,
естественно, не знали. Но иные из них, в особенности наиболее интеллигентные
и начитанные, о присутствии или о возможности присутствия и в  их  подъездах
домового предполагали и,  уж  во  всяком  случае,  ничего  не  имели  против
подобного присутствия. Да пусть бы и завелся у  них  домовой,  жил  бы  себе
припеваючи и опекал бы квартиры.
   А может, он и впрямь завелся, жил, ус покручивая, и опекал? Пусть не  все
это замечали, а  лишь  некоторые,  но  в  их  квартирах  бытовых  безобразий
случалось  куда  меньше,  нежели  в  соседних  подъездах.  Тут   и   разводы
происходили, пожалуй, реже. А теперь начались и безобразия. И  посуда  стала
биться (а прежде можно было успеть подхватить оплошный стакан или тарелку  у
самого пола). И лампочки бессовестно перегорали. И  краны  текли.  И  маньяк
будто бы заходил в лифт и чуть  было  не  изнасиловал  супругу  Старшего  по
подъезду. И будто бы снова стала,  постанывая,  бродить  по  квартирам  тень
наложившего на себя руки чиновника Фруктова, в домашнем халате и в очках,  и
лишь стаканом дамского ликера "Амаретто" можно было от  тени  отделаться.  И
будто бы из комнат картежника-акулы Зелепукина, гастролировавшего в поездах,
выходили на балкон голые бабы с хвостами, махали банными полотенцами и звали
народы на митинги. А у флейтиста Садовникова сломалась флейта  и  в  котлете
запекся таракан. Все эти безобразия, да иные и  похлеще,  с  перебранками  и
драками, и дали повод бакалейщику Куропятову высказаться: "Э-э, братцы, да у
нас, кажись, домового забрали. Беда-то, беда..."
   С этим суждением многие были согласны. И в особенности была согласна Нина
Денисовна  Легостаева,  просившая,  если  помните,  Шеврикуку  называть   ее
Денизой.  Впрочем,  по  поводу  заявления  бакалейщика  Куропятова  она   не
произнесла ни слова. Она просто тосковала.  И  ухажер  у  нее  был  хороший,
страстно-терпкий Радлугин. И по-прежнему она ждала ребенка от Зевса (хотя  в
женской консультации начали  тлеть  сомнения).  А  вот  тосковала.  И  ждала
звонка. Не от Радлугина. Не от коллег по общественным наукам. Не  от  бойцов
интеллектуального фронта (будут упомянуты позже) В. Добкина и О.  Спасского.
Не из журнала "Коллекция моды" с предложением позировать. А как и  раньше  -
от сексуально озабоченного домового,  из-за  первых  посягательств  которого
Нина Денисовна дважды по дурости обращалась с жалобами  в  милицию.  Вот  бы
позвонил он, подышал бы тяжело в трубку, и она зашептала бы  яро:  "Это  ты,
милый... Приходи... Умоляю... Приходи... Через полчаса... Нет, сейчас..."  И
он бы тотчас пришел. Или бы монахом к закованной Жанне д'Арк. Или бы  князем
Василием Васильевичем Голицыным, пробиравшимся  подземным  ходом  к  царевне
Софье. Или бы  пролился  на  Данаю  Зевсовым  золотым  дождем.  Но  нет.  Не
проливался. Не звонил. Не  приходил.  И  Нина  Денисовна,  тоскуя  и  томясь
прекрасным телом, чувствовала, что его в доме нет. И не будет.
   И не одна Нина Денисовна Легостаева грустила. В  подъездах  вообще  стало
тоскливо.
   К тому же пошли дожди. Лето стояло знойное, сухое, с крымской  голубизной
неба, от дождей отвыкли. А они пошли. И небо удручало теперь пасмурью.  Мне,
чтобы записывать эту историю, приходилось днем зажигать настольную лампу.
   - Сергей Андреевич, - спрашивал Сергея Андреевича  Подмолотова,  Крейсера
Грозного, летящий по делам российский коммерсант Олег Сергеевич  Дударев.  -
Вы, часом, нашего Игоря Константиновича не встречали?
   - Нет. Давно уже не встречал. Считай, с самого яблочного Спаса, - отвечал
Крейсер Грозный. - Мы тогда еще недозревший штрейфлинг грызли. Да, месяц уже
как...
   - А визитной карточки его у вас нет? Или хотя бы телефона?
   - Нет, - вздыхал Крейсер Грозный. - Ни визитной карточки. Ни телефона.
   - А он мне позарез нужен! В Салоне. В связи с этими футбольными заказами.
И он вам не конкурент! Не конкурент!  -  Дударев  постарался  не  раздражать
Сергея Андреевича.
   - Мне никто не конкурент! - ответственно произнес Крейсер Грозный.
   - Ну конечно, конечно! - поспешил согласиться Дударев. - И он  мне  нужен
для паркетных работ. Увы, не в доме на Покровке.  Вы  же  сами  знаете,  что
после взрыва, встряски и прочей катавасии  строительные  планы  на  Покровке
приходится пересматривать.
   - Может, он в командировке? - высказал предположение Крейсер  Грозный.  -
Или из-за дождей поехал на пляжи Сейшел?
   Чуть было не забыл,  возле  Крейсера  Грозного  стоял  в  те  минуты  его
японский  друг  и  компаньон  Такеути  Накаяма,   Сан   Саныч,   с   фанерой
доброжелательных плакатов на груди и спине: "Даешь Коморы, Сейшелы,  Бермуды
- новые русские острова!"
   - Я-то как раз и хотел послать его в командировку! - сказал Дударев. -  В
горные районы Северной Италии. За паркетом из альпийских  елей.  Ему  уже  и
заграничный паспорт выправлен. С орлами. И дом ему готов в  Подмосковье  под
дубами и липами... Впрочем, это вам неинтересно...
   - Отчего же... - вежливо произнесли Крейсер Грозный с Сан Санычем.
   - Ну, я бегу. Встретимся в Салоне!
   - И в Салоне тоже, - кивнул Крейсер Грозный.
   И Олег Сергеевич Дударев поспешил к свинцового  цвета  "лендроверу",  где
его внимательно поджидали два крутостриженых паладина с черно-желтыми змеями
Анаконда на серебристых рукавах.
   Стало быть, недоставало Игоря Константиновича в Москве и как специалиста.
   В происшедшем на ходу разговоре вскользь были  упомянуты  слова:  "взрыв,
встряска, прочая катавасия..." И все в связи с домом на Покровке. В связи же
с Шеврикукой случайно и косвенным образом.
   О взрыве и встрясках на Покровке было известно  в  городе,  и  толкования
происшествия ходили самые разнообразные, отражая своеобычность миропонимания
каждого из москвичей, а добредая до пригородов и ближайших губерний,  они  и
вовсе перекувыркивались и обрастали пушистыми цветами.  К  тому  же  мастера
сыска называли несколько рабочих версий случившегося, не отрицая при этом  и
множества иных его причин.
   Проще всего было связать взрывы и встряски с террористами, тем более  что
они как раз обещали провести Парад победы на Тишинском рынке, сокрушив перед
тем  георгиевский  столп  Зураба  Церетели  и  перебив  палками  алкоголь  в
палатках. А встряски ощущались и  в  самом  доме  Тутомлиных,  и  во  многих
строениях от Воронцова поля и до Сретенки.  Вылетали  стекла,  раскачивались
люстры, съезжали с места ванны с купающимися в них жильцами, останавливались
на полном ходу лифты, а в крайнем доме Большого Сухаревского переулка, почти
у Цветного бульвара, с жестяным  скрежетом  рухнули  разом  на  тротуар  все
водосточные трубы. (Очень  скоро  следствию  пришлось  отделить  сухаревские
водостоки от покровских причин, по новой рабочей версии  виновными  в  крахе
труб оказались шабашники из Сумской области.) В  доме  же  Тутомлиных  много
чего покорежило, и у властей префектуры возникли поводы  в  аварийные  сроки
выселить из дома последних коммунальных квартирантов. В их числе и  флотских
корешей Крейсера Грозного, поднимавшего в памятный день смотрин  Андреевский
флаг - на борьбу за  права  и  свободы  здешнего  привидения.  Выселенные  с
Покровки напрочь отметали причастность к их бедам террористов; по их мнению,
взрыв  устроили  мздоимцы-чиновники,  все  тот  же  пресловутый  полпрефекта
Кубаринов, чтобы расчистить плацдармы для деятельных  операций  неумытого  и
неухоженного московского капитала.
   Террористов и мздоимцев обелили,  как  ни  странно,  саперы  и  пожарные.
Помилуйте, о каком взрыве  вы  судачите,  заявляли  они,  обижая  покровских
знатоков и следопытов из пригородов. Дом тряхнуло, но  ничего  при  этом  не
взорвалось и не горело. "А собаки выли", - возражали им. "А может,  у  собак
случилось  расстройство  пищеварительного  тракта?"  -  отвечали  саперы   и
пожарные.
   "Собаки выли на луну, - разъясняли мистики. - На луне перемещались пятна,
и собаки выли. И как раз подоспела Дикая Охота..."  Имя  предводителя  Охоты
называлось уже подземным, замороженным шепотом.
   Тогда-то, видимо, и возникла державшаяся в Москве почти весь отопительный
сезон легенда о Дикой Охоте,  о  Черном  рыцаре  (или  лыцаре),  или  Черном
воеводе. И моментально выяснилось, что  многие  москвичи,  возможно,  что  и
каждый третий из них или даже второй,  подогнанные  к  окнам  вытьем  собак,
видели, как от луны, будто бы зацепившейся за что-то, может,  за  гвоздь,  и
дергавшейся, отделился черный всадник (кто говорил  -  на  коне,  кто  -  на
кобыле, но все сходились - на лошади, вроде  бы  с  булавой  в  руке  -  это
подтверждали  не  все)  и  потихоньку  спланировал   с   молнией,   поначалу
беззвучной, прямо на покатую крышу дома Тутомлиных. Копыто животного ударило
по крыше  повелительно  или  приветственно,  вызвав  россыпи  искр,  грохот,
сотрясение воздуха, распространившееся в городе по  законам  ударной  волны.
Тогда и пошли мнения о взрыве и  бомбе  террористов  или  жилищных  чиновных
мздоимцев. Версия же о Дикой Охоте, естественно, была на  уровне  языческого
мышления, однако просвещенные люди просили  отнестись  к  этому  уровню  без
высокомерия наук, находящихся на бюджетном содержании. Впрочем, и люди  этих
наук, вооруженные телескопами и чем  надо,  отмечали  в  скорых  публикациях
странность поведения луны  в  ночь,  запомнившуюся  вытьем  собак.  Глаза  и
точнейшие инструменты заметили, что луну на восемь минут будто бы вдавило  в
галактический желоб, где она и застыла на время, а мимо нее пронеслись стаей
крупинки, и впрямь похожие (при многократных увеличениях) на всадников, одна
из крупинок (кто утверждал - четвертая от первой, крупной,  кто  -  шестая),
несомненно увлеченная притяжением, понеслась к Земле, скорее всего сгорев  в
ее атмосфере метеоритом.  Причины  же  затора  в  движении  луны  и  явление
пронесшегося скопления крупинок пока нельзя было назвать с корректной  долей
научной  достоверности.  Однако  все  в  природе  рано  или  поздно  находит
объяснения, успокоили исследователи московскую публику. Тем более что собаки
прекратили выть сами по себе.
   А вот Черного лыцаря продолжали наблюдать  многие  ("вот  как  ты  сейчас
передо мной, так и он... и  громко  дышит"),  с  булавой  и  без  булавы,  в
кавалерийском состоянии и пешим, и в Москве, и  на  августовско-сентябрьских
просторах Отечества. В Москве он показывался чаще всего в предрассветные или
рассветные часы, обычно - в отсутствие дождя,  стоял  черным  покачивающимся
столбом до небес, сотканным из дымов тепловых станций, тряс  бородой,  чесал
косматую  грудь  и  грозил  пальцем.  Нередко  его   явления   совпадали   с
предсказанными метеорологическими бурями и несовершенствами. В провинции  же
его чаще видели вблизи металлургических заводов, порой он восседал на скипах
и колошниках домен и болтал ногами. Но  вряд  ли  при  этом  он  пребывал  в
гармонии чувств. Чугун домна  испекала  после  таких  болтаний  неважный,  с
низким насыщением углеродом, и потребители чугуна позволяли себе задерживать
платежи. Якобы появлялся Черный лыцарь и на металлургических  производствах,
уже не имеющих домен, в частности у Оки, в Кулебаках и Выксе (Кулебаки, если
помните, были отписаны Крейсером Грозным  японскому  другу  в  добавление  к
Нагасакам, Кобелякам и северным островам). И в Выксе с Кулебаками  случались
неплатежи долгов. А Черный лыцарь якобы перелетал через Оку  и  куролесил  в
муромских лесах, где, видимо, знал грибные места.  Пустыми  оказались  кадки
муромчан, приготовленные для засолки рыжиков и маслят. Находились свидетели,
уверявшие, что Черный лыцарь с разбойным гиканьем разъезжал в воздухах не на
лошади, а на протяженном упитанном змее  с  четырьмя  крыльями  и  хвостовым
оперением.
   Спешное выселение из дома на  Покровке  квартирантов  и  десятка  пестрых
арендаторов  нисколько  не  ускорило  переустройство  здания   под   концерн
"Анаконда". Дударев с проектантами и подрядчиками  рыскали  по  лестницам  и
залам, но никак не могли сойтись в ценах, да и будто что-то мешало им прийти
к  согласию  и  равновесию  интересов,  будто  что-то  нарочно   и   мелочно
стравливало их. Или даже выталкивало их из  гнезда  Тутомлиных,  бормоча  на
ухо: "Не ваше! Не ваше! Не ваше!"
   Тоска и предчувствие неудач угнетали деловых посетителей здания. И запахи
здесь были мерзко-непонятные, хоть дыши сквозь носовые  платки  или  надевай
противогазы. И будто кто-то во тьме подземной вздрагивал, стонал и  вздыхал.
А наиболее чутким слышалось  и  грустное  пение.  Эстет-проектант  утверждал
убежденно: "Что-то из  раннего  Никиты  Богословского...  Какие-то  кровавые
раны...  И  как-то  безнадежно..."  Предполагаемый  прораб  возражал:  "Нет.
Гендель. Лондонской поры. И потом, тут полно привидений". "А что привидения?
- встрепенулся Дударев. - Чем вам плохи привидения?" "Привидения  нам  ничем
не плохи. Они тихие и добродетельные, - вздохнул эстет-проектант.  -  А  тут
какая-то бесовщина. Да еще и с дурными запахами..."
   И создавалось впечатление, будто кто-то сильный,  наглый  и  богатый,  за
углом неизвестности, намеревается отобрать у "Анаконды" дом. "Не выйдет! - в
воинственных мыслях заявлял этому наглому и богатому Дударев. - Не выйдет!"
   А слово "бесовщина" шныряло в разговорах и суждениях, а  потому  не  было
ничего странного в том, что к нему обратились доктора наук В.  Добкин  и  О.
Спасский, чью статью "Магнит  бесовщины?"  опубликовала  газета  "Свекольный
вестник. Три в придачу". В свое время в том же издании (только без  "Трех  в
придачу". И что придавали?) появились публицистические рассуждения Добкина и
Спасского "Волнения домовых?", внимательно прочитанные Шеврикукой.
   (Напомню, что Добкин и Спасский были бюджетными коллегами Нины  Денисовны
Легостаевой, Денизы, но Спасский, несмотря на всю свою бюджетность, играл  в
гольф, а Добкин, на то же несмотря, в силу несгибаемой слабости своей натуры
продолжал давать деньги - и большие - в долг.) Прежние заметки докторов наук
вызвали нервическое неприятие Шеврикуки.  Они,  на  его  взгляд,  доктора  и
щелкоперы, приписали к домовым,  обозвав  их  энергетическими  субстанциями,
заурядные обиженные судьбой  привидения.  Доктора  были  обеспокоены  дурным
искажением полей  людей,  биологических  и  прочих,  порождающим  ауру  зла,
неблагополучия и неподчинения. И  прежде  домовые  и  привидения  впадали  в
волнения,  всем  памятен  день  смотрин  дома  на  Покровке,   закончившийся
мордобоем, страдальцами которого стали  гости  и  случайные  зрители.  Стоит
напомнить, подчеркивали авторы, что в  первой  своей  публикации,  "Волнения
домовых?", они называли, пусть и мимоходом,  среди  возможных  буйствовавших
или вызвавших катавасию и отягощенного кровавыми грехами заводчика Бушмелева
(естественно, тень его или призрак). Писали, в частности: "Не  его  ли  была
злокозненная затея? Тогда ее можно было бы посчитать пробной..." Вот эдак! И
что же? Не с предсказанным ли учеными Бушмелевым связывает сегодня  массовое
сознание взрывы и встряски на Покровке и так называемого Черного лыцаря  или
Черного воеводу, удручающего и  без  того  удрученное  народосостояние?  Для
образованного человека Дикая Охота и есть Дикая Охота. Поэтическое суеверие.
Но бесовщина на Земле, бесовщина в  наших  с  вами  человеческих  отношениях
оказывается магнитом для бесовщины  небесной,  мифологические  персонажи  из
средневековых  воздушных  страхов  энергетикой  людей  оснащаются  осязаемой
субстанцией, и вот уже всадник из свиты Дикой  Охоты  притягивается  Землею,
свергается на нее, в кучу зла, чтобы слиться с нею  и  служить  злу.  Авторы
напоминали и о том, что из-за раздоров людей  в  местах  их  супернапряжений
случаются вспышки холеры, землетрясения, оползни, снеговые  лавины,  они  не
хотели бы быть пророками несчастий, но зловещее, увы, может произойти теперь
на правом берегу Сунжи. В конце же статьи авторы снова  призывали  столичных
жителей  опомниться,  умерить  свою  ожесточенность  и  пустую  суету,  хоть
потихоньку изгонять из себя  бесовщину  и  не  притягивать  ее  из  высей  и
подземных недр.
   Впрочем,  вряд  ли  публикация  "Свекольного  вестника.  Три  в  придачу"
взбудоражила или предостерегла москвичей. И тиражи у нас не  ахти  какие,  и
москвичи беспечны. Сунжа далеко. А Черный  лыцарь  пусть  себе  забавляется.
Хочет - на колошниках домен зад греет, раз с луны сверзился, а там  подмерз.
Хочет - рыжики жрет и безобразничает в муромских лесах. Если такие остались.
Хочет - лошадь продает цыганам или сергачским татарам  -  на  колбасу  казы.
Хочет - седлает змея о четырех крыльях. Главное, чтоб он  нашего  Пузыря  не
трогал и не обижал.
   А он не трогал и не обижал. Возможно, имел на Пузырь долговременные виды,
какие пока не обнародовал  ни  намеками,  ни  злонамеренными  происками,  ни
хулиганскими подскоками. Во всяком случае, на Пузырь не усаживался и  ногами
не болтал, внутрь Пузыря  пробраться  попыток  не  предпринимал,  в  надежде
нажраться там рыжиками. Он вообще при явлениях себя в Москве в Останкино  не
залетал, а от Пузыря держался на должном расстоянии.  А  скорее  всего,  сам
Пузырь, пусть и в летаргии, будто уколотый  веретеном  обиженной  феи,  имел
возможности сомнительных рыцарей и воевод к себе не подпускать, а  коли  кто
пожелал бы усесться на Пузырь и ногами в сапогах или валенках трясти, сейчас
же был бы сдут к кузькиной матери.
   Спокойствие  и  постоянство  положений  Пузыря  будто   бы   умиротворяли
москвичей. В Лиге Облапошенных и в той перестали галдеть и совать палки друг
другу в интересы и души. И то, что Пузырь обходит стороной якобы  притянутая
с небес бесовщина, было  отрадно.  А  к  тому,  что  Пузырь  почивает  и  не
дергается, смирный, но живой, и не открывает ворот,  привыкли.  Значит,  так
надо. Никуда он не  денется.  Постановление  раздать  Пузырь  есть,  его  не
отменяли, наступит мгновение, и - пожалуйста! - его раздадут. Тем более  что
слуги народа пока  на  каникулах,  кто  собирает  чернику,  кто  отлавливает
рябчиков, кому удаляют полипы в носу, кто  учится  играть  на  гармони,  кто
ожидает катастроф, вот нагрянут  они  в  Москву,  наорут  друг  на  друга  и
распорядятся раздать Пузырь. Всем казалось теперь, что  Пузырь  разлегся  на
Звездном и Ракетном бульварах по-домашнему. Его бы  еще  верблюжьим  одеялом
прикрыть.  Или  укутать  узбекским  халатом.   Его   бока   теперь   гладили
благонамеренно,  словно  утомившегося  от  игр  кутенка.  А  дети  и   бомжи
совершенствовали себя в написании на его подбрюшье коротких слов.  И  Пузырь
позволял. Позволял украшать себя и зелено-голубыми плакатами, рекомендующими
всем, независимо от политических убеждений,  социальных  векторов,  плотских
состояний, пользоваться исключительно тампонами  "Североникель".  А  вольные
прокатчики, прослышав о  благонравии  Пузыря,  в  трех  местах  на  Ракетном
бульваре - внаглую и за денежные знаки разных валют -  принялись  показывать
на  его  шкуре,  пользуясь  ее   юридической   незащищенностью,   разгульные
эротические фильмы, какие не имел на кассетах и картежник-акула Зелепукин.
   Неизменность трехнедельного, а потом  и  месячного  существования  Пузыря
была истинно удивительной. Хоть заноси ее в московские рекорды. Все же  иное
в городе неслось,  уплотняя  и  прессуя  время,  взвизгивало,  подпрыгивало,
кусалось, бранилось,  стервенело,  жестяно  гремело  в  валютных  коридорах,
обтягивалось  золотыми  цепями  и  цепочками,  бросало  в   бреющие   полеты
хромированные автомобили, стреляло,  низвергалось  водопадами,  расплескивая
монеты, слезы людские,  упования,  угрызения  совести,  не  останавливая  ни
единого  мгновения,  круша,  рыча,  подбирая,  подличая,  дымясь  кровью   и
возносясь надеждами, неслось, неслось, неслось, не оглядываясь.
   О московская жизнь быстролетящая! Куда же ты спешила в наши годы? Куда же
летела? Куда? Но ведь как летела!
   Вот совсем недавно, еще