м нам иметь известные выгоды.
Дай мне правительство десять,  пятнадцать тысяч в год жалованья,  конечно, я
буду лучше постройки производить и лучше и честнее служить.
     По  всему было заметно,  что  Илариону Захаревскому тяжело было слышать
эти слова брата и  стыдно меня;  он переменил разговор и  стал расспрашивать
меня об деревне моей и,  между прочим,  объявил мне,  что ему писала обо мне
сестра его,  очень милая девушка,  с  которой,  действительно,  я встречался
несколько  раз;  а  инженер  в  это  время  распорядился ужином  и  в  своей
маленькой,  но  прелестной  столовой  угостил  нас  отличными  стерлядями  и
шампанским.
     Домой  поехали  мы  вместе  с  старшим Захаревским.  Ему,  по-видимому,
хотелось несколько поднять в моих глазах брата.
     - Брат Виссарион,  - сказал он, - кроме практических разных сведений по
своей части, и теоретик отличный!
     Но я, признаюсь, больше готов был поверить в первое его качество.
     Дома я встретил два события;  во-первых,  посреди моего номера лежал до
бесчувствия пьяный Ванька. Я велел коридорному взять его и вывести. Тут этот
негодяй очнулся,  разревелся и  начал мне  объяснять,  что  это  он  пьет со
страха, чтобы его дальше со мной в Сибирь не сослали. Чтобы успокоить его и,
главное,  себя,  я  завтра же отправляю его в деревню и велю оттуда приехать
вместо него старухе-ключнице и  одной комнатной девушке...  Второе событие -
это  уже  присланное на  мое  имя предписание губернатора такого содержания:
"Известился я,  что  в  селе  Скворцове крестьянин Иван  Кононов  совратил в
раскол крестьянскую девицу Пелагею Мартьянову,  а  потому предписываю вашему
высокоблагородию произвести на месте дознание и  о последующем мне донести".
Отложив обо всем этом заботы до следующего дня,  я стал письменно беседовать
с  вами,  дорогая кузина.  Извините,  что все почти представляю вам в лицах;
увы!  Как романисту,  мне,  вероятно, никогда уже более не придется писать в
жизни,  а  потому я  хоть в письмах к вам буду практиковаться в сей любезной
мне манере".


                                     II

                                  СЕКТАТОР

     Вихров очень  невдолге получил и  ответ на  это  письмо от  Мари.  Она,
впрочем,  писала не  много ему:  "Как тебе не грех и  не стыдно считать себя
ничтожеством и видеть в твоих знакомых бог знает что:  ты говоришь,  что они
люди, стоящие у дела и умеющие дело делать. И задаешь себе вопрос: на что же
ты  годен?   Но  ты  сам  прекрасно  ответил  на  это  в  твоем  письме:  ты
чувствователь жизни.  Они  -  муравьи,  трутни,  а  ты  -  их  наблюдатель и
описатель;  ты  срисуешь с  них картину и  дашь ее  нам и  потомству,  чтобы
научить и вразумить нас тем,  -  вот ты что такое,  и,  пожалуйста, пиши мне
письма именно в  такой любезной тебе форме и  практикуйся в  ней  для нового
твоего романа.  О себе мне тебе сказать много нечего. Тех господ, которых ты
слышал у нас, я уже видеть больше не могу и не выхожу обыкновенно, когда они
у нас бывают.  Женечка мой все пристает ко мне и спрашивает:  "О чем это ты,
maman, когда у нас дядя Павел был, плакала с ним?" - "О глупости людской", -
отвечаю я ему. Жду от тебя скоро еще письма.
     Любящая тебя Мари".

     Герой мой жил уже в очень красивенькой квартире,  которую предложил ему
Виссарион Захаревский в собственном доме за весьма умеренную цену,  и вообще
сей  практический человек  осыпал  Вихрова своими  услугами.  Он  купил  ему
мебель,  нашел повара.  Иван был  отправлен в  деревню,  и  вместо его  были
привезены  оттуда  комнатный мальчик,  старуха-ключница  и  горничная Груша.
Последняя цвела радостью и счастьем и,  видимо, обращалась с барином гораздо
смелее прежнего и даже с некоторою нежностью... В одно утро она вошла к нему
и сказала, что какой-то господин его спрашивает.
     - Кто такой? - спросил Вихров.
     - Не знаю, барин, - нехороший такой, - отвечала Груша.
     Вихров велел его просить к себе.  Вошел чиновник в вицмундире с зеленым
воротником,  в  самом деле  с  омерзительной физиономией:  косой,  рябой,  с
родимым пятном в ладонь величины на щеке и с угрями на носу. Груша стояла за
ним и делала гримасы. Вихров вопросительно посмотрел на входящего.
     - Стряпчий   палаты   государственных   имуществ,    Миротворский!    -
отрекомендовался тот.
     - Это вы, по поручению моему, депутатом командированы ко мне? - спросил
Вихров.
     - Точно так-с, - отвечал тот.
     Вихров указал ему рукою на стул.  Стряпчий сел и стал осматривать Павла
своими косыми глазами, желая как бы изучить, что он за человек.
     - Мы долго не едем с вами, - сказал ему Вихров.
     - Лучше к празднику приедем...  завтра. Введение во храм, весьма чтимый
ими  праздник...   может,  и  народу-то  к  нему  пособерется,  и  мы  самую
совращенную, пожалуй, захватим тут.
     - Стало быть, мы должны оцепить дом?
     - Непременно-с! Поедем ночью и оцепим дом.
     Вихрову это было уж не по нутру.
     - Скажите,  пожалуйста,  для  чего же  все это делается?  -  спросил он
стряпчего.
     - Для того,  что очень много совращается в  раскол.  Особенно этот Иван
Кононов,  богатейший мужик и  страшный совратитель...  это какой-то патриарх
ихний,  ересиарх;  хлебом он  торгует,  и  кто  вот  из  мужиков или бобылок
содержанием нуждается:  "Дам, говорит, и хлеба и всю жизнь прокормлю, только
перейди в раскол".
     - Ну да нам-то что за дело? Бог с ними!
     - Как,  нам что за дело? - произнес стряпчий, как бы даже обидевшись. -
Этак, пожалуй, все перейдут в раскол.
     Вихров  призадумался.   Предстоящее  поручение  все  больше  и   больше
становилось ему не по душе.
     - Когда же мы поедем? - спросил он.
     - Да сегодняшнюю ночь,  а теперь потрудитесь написать в полицию,  чтобы
вам трех полицейских солдат и жандармов дали.
     Вихров поморщился и написал.
     Стряпчий взял  у  него  бумагу и  ушел.  Вихров остальной день провел в
тоске,  проклиная и  свою  службу,  и  свою жизнь,  и  самого себя.  Часов в
одиннадцать у него в передней послышался шум шагов и бряцанье сабель и шпор,
- это пришли к  нему жандармы и  полицейские солдаты;  хорошо,  что Ивана не
было,  а то бы он умер со страху, но и Груша тоже испугалась. Войдя к барину
с встревоженным лицом, она сказала:
     - Барин, солдаты вас какие-то спрашивают!
     - Знаю я, - сказал Вихров, - это они со мной поедут.
     - А  разве вас,  барин,  опять повезут куда-нибудь?  -  спросила Груша,
окончательно побледнев.
     - Нет, это не меня повезут, а я сам поеду с солдатами по службе.
     Груша немного поуспокоилась.
     - Это воров, что ли, вы каких, барин, пойдете ловить? - любопытствовала
она.
     - Воров, - отвечал ей Вихров.
     - Смотрите,  барин,  чтобы вас не убили как,  - сказала Груша опять уже
встревоженным голосом.
     - Не убьют, ничего, - отвечал ей с улыбкой Вихров и поцеловал ее.
     Груша осталась этим очень довольна.
     - Я,  барин,  всю ночь не стану спать и буду дожидать вас,  -  говорила
она.
     - Нет, спи себе спокойно.
     - Не могу, барин, и рада бы заснуть, - не могу.
     Вскоре потом приехал и стряпчий в дубленке, но в вицмундире под ней. Он
посоветовал также и Вихрову надеть вицмундир.
     - Это зачем? - спросил тот.
     - Нельзя же ведь,  все-таки мы присутствие там составим...  -  объяснил
ему на это Миротворский.
     Вихров надел  вицмундир;  потом  все  они  уселись в  почтовые телеги и
поехали.  Вихров и  стряпчий впереди;  полицейские солдаты и жандармы сзади.
Стряпчий толковал солдатам:  "Как мы в селенье-то въедем,  вы дом его сейчас
же  окружите,  у  каждого выхода -  по  человеку;  дом-то  у  него крайний в
селении".
     - Знаем-с!  Слава тебе  господи,  раз  шестой едем к  нему в  гости,  -
отвечали некоторые солдаты с явным смехом.
     Ночь была совершенно темная,  а дорога страшная - гололедица. По выезде
из  города сейчас же  надобно было  ехать проселком.  Телега на  каждом шагу
готова была свернуться набок.  Вихров почти желал,  чтобы она  кувырнулась и
сломала бы руку или ногу стряпчему,  который начал становиться невыносим ему
своим усердием к службе. В селении, отстоящем от города верстах в пяти, они,
наконец,  остановились.  Солдаты  неторопливо разместились у  выходов хорошо
знакомого им дома Ивана Кононова.
     - Пойдемте в дом,  -  сказал шепотом и задыхающимся от волнения голосом
стряпчий Вихрову, и затем они вошли в совершенно темные сени.
     Послышалось  беганье  и   шушуканье  нескольких  голосов.   Вихров  сам
чувствовал в темноте, что мимо его пробежали два - три человека. Стоявшие на
улице   солдаты  только  глазами  похлопывали,   когда  мимо   их   мелькали
человеческие фигуры.
     - Ведь это все оттуда бегут! - заметил один.
     - А бог их знает, - отвечал другой флегматически.
     - Погоди,  постой,  постой!  -  кричал  между  тем  стряпчий,  успевший
схватить какую-то женщину. Та притихла у него в руках.
     - Солдат! - крикнул он.
     Вошел солдат. Он передал ему свою пленницу.
     - Держи крепче!
     И  тотчас же  потом закричал:  "Ты  еще кто,  ты  еще кто?"  -  нащупав
какую-то  другую женщину.  Та  тоже  притихла.  Он  и  ее,  передав солдату,
приказал ему не отпускать.
     - Теперь пойдемте в моленную ихнюю,  я дорогу знаю, - прибавил он опять
шепотом Вихрову и, взяв его за руку, повел с собой.
     Пройдя двое или  трое сеней,  они вошли в  длинную комнату,  освещенную
несколькими горящими лампадами перед целым иконостасом икон, стоящих по всей
передней стене. Людей никого не было.
     - Разбежались все, черти! - говорил стряпчий.
     - Но, может быть, тут никого и не было, - сказал ему Вихров.
     - Как никого не было? Были! - возразил стряпчий.
     В это время вошел в моленную и сам Иван Кононов,  высокий, худощавый, с
длинной полуседой бородой старик.  Он  не  поклонился и  не  поздоровался со
своими ночными посетителями,  а молча встал у притолка,  как бы ожидая,  что
его или спросят о чем-нибудь, или прикажут ему что-нибудь.
     - Куда это прихожан-то своих спрятал? - спросил его Миротворский.
     - Никого я не спрятал,  -  отвечал Иван Кононов,  с какой-то ненавистью
взглянув на Миротворского: они старые были знакомые и знали друг друга.
     - Что же, разве сегодня службы не было? - продолжал тот.
     - Кому служить-то?.. - отвечал Иван Кононов опять как-то односложно: он
знал,   что  с  господами  чиновниками  разговаривать  много  не  следует  и
проговариваться не надо.
     - Ты отслужишь за попа, - заметил Миротворский.
     - Нет, я не поп! - отвечал уже с усмешкой Иван Кононов.
     - Так,  значит-с,  мы в осмотре напишем, что нашли раскиданными по иолу
подлобники!  -  И Миротворский указал Вихрову на лежащие тут и там небольшие
стеганые ситцевые подушки.  -  Это вот сейчас видно,  что они молились тут и
булдыхались в них своими головами.
     Вихров на это молчал, но Кононов отозвался:
     - Известно,  молимся с семейством каждый день и оставляем тут подушечки
эти, не собирать же их каждый час.
     - А   ладаном  отчего  пахнет,   это   отчего?   -   спросил  плутовато
Миротворский.
     - И  ладаном когда с семейством курим,  не запираюсь в том:  где же нам
молиться-то, - у нас церкви нет.
     - Это что еще?  -  воскликнул вдруг Миротворский, взглянув вверх. - Ты,
любезный, починивал моленную-то; у тебя три новые тесины в потолке введены!
     - Ничего  нет,   никаких  тесин  новых!   -   отвечал  Кононов  немного
сконфуженным голосом и слегка побледнев.
     - Как нет? Вы видите? - спросил Миротворский Вихрова.
     - Вижу, - отвечал тот, решительно не понимая, в чем тут дело и для чего
об этом говорят. В потолке, в самом деле, были три совершенно новых тесины.
     - Как же ты говоришь, что не новые? - сказал Миротворский Кононову.
     - Не новые, - повторил тот еще раз.
     - Нет, это новые! - сказал ему и Вихров.
     Кононов ничего не отвечал и только потупился.
     - Мы моленную,  значит,  должны запечатать,  -  сказал Миротворский.  -
Дозволено только такие моленные иметь, которые с двадцать четвертого года не
были починяемы, а как которую поправят, сейчас же ее опечатывают.
     Вихров проклял себя  за  подтверждение слов  Миротворского о  том,  что
тесины новые.
     - Ну-с,   теперь   станемте   опрашивать   захваченных,   -   продолжал
Миротворский и  велел подать стол,  стульев,  чернильницу,  перо и  привести
сторожимых солдатами женщин.
     - Хорошо ли это делать в моленной? - заметил ему Вихров.
     - По  закону  следует  на  месте  осмотра  и  опрашивать,   -   отвечал
Миротворский.
     Все  это  было  принесено.  Следователи  сели.  Ввели  двух  баб:  одна
оказалась  жена  хозяина,   старуха,  -  зачем  ее  держали  и  захватили  -
неизвестно!
     Миротворский велел  сейчас же  ее  отпустить и  за  что-то  вместо себя
выругал солдата.
     - Дурак этакий, держишь, точно не видишь, кого?
     Другая оказалась молодая,  краснощекая девушка,  которая все время, как
стояла в сенях, молила солдата:
     - Отпусти, голубчик, пожалуйста!
     - Не смею, дура; зачем ты сюда приходила?!
     - Да я так, на поседки сюда пришла, да легла на печку и заснула.
     Миротворский начал плутовато допрашивать ее.
     - Ты православная?
     - Православная.
     - А в церковь редко ходишь?
     - Где в церковь-то ходить, - далеко.
     - Ну, а сюда, что ли, в моленную ходишь?
     - Ино и сюда хожу! - проболталась девушка.
     Миротворский все это записывал. Вихрова, наконец, взорвало это. Он хотя
твердо и  не  знал,  но  чувствовал,  что скорее он бы должен был налегать и
выискивать все средства к обвинению подследственных лиц, а не депутат ихний,
на обязанности которого, напротив, лежало обстаивать их.
     - Позвольте,  я  сам  буду допрашивать и  писать,  -  сказал он,  почти
насильно вырывая у Миротворского перо и садясь писать:  во-первых, в осмотре
он написал,  что подлобники хотя и были раскиданы, но домовладелец объяснил,
что они у него всегда так лежат, потому что на них молятся его домашние, что
ладаном хотя и  пахнуло,  но  дыма,  который бы свидетельствовал о  недавнем
курении,  не было,  -  в потолке две тесины,  по показанию хозяина,  были не
новые.
     Пока он  занимался этим,  Миротворский будто бы случайно вышел в  сени.
Вслед же  за ним также вышел и  Иван Кононов,  и  вскоре потом они оба опять
вернулись в моленную.
     Вихров,  решившийся во  что  бы  то  ни  стало  заставить Миротворского
подписать составленное им  постановление,  стал ему  читать довольно строгим
голосом.
     - Что ж,  хорошо, хорошо! - соглашался сверх ожидания тот. - Но только,
изволите видеть,  зачем же все это объяснять?  Или написать,  как я говорил,
или уж  лучше совсем не писать,  а  по этому неясному постановлению его хуже
затаскают.
     - Хуже,  ваше высокородие;  по этому постановлению совсем затаскают,  -
произнес жалобным голосом и Иван Кононов.
     - Как же делать? - спросил Вихров.
     - Да так,  ничего не писать!  -  повторил Миротворский.  - Напишем, что
никого и ничего подозрительного не нашли.
     - Сделайте  милость,  ваше  высокородие,  -  произнес  Иван  Кононов  и
повалился Вихрову в ноги.
     Старуха, жена Кононова, тоже повалилась ему в ноги.
     - Ваше высокородие,  простите и меня! - завопила и молоденькая девушка,
тоже кланяясь ему в ноги.
     Вихров страшно этим сконфузился.
     - Да бог с вами, я готов хоть всех вас простить! - говорил он.
     - Притеснять их много нечего;  старика тоже немало маяли,  -  поддержал
также и Миротворский.
     - Три  года наезды все;  четвертый раз  под суд отдают,  -  жаловался с
слезами на  глазах Иван Кононов Вихрову,  видно заметив,  что тот был добрый
человек.
     - Но почему же так? Что же ты делаешь такое? - спрашивал Вихров.
     - Управляющего он маленько порассердил,  ну тот теперь и  поналегает на
него, - объяснил Миротворский.
     - Не  один уж  управляющий поналегает,  а  все,  кажись,  чиновники,  -
присовокупил сам Иван Кононов.
     - Хочешь, я скажу об этом губернатору? - спросил его Павел.
     - Ах,  боже мой!  Как это возможно!  -  воскликнул Кононов.  - Сделайте
милость, слезно вас прошу о том, не говорите!
     - Как можно говорить это губернатору! - подхватил и Миротворский.
     - Отчего же? - спросил Вихров.
     - Оттого,  что начальство мое государственное съест меня после того,  -
объяснил Кононов.
     - Съедят! - подтвердил и Миротворский. - Управляющий и без того желает,
чтобы нельзя ли как-нибудь его без суда,  а  административно распорядиться и
сослать на Кавказ.
     Вихров пожал плечами.
     - Так ты, значит, ничего больше не желаешь, - доволен, если мы напишем,
что ничего у тебя не нашли? - спросил он Кононова.
     - Доволен, - отвечал тот.
     - Теперь,  я думаю, надобно совращенную допросить, - сказал Вихров, все
более и более входя в роль следователя.
     - Непременно-с,  -  подхватил Миротворский.  - Позовите ее, - сказал он
солдату.
     Тот  привел совращенную.  Оказалось,  что это была старая и  неопрятная
крестьянская девка.
     - Ты православная? - спросил ее Вихров.
     - Православная, - больше промычала она.
     - А в церковь ходишь?
     - Хожу, - промычала опять девка.
     - Но ведь последнее время перестала?
     - Перестала, - мычала девка.
     - В раскол, что ли, поступила?
     Девка несколько время тупилась и молчала.
     - Нету, - проговорила, наконец, она.
     - Но к нам в церковь больше не ходишь? - спросил ее Миротворский.
     - Нет, - отнекивалась и от этого девка.
     - И не желаешь ходить?
     - Не желаю!
     - Значит, ты раскольница?
     - Ну, раскольница, - сказала, наконец, уже сердито девка.
     - Что ее допрашивать - она дура совсем, - сказал Вихров.
     - Дура, надо быть, - согласился стряпчий.
     - Для правительства все равно,  я  думаю,  хоть в  турецкую бы веру она
перешла.
     - Да вот поди ты!..  Спросите еще ее,  не совращал ли ее кто-нибудь, не
было ли у нее совратителя?
     - А не совращал ли кто-нибудь тебя?
     - Нет, никто! - почти окрысилась девка.
     Иван Кононов,  стоявший все это время в моленной, не спускал с нее глаз
и при последнем вопросе как-то особенно сильно взглянул на нее.
     - И  все теперь,  -  сказал Миротворский и  принялся писать показания и
отбирать к ним рукоприкладства.
     Когда все это было кончено,  солнце уже взошло. Следователи наши начали
собираться ехать домой; Иван Кононов отнесся вдруг к ним:
     - Сделайте милость, не побрезгуйте, откушайте чайку!
     - Выпьемте,   а  то  обидится,   -  шепнул  Миротворский  Вихрову.  Тот
согласился. Вошли уже собственно в избу к Ивану Кононову; оказалось, что это
была  почти  комната,  какие обыкновенно бывают у  небогатых мещан;  но  что
приятно удивило Вихрова,  так  это  то,  что  в  ней очень было все опрятно:
чистая стояла в стороне постель, чистая скатерть положена была на столе, пол
и  подоконники  были  чисто  вымыты,   самовар  не  позеленелый,   чашки  не
загрязненные.
     Хозяин, хоть и с грустным немножко видом, но сам принялся разливать чай
и подносить его своим безвременным гостям.
     Вихрову  ужасно  хотелось  чем-нибудь  ободрить,  утешить  и,  наконец,
вразумить его.
     - Зачем ты,  Иван Кононыч,  -  начал он,  - при таких гонениях на тебя,
остаешься в расколе?
     - И христиан гнали, не только что нас, грешных, - отвечал тот.
     - То другое дело,  тем не позволяли новой религии исповедовать; а у вас
с нами очень небольшая разница... Ты по поповщине?
     - По поповщине.
     - И  поэтому вы  только не  признаете наших попов;  и  отчего вы  их не
признаете?
     - А  оттого,  что  все  они  от  нечестивца  Никона  происходят  -  его
рукоположения.
     - А ваши ни от кого уж не происходят, ничьего рукоположения.
     - Наши  все  -  патриарха Иосифа  рукоположения,  -  произнес  каким-то
протяжным голосом Иван Конон