Je le connais!* Прекрасно!  - подхватил полковник. - Он очень милый и
умный человек.  Судьба ваша, вероятно, и попадет к ним в министерство! Entre
nous sois dit,** только,  пожалуйста, не говорите, что вы слышали от меня! -
прибавил он,  наклоняясь к  Павлу и  почти шепотом.  -  Теперь принята такая
система,  что умам этим сильным и замечательным писать воспрещают, но, чтобы
не пропадали они для государства,  их определяют на службу и, таким образом,
их способности обращают на более полезную деятельность!
     ______________
     * Я его знаю! (франц.).
     ** Между нами будь сказано (франц.).

     - Может быть, и со мной то же сделают? - спросил Вихров.
     - Может быть! - отвечал Абреев, пожав плечами.
     Вихров раскланялся с ним.
     - Au revoir,  mon cher, au revoir! - говорил тот, провожая его почти до
передней.
     От Абреева Вихров прямо проехал в департамент к Плавину;  положение его
казалось ему  унизительным,  горьким  и  несносным.  Довольно несмелою ногою
вошел он  на  небольшую лесенку министерства и,  как водится,  сейчас же был
спрошен солдатом:
     - Кого вам надо?
     Вихров назвал Плавина.
     - Они в директорской, - отвечал солдат.
     Вихров подал ему карточку и просил ее отдать Плавину.
     Солдат пошел и, возвратясь, объявил:
     - Немного просят подождать - заняты.
     "Как свинья был, так свиньей и остался", - подумал Вихров.
     Через несколько времени, впрочем, тот же солдат позвал его:
     - Пожалуйте!
     Он застал Плавина в  новеньком,  с иголочки,  вицмундире,  с крестом на
шее,  сидящего за  средним столом;  длинные бакенбарды его были расчесаны до
последнего волоска;  на длинных пальцах были отпущены длинные ногти;  часы с
какой-то   необыкновенной  уж   цепочкой  и   с   какими-то  необыкновенными
прицепляемыми к ней брелоками.
     - Здравствуйте, Вихров! - говорил он, привставая и осматривая Вихрова с
головы до ног: щеголеватая и несколько артистическая наружность моего героя,
кажется, понравилась Плавину. - Что вы, деревенский житель, проприетер{157},
богач? - говорил он, пододвигая стул Вихрову, сам садясь и прося и его то же
сделать.
     Он еще прежде слышал о  полученном Вихровым наследстве и о значительной
покупке, сделанной его отцом.
     - Проприетер и богач! - отвечал Вихров. - Только в России независимость
состояния вовсе не  есть полная независимость человека от всего;  не мытьем,
так  катаньем  допекут,  и  я  только  совершенно случайно приехал  сюда,  в
Петербург, сам, а не привезен фельдъегерем!
     - Как, что такое? - спросил удивленный Плавин.
     - Сейчас расскажу... Прежде едино слово об вас... Вы уже вице-директор?
     - Да! - отвечал Плавин совершенно покойно.
     Несмотря на то,  что ему всего только было с небольшим тридцать лет, он
уж метил в  директоры,  и  такому быстрому повышению в  службе он решительно
обязан был своей красивой наружности и необыкновенной внешней точности.
     - Вы,  значит,  человек большой, - продолжал Вихров, - и можете оказать
мне помощь: я написал две повести, из которых одна, в духе Жорж Занд, была и
напечатана.
     - Видел-с и слышал, - произнес, кивая головой, Плавин.
     - Во второй повести я хотел сказать за наших крестьян-мужичков; вы сами
знаете,  каково у  нас  крепостное право и  как еще оно,  особенно по  нашим
провинциям, властвует и господствует.
     - Да!  -  подтвердил и  Плавин с какой-то грустной улыбкой.  -  Прежде,
признаюсь, когда я жил ребенком в деревне, я не замечал этого; но потом вот,
приезжая в отпуск,  я увидел, что это страшная вещь, ужасная вещь!.. Человек
вдруг,  с его душой и телом,  отдан в полную власть другому человеку,  и тот
может им распоряжаться больше, чем сам царь, чем самый безусловный восточный
властелин, потому что тот все-таки будет судить и распоряжаться на основании
каких-нибудь законов или обычаев;  а тут вы можете к вашему крепостному рабу
врываться в  самые  интимные,  сердечные его  отношения,  признавать их  или
отвергать.
     "А,  как до самого-то коснулось,  так не то заговорил,  что прежде!"  -
подумал Вихров.
     - Я  то же самое сказал и  в  повести моей,  -  проговорил он вслух,  -
однако оба мои творения найдены противозаконными, их рассмотрели, осудили!
     - Гм,  гм!  -  произнес Плавин,  как человек,  понимающий,  что говорит
Вихров.
     - И  мне,  говорят,  угрожает,  что я  отдан буду в распоряжение вашего
начальства, - заключил тот.
     - Очень может быть, - отвечал, подумав, Плавин.
     - Но как же вы мною распорядитесь? - спросил Вихров.
     Плавин усмехнулся.
     - Этого я  вам теперь не  могу сказать;  но если хотите,  я  поразведаю
завтра и уведомлю вас! - проговорил он каким-то осторожным тоном.
     - Пожалуйста!  -  произнес Вихров,  вставая уже и  пожимая поданную ему
Плавиным руку.
     - Постараюсь! - отвечал тот.
     - Тяжелое время мы переживаем! - сказал в заключение Вихров.
     Плавин при этом склонил только молча голову.
     - Оно или придавит нас совсем, или мы его сбросим! - прибавил Вихров.
     Плавин и на это только молча склонил голову.
     Вихров,  выйдя от него,  отправился к Мари. Генерала, к великому своему
удовольствию он не застал дома: тот отправился в Английский клуб обедать, и,
таким образом, он с Мари все послеобеда пробеседовал с глазу на глаз.
     - Ну,  что же тебе сказали?  -  спросила та его,  разумеется, первое же
слово.
     - Да ничего еще пока не сказали, обещали только справиться.
     Ответ этот мало успокоил Мари.
     - Я вовсе не злая по натуре женщина,  -  заговорила она, - но, ей-богу,
выхожу из себя, когда слышу, что тут происходит. Вообрази себе, какой-то там
один из важных особ стал обвинять министра народного просвещения, что что-то
такое было напечатано. Тот и возражает на это: "Помилуйте, говорит, да это в
евангелии сказано!.." Вдруг этот господин говорит: "Так неужели, говорит, вы
думаете,  что евангелия не  следовало бы запретить,  если бы оно не было так
распространено!"
     Вихров покатился со смеху.
     - Это уж, я думаю, и выдумано даже, - проговорил он.
     - Se non e vero,  e ben trovato*,  -  подхватила Мари,  -  про цензоров
опять что рассказывают, поверить невозможно: один из них, например, у одного
автора,  у которого татарин говорит:  "клянусь моим пророком!" - переменил и
поставил:  "клянусь моим лжепророком!",  и  вышло,  татарин говорит,  что он
клянется лжепророком!
     ______________
     * Если это и неверно, то хорошо придумано (итал.).

     - Но зачем же он это сделал? - спросил Вихров, сначала и не поняв.
     - А затем,  что как же в печати можно сказать,  что Магомет - пророк, а
надобно,  чтобы все,  даже мусульмане,  в печати говорили, что он лжепророк.
Хорошо  тоже  насчет пророка отличилась эта  отвратительная газета "Северная
Пчела";  оперу "Пророк"{159} у нас запретили называть этим именем, а назвали
"Осада Гента".  Вдруг господин Булгарин в  одной из своих пошленьких статеек
пишет,  что в Петербурге давали оперу "Осада Гента", неправильно за границей
называемую "Пророком".
     - Все это показывает, что заниматься литературой надо и мысль покинуть!
- произнес Вихров.
     - Совершенно надо покинуть, какая тут литература!
     - Но что же делать,  Мари,  так жить и  ничем не заниматься -  со скуки
умрешь или сопьешься!
     - Читай больше,  занимайся музыкой;  пройдет же когда-нибудь это время,
не все же будет так!
     Вихров сидел, понурив голову.
     - Останусь я  здесь в  Петербурге,  Мари,  и  буду ходить к  вам каждый
вечер, - произнес он.
     - Оставайся здесь и ходи к нам,  -  повторила она.  На лице ее как бы в
одно и то же время отразилось удовольствие и маленький страх.
     - И будем мы с вами в карты играть!
     - И  будем в  карты играть;  я  очень рада не  слышать разговора разных
господ, которые являются к моему супругу и ужас что говорят!
     - Так так и сделаем! - сказал Вихров, вставая и целуя у Мари руку.
     - Сделаем!   Сделаем!  -  говорила  она  ему  опять  как  бы  несколько
нерешительным тоном.


                                    XXI

                               УЧАСТЬ РЕШЕНА

     Вихров с  нетерпением ожидал часа обеда Абреева,  чтобы поскорее узнать
от него о предназначенной ему участи. Он в продолжение длинно тянущегося дня
заходил к  Мари,  сидел у  ней по крайней мере часа три,  гулял по Невскому,
заходил  в  Казанский собор.  Наконец  приблизились вожделенные пять  часов.
Вихров зашел к себе в номер,  переоделся во фрак и отправился к Абрееву. Тот
по-прежнему принял его в кабинете,  но оказалось, что полковник обедает не в
пять, а в шесть часов, и таким образом до обеда оставался еще добрый час.
     - Все узнал об вас, - встретил Абреев такими словами Вихрова.
     - А именно-с? - спросил Павел; голос у него при этом немного дрожал.
     - Прежде всего  -  вы  желали знать,  -  начал  Абреев,  -  за  что  вы
обвиняетесь... Обвиняетесь вы, во-первых, за вашу повесть, которая, кажется,
называется:  "Да  не  осудите!"  -  так  как  в  ней  вы  хотели  огласить и
распространить  учения  Запада,   низвергнувшие  в   настоящее  время   весь
государственный порядок Франции;  во-вторых,  за ваш рассказ,  в  котором вы
идете против существующего и правительством признаваемого крепостного права,
- вот все обвинения,  на  вас взводимые;  справедливы ли они или нет,  я  не
знаю.
     По тону голоса и по манере,  с которою Абреев говорил,  видно было, что
он немножко подсмеивался над этим.
     - Может быть, это отчасти справедливо, - ответил Вихров.
     - Наказания вам за таковые ваши преступления, - продолжал Абреев тем же
тоном,  - положены нижеследующие: вас назначено отправить в одну из губерний
с определением вас на службу и с воспрещением вам въезда в обе столицы.
     - Как с  определением на службу?  -  спросил Вихров,  испугавшись более
всего последнего наказания.
     - С определением на службу, - повторил Абреев.
     - Да как же, разве можно насильно определить человека на службу?
     - Отчего же нельзя?
     - Оттого,  что он ничего не будет делать или будет делать дурно,  затем
только, чтоб его выгнали опять из службы.
     - Нет, его не выгонят, но если будет ничего не делать или дурно делать,
его будут наказывать.
     - Каким же образом наказывать?
     - Сначала будут ему делать замечания,  выговоры,  станут сажать его под
арест и,  наконец, если это не поможет, сменят на низшую должность, предадут
суду.
     - Все это, выходит, далеко не шутка! - проговорил Вихров.
     - Далеко не шутка!  -  повторил и Абреев.  -  Мой совет,  mon cher, вам
теперь покориться вашей участи,  ехать, куда вас пошлют; заслужить, если это
возможно будет,  благорасположение губернатора,  который пусть  хоть  раз  в
своем отчете упомянет,  что вы  от ваших заблуждений совершенно отказались и
что примерным усердием к службе стараетесь загладить вашу вину.
     При этих словах Вихров даже смутился.
     - Полковник!  Если я  стану об этом хлопотать,  то это будет подлость с
моей стороны; я никогда не переменю моих убеждений.
     - Что  ж,  вы  этих господ стойкостью и  благородством вашего характера
хотите удивить и  поразить;  вас только сочтут закоренелым и никогда поэтому
не простят; но когда об вас будет благоприятная рекомендация губернатора, мы
употребим здесь все пружины, и, может быть, нам удастся извлечь вас снова на
божий свет.
     - А других средств вы не находите?
     - Совершенно не нахожу.
     - А  если  я  напишу к  государю письмо и  объясню,  что  я  неспособен
служить?
     - Тут  о  вашей  способности или  неспособности к  службе  никто  и  не
заботится, но вы обязаны служить: как сосланный в Енисейскую губернию должен
жить  в  Енисейской губернии,  или  сосланный на  каторгу должен работать на
каторге, - хотя, может быть, они и неспособны на то.
     Проговоря это, Абреев сам даже невольно улыбнулся своему объяснению.
     Вихров совсем поник головой.
     - Выхлопочем вам прощенье,  выхлопочем,  -  ободрял его Абреев,  хлопая
дружески по плечу.
     Вихров встал и прошелся несколько раз по комнате.
     - Вы не живали,  полковник,  в провинции и не знаете,  что это такое, -
произнес он.
     - Терпение,  mon cher,  терпение!  -  проговорил Абреев.  - Когда мне в
тридцать почти лет пришлось сесть за указку, сначала было очень тяжело, но я
дал себе слово переломить себя и переломил... Однако allons diner*, - сказал
он, взглянув на часы.
     ______________
     * идемте обедать (франц.).

     В столовой Вихров увидел с черными глазами и с роскошными волосами жену
Абреева. Он довольно небрежно рекомендовал ей Вихрова.
     - А  у  нас  была  княгиня  Тавина,  -  начала  хозяйка каким-то  точно
размокшим языком.
     - Ну, что же из этого? - спросил ее серьезно Абреев.
     - Ничего, - протянула хозяйка.
     Абреев при этом только потупился.
     - Ужо я в оперу поеду, - продолжала тем же мятым языком хозяйка.
     - Поезжай, - отвечал ей и на это сухо Абреев.
     - А вот,  кстати, я еще забыл вам сообщить, - отнесся он к Вихрову, - я
по вашему делу заезжал также и  к Плавину,  он тоже все это знает и хлопочет
за вас;  потом я  в клубе видел разные другие их власти и говорил им,  чтобы
они,  по крайней мере,  место дали вам приличное,  а то, пожалуй, писцом вас
каким-нибудь определят.
     - Мне это решительно все равно, - сказал с грустью Вихров.
     Ему  всего мучительнее была  мысль,  что  он  должен будет расстаться с
Мари, и когда потом с ней увидится, он и того даже не знал.
     С  печальными и  тяжелыми мыслями вышел он от Абреевых и не в состоянии
даже был ехать к Эйсмондам.  Он хотел вечер лучше просидеть у себя в номере,
чтобы пособраться несколько с  своими мыслями и чувствами;  но только что он
поприлег на свою постель,  как раздались тяжелые шаги, и вошел к нему курьер
и подал щегольской из веленевой бумаги конверт, в который вложена была, тоже
на  веленевой бумаге и  щегольским почерком написанная,  записка:  "Всеволод
Никандрыч Плавин,  свидетельствуя свое  почтение Павлу  Михайловичу Вихрову,
просит пожаловать к  нему в  одиннадцать часов утра для объяснения по  делам
службы". - "Этакий отвратительный формалист", - подумал про себя Вихров.
     В  одиннадцать часов на другой день он пошел к Плавину.  Тот принял его
на этот раз гораздо суше и даже несколько строго.
     - Господин министр,  - начал он, сам стоя и не сажая Вихрова, - поручил
мне вам передать:  в  какую губернию вы желаете быть отправлены и определены
на службу?
     И Плавин назвал Вихрову три губернии.
     Герой мой решительно недоумевал и при этом вспомнил только, что в одной
из сказанных ему губерний служат братья Захаревские;  а  потому он и  выбрал
ее, чтоб иметь хоть кого-нибудь знакомых.
     - Потрудитесь вписать эту губернию,  - сказал Плавин сидевшему тут же у
стола молодому человеку.
     Тот написал что-то такое на какой-то бумаге.
     - В какую же должность меня там определят? - спросил Вихров.
     - Вас  назначают  чиновником  особых  поручений  к   губернатору,   без
жалованья, так как есть в виду, что вы имеете свое состояние.
     - А  кто там губернатор в этой губернии,  которую я выбрал?  -  спросил
Вихров.
     - Не  помню,  -  произнес протяжно Плавин и  вслед за  тем позвонил.  В
кабинет вошел солдат.
     - Попроси ко мне Дормидонта Ивановича, - сказал он.
     Солдат  ушел,  и  вслед  за  тем  явился  Дормидонт Иванович -  старый,
почтенный и, должно быть, преисполнительный столоначальник.
     - Кто губернатор в  ...?  -  и  Плавин назвал губернию,  которую выбрал
Вихров.
     - Генерал-майор Мохов.
     - Он откуда?
     - Из  южных польских губерний переведен,  -  отвечал Дормидонт Иванович
каким-то грустным голосом.
     - По  случаю чего?  -  продолжал как бы  допрашивать Плавин почтительно
стоявшего перед ним старого столоначальника.
     Дормидонт Иванович слегка улыбнулся при этом.
     - По строгости и строптивости нрава, - отвечал он.
     - Это хорошо,  - произнес Вихров, - но, может быть, в других губерниях,
которые мне предназначены, эти господа лучше?
     Плавин думал.
     Дормидонт Иванович понял, наконец, к чему его расспрашивают.
     - Все одни и те же! - отвечал он Вихрову и махнул рукой.
     Плавин сделал слегка знак головою Дормидонту Ивановичу, и тот удалился.
     Вихров несколько времени еще оставался с  Плавиным,  как бы ожидая,  не
скажет ли тот чего-нибудь;  но Плавин молчал, и при прощанье, наконец, видно
было даже,  что он хотел что-то такое сказать,  - однако не решился на это и
только молча расцеловался с Вихровым.
     Тот прямо от него пришел к Мари.  Она уж с ума сходила,  где он и что с
ним, и посылала письмо к нему в номер; но там ей ответили, что его дома нет.
     - Где ты пропадаешь!  -  воскликнула она,  встретив его почти на пороге
передней.
     - Все по делам своим хлопотал, - отвечал, грустно улыбаясь, Вихров.
     - Ну что же,  чем тебя решили? - спрашивала Мари; нетерпение было видно
в каждой черте ее лица.
     В это время они входили в ее комнату и усаживались.
     - Решили, чтобы сослать меня в... губернию и определить там на службу.
     - Зачем же на службу?  -  спросила Мари,  чутьем сердца понимавшая, что
это было всего тяжелее для Вихрова.
     - Для улучшения моей нравственности и моих взглядов на вещи,  - отвечал
он насмешливо.
     - Но за что же?.. За что?.. - спрашивала Мари.
     - За  проведение французских идей  и  протест  мой  против  крепостного
права, - отвечал Вихров.
     Мари взяла себя за голову.
     Она не в состоянии, кажется, была говорить от горя и досады.
     - То  ужасно,  -  продолжал Вихров,  -  бог дал мне,  говорят,  талант,
некоторый ум и образование,  но я теперь пикнуть не смею печатно, потому что
подавать читателям воду,  как это делают другие господа,  я  не могу;  а так
писать,  как я  хочу,  мне не позволят всю жизнь;  ну и  прекрасно,  -  это,
значит,  убили во  мне навсегда;  но  мне жить даже не позволяют там,  где я
хочу!.. Теперь мое единственное желание быть в Петербурге, около вас, потому
что вы для меня все в мире, единственная моя родная и единственный мой друг,
- для меня все в вас!..
     Когда Вихров говорил это,  у него слезы даже выступили из глаз.  У Мари
также капали они по щекам.
     - Ничего,  бог  даст,  все  это  пройдет когда-нибудь,  -  сказала она,
протягивая ему руку.
     - Друг мой! - воскликнул Вихров. - Пока пройдет, еще неизвестно, что со
мной будет; я пробовал провинцию и чуть не спился там...
     - Это  я  слышала,  и  меня,  признаюсь,  это  больше всего  пугает,  -
проговорила мрачно Мари.  -  Ну,  послушай,  -  продолжала она,  обращаясь к
Вихрову и беря его за руку, - ты говоришь, что любишь меня; то для меня, для
любви моей к тебе, побереги себя в этом случае, потому что все эти несчастия
твои пройдут; но этим ты погубишь себя!
     - А вы будете любить меня за это? - спросил ее Вихров нежным голосом.
     - Буду всей душой!  - воскликнула Мари. - Буду тебя любить больше мужа,
больше детей моих.
     Павел взял ее руку и страстно целовал ее.
     Мари  поняла наконец,  что  слишком далеко зашла,  отняла руку,  утерла
слезы,  и  старалась принять более спокойный вид,  и  взяла только с Вихрова
слово,  чтоб он обедал у  них и  провел с  нею весь день.  Павел согласился.
Когда  самому Эйсмонду за  обедом сказали,  какой  проступок учинил Вихров и
какое  ему  последовало  за   это  наказание,   он  пожал  плечами,   сделал
двусмысленную мину и только,  кажется,  из боязни жены не заметил, что так и
следовало.
     Вечером у них собралось довольно большое общество,  и все больше старые
военные генералы,  за  исключением одного только молодого капитана,  который
тем не менее,  однако, больше всех говорил и явно приготовлялся владеть всей
беседой.  Речь  зашла  о  деле  Петрашевского,  составлявшем  тогда  предмет
разговора всего  пет