ее  та  и  при  этом  чему-то
усмехнулась.
     - Нет, я пойду! - воскликнула становая и поднялась было с дивана.
     - Нет, посидите со мной! - останавливала ее m-lle Прыхина и, взяв ее за
руку, почти насильно посадила ее на прежнее место.
     - Да что же мне сидеть с вами, зачем я вам нужна? - спрашивала становая
удивленным голосом.
     - Нужны! У вас есть очень хороший жених, и мне за него замуж хочется, -
убеждала ее m-lle Прыхина.
     - Ах,  какие  вы  глупости говорите!  Никаких  у  меня  женихов нет,  -
продолжала становая, уже рассердясь.
     Но Павел в это время заиграл.
     - Ну, вот вам - он и заиграл, - сказала ей m-lle Прыхина.
     - Да,  но  он все не то играет,  что я  люблю;  я  люблю больше русские
песни! - воскликнула становая и, вскочив с дивана, выбежала в залу.
     - Нет,  нет!  Не то извольте играть,  а нашу -  русскую!  - кричала она
Павлу.
     Хорошо, что m-me Фатеева, смотревшая почти страстно на Павла, услыша ее
медвежью походку, успела мгновенно опустить глаза в землю.
     - Русскую,  русскую извольте сыграть!  - продолжала становая и оперлась
при этом на стул, на котором сидел Павел.
     Какой-то неприятной теплотой так и обдало его при этом.
     - Вы задавите меня совсем,  -  сказал он, почти готовый встать с своего
места.
     - Ах, какой неженка, скажите, пожалуйста! - воскликнула становая и села
на стул, но все-таки напротив него.
     Зачем эта  г-жа  становая так  яростно кидалась в  этот вечер на  моего
героя -  объяснить трудно:  понравился ли он ей очень, или она только хотела
показать ему, что умеет обращаться с столичными мужчинами...
     М-lle Прыхина тоже, делать нечего, вышла в залу и села около хозяйки.
     - Какая  несносная  женщина!   -  сказала  она,  показывая  глазами  на
становую.
     - А  что  же?  -  спросила  ее,  как  бы  совершенно невинным  голосом,
Клеопатра Петровна.
     - Ты видишь! - сказала Прыхина с обычным своим ударением.
     - Ничего не вижу, - произнесла с улыбкой Фатеева.
     - Ну,  не видишь,  так и прекрасно!  - проговорила обиженная этим m-lle
Прыхина,  -  и,  в  самом деле,  досадно:  за  все участие ее  хоть бы малою
откровенностью ее вознаградили!
     Павел,  под  влиянием мысли о  назначенном ему свидании,  начал одну из
самых страстных арий,  какую только он знал,  и  весь огонь,  которым горела
душа его,  как бы  перешел у  него в  пальцы:  он  играл очень хорошо!  M-me
Фатеева, забыв всякую осторожность, впилась в него своими жгучими глазами, а
m-lle Прыхина, закинув голову назад, только восклицала:
     - Чудно, бесподобно!
     - Да, недурно! - одобрила и становая. Ей все больше хотелось русского.
     Окончив играть, Павел встал и, осмотревшись кругом, сказал:
     - Какой дом, однако, у вас оригинальный!
     - Ах!  Он  очень старинный!  Вы,  однако,  не видали его всего.  Хотите
взглянуть? - подхватила m-me Фатеева, понявшая его мысль.
     - Очень рад-с!
     M-me Фатеева пошла показывать ему дом.
     - Вот это - зала, это - гостиная!
     - А это - портрет ваш?
     - Да, это - в первый год, как я вышла замуж!
     Она нарочно говорила громко, чтобы ее слышали в зале.
     - А  это  вот  -  угольная,  или  чайная,  как  ее  прежде называли,  -
продолжала хозяйка,  проводя Павла через коридор в очень уютную и совершенно
в стороне находящуюся комнату. - Смотрите, какие славные диваны идут кругом.
Это любимая комната была покойного отца мужа.  Я  здесь буду вас ожидать!  -
прибавила она совершенно тихо и скороговоркой.
     - А  когда же мне приходить сюда?  -  спросил ее замирающим от восторга
голосом Павел.
     - Когда все  улягутся.  Вот  это  окошечко выходит в  залу;  на  него я
поставлю свечу:  это будет знаком, что я здесь, - продолжала она по-прежнему
тихо и скороговоркой.  -  А вот-с это -  библиотека мужа!  -  произнесла она
опять полным голосом.
     Когда они  проходили маленький коридор,  Павел не  утерпел и,  взяв  за
талию m-me Фатееву, проговорил:
     - Милая моя, бесценная!
     M-me Фатеева обернула к нему свое лицо, сияющее счастьем и страстью.
     Павел поцеловал ее.
     - Тсс! Нельзя этого! - проговорила она, погрозив ему пальчиком.
     После такого осмотра дома,  Павел возвратился в  залу  в  очень веселом
расположении духа и вздумал немного пошутить над становой за все те мучения,
которые она заставила его терпеть.
     - Скажите вы мне,  моя почтенная соседка, - начал он в тон ей, - в кого
вы влюблены?
     - Я? - спросила она, уставив на него немного сердитые глаза.
     Она такого вопроса при всех никак не ожидала от него.
     - Да,  вот  mademoiselle Прыхина и  Клеопатра Петровна сказали мне -  в
кого они влюблены, и вы мне должны сказать то же самое.
     - Им - как угодно, а я не скажу, - ответила становая.
     - Отчего же?
     - А оттого,  что,  может быть, я в вас влюблена, - отвечала приставша и
уставила на него пристальный взгляд.
     - Ну,  полноте,  зачем я вам?.. - возразил Павел (он чувствовал, что от
переживаемого счастия  начинает  говорить совершенно какие-то  глупости).  -
Зачем я вам?..  Я человек заезжий,  а вам нужно кого-нибудь поближе к вам, с
кем бы вы могли говорить о чувствах.
     Становая вдруг вспыхнула и обиделась.
     Павел попал прямо в цель. Приставша действительно любила очень близкого
к ней человека - молодого письмоводителя мужа, но только о чувствах с ним не
говорила, а больше водкой его поила.
     - Пожалуйста,  без насмешек!..  Пожалуйста!..  Сама умею отсмеяться,  -
проговорила она.
     - Господь с  вами,  кто над вами смеется;  с  вами говорить после этого
нельзя! - возразил Павел и, отойдя от становой, сел около Прыхиной.
     - А  с  вами  так  вот,  вероятно,  мы  будем друзьями,  настоящими,  -
проговорил он уже не шутя.
     - Надеюсь! - произнесла та многознаменательно.
     Хозяйка между тем встала,  вышла на минуту и, возвратясь, объявила, что
"le souper est servi"*.
     ______________
     * "ужин подан" (франц.).

     Все пошли за ней,  и  -  чем ужин более приближался к концу,  тем Павел
более начинал чувствовать волнение и  даже какой-то страх,  так что он почти
не рад был, когда встали из-за стола и начали прощаться.
     - До свидания, - сказала ему хозяйка не совсем тоже спокойным голосом и
крепко пожимая его руку.
     - До свидания, - пробормотал он ей.
     - Вам приготовлено в кабинете, рядом с залой, - прибавила она.
     - Слушаю-с,  -  произнес Павел и  затем,  проходя залу,  он взглянул на
маленькое окошечко,  и  оно неизгладимыми чертами врезалось у него в памяти.
Пришедшего его раздевать Ивана он сейчас же отослал,  сказав ему, что он сам
разденется, а что теперь еще будет читать. Тот ушел с большим удовольствием,
потому что ему с дороги давным-давно хотелось спать.  Оставшись один,  Павел
почти в  лихорадке стал прислушиваться к раздававшемуся -  то тут,  то там -
шуму в доме; наконец терпения у него уж больше недостало: он выглянул в залу
- там никого не было,  а в окошечке чайной светился уже огонек. "Она там", -
подумал Павел и  с помутившейся почти совсем головою прошел залу,  коридор и
вошел в чайную. Там он увидел m-me Фатееву - уже в блузе, а не в платье.
     - Ах,  это вы,  -  сказала она,  как бы  не  ожидая его и  как бы  даже
несколько испугавшись его прихода.
     - Я,  -  отвечал Павел  дрожащим голосом;  потом они  сели  на  диван и
молчали;  Павел почти что  глупо смотрел на  Фатееву,  а  она  держала глаза
опущенными вниз.
     - Послушайте!  - начала наконец Фатеева. - Я давно хотела вас спросить:
Мари вы видаете в Москве?
     - Один раз всего видел, - отвечал неторопливо Павел.
     - И  что же,  любовь ваша к ней прошла в вас совершенно?  -  продолжала
Фатеева.
     - Прошла,  -  отвечал Павел  искренним тоном.  -  Однако послушайте,  -
прибавил он, помолчав, - сюда никто не взойдет из людей?..
     - Нет, никто; все преспокойно спят!.. - отвечала протяжно m-me Фатеева.
     На другой день, Павел проснулся довольно поздно и спросил Ивана: встали
ли все?
     - Давно уж все в столовой чай кушают! - объяснил тот.
     Павел оделся и пошел туда.  Окошечко -  из залы в блаженнейшую чайную -
опять на минуту промелькнуло перед ним;  когда он вошел в столовую, сидевшая
там  становая вдруг  вскрикнула и  закрыла обеими  руками грудь  свою.  Она,
изволите  видеть,  была  несколько  в  утреннем  дезабилье и  поэтому  очень
устыдилась Павла.
     "Дрянь этакая,  - подумал он. - Я обладаю прелестнейшею женщиною, а она
воображает, что я на нее взгляну..."
     М-me Фатеева,  при появлении Павла, заметно сконфузилась. Она стала ему
наливать чай.
     - Как бы я желала каждое утро разливать вам чай, - шепнула она ему.
     - Может быть, это когда-нибудь и будет, - ответил ей тихо Павел.
     - Может быть!..  Однако,  я  вижу,  ваших лошадей хотят закладывать,  -
прибавила она вслух и взглянув в окно.
     - Да, уж мне позвольте!
     - Только я вас попрошу - в Москве одно поручение мое исполнить.
     - Сделайте милость, приказывайте!
     - Мне это надобно по  секрету вам передать.  Угодно вам уделить мне две
минуты? - проговорила Клеопатра Петровна и пошла.
     - Хоть десять! - отвечал Павел, идя за нею.
     В гостиной они остановились.
     - Послушайте,  -  начала Фатеева (на глазах ее появились слезы),  -  вы
можете теперь меня не уважать, но я, клянусь вам богом, полюбила вас первого
еще  настоящим  образом.  В  прежнем  моем  несчастном  увлечении  я  больше
обманывала самое себя, чем истинно что-нибудь чувствовала.
     - Ангел мой, как же мне вас не уважать! - говорил Павел.
     - И  поверьте мне,  -  продолжала Фатеева,  как бы не слушая его,  -  я
несчастная, но не потерянная женщина. Тогда вы не хотели замечать меня...
     - Но когда же мы увидимся, чудо мое, сокровище мое?
     - Я  употреблю все силы -  приехать в Москву,  но когда это будет -  не
могу сказать теперь.
     - По крайней мере, будете ли вы писать ко мне? - спрашивал Павел.
     - Писать я буду к вам часто,  и вы пишите ко мне; но только - не на мое
имя.
     - А на чье?
     - На Катишь Прыхину.  Она хоть и недальняя, но чрезвычайно мне предана;
а теперь я вас не задерживаю. Может быть, что к обеду приедет муж.
     - Так я сейчас же и поеду.
     - Сейчас же и поезжайте!
     Они еще раз поцеловались и возвратились в столовую.
     Через полчаса Павел уехал из Перцова.


                                    XII

                                ЖОРЖ-ЗАНДИЗМ

     Никакое  сильное  чувство  в  душе  героя  моего  не  могло  оставаться
одиночным явлением. По самой натуре своей он всегда стремился возвести его к
чему-нибудь  общему.  Оно  всегда  порождало в  нем  целый  цикл  понятий и,
воспринятое в плоть и кровь, делалось его убеждением. М-me Фатеева, когда он
сблизился с  ней,  напомнила ему  некоторыми чертами жизни  своей героинь из
романов Жорж  Занд,  которые,  впрочем,  он  и  прежде еще  читал с  большим
интересом;  а тут,  как бы в самой жизни, своим собственным опытом, встретил
подтверждение им и стал отчаянным Жорж-3андистом.  Со всею горячностью юноши
он  понял всю справедливость и  законность ее  протестов.  "Женщина в  нашем
обществе  угнетена,   женщина  лишена  прав,   женщина  бог  знает  за   что
обвиняется!"  -  думал он  всю  дорогу,  возвращаясь из  деревни в  Москву и
припоминая на эту тему различные случаи из русской жизни.
     Жить в  Москве Вихров снова начал с Неведомовым и в тех же номерах m-me
Гартунг.  Почтенная особа эта,  как жертва мужского непостоянства, сделалась
заметно предметом внимания Павла.
     - Что же, вы не скучаете о Салове? - говорил он ей с участием.
     - Что скучать?  Уж не воротишь!  -  отвечала m-me Гартунг. - Он ужасный
человек! Ужасный! - прибавляла она потом как-то уж таинственно.
     - Ну и  бог с ним!  -  утешал ее Павел.  -  Теперь вам надобно полюбить
другого.
     - Ни-ни-ни!.. Ни-ни-ни! - почти с ужасом воскликнула m-me Гартунг.
     - Стало быть, вы его еще любите?
     - О,  нисколько!..  - воскликнула с благородным негодованием Гартунг. -
Но и другие мужчины -  все они плуты!.. Я бы взяла их всех да так в ступке и
изломала!..
     И она представила даже рукой, как бы она изломала всех мужчин в ступке.
     - Совершенно справедливо,  все они - дрянь! - подтвердил Павел и вскоре
после того,  по  поводу своей новой,  как сам он  выражался,  религии,  имел
довольно продолжительный спор с Неведомовым,  которого прежде того он считал
было совершенно на своей стороне.  Он зашел к нему однажды и нарочно завел с
ним разговор об этом предмете.
     - А что,  скажите,  -  начал он,  -  какого вы мнения о Жорж Занд?  Мне
никогда не случалось с вами говорить о ней.
     Неведомов некоторое время  молчал,  а  потом  заговорил,  слегка  пожав
плечами:
     - Я...  французских писателей,  как  вообще  всю  их  нацию,  не  очень
люблю!..  Может  быть,  французы в  сфере  реальных знаний и  много  сделали
великого;   но  в   сфере  художественной  они  непременно  свернут  или  на
бонбоньерку, или на водевильную песенку.
     - Как на бонбоньерку или на водевильную песенку?  - воскликнул Павел. -
И у Жорж Занд вы находите бонбоньерку или водевильную песенку?
     - И  у ней нахожу нечто вроде этого;  потому что,  при всем богатстве и
поэтичности ее воображения,  сейчас же видно,  что она сближалась с  разными
умными людьми,  наскоро позаимствовала от  них  многое и  всеми  силами души
стремится разнести это по божьему миру; а уж это - не художественный прием!
     - Как,  Жорж Занд позаимствовалась от умных людей?!  - опять воскликнул
Павел.  - Я совершенно начинаю не понимать вас; мы никогда еще с вами и ни в
чем до  такой степени не расходились во взглядах наших!  Жорж Занд дала миру
новое   евангелие  или,   лучше  сказать,   прежнее  растолковала  настоящим
образом...
     Неведомов при этом потупился и несколько времени ничего не отвечал. Он,
кажется,  совершенно не  ожидал,  чтобы  Павел  когда-нибудь сказал подобный
вздор.
     - Вы читали ее "Лукрецию Флориани"?  - продолжал тот, все более и более
горячась.
     - Читал, - отвечал Неведомов.
     - Какая же, по-вашему, главная мысль в этом произведении?
     Неведомов опять пожал немного плечами.
     - Я думаю, та мысль, - отвечал он, - что женщина может любить несколько
раз и с одинаковою пылкостью.
     - Нет-с, это - не та мысль; тут мысль побольше и поглубже: тут блудница
приведена на суд, но только не к Христу, а к фарисею, к аристократишке; тот,
разумеется,  и  задушил  ее.  Припомните надпись из  Дантова "Ада",  которую
мальчишка,  сынишка Лукреции,  написал:  "Lasciate ogni  speranza,  voi  che
entrate"*.  Она  прекрасно характеризует этот  мирок  нравственных палачей и
душителей.
     ______________
     * "Оставь надежду навсегда каждый, кто сюда входит" (итал.).

     - Может быть, и это, - отвечал Неведомов, - но, во всяком случае, - это
одно из самых капризнейших и неудачнейших произведений автора.
     - Почему же - капризнейших и неудачнейших? - спросил Павел.
     - Потому что,  как  хотите,  возвести в  идеал  актрису,  авантюристку,
имевшую бог знает скольких любовников и сколько от кого детей...
     - Но,  что вам за дело до ее любовников и детей?  - воскликнул Павел. -
Вы смотрите,  добрая ли она женщина или нет,  умная или глупая,  искренно ли
любит этого скота-графа.
     - Как  мне дела нет?  По  крайней мере,  я  главным достоинством всякой
женщины ставлю целомудрие, - проговорил Неведомов.
     - Ну,  я на это не так смотрю,  -  сказал Павел,  невольно вспомнив при
этом про m-me Фатееву.
     - Нет,  и  вы  в  глубине души вашей так же  смотрите,  -  возразил ему
Неведомов.  -  Скажите мне  по  совести:  неужели вам  не  было бы  тяжело и
мучительно видеть супругу,  сестру,  мать, словом, всех близких вам женщин -
нецеломудренными?  Я  убежден,  что вы с  гораздо большею снисходительностью
простили бы им,  что они дурны собой,  недалеки умом, необразованны. Шекспир
прекрасно выразил в  "Гамлете",  что  для  человека одно  из  самых  ужасных
мучений - это подозревать, например, что мать небезупречна...
     - Ну,  что ж -  Шекспир ваш?  Согласитесь, что в его взгляде на женщину
могло и должно было остаться много грубого, рыцарского понимания.
     - Да,   но   бог  знает  -   это  понимание  не   лучше  ли   нынешнего
городско-развратного взгляда на  женщину.  Пушкин очень любил и  знал хорошо
женщин,  и  тот,  однако,  для  романа  своего выбрал совершенно безупречную
женщину!.. Сколько вы ни усиливайте вашего воображения, вам выше Татьяны - в
нравственном отношении - русской женщины не выдумать.
     - Позвольте-с!  Но чем же она верна мужу?..  Только телом,  а  никак не
мыслью.
     - Чем бы  там она ни  была верна,  но  она все-таки,  любя другого,  не
изменила  своему  долгу  -   и   не  изменила  вследствие  прирожденного  ей
целомудрия;  намеками на  такого рода  женщин испещрены наша история и  наши
песни.
     - В нашем споре о Жорж Занд,  - перебил Павел Неведомова, - дело совсем
не в том,  - не в разврате и не в целомудрии; говорить и заботиться много об
этом -  значит,  принимать один случайный факт за сущность дела... Жорж Занд
добивается прав женщинам!..  Как некогда Христос сказал рабам и  угнетенным:
"Вот вам религия, примите ее - и вы победите с нею целый мир!", - так и Жорж
Занд говорит женщинам:  "Вы  -  такой же  человек,  и  требуйте себе этого в
гражданском  устройстве!"  Словом,  она  представительница  и  проводница  в
художественных образах известного учения  эмансипации женщин,  которое стоит
рядом с учением об ассоциации,  о коммунизме, и по которым уж, конечно, миру
предстоит со временем преобразоваться.
     - Все  это  я  очень  хорошо  знаю!  -  возразил Неведомов.  -  Но  она
требования всех  этих прав женских как-то  заявляет весьма односторонне -  в
одном только праве менять свои привязанности.
     - А  вы  думаете,   это  безделица!  -  воскликнул  Павел.  -  Скажите,
пожалуйста,   что   бывает  последствием,   если  женщина  так   называемого
дворянского круга из-за  мужа,  положим,  величайшего негодяя,  полюбит явно
другого человека, гораздо более достойного, - что, ей простят это, не станут
ее презирать за то?
     - Лично  я,  -  отвечал Неведомов,  -  конечно,  никогда такой  женщины
презирать не  стану;  но,  все-таки всегда предпочту ту,  которая не сделает
этого.
     - Это почему?
     Неведомов усмехнулся.
     - Потому что  еще  покойная Сталь{240} говаривала,  что она много знала
женщин,  у  которых не  было ни  одного любовника,  но не знала ни одной,  у
которой был бы всего один любовник.
     - Да что ж из этого? Хоть бы двадцать их было.
     - Нет, этого не следует, - продолжал Неведомов своим спокойным тоном, -
вы сами мне как-то говорили,  что физиологи почти законом признают, что если
женщина меняет свои привязанности,  то  первей всего она  лишается одного из
величайших и драгоценнейших даров неба -  это способности деторождения!  Тут
уж сама природа как будто бы наказывает ее.
     - Точно так же и мужчину, и мужчину тоже! - подхватил Павел.
     - И для мужчин тоже это нехорошо! - проговорил с улыбкою Неведомов.
     - Чем же нехорошо? Не все ж такие постники в этом отношении, как вы.
     - Да я и вас не замечал особенно в этом!
     - Я  -  что!  Нет!  Я  не  очень  строг уж  нынче,  -  произнес Павел и
покраснел.
     Развивая и  высказывая таким образом свою теорию,  Вихров дошел наконец
до крайностей;  он всякую женщину,  которая вышла замуж, родит детей и любит
мужа,  стал презирать и  почти ненавидеть,  -  и странное дело:  кузина Мари
как-то у него была больше всех в этом случае перед глазами!
     С  Фатеевой у Павла шла беспрерывная переписка:  она писала ему письма,
дышащие страстью и  нежностью;  описывала ему  все  свои  малейшие ощущения,
порождаемые постоянною мыслью об нем,  и ко всему этому при