у Добкиных, что ли. К  удивлению  своему,
Данилов увидел среди прошедших и известного ему директора магазина  Галкина.
Дама в зимнем парике обернулась к Кудасову и Данилову,  вся  возбужденная  и
пылкая:
   - А вот тот-то, тот - кто, в сером костюме?
   - Комментатор-международник, по телевизору выступает, -  обиженно  сказал
Кудасов. - И сюда просочился!
   - Да нет! Не тот в сером костюме, а который в сером костюме сзади шел!
   - Врач.
   - Косметолог?
   - Диетолог.
   - А гинеколог где же?
   - А я почем знаю! - сердитый  Кудасов  отвернулся  от  дамы,  прохождение
комментатора-международника  в  числе  распорядителей,  видно,  поубавило  в
Кудасове куртуазности.
   Важные люди прошли, закрыли за собой дверь. В прихожей сразу стало шумно,
в очереди вот-вот  должно  было  возникнуть  движение.  То,  из-за  чего  не
выспались и не курили в коридоре, начиналось.
   - А вы что же,  не  сумели  сюда  пробиться?  -  сказал  Кудасов.  -  Или
проспали?
   - Да как-то недосуг было...
   - Вот и зря... А впрочем, я вас знаю... - покачал головой Кудасов.  -  Вы
человек беспечный - живете только нынешним днем. Думать о будущем  вам  и  в
голову не приходит... И детей у вас нет...
   - Да уж куда тут... - вздохнул Данилов.
   - Номер первый! - деловито прозвучало в прихожей.
   И стали номера по очереди проходить в комнату с комиссией, или как там ее
называть, а оттуда возвращались  вскоре  и  теперь  уже,  довольные,  шли  к
выходу.  Очередь  двигалась  потихоньку,  Данилов  расстегнул  все  пуговицы
пальто, а  лохматую  нутриевую  шапку,  чудом  купленную  ему  Муравлевым  в
пригородном меховом ателье за двадцать рублей,  повесил  на  криво  загнутый
угол оцинкованного корыта. Он прикинул в уме  скорость  движения  очереди  и
понял, что проведет здесь  полтора  часа.  "Ну,  Клавдия!"  -  пригрозил  он
подруге профессора Войнова. Впрочем, и сам он был хорош!
   Но вот отметился Кудасов,  улыбаясь  и  засовывая  бумажник  в  потаенный
карман пиджака, прошел мимо Данилова. А через четверть часа вызвали и  номер
двести семнадцатый. Данилов двинулся было на вызов, но вдруг ему стало жалко
нутриевую шапку, висевшую теперь от него далеко, не хотелось бы ее терять, а
тут еще прихожую пересек со  сковородкой  в  руке,  направляясь,  видно,  на
кухню, румяный  тридцатилетний  отрок  Ростовцев,  и  Данилов  отметил,  что
обаятельный-то он обаятельный, но  в  сущности  пират  и,  наверное,  где-то
прячет клад.
   - Номер двести семнадцатый, - сказали опять.
   "Ну ладно, - подумал Данилов. - Шапка не инструмент,  да  и  демонических
сил здесь нет..." И он пошел в большую комнату, видно, столовую.
   - Номер двести семнадцатый?
   - Да, - улыбнулся Данилов, - двести семнадцатый...
   И он предъявил ладонь с чернильными цифрами.
   Спрашивал не Облаков, социолог и доктор наук, хотя Данилов  сразу  понял,
что он тут главный, а  крупный  пегий  человек  в  пушистых  баках  и  усах,
сидевший на три стула левее Облакова. Он держал ручку  и  имел  перед  собой
зеленую тетрадь, то ли ведомость, то ли вахтенный журнал.
   Вообще же люди, сидевшие за пустым обеденным столом,  накрытым  индийской
клеенкой в шашлычных сюжетах, а  их  было  девять  человек,  походили  и  на
приемную  комиссию,  хотя  Данилову  и  трудно  было  представить  заседание
приемной  комиссии  в  комнате  с  телевизором,  старенькими  тумбочками   в
балясинах, ореховым трюмо, мраморным рукомойником и немецкими  ковриками  на
стенах - гуси на них паслись и прыгали кролики возле  склонившейся  к  ручью
Гретхен, видимо, дочери мельника. При этом люди за столом  опять  показались
Данилову такими значительными и большими, что Данилов сразу же  почувствовал
расстояние между ними и собой, он даже заробел на мгновение, будто он  стоял
теперь у подножья пирамиды Хеопса (по  новой  науке  -  Хуфу),  а  эти  люди
глядели на него с последних великаньих камней пирамиды.
   - Ваша фамилия? - спросил пегий человек.
   - Данилов, - ответил Данилов.
   - У нас таких нет, - сказал пегий человек.
   - Я за Соболеву Клавдию Петровну, - сказал Данилов.
   - Отчего она доверила вам?
   - Я ее бывший муж... - сказал Данилов.
   Пегий человек с сомнением поглядел на Облакова,  тот  наклонил  голову  и
сказал быстро:
   - Бывшим мужьям доверять можно.
   - Все же покажите какой-нибудь документ, - сказал пегий человек.
   Он изучил театральное удостоверение Данилова  и  его  паспорт,  а  данные
паспорта - серию, номер, каким отделением милиции выдан и когда - записал  в
зеленую тетрадь.
   - Хорошо. Мы отмечаем Соболеву.
   - Я могу идти? - спросил Данилов.
   - А взнос?
   - Какой взнос?
   - Пятнадцать рублей.
   - Она мне ничего не говорила, - сказал Данилов. - При мне нет  пятнадцати
рублей... Она попросила отметиться - и  все...  Придет  в  следующий  раз  и
заплатит...
   - Она прекрасно помнила  об  этих  пятнадцати  рублях,  -  мрачно  заявил
человек в красивых очках, именно его Кудасов назвал международником, Данилов
ему явно не нравился.
   - Вы займите пятнадцать  рублей,  -  доброжелательно  сказал  Облаков.  -
Наверное, в очереди у вас есть знакомые.
   При этих словах директор магазина Галкин принялся рассматривать  кроликов
милой Гретхен.
   - У меня здесь нет знакомых, - сказал  Данилов,  он  был  рад  тому,  что
Галкин отвернулся.
   - Ну... - развел руками Облаков.
   - Придется Соболеву Клавдию Петровну, - строго сказал  пегий  человек,  -
перенести в конец очереди. Новый номер ей будет назван при уплате взноса.
   - Как же так... - растерялся Данилов. - Она забежит сегодня и уплатит...
   - Правила очереди серьезные и  незыблемые,  мы  исключений  не  делали  и
делать не намерены.
   - И вообще, - сказал международник  в  красивых  очках,  на  Данилова  не
глядя, - я полагаю, у нас нет никакой необходимости вступать в дискуссии  со
случайным посетителем.
   В тишине Данилов с некоей надеждой посмотрел на Облакова, но  и  тот  был
незыблем.
   - Спасибо, - сказал Данилов. - До свидания.
   Ему даже не ответили.
   "Серьезные люди", - подумал Данилов.
   Нутриевая  шапка   благополучно   висела   на   неровно   загнутом   углу
оцинкованного корыта, и Данилов ее тотчас же снял. "Цела шапка-то, - подумал
он растроганно. - И верно, серьезные люди. С такими можно иметь дело".
   И опять в прихожей появился румяный Ростовцев, окончивший два  института,
махорочный дымок исходил из его федоровской трубки, а на плече у  Ростовцева
сидел зеленый попугай. "Нет, точно злодей", - рассудил Данилов.
   На  воздухе  Данилов  подумал:  "Ну  вот  будет  Клавдии  наука   за   ее
скупердяйство!" Однако тут  он  нашел,  что  чувствует  себя  обиженным  или
раздосадованным, будто это его, а не Клавдию,  упрекнули  в  забывчивости  и
легкомыслии и перенесли в  конец  очереди.  Он  видел  теперь  в  истории  с
лишением номера  -  попрание  справедливости.  "Какое  они  имеют  право!  -
возмутился Данилов. - Нет, это дело так оставить нельзя... Да я их  разнесу!
Тоже мне бюрократы!"
   Он позвонил из автомата Клавдии.
   - Данилов, слушай! - горным ручьем зазвенела в трубке Клавдия. -  Я  тебе
звоню, звоню, а ты вот где! Я тебе сейчас все расскажу, как у нас идут  дела
с Войновым, ты порадуешься за меня. А сейчас скажи, ты отметился?
   - Я-то отметился... - сказал Данилов.
   - И прекрасно! Я всегда знала, что ты чудесный,  милый  человек.  Слушай,
вчера я вязала Войнову шерстяные носки, ты знаешь, чего мне это стоит, но  я
связала пятку! И при этом поддерживала с ним светский разговор...  А  утром,
представь,  он  любит  морковное  желе  и  бульон  с  фрикадельками,  я  все
приготовила, да еще как!..
   "Мне хоть бы раз связала носки", - подумал Данилов и сказал сурово:
   - Уволь меня. Меня не интересуют ни пятки, ни фрикадельки,  ни  профессор
Войнов, ни твоя у него стажировка!
   - Ну, Данилов...
   - Я-то отметился, но тебя не отметили, а перевели в конец очереди.
   - Я так и знала! Так и знала. Ты пожадничал?
   - Не надо было ставить меня в глупое положение, могла бы  предупредить  о
взносе и передать мне деньги.
   - Ах, наказание какое! Ты просто бессердечный человек! Ну свои бы дал или
занял у кого!
   - Спасибо за совет.
   - Что же делать-то теперь?
   - Не знаю... И кто эти будохлопы? Хлопобуды эти?
   - Тише, тише... это тайна...
   - Вот и хорошо. И все твои заботы будут для меня теперь тайной. Список  я
тебе перешлю по почте...
   - Погоди... Это не для телефона. Ты где?
   - На Горького. Сейчас зайду в кулинарию.
   - Хорошо, через двадцать минут я буду там!
   "Нужна ты  мне!"  -  думал  Данилов,  стоя  в  кофейне  бывшего  магазина
"Украина" и пережевывая бутерброд с жирной, словно на ней полагалось жарить,
любительской колбасой. Как все было нелепо! Сам он, Данилов, стоял  на  краю
жизни, вихри внутренней музыки и предчувствия того, что он в  музыке  должен
сделать, мучили его. Наташа, несмотря на все отчаянные усилия воли Данилова,
никак не выходила из  его  сердца  и  его  души,  альт,  может  быть,  исчез
навсегда, и каково от сознания этого было Данилову, а он занимался  какой-то
чепухой, будто бы опять  был  связан  с  совершенно  чужой,  неприятной  ему
женщиной, пустой и взбалмошной бабой! И ведь она ему совсем не  была  нужна,
да и он ей годился лишь как вспомогательное средство, как багор матросу  или
банка для червей невскому рыболову!
   "Нет! Я сейчас же встану и уйду!" - сказал себе Данилов.
   Но сейчас же  возникла  красивая,  бисквитная  с  шоколадом  и  цукатами,
Клавдия. Была она в лисьей шубе и лисьей же рыжей шапке.
   - Ну вот, - сказала Клавдия Петровна, - насчет Войнова ты успокойся.  Там
у меня все идет хорошо, тьфу, тьфу, постучи по деревяшке...
   - Я успокоился...
   - Теперь про  очередь...  Как  же  это  ты?..  Неужели  у  тебя  не  было
пятнадцати рублей?
   - Действительно, - сказал  Данилов.  -  Экая  вдруг  со  мной  оплошность
произошла...
   - Ну хорошо, - сдалась Клавдия. - Я виновата. Но ты сам понимаешь, -  про
очередь никому ни слова. Это эксперимент... И его можно сглазить, понимаешь?
   - Нет, - признался Данилов.
   - Ну какой ты... Помнишь, как "Современник" получился? Бедные,  голодные,
никому не известные актеры после работы по ночам, по утрам, за  чашкой  кофе
что-то там репетировали, кричали, ругались, во что-то верили и вдруг -  бац!
- "Вечно живые"! "Современник"! Билеты с рук! Собственный буфет! А теперь их
еще и лоно МХАТа приняло в свои объятья! Вот и наши. В  неурочные  часы,  на
общественных началах...
   - Прости, но пятнадцать рублей? Это уж иные начала...
   - А-а! - махнула рукой Клавдия. - Но зато они у нас и  не  бедные,  и  не
неизвестные. А наоборот! И все с будущим - а стало  быть,  с  гарантией  для
нас...
   - Кто они? Кто эти будохлопы-то?
   - Хлопобуды, - поправила Клавдия. - Научно-инициативная группа  хлопот  о
будущем. "Хлопобуды" - это Ростовцев придумал.
   Тут она оглянулась и заговорила страшным шепотом. То  есть  не  то  чтобы
страшным, а скорее зловещим. Опять я не прав.  Клавдия  Петровна  вообще  не
умела говорить страшно и зловеще.  Она  заговорила  шелестящим  таинственным
шепотом. Медные застежки лисьей шубы  Клавдия  Петровна  расстегнула,  и  на
ласковой шее ее странным светом взбрызнули японские инкубаторские жемчуга. В
инициативную группу хлопот о будущем, понял Данилов,  сошлись  замечательные
умы. Люди ключевых, на  сегодняшний  день,  профессий.  Те  же  кибернетики,
имеющие дело с ЭВМ, из института Лужкова, понадобились им лишь на  подсобные
работы, связанные с расчетами, просчетами и  прочей  математикой.  Высшей  и
низшей. А так  ядро  группы  составили  социологи  во  главе  со  знаменитым
Облаковым, футурологи, юристы, психологи, философы, два  частных  фрейдиста,
специалисты по экономическим и международным вопросам и бог весть  еще  кто,
даже один писатель: ну этот для того, чтобы править протоколы и ведомости  и
- если возникнет нужда - простыми словами описывать удачные дела хлопобудов.
А на вторых ролях -  для  консультаций  и  практических  действий  -  группа
предполагала использовать - и использовала уже! - людей любых  профессий:  и
начальников ЖЭКов, и агитаторов, и вагоновожатых, и врачей, и  охотников,  и
собаководов, и парикмахеров, и мозолистов, и мастеров наземной  часофикации,
и реставраторов лица, и преподавателей вузов, и  модельеров  от  Зайцева,  и
детективов, и дизайнеров, и аквариумистов, и председателей  месткомов  -  да
кого хочешь, лишь бы все эти лица были деловые и значительные, не больные  и
не старые, лучше до сорока, и могли протянуть на своем посту еще, по крайней
мере, два десятка лет.
   - Ну хорошо, - сказал Данилов, - а ты чего ждешь от хлопобудов?
   Нежными,  чуть  полными  пальцами  в  двух  изумительных  перстнях  -   с
сердоликом и бриллиантом - Клавдия Петровна  донесла  сигарету  "Уинстон"  к
чистой тарелке и легким движением стряхнула пепел на фаянс.
   - Это сложный вопрос, - сказала она. - Это и философский вопрос. Тут  все
словами не назовешь, тут надо страждать. Да, страждать... И особая  интуиция
тут нужна. Ты можешь не понять... Или понять не так.
   - И все же? - сказал Данилов. - Вдруг и пойму.
   - Каждый порядочный человек, уважающий себя, - сказала Клавдия  Петровна,
- желает жить хорошо и даже лучше, чем хорошо. И  желает  занять  положение,
какое ему по душе. Перейти из последних в  первые.  Ну  не  в  первые,  а  в
восьмые. Какая разница!
   - Ты со мной, что ли, была в последних?
   - Не в самых  последних,  -  мило  улыбнулась  Клавдия  Петровна.  -  Но,
Володенька, увы, близко к ним... Не обессудь. И  хватит  об  этом.  Нынешним
своим положением я довольна. Вот ежели все выйдет у меня  с  Войновым,  я  и
совсем на время успокоюсь... Но на время... Ведь жить-то надо страстями!
   - Страстями? - спросил Данилов.
   - Да, - сказала Клавдия Петровна, - страстями. Ты живешь чувствами, а мне
нужно - страстями. Это не я придумала, это нынче стиль такой.
   - Я знаю, что это не ты придумала...
   - А теперь у меня все есть или с Войновым будет. Я женщина заурядная,  но
своего стою. Я в соку. Я красивая. Я красивая, а, Данилов?
   - Красивая, - согласился Данилов.
   - Что нужно женщине? Слава? Удачи в общественной деятельности? Я  проживу
без них, я и так эмансипированная. Славы деловой мне и задаром не надо,  она
не по мне, я смотрю на работу как на свободу от домашних  дел,  унизительных
для женщины, отупляющих ее, - вон взгляни на свою  знакомую  Муравлеву,  она
вся погрязла в бездуховности! Одна коса оттуда торчит. И то - натуральная...
И перегрузки мне не нужны. Они вообще - для любителей. Славы  иной,  увы,  я
уже не получу, мне не стать ни Софи Лорен, ни Надеждой Павловой...
   - А если бы ты вовремя постаралась, - спросил Данилов, - ты что же, стала
бы ими?
   - Ах, отстань! Слушай серьезно. Итак, отбросим славу и подвиги.  Остается
любовь. Остается вечная и главная мелодия женщины. И здесь для  меня  первое
правило - не быть в любви несчастной. Но и не делать несчастным мужчину. Или
мужчин.
   - Естественно, не таких мужчин, как я, - сказал Данилов.
   - Сам посуди, Володенька, ты человек неустойчивый  и  легкий,  ты  можешь
увлечь неопытную доверчивую девушку с пылким воображением и  без  приличного
туалета, но составить счастье женщины с богатой и требовательной натурой  ты
не способен... Ты вот даже пятнадцать рублей... Хотя я не жалею о прошлом  и
за квартиру я тебе благодарна...  Но  профессор  Войнов  сильная  и  деловая
натура. Ты, Данилов, оркестрант. Войнов даст мне все... То есть я и сама  бы
этого всего достигла, но уж когда Войнов возьмет меня под руку, я словно  бы
иной персоной стану... На другие места мы станем садиться...  И  уж  с  этих
мест на худшие меня не пересадят. Я и салон заведу.
   - Прости, но, скажем, Волконская Зинаида была интересна гостям,  умела  и
музыку писать, и стихи, и играла неплохо...
   - Какой ты, Данилов, бестактный! Твоя Волконская была  бездельница,  а  я
работаю для народа... Сорок часов в неделю... Но это одно про  Войнова...  А
другое... У меня теперь будет машина, и не  "Жигули",  а  "Волга"  дача,  не
садово-огородный  сарай,  а  приличная  профессорская  дача  в  Загорянке...
Квартиры будет две...
   - Две? - встрепенулся Данилов.
   - Что? - взглянула на него Клавдия Петровна и,  сообразив,  что  разговор
может принять  неловкий  для  нее  оборот,  заторопилась:  -  И  надо  будет
обязательно выехать за границу. Войнов уже согласился вывезти меня  хотя  бы
года на три... И ему нужно для работы... Но, конечно, не в Турцию... Что там
в Турции!.. Они, турки эти, в гаремах с утра до вечера  пьют  кофе  и  душат
свободы!.. Есть же и другие страны - Италия,  Франция,  Англия,  наконец,  и
оттуда Войнов сможет взглянуть на турецкие проблемы.
   - Сможет, - кивнул Данилов.
   - Но я увлеклась. Я же про другое  тебе  хочу  сказать.  Про  хлопобудов.
Сейчас я всем  довольна.  А  через  десять  лет?  Или  через  двадцать?  Или
тридцать?  Что  мне  будет  нужно  тогда?  Теперь  ты  понимаешь,  почему  я
записалась в очередь? И даже не в одну, а в три?
   - Хлопобуды завтрашним днем, что ли, торгуют?
   - Да не торгуют! Как они могут торговать! Странный ты  человек,  Данилов!
Они его и не предсказывают. Просто они  все  делают  по  науке.  Ведь  могут
демографы  сейчас  точно  сказать,  сколько  детей  надо  рожать  женщине  в
восьмидесятом, девяностом, двухтысячном году, чтобы человечество сохранило в
нормах воспроизводство своего, прости, поголовья. Или вот лесники. Они  тебе
назовут, сколько деревьев надо будет посадить через пять,  десять,  двадцать
лет, чтобы, как верно поет Золотухин, который был хромой, а теперь Бумбараш,
и на тот век лесу было "да ой-ей-ей!"... А  уж  футурологи,  те