й, и теперь они не по заслугам и не
по чину многого хотели. (Попадались среди них и вполне  добродушные  и  даже
симпатичные личности, вроде епишек или  бегемотиков  финансиста  Моховского,
известных нам еще по пивному автомату  на  Королева,  пять,  эти  бегемотики
часто паслись и резвились на Лужайках Отдохновения, и Дуняша любила играть с
ними, кормила их с ладоней ячменным зерном.) Но большинство-то  этих  прыщей
принялись проявлять теперь себя наглецами и дуроломами. Красавцев среди  них
выявилось мало. Все более уродцы, иные хитрованы и жулики,  иные  полоумные,
иные вовсе без соображения, но все - деспоты. Лохматые, шершавые,  лысые,  в
струпьях и гное, с пятачками и копытцами, с волчьими клыками, с бантиками на
хвостах и мохнатых пестиках, с шестью  мордами  и  совсем  без  морд,  какие
хочешь и какие не хочешь, в страшных снах не приснятся, но  уже  приснились.
Они прыгали, ползали, лаяли, хныкали, норовили вырвать у собеседника глаз, у
кого имелся, грызли базальт, рыгали тухлыми яйцами и крысиным пометом, пахли
перегаром  бочкового  вина  "Алабашлы",  льняным   растворителем,   дерьмом,
блевотиной, спермой, платным туалетом, маковым и конопляным семенем,  и  все
они требовали  себе  истинного  положения  в  мировом  устройстве.  Пока,  в
начальной стадии всполошения, удалось согнать Приватные привидения в  единую
кучу и держать при ней смотрителей с кнутами и щупами. Но установить порядок
в этой куче было  нелегко,  образы  Приватных  привидений  возникали  внутри
людей, там же опреде-лялись их характеры и способы  поведения,  и  следовало
пересмотреть всю систему управления этой шипящей, прыгающей, корчащей  рожи,
капризной толпой.
   Глухо доходили сведения из мест, где сохранялись  фигуры  серьезные,  там
узы и тенета  были  тяжкие.  И  из  Таинственных  Чертогов,  и  из  Чертогов
Секретных. Из вместилищ, названия  которых  не  могли  быть  упомянуты  и  в
мыслях. Но и там свирепело и раскачивалось, и  там-то  содрогания  вышли  бы
самыми решительными и опасными.  Иметь  удовольствия  от  них  прежде  всего
пришлось бы местным персонажам, им, Гликерии с Дуняшей, в частности. Правда,
те, кто более других соображал, а не расшатывал камни,  какие  на  охотников
расшатывать и повалятся, пустили в оборот словечко "прорыв". И полагали, что
и доверить этот "прорыв" разумнее всего было бы Гликерии и при ней - Дуняше.
Гордецы, фундаменталисты и существа воздушные, а их  хватало,  считали,  что
люди и есть привидения и призраки, навязчиво и  плотски  вторгающиеся  в  их
духовную суверенность. И что людей, как фантомов, надо  ставить  чрезвычайно
низко, отвергать их искушения, не искать  среди  них  выгоду,  а  заниматься
усовершенствованием воздушных потоков. Но  личности  практические  заметили:
ага, а самозванцы будут пользоваться плодами наших садов! Вон  на  Покровке!
Словом, эти соображения - "прорыв", "спрос", "пользуются плодами" - не могли
не взбудоражить натур деятельных и не подтолкнуть их к затеям сиюсекундным и
долговременным. При этом Гликерии с Дуняшей многие завидовали и не доверяли.
Подпрыгивая и сам себе радуясь, пробежался слушок, мол, Гликерия  с  Дуняшей
куплены и вступили в сговор  с  полпрефектом  Кубариновым  и  распорядителем
смотрин Дударевым. Иначе откуда такая удача  со  столпотворением  московских
жителей, иностранцев и фотографии в газетах?  Неопределенным  было  нынче  и
положение Невзоры-Дуняши. Комиссия соблюдателей распорядка, не вызывая  пока
Дуняшу к протоколу, обмозговывала, как с ней  поступить.  Дуняшу,  возможно,
ждала холодная. В доме на Покровке она не должна была появляться.  Но  в  ее
проступке углядывались теперь две добродетели. Во-первых,  она  бросилась  в
бой, защищая достоинство отведенной ей  в  Доме  Привидений  госпожи  (из-за
тревог и предчувствий и ринулась на Покровку). Во-вторых, карая  самозванку,
отстаивала честь сословия и его право на исполнение самостоятельных  функций
в мироздании. (Все это,  естественно,  при  отсутствии  сговора  с  людскими
структурами.) Многое зависело теперь от свободного падения козырных карт  на
плоскость стола. Если "прорыв", "спрос" лягут поверху, возможно,  Дуняше  не
быть брошенной в холодную. И уж тем более не быть заквашенной с брусникой  и
смородиновым листом. Но движение происходило за спинами Гликерии  и  Дуняши.
Оттого что многие сторонники "прорыва" и "спроса" подыскивали  теперь  своих
фигуранток и фигурантов, какие могли бы иметь  успех  без  всяких  домов  на
Покровке,  случайных  Гликерий,  Дуняш,   самодеятельных   самозванок   типа
Александрин, а  подчиняясь  требованиям  равновесия  устройств,  Гликерию  и
Дуняшу следовало оттеснить, чтобы не мешались и  уняли  претензии,  в  сырую
темень. "Как же, сейчас! - недобро усмехнулась Дуняша. - Обойдутся  они  без
нас! Кто это на них клюнет! Но, может, и ночевать мне завтра в  холодной..."
Гликерия,  странствуя  в  музыкальных  течениях,  опустила  вдруг  пальцы  в
прохладные  струи  "Вечерней  серенады".   Нежное   создание   была   теперь
Гликерия...
   - Дуняша, платье мое выглажено? - спросила Гликерия.
   - И платье, и костюм,  -  ответила  Дуняша.  -  Как  изволили  приказать,
Гликерия Андреевна.
   Дуняша поднималась как бы с ленцой  и  даже  с  намерением  потянуться  и
размять свое большое,  сильное  тело,  но  не  потянулась  и  не  заахала  в
удовольствии, однако успела подмигнуть Шеврикуке,  как  своего  поля  овощу:
мол, сам знаешь этих барынь с их капризами. И пошушукаться  не  дадут.  "Как
же, не дадут! - усмехнулся про себя Шеврикука. -  Вот  сейчас  дали".  Дали.
Сколько посчитали нужным Дуняше  выложить,  столько  она  и  выложила.  Пока
протекала  вода  под  темными  елями  и  Шуберт  одаривал  хозяйку  гостиной
вечерне-грустным наслаждением.
   Опять подпрыгнуло кресло, и зазвенели хрусталины жирандолей  на  ореховых
этажерках. Шеврикуке стало не по себе.
   - Этак у вас подхватишь морскую болезнь, - сказал Шеврикука.
   - А ты,  выходит,  какой-то  изысканный  и  слабохарактерный,  -  сказала
Дуняша. - Значит, и впрямь не стоит приглашать тебя в  проводники.  Подберем
другого.
   - Подбирайте, - согласился  Шеврикука.  -  Их  сколько  хочешь  валяется.
Только не затопчите. Кстати, а  зачем  вам,  Дуняша,  проводники,  если  вас
вот-вот сволокут в холодную?
   - Но, может быть, и не  сволокут,  -  сказала  Гликерия.  -  Может  быть,
проявят благоразумие.
   - Может, не сволокут, - оживилась Дуняша. - Я ведь героическая  и  верная
служанка. Я ведь не какая-нибудь У века Увечная!
   Вышло так, что слова свои Дуняша произнесла не для Гликерии и  тем  более
не для Шеврикуки, а для кого-то иного, способного внимать. И вышло так,  что
слова эти,  как  бы  игривые,  прозвучали  нервно,  чуть  ли  не  мольбой  о
помиловании.
   - У Увеки Увечной, - Гликерия тихо вызвала пальцем басовый звук,  -  есть
незримые, несовершенные доброжелатели.
   - Увека Увечная, - с презрением бросила Дуняша, - из кикимор!
   - Эти доброжелатели, - продолжала  Гликерия,  может,  сами  пробились  из
существ, близких к кикиморам.  И  она  им  приятна.  Но  теперь  она  им  не
кикимора, и не Увека Увечная, а Векка Вечная. И в делах с ней есть выгода.
   - Увека хуже Совокупеевой Александрин! - рассердилась Дуняша. - Она у нас
встанет на дороге!
   - Или обойдет нас, - согласилась Гликерия. - Но пока она под надзором и в
леднике.
   - Обойдет! Она у меня обойдет! - совсем разошлась Дуняша. -  Она  у  меня
полетит в восьмом  отсеке  в  Америку!  Она  у  меня  приводнится  в  заливе
Ванкувер! Как же!
   - В каком восьмом отсеке? - спросил Шеврикука. - В какую Америку? В каком
заливе?
   - А ты-то что? Тебе-то что! - воскликнула Дуняша. - Дезертир!
   И все же она выпалила, в каком отсеке, в каком заливе, в  какую  Америку.
Вошли в повседневную жизнь дружеские обеды достойных  супружеских  пар  двух
континентов. Конечно, были  хороши  ароматы  московской  сборной  солянки  с
каперсами, соком соленых огурцов и вареными языками,  но  им  ни  в  чем  не
уступали  запахи  и  пары   черепаховых   супов   по-мерилендски,   или   же
новоорлеанского  рубца,  или  жаркого  из  опоссумов,   да   что   говорить,
увлекательными и далеко манящими были эти запахи. Но накануне,  когда  столы
уже  расставлялись  в  каком-нибудь  Сиэтле,  Портленде  либо  в  авокадовом
Сан-Диего. Вы  сами  знаете,  в  тихоокеанские  доброприемные  воды  опадали
послания из России, душевные и деловые. Доставлялись они в  отсеках  летучих
изделий тружеников Самары. Изделия эти как раз к обедам возносились в небо в
Архангельской губернии, на радость  поморам.  Что  только  не  возили  в  их
отсеках. А привидений не возили. И вот арестантка Увека Увечная  додумалась.
Конечно, могли быть у нее подсказчики из числа тех  же  доброжелателей,  но,
скорее всего, додумалась она сама. Не смогла  прокатиться  в  Лихтенштейн  в
портсигаре негоцианта,  но  не  изменила  мечте  или  пагубной  страсти.  На
обрывках молочного пакета карандашом для совершенствования  ресниц  написала
послание-проект, неважно кому, естественно, полуграмотное, но с вкраплениями
якобы  английских  слов,  будто  готовила   себя   в   ведущие   музыкальных
развлекательных программ (кто бы  ее  взял!).  Нет,  в  какие  там  ведущие!
Наглости у Увеки Увечной скопилось столько, что она объявила себя жертвенной
особой, готовой отдать все, но способствовать моментальному и  историческому
переносу привидения из Старого Света в  Новый.  Она  была  согласна  на  все
неудобства, на любой  отсек,  даже  на  восьмой.  Послание  Увеки,  конечно,
перехватили, может, она и сама желала, чтобы его перехватили, а шелест о нем
прошел, и если бы  даже  теперь  Увеку  решили  проткнуть  пикой,  она  свое
приобрела. По поводу ее выходки имеют нынче рассуждения, да вдруг возьмут  и
рассудят доверить этой гнуси "прорыв". Другое дело, как его смогут устроить?
Нужны ли обедающим супружеским парам к  черепаховым  супам  и  запеченным  в
раковине устрицам еще и привидения?
   - Увека не достойна преимущества и удовольствий, - сказала Гликерия. - Но
я ей не судья.
   - А я судья! - воскликнула Дуняша. - Мне о ней судить очень просто.  Имею
основания. Только такую не хватает отправить в Прорыв!  Конечно,  если  этот
дезертир Шеврикука...
   - Не держи его в голове, - сказала Гликерия.
   Она опять вспомнила о "Картинках с  выставки",  и  невылупившиеся  птенцы
стали осторожно стучать лапками. Один из них пробил скорлупу.
   - Во мне возникает непредвиденное, - сказала Гликерия.
   - Опять? - удивился Шеврикука.
   - Во мне, Дуняша, возникает непредвиденное! -  Гликерия  уже  пропела,  и
тема ее могла бы заинтересовать Верди. - Непредвиденное!
   - И чем же вы теперь-то хотели бы владеть? - спросил Шеврикука.
   - Туманностью Андромеды, - пропела Гликерия.
   - Чем-чем?
   - Чем? - переспросила Дуняша.
   - Туманностью Андромеды, Дуняша! Туманностью!  А  к  Маскараду  я  бы  не
отказалась иметь украшения Елены, - сказала  Гликерия.  -  Те,  что  откопал
Шлиман в Малой Азии. Или не откопал.
   - Это доступнее, - сказал Шеврикука. - Если  он  их  откопал.  Тогда  они
могут быть и в Москве. Только неизвестно, в каких хранилищах.
   - Елены! - не могла поверить Дуняша.  -  Это  же  Трубникова  усохнет  от
зависти!
   - Может быть, на Волхонке, - предположил Шеврикука. - А может быть,  и  в
Подольске.
   -Ты считаешь, Маскарад не  отменят?  -  с  надеждой,  но  и  с  сомнением
спросила Дуняша.
   - А какой резон отменять? - сказала Гликерия. - При любых обстоятельствах
не будет резона  отменять.  Только  приспособят  или  усовершенствуют  сюжет
Маскарада.
   - А я уж было пала  духом!  -  рассмеялась  Дуняша.  -  Вдруг  возьмут  и
отменят!
   - Другое дело, - сказала Гликерия, -  что  мы  с  тобой  можем  оказаться
недопущенными к Маскараду.
   - Из-за меня?  Из-за  того,  что  я  бросилась  на  Покровку?  Или  из-за
всполошения?
   - Из-за всполошения, -  сказала  Гликерия.  -  Из-за  чужих  интересов  и
зависти. Если мы проиграем...
   - Ну нет! - решительно заявила Дуняша. - Нас не одолеют!
   - Не должны одолеть, - согласилась Гликерия.
   - Андромеда и Елена... - Шеврикука раздумывал вслух. - Здесь ведь есть  и
несовместимое... Хотя, конечно, как взглянуть. Но для Андромеды  понадобится
Персей, а для Елены - Парис. Где же вы  теперь  отыщете  Персея  с  Парисом?
Кстати, Персей не убоялся Чудовища... Опять  -  Чудовище...  А  может  быть,
Гликерии Андреевне нужна не Андромеда, а туманность?..
   - Ты-то точно не годишься в  Персеи  и  Парисы!  -  обрадовала  Шеврикуку
Дуняша. - Экое чучело!
   - Я и не рвусь, - сказал Шеврикука.
   - А вот в проводники мы все же согласились бы тебя взять!
   - Премного благодарен, - Шеврикука прижал руку к груди. - Но я  не  желаю
быть у вас в проводниках.
   - Смотрите-ка, Гликерия Андреевна, он нам еще и дерзит!
   - Оставь его, Дуняша.
   Шеврикука встал.
   - Видишь, - сказала Гликерия. - Все нужное ему он разузнал и теперь может
идти дальше.
   - Все разнюхал!
   - Не будь так груба и вульгарна.
   - Далеко не все из того, что меня интересовало, я разузнал и разнюхал,  -
сказал Шеврикука. - Например, мне так и не ясно, как вели  себя  Пелагеич  и
изверг Бушмелев и кто наблюдал за  вами.  Ну  и  не  суть  важно.  Зато  мне
открылось, что в Гликерии Андреевне возникает непредвиденное. Уж при этом  я
быть вблизи нее не желаю.
   - Ты, Шеврикука, - трус! - воскликнула Дуняша.
   - Может, и трус. А может, у меня иные, нежели у вас, понятия о  том,  что
происходит в нас и вокруг нас.
   - Не огорчай его,  Дуняша,  -  сказала  Гликерия.  -  Не  вызывай  в  нем
необходимость отвечать. Он быстрее уйдет.
   - Я не могу понять вашей деликатности, Гликерия Андреевна!
   -  Вы,  Дуняша,  -  сказал   Шеврикука,   -   чрезвычайно   заблуждаетесь
относительно деликатности Гликерии Андреевны.
   - Он прав, - подтвердила Гликерия. - Ты заблуждаешься.
   Теперь  невылупившиеся  птенцы,  несомненно,  знали,  что  они  вырастут,
взлетят и что будут они не жаворонки, не мухоловки, не зарянки, а соколы или
кордильерские кондоры. Но, похоже, знание этого и тяготило их.
   - Он мелок и слаб, - сказала Гликерия.
   - Справедливо, - согласился Шеврикука. - И потому зачем мне  быть  теперь
вблизи дамы, связанной дурной клятвой.
   - Что ты городишь! - Разгневанная Дуняша подскочила к Шеврикуке. - Что он
городит! Он верит в эту сплетню! В эту гадость!
   - Отойди от него! - Гликерия была не рассержена, а зла. - И  разреши  ему
нас покинуть!
   - Поклон вам, - сказал Шеврикука. - Оставайтесь с туманностями  Андромеды
и  ценностями  спартанской  Елены.  Кстати,  неплохие  украшения  были  и  у
Клеопатры.
   - Все у нас будет! - Обещание Гликерии вышло чуть ли не торжественным.  -
Подумаем и об украшениях Клеопатры!
   Но сразу же в гостиной Гликерии исчез свет и произошло потрясение. Первая
мгновенная мысль Шеврикуки была: всполошение  сокрушило  преграды,  стены  и
потолочные перекрытия и ворвалось  в  Апартаменты.  Но  тут  же  выяснилось:
потрясение сейчас происходит не  всеобщее,  а  частное.  Свет  вернулся,  но
посреди расширившегося до привычных своих  пределов  помещения  дергалась  и
стонала исполинская серо-черная фигура. Вид она  имела  безобразный  и  лишь
отчасти походила на фигуру человеческую. Твердых форм в ней как бы не  было,
а все  состояло  либо  из  газа,  либо  из  странной  жидкости.  Можно  было
предположить, что голова (или нечто вроде  головы)  вторгшегося  в  гостиную
Гликерии существа была укрыта капюшоном или маской. Вокруг  тела  его  (тела
ли?) колыхалась хламида или, по понятиям очередного столетия,  плащ-палатка,
опять же - из газа или из жидкости. Все в незваном фантоме словно бы плыло и
переливалось, и  все  было  неприятно.  Гликерия  с  Дуняшей  в  отличие  от
Шеврикуки, похоже, поняли, кто он такой и зачем  он  возник.  Но  и  они  не
ожидали его появления.  Дуняша  выглядела  ошеломленно-напуганной,  Гликерия
вскочила с музыкального стула, с силой опустила крышку фортепьяно, скорее  и
не опустила, грохнула ею, будто желала устрашить гостя. Но не устрашила,  а,
напротив, вызвала раздражение или гнев. Тело его  бугрилось,  дергались  его
руки или то,  что  можно  было  назвать  руками,  и  что-то  тонкое,  прямое
возникало в них, способное уколоть,  уязвить  или  даже  погубить.  Пришелец
по-прежнему стонал, но теперь к стонам  добавились  клокотание  и  хрипы.  И
некие спазматические, булькающие звуки стали сопровождать  его  движение.  А
двигался он к Гликерии, руки его обрели костяные пальцы, вытянулись  и  были
готовы вцепиться в  шею  или  плечи  Гликерии.  Дуняша  прижалась  к  стене.
Гликерия выпрямилась и стояла будто согласная  с  погибелью,  ни  о  чем  не
молила  и  ничем  не  возмущалась.  Шеврикука  ринулся  на  пришельца,   но,
столкнувшись с ним, попал не в жидкое и не в газовый  столп,  а  ударился  о
твердое. Его отбросило к ломберному столику, Шеврикука схватил стоявший  там
подсвечник и подсвечником стал бить серо-черного,  разъяренного  и  ревущего
исполина. К удивлению Шеврикуки, враг его (а может,  и  не  враг,  но  в  те
мгновения - враг) начал отступать, взвизгнул,  издал  истерический  вопль  и
пропал. Шеврикука обернулся, взглянул на  Гликерию,  та  без  сомнения  была
напугана, руку с перстнем  держала  вскинутой,  и  золото  Пэрстовой  вещицы
горело, а потом стало тускнеть...
   - Он вернется! - закричала Дуняша. - Он вернется! Не уходи, Шеврикука! Он
придет со шпагой!
   - Ну и что? - сказал Шеврикука и поставил подсвечник на ломберный столик.
- Ему положена шпага. А мне не положен и этот подсвечник.
   - Вам, Шеврикука, положена кочерга, - сказала Гликерия.
   - Да, - сказал Шеврикука. - Мне положена кочерга. И ухват.  Но  теперь  я
соглашусь быть у вас проводником.
   - Вот теперь, - сказала Гликерия, - ни о какой услуге мы просить у вас не
будем.
   - Гликерия Андреевна! - воскликнула Дуняша. - Лика!
   - Как пожелаете, - сказал Шеврикука. - Найти меня вам будет не сложно.
   25
   Опять дрожание земли и глубинные гулы ощущал Шеврикука, но  уход  его  из
Дома Привидений вышел на странность беспрепятственным,  не  объявились  даже
Горя Бойс и бабка Староханова, а могли  бы  проявить  интерес,  некому  было
сдать сушеную воронью лапу, и Шеврикука оставил ее висеть в черном мороке.
   Во  дворе  Землескреба  Шеврикуку  поджидал  Пэрст-Капсула.  Был   он   в
ковбойской шляпе, камуфляжном костюме и полусапожках. "Донесения Радлугина",
- прошептал Пэрст-Капсула, ничего не протянул Шеврикуке,  но  за  пазухой  у
того, под джинсовой рубахой, образовались бумаги и стали Шеврикуку угнетать.
"Хорошо, хорошо, - быстро и даже недовольно проговорил Шеврикука.  -  Потом,
потом! Совершенно занят. Завтра".  Пэрст-Капсула,  похоже,  расстроился.  Он
явно жаждал общения, а может, и о чем-то хотел попросить Шеврикуку.
   - Ну что еще? - сказал Шеврикука.
   - Я хотел бы иметь  подругу,  -  смущаясь,  сказал  Пэрст-Капсула.  -  Вы
позволите мне завести ее?
   - Ты сам себе хозяин! - махнул рукой  Шеврикука  и  помчался  в  квартиру
Уткиных.
   "А кругляш-то его, наверное, и впрямь непростой",  -  подумал  Шеврикука,
вспомнив, как горел перстень на пальце Гликерии, а потом потускнел.
   Среди прочих донесений Радлугина было: "Плод квартиросъемщицы Легостаевой
развивается нормально. Упомянутая Лег. по-прежнему утверждает,  что  понесла
от Зевса".
   И это донесение и иные бумаги Шеврикука отбросил.
   Все чего-то хотят. Кто подругу. Кто младенца от  Зевса.  Кто  Туманность.
Кто Всемирную Свечу. Чего желает он, Шеврикука? Не нужна  ли  и  ему  теперь
подруга? Или хотя бы Туманность? Но он и так в туманности. В тумане бытия.
   Шеврикука отдышался  и  нечто  придумал.  Потом  он  снова  взял  бумаги,
доставленные Пэрстом-Капсулой. Доброжелательный гражданин  Радлугин  делился
своими наблюдениями над жизнью ответственного квартиросъемщика