а сделать - он
своих опасался.
     - Послушайте,   братцы,   -  произнес  Вихров,  переставая  работать  и
несколько приходя в себя от ударившей его горячки в голову,  - я должен буду
составить протокол,  что я ломал все сам и что вы мне не повиновались; к вам
опять пришлют войско на постой, уверяю вас!
     - Да что,  братцы,  ломайте,  -  что это вы затеяли!  -  произнес вдруг
голова,  откуда-то появившийся и заметивший,  что толпа начинала уже немного
сдаваться.
     - Повинуйтесь,  дружки мои, властям вашим! - проголосила за ним одна из
старух-девиц, успевшая в эту сумятицу стащить еще две - три иконы.
     - Пойдемте,  - проговорили прежние же плотники, и через несколько минут
они опять появились на срубе моленной и стали ее раскатывать.
     Вихров,  утомленный трудами своими  и  всею  этою  сценою и  видя,  что
моленная вся уже почти была разломана, снова возвратился в свой приказ, но к
нему опять пришел голова.
     - Как же насчет икон и колокола, ваше высокородие, прикажете? - спросил
он.
     - В  губернский город,  в консисторию их надобно отправить,  -  отвечал
Вихров.
     - Что там с ними будут делать,  осмелюсь спросить,  ваше высокородие? -
продолжал голова.
     - А рассмотрят: нет ли в них чего противного вере, и возвратят их вам.
     - Нет, ваше высокородие, - возразил голова, - сколько вот мы наслышаны,
моленных сломано много, а мало что-то икон возвращают. Разве кто денег даст,
так консисторские чиновники потихоньку отдают иконы по две, по три.
     - Ну,  да которые вам нужны были,  вы тоже побрали их себе,  -  заметил
Вихров.
     - Да это,  благодарим милость вашу,  было немножко, - отвечал с улыбкою
голова. - То, ваше высокородие, горестно, что иконы все больше родительского
благословения,  -  и их там тоже, как мы наслышаны, не очень хранят, в сарай
там али в подвал даже свалят гуртом:  сырость,  прель,  гадина там разная, -
кровью даже сердце обливается, как и подумаешь о том.
     - Я вам выхлопочу очень скоро, чтобы их рассмотрели, но как же, однако,
ты их доставишь?
     - Да  уж  буду милости просить,  что не  позволите ли  мне взять это на
себя:  в лодке их до самого губернского города сплавлю, где тут их на телеге
трясти - все на воде-то побережнее.
     - Что же - в барках, что ли?
     - Да-с,  у меня этакая лодка большая есть, парусная, я и свезу в ней, а
вам расписку дам на себя, что взялся справить это дело.
     - Только ведь это надо сейчас же!
     - Да мы сейчас же,  судно у меня готово, совсем снаряжено, - проговорил
голова, очень довольный, что ему позволили самому до города довезти святыню.
     Через  несколько  времени  в  селе  снова  раздался  вой  и  стон.  Это
оплакивали уносимые иконы.  Сам голова,  с чисто-начисто вымытыми руками и в
совершенно чистой рубашке и  портах,  укладывал их в новые рогожные кули и к
некоторым  иконам,   больше,   вероятно,  чтимым,  прежде  чем  уложить  их,
прикладывался,  за ним также прикладывались и некоторые другие мужики. Когда
таким образом было  сделано до  тридцати тюков,  их  стали носить в  лодку и
укладывать на  дно;  переносили их  на пелене,  пришитой к  двум шестам,  на
которых  обыкновенно  раскольники носят  гробы  своих  покойников.  Носившие
мужики обнаруживали то же благоговение, как и голова, который побежал домой,
чтобы перекусить чего-нибудь и собраться совсем в дорогу. Наконец лодка была
совсем нагружена и  плотно закрыта рогожками сверху,  парус на  ней подняли,
четверо гребцов сели в  подмогу ему грести,  а  голова,  в  черном суконном,
щеголеватом полушубке и в поярковой шапке, стал у руля.
     Почти  все  жители  высыпали  на  улицу;  некоторые старухи  продолжали
тихонько плакать,  даже  мальчишке стояли как-то  присмирев и  совершенно не
шаля; разломанная моленная чернела своим раскиданным материалом. Лодка долго
еще виднелась в перспективе реки...
     Вихров пришел домой и дописал письмо к Мари.
     "Все кончено, я, как разрушитель храмов, Александр Македонский, сижу на
развалинах.  Смирный народ мой поершился было немного, хотели, кажется, меня
убить,  -  и я, кажется, хотел кого-то убить. Завтра еду обратно в губернию.
На душе у меня очень скверно".


                                     XI

                                ЮЛИЯ И ГРУНЯ

     Дома Вихрова ужасно ожидали.  Груня вскрикнула даже, когда увидела, что
он  на  почтовой тройке  в  телеге  подъехал к  крыльцу,  -  и,  выбежав ему
навстречу, своими слабыми ручонками старалась высадить его из экипажа.
     - Барин,  я  думала,  что вы уж и  не приедете совсем,  -  говорила она
задыхающимся от радости голосом. - Благодарю покорно, что вы мне написали, -
прибавила она и поцеловала его в плечо.
     - Я знал, что ты будешь беспокоиться обо мне, - отвечал Вихров.
     - Ужас,  барин, чего-чего уж не передумала! Вы другой раз, как поедете,
так меня уж лучше вместо лакея возьмите с собой.
     - Как  это  на  следствие с  горничной ехать -  это  противозаконно,  -
возразил Вихров.
     - Да я мальчиком,  барин, оденусь; я уж примеривала с верхнего мальчика
чепан, никак меня не отличить от мужчины - ужасно похожа!
     - А что верхние? - спросил Вихров.
     - Ничего-с!..  Барышня-то  была нездорова.  Все по  вас тоже,  говорят,
скучает.
     - По мне?
     - Да-с.  Ей-богу,  люди их смеялись: "Что, говорят, ваш барин - женится
ли на нашей барышне?.. Она очень влюблена в него теперь".
     - И что же ты на это сказала?
     - Я говорю: "Наш барин никогда и ни на ком не женится!"
     - Отчего ж ты так думаешь? - спросил ее Вихров с улыбкою.
     - Оттого, барин, куда же вам меня-то девать будет? Вам жаль меня будет:
вы добрый.
     Вопрос этот в первый еще раз представлялся Вихрову с этой стороны:  что
если он в самом деле когда-нибудь вздумает жениться,  что ему с Груней будет
делать; деньгами от нее не откупишься!
     "Э,  -  подумал он, - где мне, бобылю и скитальцу, жениться", - и то же
самое высказал и вслух:
     - Не бойся, никогда и ни на ком не женюсь.
     - Ну, вот, барин, благодарю покорно, - сказала Груня и поцеловала опять
его в плечо.
     - А то,  барин,  еще умора...  - продолжала она, развеселившись, - этта
верхний-то  хозяин наш,  Виссарион Ардальонович встретил меня  в  сенях;  он
наглый такой,  ни одной девушки не пропустит...  "Что, говорит, ты с барином
живешь?" -  "Живу, - говорю я, - где же мне жить, как не у барина?" - "Нет",
- говорит,  -  и, знаете, сказал нехорошее. "Нет уж, говорю, - это извините,
барин наш не  в  вас!"  -  "Ну,  коли он  не  такой,  так я  за  тобой стану
волочиться".   Я   взяла  да  кукиш  ему  и  показала;   однако  он  тем  не
удовольствовался:  кухарку свою еще подсылал после того;  денег ужас сколько
предлагал,  чтобы только я  полюбила его...  Я  ту  так кочергой из кухни-то
прогнала, что чудо!
     - Что ж ты нравишься, что ли, ему очень?
     - Не  знаю,  зачем уж  так я  оченно ему нужна;  точно мало еще к  нему
разных мамзелей его ходит.
     - А много?
     - Много!.. Прескверный насчет этого мужчина.
     В это время сверху пришел к Вихрову посол.
     - Шлет уж -  не терпится!  - сказала Груня с гримаской, увидя горничную
Юлии Ардальоновны.
     - Барышня велела поздравить вас  с  приездом,  -  проговорила та,  -  и
сказать вам,  что если вы  не  очень устали,  так пожаловали бы к  ним:  они
весьма желают вас видеть.
     - Хорошо, скажи, что приду, - отвечал Вихров.
     Груня сделала при этом не совсем довольное личико,  впрочем,  молча и с
покорностью пошла подавать барину умываться и одеваться.
     Он,  придя наверх,  действительно застал Юлию  больной.  Она  сидела на
кушетке,  похудевшая,  утомленная, но заметно с кокетством одетая. При входе
Вихрова она кинула на него томный взгляд и очень слабо пожала ему руку.
     - Вы больны?  -  спросил ее Вихров, почему-то сконфуженный ее печальным
видом.
     - Да,  немножко,  -  отвечала Юлия, а сама между тем с таким выражением
взяла себя за грудь, которым явно хотела показать, что, напротив, - множко.
     - Чем же, собственно? - спросил Вихров, садясь от нее довольно далеко.
     - Я  не спала все это время,  а потому сил совершенно нет,  -  отвечала
Юлия, устремляя на Вихрова нежный взор.
     Он, со своей стороны, просто не знал - куда себя и девать.
     - Послушайте,  Вихров, - начала Юлия, - скажите мне, могу я вас считать
себе другом?
     - Сколько  вам  угодно!  -  отвечал он,  стараясь придать начинающемуся
разговору шутливый тон.
     - И вы будете со мной откровенны? - продолжала Юлия.
     - В чем могу! - отвечал Вихров, пожимая плечами.
     - Скажите,  -  говорила Юлия (она в  это  время держала глаза опущенные
вниз), - вы кроме Фатеевой не любили и не любите никакой другой женщины?
     - Любил! - отвечал Вихров односложно.
     - Но  надеюсь,  -  продолжала Юлия,  -  что  в  этом случае ваш вкус не
унизился до какой-нибудь госпожи - очень уж невысокого происхождения?
     Вихров при этом взглянул на Юлию: он догадался, что она намекает ему на
Грушу, - и ему вздумалось немного подшутить над ней за ее барскую замашку.
     - А отчего же и не унизиться? - спросил он.
     - Да потому что...  -  отвечала Юлия, вся вспыхнув и пожимая плечами, -
интересного тут ничего нет...  может быть,  впрочем, это только какое-нибудь
временное увлечение?
     - Может быть и временное, - отвечал загадочно Вихров.
     Юлия не  знала -  как и  понять его.  Насчет Груши ей разболтал и  этим
очень обеспокоил ее брат Виссарион.
     - Никогда он на тебе не женится,  -  бухнул он ей прямо, - потому что у
него дома есть предмет страсти.
     Юлия вопросительно посмотрела на брата.
     - Я пятьсот рублей предлагал,  чтобы получить только взаимность,  -  не
приняла.
     Виссарион более вящего доказательства не полагал и нужным прибавлять со
своей стороны.
     - Может быть - ты не нравишься ей, - проговорила Юлия, потупляясь.
     - Ну да,  не нравишься...  Нравятся им только деньги,  а если не берет,
значит - с той стороны дают больше.
     Тысячи  мрачных  мыслей  наполнили голову  Юлии  после  разговора ее  с
братом.  Она именно после того и сделалась больна.  Теперь же Вихров говорил
как-то неопределенно.  Что ей было делать?  И безумная девушка решилась сама
открыться в чувствах своих к нему, а там - пусть будет, что будет!
     - Послушайте,  -  начала она, побледнев вся в лице, - за то, что вы мне
открыли вашу тайну...
     Какую ей Вихров тайну открыл - неизвестно.
     - Я сама вам открою тайну.
     Вихров  понял,  куда  начинал  склоняться  разговор  -  и  очень  этого
испугался.  Главное,  он  недоумевал:  остановить  ли  Юлию,  чтобы  она  не
открывала ему тайны;  если же не остановить ее,  то что ей сказать на то?  К
счастью его, разговор этот перервал возвратившийся домой Виссарион.
     - А,  изволили прибыть?.. - воскликнул он не без удовольствия и в то же
время  мельком  взглянув  на  сестру,  сидевшую  в  какой-то  сконфуженной и
недовольной позе. Недовольна Юлия была, по преимуществу, его приходом.
     - Вы там,  батюшка, говорят, чудеса напроизводили, - продолжал инженер,
- бунт усмирили, смертоубийство открыли!
     - Было все это отчасти, - отвечал Вихров.
     - А губернатора видели?
     - Нет еще.
     - Так как же это?
     - А так же, завтра успею.
     - Этого нельзя, - воскликнул Захаревский, - со следствия вы должны были
бы прямо проехать к нему; поезжайте сейчас, а то он узнает это - и бог знает
как вас распудрит.
     - Пусть  себе,  очень мне  нужно!  -  сказал сначала Вихров,  но  потом
подумал,  что инженер может опять куда-нибудь уехать, и он снова останется с
Юлией вдвоем, и она ему сейчас же, конечно, откроет тайну свою.
     - В самом деле, я съезжу, - проговорил он, вставая.
     Юлия обратила на него умоляющий взор.
     - Поезжайте, поезжайте! - говорил Захаревский.
     Юлия спросила его тихим голосом:
     - А к нам еще придете?
     - Может быть, - отвечал Вихров и проворно ушел.
     - Что, поразила его грустным своим видом? - спросил Захаревский сестру.
     Та рассердилась на это.
     - Что это у тебя за глупые шутки надо мной!
     - Не  шутки,  а,  право,  уж  скучно на все это смотреть!  -  отвечал с
сердцем инженер.
     К губернатору Вихров, разумеется, не поехал, а отправился к себе домой,
заперся там и лег спать.  Захаревские про это узнали вечером. На другой день
он  к  ним тоже не  шел,  на третий -  тоже,  -  и  так прошла целая неделя.
Захаревские сильно недоумевали.  Вихров,  в свою очередь, чем долее у них не
бывал,  тем  более  и  более  начинал  себя  чувствовать в  неловком  к  ним
положении; к счастию его, за ним прислал губернатор.
     Вихров сейчас же поспешил к нему поехать.
     Начальник губернии в  это  время  сидел  у  своего стола  и  с  мрачным
выражением на  лице читал какую-то бумагу.  Перед ним стоял не то священник,
не то монах,  в  черной рясе,  с худым и желто-черноватым лицом,  с черными,
сверкающими глазами и с густыми, нависшими бровями.
     Окончив чтение бумаги, губернатор порывисто позвонил.
     В кабинет вбежал адъютант.
     - Что же Вихрова мне? - произнес сердито начальник губернии.
     - Он здесь, ваше превосходительство, - отвечал адъютант.
     - Позовите его сюда!
     Вихров вошел.
     Лицо губернатора приняло более ласковое выражение.
     - Здравствуйте,  любезнейший,  -  сказал он,  - потрудитесь вот с отцом
Селивестром съездить и открыть одно дело!.. - прибавил он, показывая глазами
на  священника и  подавая  Вихрову  уже  заранее приготовленное на  его  имя
предписание.
     Тот прочел его.
     - Когда же ехать туда надо? - спросил он священника.
     - Сейчас же!  -  отвечал тот ему сурово.  -  В воскресенье они были для
виду у  меня в  единоверии;  а завтра,  на Петров день,  сбегутся все в свою
моленную.
     - Тут становой им миротворит.  Моленная должна быть запечатана, а он ее
держит  незапечатанною;   его  хорошенько  скрутить  надобно!  -  приказывал
губернатор.
     Вихров молчал:  самое поручение было сильно ему  не  по  душе,  но  оно
давало ему возможность уехать из города,  а возвратившись потом назад, снова
начать бывать у  Захаревских,  -  словом,  придать всему такой вид,  что как
будто бы между ним и Юлией не происходило никакого щекотливого разговора.
     - С богом, поезжайте, - сказал ему губернатор.
     Вихров раскланялся и вышел. Священник тоже последовал за ним.
     - Не  угодно ли  вам будет со мной ехать,  на моей паре?  -  сказал он,
нагоняя Вихрова на улице.
     - А это далеко?
     - Нет, одна пряжка всего.
     - Хорошо!
     Согласием этим священник, кажется, остался очень доволен.
     - Вам будет без сумнения,  да и мне тоже!  - говорил он. - А вот и кони
мои,  -  прибавил он,  показывая на  ехавшую по улице пару,  которою правил,
должно быть, работник.
     Вихров шел быстро;  священник не отставал от него: он, по всему заметно
было, решился ни на минуту не выпускать его из глаз своих.
     - А кто такой становой у вас? - спросил его Вихров.
     - Огарков, переведенный к нам из другой губернии, - отвечал священник.
     - Ах, боже мой, Огарков! - воскликнул Вихров.
     Оказалось,  что  это был муж уже знакомой нам становой,  переведенный в
эту губернию тоже по рекомендации Захаревских.
     - У него жена, - этакая толстая и бойкая? - спросил Вихров.
     - Она самая и есть,  -  отвечал священник. - Пострамленье кажись, всего
женского рода,  -  продолжал он, - в аду между блудницами и грешницами, чаю,
таких   бесстыжих  женщин   нет...   Приведут  теперь  в   стан   наказывать
какого-нибудь дворового человека или мужика.  "Что, говорит, вам дожидаться;
высеки вместо мужа-то при мне:  я  посмотрю!"  Того разложат,  порют,  а она
сидит тут, упрет толстую-то ручищу свою в колено и глядит на это.
     При  таком  описании образ  милой становой,  как  живой,  нарисовался в
воображении Вихрова.
     - Ужасная она госпожа, - знаю я ее! - проговорил он.
     Груня  чрезвычайно удивилась,  когда увидела,  что  барин возвратился с
священником.
     - Я опять сейчас, Груша, уезжаю, - сказал он ей.
     - Вот тебе раз! - произнесла она испуганным голосом.
     - И тебя никак уже не могу взять с собой, потому что еду с священником,
- шутил Вихров.
     - Где  уж,  если  с  священником...  А  куда  же  вы  едете?..  Опять к
раскольникам?
     - Опять к раскольникам.
     - Ну, что, барин, вы нарочно, должно быть, напрашиваетесь, чтобы кутить
там с раскольническими девушками: у них там есть прехорошенькие!
     - Есть недурные!  -  шутил Вихров и,  чтобы хоть немножко очистить свою
совесть перед  Захаревскими,  сел  и  написал им,  брату  и  сестре  вместе,
коротенькую записку:  "Я,  все  время  занятый разными хлопотами,  не  успел
побывать у  вас и  хотел непременно исполнить это сегодня;  но сегодня,  как
нарочно,  посылают меня по одному экстренному и секретному делу -  так что и
зайти к вам не могу, потому что за мной, как страж какой-нибудь, смотрит мой
товарищ, с которым я еду".
     Священник все  это время,  заложив руки назад,  ходил взад и  вперед по
зале -  и  в  то же время,  внимательно прислушиваясь к  разговору Вихрова с
горничной,  хмурился;  явно было,  что ему не  нравились слышимые им  в  том
разговоре шутки.


                                    XII

                              ЕДИНОВЕРЦЫ{263}

     Уже ударили к вечерне,  когда наши путники выехали из города.  Работник
заметно жалел хозяйских лошадей и ехал шагом.  Священник сидел, понурив свою
сухощавую голову,  покрытую черною шляпою с большими полями.  Выражение лица
его  было по-прежнему мрачно-грустное:  видно было,  что  какие-то  заботы и
печали сильно снедали его душу.
     - Вы давно, батюшка, в единоверие перешли? - спросил его Вихров.
     - Седьмой год-с, - отвечал священник.
     - Что же за цель ваша была?
     - Сначала овдовел,  лишился бесценной и  незаменимой супруги,  так  что
жить в городе посреди людских удовольствий стало уже тяжко;  а другое -  и к
пастве  божией  хотелось  покрепче утвердить отшатнувшихся,  но  все  что-то
ничего не могу сделать в том.
     - Стало быть, единоверие они не искренно принимают? - заметил Вихров.
     - Хе,  искренно!.. - грустно усмехнулся священник. - По всей России это
единоверие - один только обман и ложь перед правительством! Нами, пастырями,
они нисколько не дорожат,  -  продолжал он, и взор его все мрачней и мрачней
становился:  -  не наживи я - пока был православным священником - некоторого
состояния и не будь одинокий человек,  я бы есть теперь не имел что: придешь
со славой к богатому мужику -  копейку тебе дают!..  Уж не говоря то, что мы
все-таки тем питаемся,  - обидно то даже по сану твоему: я не нищий пришел к
нему,  а  посланник божий!..  Я докладывал обо всем этом владыке...  "Что ж,
говорит, терпи, коли взял этот крест на себя!"
     - Зачем было и  вводить это  единоверие?  Наперед надобно было ожидать,
что будет обман с их стороны.
     - Как зачем?  -  спросил с  удивлением священник.  -  Митрополит Платон
вводил его и правила для него писал; полагали так, что вот они очень дорожат
своими старыми книгами и обрядами, - дали им сие; но не того им, видно, было
надобно: по духу своему, а не за обряды они церкви нашей сопротивляются.
     - В чем же дух-то этот состоит? - спросил Вихров.
     Священник еще больше нахмурил при этом лицо свое.
     - В глупости их,  невежестве и изуверстве нравов,  -  проговорил он,  -
главная причина,  законы очень слабы за отступничество их... Теперь вот едем
мы,  беспокоимся, трудимся, составим акт о захвате их на месте преступления,
отдадут их суду - чем же решат это дело? "Вызвать, говорят, их в консисторию
и сделать им внушение, чтобы они не придерживались расколу".
     - Но что же и сделать за то больше? - спросил Вихров.
     - Как что?  -  произнес мрачно священник. - Ведь это обман, измена с их
стороны