ньевича о Всемирной Свече.
Изучать их, правда, не стал. Не забрать  ли  сейчас  у  Радлугиных  портфель
Петра Арсеньевича? Нет. Не надо, решил Шеврикука, нет времени, и далась тебе
эта Всемирная Свеча!
   - Игорь Константинович, погодите, - окликнули Шеврикуку.
   Шеврикука поморщился, остановился.
   Нет, не Радлугин окликал его. Дударев.
   Дударев, случалось, катался  по  двору  и  по  Останкину  на  харьковском
дорожном велосипеде. Порой даже озорничал  с  мальчишками  и  гонял  колесом
резиновые мячи. Теперь же он выглядывал из  окна  сиреневого  "Запорожца"  с
номерным знаком, предположил Шеврикука, малого предприятия.
   - Игорь  Константинович,  вам  случайно  наш  Сергей  Андреевич,  Крейсер
Грозный, не встречался?
   - Сегодня нет.
   - Вот стервец! И  японец  с  ним  пропал.  Как  бы  они  не  загуляли!  И
Совокупееву вы не видели?
   - Я ее давно не видел, - соврал Шеврикука. - Последний раз  я  ее  видел,
когда вы оплакивали Департамент Шмелей. Последний раз и первый.  Я  тогда  с
ней и познакомился.
   - Вот и надейся на людей!
   - У меня создалось впечатление... не  так  давно...  -  осторожно  сказал
Шеврикука, - что Сергей Андреевич вышел из вашего дела. После  того  как  вы
решили произвести его в сторожа с колотушкой.
   - Вышел, вошел! - сказал Дударев. - Вчера вышел, сегодня снова вошел!  Он
с утра обещал связать меня с привидениями.
   - С какими привидениями? - удивился Шеврикука.
   - С какими! С теми! С двумя! С чужими. И пропал, стервец,  с  японцем!  -
Дударев негодовал уже  громко.  -  Уверял,  стервец,  что  на  Покровке  все
привидения - его подруги!
   - Я вас не понимаю, - сказал Шеврикука.
   - Вы что, газеты, что ли, не читаете? И телевизор не  смотрите?  Два  дня
назад на Покровке...
   - Я читал, - сказал Шеврикука. - Но в газетах мало ли что пишут. Зачем вы
так шумите и волнуетесь?
   Дударев быстро снял черные очки, посмотрел по сторонам.
   - Да-да, вы правы, - Дударев заговорил почти шепотом, а  Шеврикука  стоял
уже в двух  метрах  от  "Запорожца".  -  Всюду  социальные  и  экономические
завистники! Но Митенька Мельников скоро обезопасит нас от всех ушей, глаз  и
нюхающих носов. А вы наш.  Вы  же  наш!  Сколько  я  вам  обещал  платить  в
последний раз?
   - Тысячи две с половиной.
   - А сколько я положил вам при первом разговоре в Останкинском парке?
   - Пятьсот пятьдесят.
   - Вот. Пятьсот пятьдесят, - Дударев был доволен. - Потом две с половиной.
А теперь я вам кладу шесть тысяч в месяц. И это ведь вы  будете  у  меня  по
совместительству?
   - По совместительству, - кивнул Шеврикука.
   - Чувствуете, как растет ваше благосостояние? Не растет, а скачет!
   - Чувствую, - согласился Шеврикука. - Не благосостояние, а Сергей Бубка.
   - Я понимаю вашу иронию, - добродушно сказал Дударев. - Но  скоро  пойдут
работы, и мы будем вам платить.
   - Появится дом, где потребуется перестилать пол?
   - Должен появиться, - произнес со  значением  Дударев.  -  Должен.  Но  в
Москве сейчас с этим трудно.
   - И всегда было нелегко. Хотя случались и чудеса.  На  моей  памяти  один
шутник вычихал дом.
   - Как это? - заинтересовался Дударев.
   - У князя Хованского, Григория Александровича, того самого, что  написал:
"Я вечор в лугах  гуляла,  грусть  хотела  разогнать",  -  был  любимый  шут
Савельич, большой ловкач и забавник. Этот Савельич на спор вычихал у  одного
вельможи дом. Обязан был чихнуть на каждой из ста двадцати ступеней парадной
лестницы. Чихнул.
   - Когда это было? - спросил Дударев.
   - При Карамзине. Хованский был приятелем Карамзина.
   - Вы сказали: "На моей памяти".
   - Я так сказал? - смутился  Шеврикука  -  На  моей  читательской  памяти,
видимо. Я начитанный. Время образуется для безделья. Вот  Михаила  Ивановича
Пыляева не" давно читал.
   - И я Пыляева недавно читал. Надо было. -  Дударев  задумался,  он  молча
губами шевелил, положив руки на руль, может, что-то и подсчитывал. Сказал: -
Нет, это нынче не пройдет. Чихание не для нас. Хотя...
   - А покровский дом кому достанется? Если не секрет.
   - Секрет! Секрет! Но не  для  вас!  Тут  есть  варианты.  Есть!  И  очень
заманчивые!
   - Вот вы снова и в воодушевлении, - улыбнулся Шеврикука. -  А  то  совсем
недавно поминали в сердцах агонию,  всеобщую  околесицу  и  жуть,  отвергали
возможность родовых схваток...
   - Были причины, были! - резко сказал Дударев. - Я говорил  тогда  с  вами
про мельниковскую лабораторию. О ней - молчок! Это слишком серьезно.
   - Я молчу. Я понимаю, - заверил Дударева Шеврикука, полагая при этом, что
Дударев прокричал о разгроме лаборатории если не сотне,  то  уж  по  крайней
мере десяткам человек.
   - Вот я к чему пришел, - объяснил Дударев. - Мы  отринули  все  это  наше
планов громадье. А сами цепляемся за него.  Не  можем  отвыкнуть.  Я  понял.
Нынче нельзя затевать что-либо долговременное. Надо все соображать на  ходу.
Все менять и выстраивать  на  ходу!  На  лету!  Кто  этого  не  поймет,  тот
погибнет! Можно было бы  еще  три  дня  назад  предположить,  какой  интерес
вызовут привидения? Где этот стервец Грозный? С японцем к тому же! А в нашем
доме, как вы считаете, Игорь Константинович, есть привидения?
   - Привидения... - растерялся Шеврикука.
   - Вы ведь в нашем доме живете? -  Некое  сомнение  прозвучало  в  вопросе
Дударева.
   - Да, в Землескребе, - сказал Шеврикука.
   - Здесь ведь столько людей понабито... Всех не узнаешь и за  сто  лет.  А
привидению-то у нас проползти негде. Или не так?
   - Утверждают, что одно завелось. В том самом подъезде, где  обитает  Митя
Мельников.
   - Откуда?
   -  Там  один  чиновник  накушался  снотворного.  Как  раз  над  квартирой
Мельникова.  Фруктов  по  фамилии.  Его  затравили  в  пору  оздоровительной
кампании. Говорят, стал являться.
   - Вы точно знаете?
   - Я его  не  наблюдал.  Но  утверждают.  Вот  Сергей  Андреевич,  Крейсер
Грозный, и утверждает.
   - Ну-у! Это враль! - поморщился Дударев.
   -  Враль,  -  согласился  Шеврикука.  -   Враль-то   он   враль,   однако
змей-анаконда живет в Останкине. И вы  его  разыскиваете  в  надежде  с  его
помощью войти в желанное вами общение.
   - Возможно, вы правы, - задумался Дударев. - А коли что узнаете  об  этом
Фруктове, непременно сообщите нам.
   - Дались вам эта привидения! - раздраженно сказал Шеврикука. -  Нашли  на
кого ставить! На весь этот хлам - привидения, призраки!  Вот  уж  где  точно
симптомы агонии. Впрочем, нет. Когда соображают  на  ходу,  проглатывают  на
ходу невесть что, случается не агония и не родовые  схватки,  а  хроническое
расстройство желудка.
   Но Дударев его не слушал. Из кармана пиджака он достал карточку, схожую с
визитной, но размером с открытку, и рассматривал ее. Шеврикука почувствовал,
что Дударев намерен о чем-то спросить его, но колеблется, стоит ли.
   - Вы в каком подъезде живете?
   - В том... - неопределенно указал рукой Шеврикука.
   - Понятно, - сказал Дударев. - Вам сегодня в почтовый ящик ничего лишнего
не бросали?
   - А что именно? - спросил Шеврикука.
   - Да всякую дрянь бросают! То посоветуют немедленно разослать в  двадцать
адресов требование купить букет Алле Пугачевой. То  этот  наш  землескребный
деятель... как  его...  Радлугин,  что  ли...  озадачит  анкетой  по  поводу
Затмения. Сегодня сунули какую-то странность.
   - Я ничего не получал.
   - А в вашем подъезде кто-нибудь?
   - Не знаю. Не слышал. В нашем подъезде никто.
   - Странно, - сказал Дударев и, решившись, протянул Шеврикуке карточку.  -
Вот поглядите.
   Карточка была лакированная, с золотым тиснением, Золотые буквы бежали  по
ней резво, цепляясь друг за друга лапами и  хвостами,  ватагами  обезьян.  В
четырех местах росчерки выскакивали вверх и вбок особо длинными  и  изящными
хвостами. Золотом обращались: "Товарищу Дудареву  О.  С.!"  Далее  следовали
слова знакомые  и  малоинтересные:  "Быстро!  Безопасно!  Блестящий  эффект!
Уничтожаем бытовых насекомых, не нарушая уюта  вашего  дома!",  и  Шеврикука
вернул бы карточку, если бы не скосил глаза на подпись: "Отродье Б.  8783  -
4. Б. Ш.  (Фл.  Ш.)".  Он  перечитал  золотые  слова:  "Если  подружитесь  с
привидениями, не жадничайте, свяжитесь с нами, не сочтите за труд, иначе  не
отвечаем за уют дома. В любой день с 6 до 19  часов  по  телефону..."  Номер
был, но его замазали черным. Шеврикука перевернул  карточку.  И  на  обороте
зачерненные цифры не проступили. Шеврикука пожал плечами, вернул карточку.
   - Не знаю, что и сказать. Шутят.  Резвятся.  Бумага  есть.  Краски  есть.
Некуда девать.
   - Странно, - пробормотал Дударев. - И главное - товарищу...
   - Ни у кого более не видел, - сказал Шеврикука.
   - Что вы слыхали про Отродья?
   - Так. Останкинская болтовня.
   - Вы сталкивались с ними?
   - Нет. Их нет.
   - Они есть, - убежденно сказал Дударев.
   - Если номер телефона проступит, вы позвоните?
   - Нет, - покачал головой Дударев.
   - И правильно. Это какие-нибудь богатые шутники озоруют.
   - Не уверен, - сказал Дударев. - Но мы  и  сами  с  усами.  Где  же  этот
стервец Крейсер Грозный? Так вы, Игорь Константинович, если что узнаете  про
тень Фруктова, дайте знать.
   - Теперь вы прямо как Отродье Б. Ш.! Что вы  носитесь  со  всякими  этими
привидениями, с чепухой этой, досадно даже! - опять не выдержал Шеврикука.
   - Вам-то что досадовать! Вот скоро получим дом, надеюсь, без насморков  и
чиханий, и для вас там будет пол. А увидите Грозного, передайте ему все, что
я о нем думаю.
   И сиреневый "Запорожец" малого предприятия укатил.
   - У меня у самого дела! - бросил ему вдогонку Шеврикука.
   23
   Впрочем, Шеврикука полагал, что  направляется  на  лыжную  базу  так,  на
всякий случай, без особого дела. Вроде бы  нет  у  него  никакого  интереса,
никакой  комиссии.  День  стоял  жаркий,  два  облака  нехотя  волоклись  из
Астрахани в Норильск, над Останкином зависли, возможно, размышляя, возможно,
любопытствуя. Степенно  (наконец-то  по-московски  степенно!)  Шеврикука  по
асфальтовой тропинке проследовал от главного входа в направлении стадиона  и
лыжной базы и вдруг стал ощущать, что под ногами у него гудит. И  не  только
гудит,  но  и  нечто  содрогается.   В   этом   юго-западном   углу   парка,
расположенного ближе к строениям Кашенкина луга, редко прогуливались,  здесь
спешили деловые жители, укорачивая парком свою дорогу,  и  сейчас  несколько
таких озабоченных прохожих попались навстречу Шеврикуке. Под ноги  себе  они
не смотрели, не останавливались и ничему не удивлялись. И уж  тем  более  не
спрашивали Шеврикуку: "Что это? Вы ничего не чувствуете?"
   Он чувствовал. Они не чувствовали.
   А может быть, и они чувствовали, но в суете жизни не  придавали  никакого
значения всяким гулам и содроганиям. Да мало ли что у нас  в  Москве  нарыто
под землей. Мало ли что может там гудеть и содрогаться.
   А Шеврикука  чем  ближе  подходил  к  лыжной  базе,  тем  нервнее  ощущал
подземные гулы и волнения. Под ним, похоже,  не  только  содрогалось,  но  и
бурлило. Однако асфальт нигде не коробился, не разрывался трещинами, ни одна
травинка не вздрагивала, листья тополей, дубов и лип  были  спокойны,  серый
кот и тот, лапы раскинув, безунывно спал  на  скамейке.  А  в  тектоническую
предусмотрительность котов Шеврикука верил.
   "Что же это?" - растерялся Шеврикука и метрах в пятидесяти от лыжной базы
встал. Не предупреждение ли ему? Глупости. Этак  выйдет,  что  в  сердцевине
всего находится он. Кому он нужен! Гулы  и  судороги  происходили  в  недрах
летнего проживания привидений и  призраков.  Иное  дело,  следовало  ли  ему
именно теперь лезть в бурливый котел? Вспомнил он и о том, как недавно нечто
давящее и смрадное забирало его в недра Ужаса (то есть он и  не  забывал  об
этом, но сейчас физически вспомнил, как его захватывало Чудовище). Ко  всему
прочему, умельцы воздействовать на его сознание могли находиться и здесь, на
днях  на  Покровке  они  уже  оказывались  вблизи  привидений,  Благоразумие
требовало; уймись, охлади себя и уйди. Или резче:  поворачивай  оглобли.  Но
гордость и любопытство возбуждали в Шеврикуке отвагу.
   Шеврикука тихонько, теперь уже  оглядываясь  по  сторонам,  подобрался  к
северному боку лыжной базы, отодвинул доску, освобожденную им три года назад
от гвоздей,  и  проскользнул  в  знакомую  щель.  Избегать  взаимоуважающего
соблюдателя Горю Бойса он не был сегодня намерен и сразу дал о себе знать. Я
здесь, ваш посетитель, учиняйте  расспросы.  Однако  легкопроходимый  боевой
стол соблюдателя, прежде всегда поспевавший куда надо, где-то застрял  и  не
надвинулся  грозно  на  Шеврикуку  табельным  охотником,   а   еле   наполз,
погромыхивая в раздражении ящиками тумбочек. Горя Бойс, в валенках, в ватных
штанах на подтяжках,  тощий,  но  пухлощекий,  был  взъерошен,  взбудоражен,
Шеврикука его не рассердил и не обрадовал. Из кармана  расстегнутого  френча
Гори Бойса торчали фанерные очки, к битью мух они сегодня  не  принуждались,
да и мухи нигде вокруг не парили и не присаживались.
   - В Апартаменты? - спросил Горя Бойс. - Или куда еще решили  последовать?
Или ко мне?
   - В Апартаменты, - сказал Шеврикука. - В номер триста двадцать четвертый.
   Стол взаимоуважающего соблюдателя  начал  подпрыгивать,  гремел  ящиками,
звенел шпорами. Горя Бойс, бранясь, принялся удерживать канцелярскую  лампу,
а она рвалась в выси, Шеврикуку шатало.
   - Что это у вас? - спросил Шеврикука.
   - Где? Что? - Горя Бойс вцепился в лампу, а она носила его над столом.
   - Что это трясется под вами? Что бурлит?  Содрогание  затихло.  Шеврикука
выпрямился. Горя Бойс с лампой рухнул на стол.
   - Это не под нами... - пробормотал Горя Бойс. - Это в нас... Переполох!..
Большой переполох!
   - Из-за них! Из-за этих! - выскользнула  из  темноты  бабка  Староханова,
взаимоуважающий следитель, она же Лыжная Мазь, она же Смазь. - И из-за  этих
тоже! Которые в Апартаментах! Которые в нумере  триста  двадцать  четвертом!
Теперь покоя не будет! Ты Шеврикуку к  ним  не  пускай,  он  их  еще  больше
всполошит!
   - А может, и порешит, - предположил Горя Бойс.
   - А может, и порешит  -  захихикала  бабка  Староханова.  -  А  может,  и
порешит! Порешит и порешит!
   - Горя, давай от триста двадцать четвертого, - сказал Шеврикука.
   Шеврикука полагал, что Горя Бойс начнет  опять  для  порядка  куражиться,
требовать объяснений, почему он явился в неотведенный час и нет ли  при  нем
зараз, лиха и напастей,  но  нет,  соблюдатель  протянул  Шеврикуке  сушеную
воронью лапу с алюминиевым ромбом и произнес привычное:  -  Веди  прохладную
беседу. Не озорничай. Не шали. Горя бойся!
   Следитель Староханова заскользила  за  Шеврикукой.  На  этот  раз  он  не
отогнал бабку, надеясь услышать от нее злободневные известия. Но Староханова
сопела и сморкалась, не вступая в  разговор,  возможно,  лишь  наблюдала  по
должности за путешествием гостя, не натворит ли чего.
   - И давно здесь так содрогается и бурлит? - спросил Шеврикука.
   - Третий день, - охотно ответила Лыжная Мазь. - Третьего дня поутру  тихо
так зашелестело, зашевелилось, а потом пошло.  И  завыло.  И  закряхтело.  И
заколобродило.
   Бабка вдруг и сама завыла, захныкала.
   - Зависть-то до чего доводит! Это что же будет-то! Так мы и до  Оранжереи
не доживем! Шеврикука!  Сыночек  миленький!  Убереги  нас!  Пореши  ты  этих
бесстыжих красавиц!
   - Что ты, бабка, несешь! - сказал Шеврикука. - Кто я такой? А здесь  я  и
ничего не могу. Здесь я гость и обязан вести  прохладные  беседы.  И  в  чем
виноваты красавицы?
   - Цепи рвут! - остановилась следитель Староханова.  -  О!  Слышишь!  Цепи
грызут! Стучат зубилами! С  цепей  сорваться  хотят!  А  во  снах  пребывали
смирно. С этих, с этих, апартаментских, все началось! Кабы не  вышло  роение
улья. Сами себя изгрызут, искусают, изжалят!
   В подземном гудении слышались звуки разнородные и даже  разномузыкальные,
среди прочих - и металлические, но выделить  из  них  звяканье  или  скрежет
цепей, удары зубила  Шеврикука  не  мог.  Многое  здесь  знать,  видеть  или
различать ему было не дано. А иное знание вышло бы и погибельным.
   - Не хочешь порешить - не ходи! - донеслось до него сзади.  Слова  Лыжной
Мази были сухие, злые: - Сам сгоришь с ними!
   - С кем - с ними? - обернулся Шеврикука.
   - С нею! С нею!
   - Проваливай, бабка! И лучше ходи с насморком, чихай и  втирай  в  ноздри
лапландскую мазь, осьмой нумер! Дольше протянешь!
   Следитель Староханова, на этот раз не хныча, не юродствуя, не лебезя,  не
совершая перелетов через плошки с  горящим  спиртом,  сдержанно  поклонилась
Шеврикуке и шагнула в черноту.
   А Шеврикука стоял уже в Апартаментах.  Опять  трясло  и  содрогалось.  Не
дожидаясь явления Чудовища (но было ли оно?), Шеврикука  быстро  повесил  на
гвоздь, вбитый в воздух, сушеную воронью лапу с алюминиевым ромбом и номером
"324"  и,  к  удивлению  своему,  сразу  же  услышал,  пусть  и  не  слишком
приветливое:
   - Входите!
   Вошел.
   Вблизи Гликерии снова находилась Невзора-Дуняша. Она же Прилепа.  Она  же
Копоть. Голова ее была при теле.
   - Наш бывший обожатель явился! - свидетельствовала Дуняша, поднося ко рту
сочную плоть астраханской груши. - Я вам обещала, Гликерия Андреевна? Но  вы
и сами знали. При своей любознательности он мог ринуться сюда и раньше.
   - А прежде, недели три назад или даже месяц назад, - Гликерия  обращалась
к Дуняше, но взглядывала и на Шеврикуку, - он полагал,  что  посетил  нас  в
последний раз. Ну в предпоследний... Мог  забежать  еще  по  одному  делу...
мелкому, частному. И вот он опять перед нами. Его стоило бы гнать сразу.  Но
пусть  немного  посидит.  Если,  конечно,  пожелает.   Теперь,   при   новых
обстоятельствах, он, пожалуй, будет нам полезен.
   - Он может оказаться вам полезен, - уточнил Шеврикука.
   - Не суть важно, - сказала Гликерия. - Садись, Шеврикука.
   Шеврикука сел.
   Невзора-Дуняша, с грушей в руке, со смаком слизывая сок  южного  плода  с
пальцев, с ладони и с самой груши, отправилась к  Гликерии  и  стала  что-то
доверительно шептать ей,  посетителя  при  этом  явно  не  имея  в  виду.  У
Шеврикуки было время оглядеть Гликерию с Дуняшей и уголок Апартамента ј 324,
в который его сегодня допустили. В прошлый  раз  Гликерия  принимала  его  в
будуаре, Невзора-Дуняша перед  завтраком  убирала  тогда  ее  голову.  Нынче
Гликерия, надо полагать, уже позавтракала и  теперь  сидела  на  вращающемся
стуле у фортепьяно и музицировала. А стало быть, Шеврикуке дозволили войти в
гостиную. Сам Шеврикука утопал в мягком кресле,  обтянутом  светлым  штофом.
Впрочем, помещение, где находились он и две дамы, было лишь частью гостиной.
Если бы возникла нужда, если бы званые гости потекли, отужинав или отобедав,
из столовой сюда для приятных и  умных  бесед,  домашнего  концерта,  чтения
стихов из альбома, игры в бридж и прочих  удовольствий  салона  с  кофием  и
ликерами, то сразу бы гостиная возобновилась целиком, со  всеми  углами,  со
всеми окнами и со всей мебелью. Но теперь такой нужды не было,  и  Шеврикука
видел перед собой две стены,  не  в  полную  их  длину,  фортепьяно,  четыре
кресла, канапе и два столика. Тесно, впрочем, не было. Содрогания и гулы  не
прекращались, но происходили они будто бы не в Останкине,  а  в  Крылатском.
Апартаментам было предписано  соблюдение  тишины,  спокойствия  и  комфорта.
Возможность лишних и посторонних звуков  и  колебаний  предусматривалась,  а
потому были приготовлены средства охранительного противодействия. На  первый
взгляд две дамы  (барышни,  сударыни,  донны,  синьоры,  мадемуазели  или  -
хозяйка салона и ее камеристка, госпожа и служанка,  Шеврикука  в  мыслях  и
вслух мог называть их как угодно) были  одеты  несколько  легкомысленно  для
салона и, уж конечно, для музыкальных занятий, даже если на  подставке  были
разложены сейчас ноты "Балета невылупившихся  п