ов.
     - Как же это так, я этого не понимаю, - сказал Вихров.
     - А так же:  кого Иосиф патриарх благословил, тот - другого, а другой -
третьего... Так до сих пор и идет, - пояснил Иван Кононов.
     - И  ты никак,  ни для чего и ни для каких благ мира веры своей этой не
изменишь? - спросил его Вихров.
     - Не  изменю-с!  И  как  же  изменить ее,  -  продолжал Иван  Кононов с
некоторою уже усмешкою,  -  коли я, извините меня на том, вашего духовенства
видеть не могу с духом спокойным;  кто хошь,  кажется, приди ко мне в дом, -
калмык ли, татарин ли, - всех приму, а священников ваших не принимаю, за что
самое они и шлют на меня доносы-то!
     - Он  сам  вряд  ли  не  поп  ихной  раскольничей,  -  шепнул между тем
Миротворский Вихрову.
     Наконец они опять начали собираться домой. Иван Кононов попробовал было
их перед дорожкой еще водочкой угостить;  Вихров отказался,  а  в подражание
ему  отказался  и  Миротворский.  Сев  в  телегу,  Вихров  еще  раз  спросил
провожавшего их Ивана Кононова:  доволен ли он ими,  и не обидели ли они чем
его.
     - Нет-с,  никакой особенной обиды мы от вас не видали,  -  ответил Иван
Кононов, но как-то не совсем искренно; дело в том, что Миротворский сорвал с
него десять золотых в  свою пользу и  сверх того еще десять золотых и на имя
Вихрова.
     Ничего подобного и в голову герою моему,  конечно, не приходило, и его,
напротив,  в  этом деле заняла совершенно другая сторона,  о которой он,  по
приезде в город, и поехал сейчас же поговорить с прокурором.
     - Ну,  Иларион Ардальонович,  -  сказал он,  входя к Захаревскому,  - я
сейчас  со  следствия;   во-первых,  это  -  святейшее  и  величайшее  дело.
Следователь важнее попа для  народа:  уполномоченный правом государства,  он
входит в  дом  к  человеку,  делает у  него  обыск,  требует ответов от  его
совести, это черт знает что такое!
     - Значит, вам понравилось?
     - Это не то, что понравилось, это какой-то трепет гражданский произвело
во мне; и вы знаете ли, что у нас следователь в одном лице своем заключает и
прокурора иностранного,  и адвоката,  и присяжных, и все это он делает один,
тайно в своей коморе.
     Захаревский, не совсем поняв его мысль, смотрел на него вопросительно.
     - Смотрите,  что выходит,  - продолжал Вихров, - по иностранным законам
прокурор должен быть  пристрастно строг,  а  адвокат должен быть пристрастно
человечен,  а  следователь должен быть то  и  другое,  да еще носить в  себе
убеждение присяжных,  что виновно ли известное лицо или нет,  и  сообразно с
этим подбирать все факты.
     - Ну,  нет!  -  возразил Захаревский.  - У нас следователь имеет больше
характер обвиняющего прокурора, а роль адвоката играют депутаты сословные.
     - Хороши, батюшка, наши депутаты; я у моего депутата едва выцарапал его
клиентов.  Потом-с,  этот наш  раскол...  смело можно сказать,  что если где
сохранилась поэзия народная,  так это только в расколе; эти их моленные, эти
их служения,  тайны, как у первобытных христиан! Многие обыкновенно говорят,
что раскол есть чепуха,  невежество!  Напротив,  в каждой почти секте я вижу
мысль.  У них, например, в секте Христова Любовь явно заметен протест против
брака:  соберутся мужчины и  женщины и  после известных молитв -  кому какая
временно  супружница достается,  тою  и  владеют;  в  противоположность этой
секте,  аскетизм у них доведен в хлыстовщине до бичевания себя вервиями,  и,
наконец,  высшая его точка проявилась в окончательном искажении человеческой
природы -  это в скопцах.  Далее теперь:  обрядовая сторона религии,  очень,
конечно,  украсившая,  но вместе с  тем много и реализировавшая ее,  у них в
беспоповщине совершенно уничтожена:  ничего нет,  кроме моления по Иисусовой
молитве... Как хотите, все это не глупые вещи!
     - Еще бы!  -  согласился и прокурор.  -  Но надобно знать,  что здешние
чиновники с этими раскольниками делают,  как их обирают,  - поверить трудно!
Поверить невозможно!.. - повторил он несколько раз.
     - Ну-с, - подхватил Вихров, - вы говорили, что губернатор хотел мне все
дела эти передать, и я обстою раскольников от ваших господ чиновников...
     - Вы сделаете великое и благородное дело, - подхватил Захаревский. - Я,
откровенно говоря,  и  посоветовал губернатору отдать вам  эти дела,  именно
имея в виду, что вы повыметете разного рода грязь, которая в них существует.
     - Все сделаю,  все сделаю! - говорил Вихров, решительно увлекаясь своим
новым делом и  очень довольный,  что  приобрел его.  -  Изучу весь этот быт,
составлю об нем книгу, перешлю и напечатаю ее за границей.
     - Да благословит вас бог на это! - ободрял его прокурор.
     Вслед за тем Вихров объехал все, какие были в городе, книжные лавчонки,
везде спрашивал,  нет ли каких-нибудь книг о раскольниках,  -  и не нашел ни
одной.


                                    III

                      РАЗНЫЕ ВЕСТИ И НОВОСТИ С РОДИНЫ

     В  губернском городе между  тем  проходила полная самыми разнообразными
удовольствиями  зима.   Дама  сердца  у   губернатора  очень  любила  всякие
удовольствия,  и по преимуществу любила она составлять благородные спектакли
- не  для  того,  чтобы играть что-нибудь на  этих спектаклях или этак,  как
любили  другие  дамы,  поболтать  на  репетициях  о  чем-нибудь,  совсем  не
касающемся театра,  но  она  любила только наряжаться для  театра в  костюмы
театральные и,  может быть,  делала это  даже  не  без  цели,  потому что  в
разнообразных костюмах она как будто бы  еще сильней производила впечатление
на своего сурового обожателя:  он смотрел на нее, как-то более обыкновенного
выпуча глаза, через очки, негромко хохотал и слегка подрягивал ногами.
     Виссарион  Захаревский,   по  окончательном  расчете  с   подрядчиками,
положив,  говорят, тысяч двадцать в карман, с совершенно торжествующим видом
катал в своем щегольском экипаже по городу. Раз он заехал к брату.
     - Сейчас я от сестры письмо получил,  -  сказал он,  -  она пишет,  что
будет так добра - приедет гостить к нам.
     Лицо прокурора при этом не выразило ни удовольствия, ни неудовольствия.
Он был из самых холодных и равнодушных родных.
     - Где же ей остановиться?  -  продолжал инженер,  любивший прежде всего
решать самые ближайшие и насущные вопросы. - У меня, разумеется!
     - Пожалуй, если хочет, и у меня может.
     - Где ж  тут у  тебя -  в мурье твоей;  но дело в том,  что меня разные
госпожи иногда посещают.  Не  прекратить же  мне этого удовольствия для нее!
Что ей вздумалось приехать?  Я сильно подозреваю, что постоялец мой играет в
этом случае большую роль. Ты писал ей, что он здесь?
     - Писал, - отвечал прокурор.
     - То-то  она  с  таким  восторгом  расписалась об  нем,  заклинает меня
подружиться с  ним и  говорит,  что "дружба с  ним возвысит мой материальный
взгляд!" Как и чем это он сделает и для чего это мне нужно - неизвестно.
     Инженер любил сестру, но считал ее немножко дурой начитанной.
     - Вихров - человек отличный, - проговорил Иларион Захаревский.
     - Я  ничего и  не говорю,  пусть бы женились,  я  очень рад;  у  него и
состояние славное,  - подхватил инженер и затем, простившись с братом, снова
со  своей  веселой,  улыбающейся физиогномией поехал  по  улицам  и  стогнам
города.
     Вихров все  это время был занят своим расколом и  по  поводу его именно
сидел и писал Мари дальнейшее письмо.
     "Во-первых,  моя ненаглядная кузина,  из опытов жизни моей я  убедился,
что я очень живучее животное -  совершенно кошка какая-то: с какой высоты ни
сбросьте меня,  в  какую грязь ни шлепните,  всегда встану на лапки,  и хоть
косточки поламывает,  однако  вскоре  же  отряхнусь,  побегу  и  добуду себе
какой-нибудь клубочек для  развлечения.  Чего  жесточе удара было для  меня,
когда я  во  дни  оны  услышал,  что вы,  немилосердная,  выходите замуж:  я
выдержал нервную горячку,  чуть не умер,  чуть в монахи не ушел,  но сначала
порассеял  меня  мой  незаменимый приятель  Неведомов,  хватил  потом  своим
обаянием университет,  и  я  поднялся на  лапки.  Ныне  сослали меня почти в
ссылку,  отняли у  меня право предаваться самому дорогому и самому приятному
для меня занятию - сочинительству; наконец, что тяжеле мне всего, меня снова
разлучили с  вами.  Как бы,  кажется,  не растянуться врастяжку совсем,  а я
все-таки еще бодрюсь и окунулся теперь в российский раскол.  Кузина, кузина!
Какое это большое,  громадное и поэтическое дело русской народной жизни. Кто
не знает раскола в России,  тот не знает совсем народа нашего. С этой мыслью
согласился даже  наш  начальник губернии,  когда  я  осмелился изъяснить ему
оную.  "Очень-с  рад,  говорит,  что вы с  таким усердием приступили к вашим
занятиям!" Он, конечно, думает, что в этом случае я ему хочу понравиться или
выслужить Анну в петлицу, и велел мне передать весь комитет об раскольниках,
все  дела  об  них;  и  я  теперь  разослал циркуляр ко  всем  исправникам и
городничим,  чтобы они  доставляли мне  сведения о  том,  какого рода  в  их
ведомстве есть секты,  о  числе лиц,  в  них участвующих,  об  их ремеслах и
промыслах и,  наконец,  характеристику каждой секты по обрядам ее и обычаям.
Словом,  когда я соберу эти сведения,  я буду иметь полную картину раскола в
нашей губернии,  и  потом все это,  ездя по  делам,  я  буду поверять сам на
месте.  Это сторона,  так сказать,  статистическая,  но  у  раскола есть еще
история,  об  которой из уст ихних вряд ли что можно будет узнать,  -  нужны
книги;  а потому, кузина, умоляю вас, поезжайте во все книжные лавки и везде
спрашивайте -  нет ли  книг об расколе;  съездите в  Публичную библиотеку и,
если там что найдете, велите сейчас мне все переписать, как бы это сочинение
велико  ни  было;  если  есть  что-нибудь в  иностранной литературе о  нашем
расколе,  попросите Исакова выписать,  но только, бога ради, - книг, книг об
расколе, иначе я задохнусь без них".
     Едва  только герой мой  кончил это  письмо,  как  к  нему  вошла Груша,
единственная его  докладчица,  и  сказала  ему,  что  его  просят  наверх  к
Виссариону Ардальонычу.
     - Зачем? - спросил Вихров.
     - Там барышня,  сестрица их,  приехала из деревни; она, кажется, желает
вас видеть, - отвечала Груша с не очень веселым выражением в лице.
     - Ах,  боже мой,  mademoiselle Юлия,  схожу,  -  сказал Вихров и  начал
одеваться.
     Груша не уходила от него из комнаты.
     - Смотрите,  одевайтесь наряднее,  надобно понравиться вам барышне-то -
она невеста! - сказала она не без колкости.
     - Я желаю нравиться только вам,  -  сказал Вихров,  раскланиваясь перед
ней.
     Груша сама ему присела на это.
     Вихров пошел наверх. Он застал Юлию в красивенькой столовой инженера за
столом,  завтракающую; она только что приехала и была еще в теплом, дорожном
капоте,  голова у  ней была в папильотках.  Нетерпение ее видеть Вихрова так
было  велико,  что  она  пренебрегла даже  довольно  серьезным неудобством -
явиться в первый раз на глаза мужчины растрепанною.
     - Merci, что вы так скоро послушались моего приглашения, - сказала она,
кланяясь с  ним,  но не подавая ему руки,  -  а  я  вот в  каком костюме вас
принимаю и вот с какими руками, - прибавила она, показывая ему свои довольно
красивые ручки, перепачканные в котлетке, которую она сейчас скушала.
     - Как здоровье вашего батюшки? - спросил, бог знает зачем, Вихров.
     - Ах, он очень, очень теперь слаб и никуда почти не выезжает!
     Виссарион Захаревский,  бывший тут же и  немножко прислушавшись к  этим
переговорам, обратился к сестре и Вихрову.
     - Ну-с, извините, я должен вас оставить! - проговорил он. - Мне надо по
моим делам и некогда слушать ваши бездельные разговоры.  Иларион,  вероятно,
скоро приедет.  Вихров, я надеюсь, что вы у меня сегодня обедаете и на целый
день?
     Юлия при этом бросила почти умоляющий взгляд на Вихрова.
     - Пожалуй! - проговорил тот протяжно.
     Когда инженер ушел, молодые люди, оставшись вдвоем, заметно конфузились
друг друга.  Герой мой  и  прежде еще замечал,  что Юлия была благосклонна к
нему, но как и чем было ей отвечать на то - не ведал.
     - Скажите,  monsieur Вихров!  - начала, наконец, Юлия с участием. - Вас
прислали сюда за сочинение ваше?
     - Да, за сочинение, - отвечал он.
     - И я,  вообразите, никак и нигде не могла достать этой книжки журнала,
где оно было напечатано.
     - Ее довольно трудно теперь иметь! - отвечал он, потупляясь: ему тяжело
было вести этот разговор.
     - Но  нас ведь сначала,  -  продолжала Юлия,  -  пока вы  не написали к
Живину, страшно напугала ваша судьба: вы человека вашего в деревню прислали,
тот и рассказывал всем почти, что вы что-то такое в Петербурге про государя,
что ли,  говорили,  -  что вас схватили вместе с ним,  посадили в острог,  -
потом,  что вас с  кандалами на  ногах повезли в  Сибирь и  привезли потом к
губернатору, и что тот вас на поруки уже к себе взял.
     - Это мой дуралей Иван отличается, - проговорил Вихров.
     - И он ужасы рассказывал; что если, говорит, вы опять не возьмете его к
себе и не жените на какой-то девушке Груше, что ли, которая живет у вас, так
он что-то такое еще донесет на вас, и вас тогда непременно сошлют.
     - Экой негодяй какой! - произнес Вихров.
     - Да, но меня так это напугало, что я все это время думала об вас.
     Проговоря это, Юлия невольно покраснела.
     - Все это вздор!  -  произнес Вихров.  - Но что же, скажите, другие мои
знакомые поделывают?
     - Ах,  другие ваши знакомые!  Однако я совсем было и забыла!  - сказала
Юлия и, вынув из кармана небольшое письмецо, подала его Вихрову.
     - От Катишь Прыхиной это к вам, - прибавила она.
     - От  Прыхиной?  -  сказал Вихров и  начал читать.  Письмо было не  без
значения для него.

     "Вы в несчастии, наш общий друг! - писала Катишь своим бойким почерком.
- И  этого  довольно,  чтобы  все  мы  протянули  вам  наши  дружеские руки.
Мужайтесь и  молитесь,  и мы тоже молимся за вас,  за исключением,  впрочем,
одной  известной вам  особы,  которая,  когда  ей  сказали  о  постигшем вас
несчастии,  со своей знакомой,  я думаю,  вам насмешливой улыбкой, объявила,
что  она очень рада,  что вас за  ваши вольнодумные мысли и  за  разные ваши
приятельские компании наказывают!  Какая же теперь ее-то компания, интересно
знать, какая ее компания? Цапкин да нынче еще новый господин, некто Хипин, -
эти  господа могут  нравиться только ей  одной!  Словом,  Вихров,  я  теперь
навсегда  разочаровалась в  ней;  не  помню,  говорила ли  я  вам,  что  мои
нравственные правила таковы: любить один раз женщине даже преступной любовью
можно,  потому что она неопытна и  ее могут обмануть.  Когда известная особа
любила сначала Постена,  полюбила потом вас...  ну,  я думала, что в том она
ошиблась и  что вами ей  не  увлечься было трудно,  но я  все-таки всегда ей
говорила:  "Клеопаша,  это последняя любовь,  которую я  тебе прощаю!" -  и,
положим,  вы изменили ей,  ну, умри тогда, умри, по крайней мере, для света,
но мы еще,  напротив, жить хотим... у нас сейчас явился доктор, и мне всегда
давали такой тон, что это будто бы возбудит вашу ревность; но вот наконец вы
уехали,  возбуждать ревность стало не в ком, а доктор все тут и оказывается,
что давно уж был такой же amant* ее, как и вы. Таких женщин я ни уважать, ни
любить не могу.  Про себя мне решительно нечего вам сказать; я, как и прежде
вы знали меня,  давно уже умерла для всего, что следовало, по-моему, сделать
и m-me Фатеевой.
     ______________
     * любовник (франц.).

     Письмо это передаст вам девушка,  у которой золотая душа и брильянтовое
сердце.
                                                  Остаюсь вся ваша Прыхина."

     - Зачем это вся ваша,  - сказал Вихров, дочитав письмо, - я и частью ее
не хочу воспользоваться!
     - Это уж она так расписалась от сильной дружбы к вам,  - отвечала Юлия,
все время чтения письма внимательно смотревшая на Вихрова.
     - Что  ж  она,  рассорилась,  что ли,  с  Фатеевой?..  -  спросил он  с
небольшой краской в лице и держа глаза несколько потупленными.
     - Нет,  но Катишь возмутилась против ее поступков.  Вы знаете, она ведь
этакая поэтическая девушка.
     - А  что  же  Фатеева,  все  доктора любит?  -  продолжал расспрашивать
Вихров, держа по-прежнему глаза опущенными в землю.
     - Нет,  тот  женился уж!..  Теперь,  говорят,  другой или  третий даже;
впрочем,  я не знаю этого подробно,  - прибавила Юлия, как бы спохватившись,
что девушке не совсем идет говорить о подобных вещах.
     - А что, скажите, Кергель и Живин? - спросил Вихров.
     - Кергель продолжает писать стихи,  а  Живин,  как вы  уехали,  заперся
дома, никуда не показывается и все, говорят, скучает об вас.
     - Какой отличный человек!
     - Отличный;  знаете,  как у Жорж Занд этот Жак{194} - простой, честный,
умный, добрый; я, не знаю почему, всегда его себе Жаком воображаю.
     - Удобный муж, значит, из него будет.
     - Вероятно;  но я,  впрочем, никогда бы не желала иметь удобного только
мужа.
     - А какого же бы вы желали? Какого-нибудь лучше изменщика, что ли?
     - Да,  уж лучше изменщика,  -  отвечала Юлия,  устремляя при этом такой
нежный и такой масленый взгляд на Вихрова, что он даже потупился.
     Дальнейший разговор их,  впрочем,  был  прерван приездом прокурора.  Он
дружески,  но не с особенной нежностью, поздоровался с сестрою и, пожав руку
Вихрову, сел около нее.
     - Это хорошо,  что ты к нам приехала, - сказал ей он, потом обратился к
Вихрову: - Вы старые знакомые с ней?
     - Да, - отвечал тот.
     - Я даже все тайны monsieur Вихрова знаю! - подхватила Юлия.
     - Все тайны мои знает, - подхватил и Вихров.
     - Зато здесь у  него нет ни одной,  за это тебе ручаюсь,  -  проговорил
прокурор.
     - Это очень приятно слышать! - сказала Юлия, опять устремляя на Вихрова
почти нежный взор.
     - А  я  сейчас от губернатора,  -  начал Иларион Ардальоныч,  обращаясь
снова  к  Вихрову.  -  Он  поручил  мне  передать вам,  как  это  назвать...
приказание  его,   предложение,   просьбу.   Здесь   затевается  благородный
спектакль, и брат Виссарион почему-то сказал ему, что вы - актер отличный, и
губернатор просит вас непременно принять участие в составе его спектакля,  и
так как это дело спешное,  то не медля же ехать к madame Пиколовой,  которая
всем этим делом орудует.
     - О, бог с ней, к этой госпоже ехать!
     - А кто такая эта Пиколова? - спросила Юлия.
     - Она  здесь еще  известна под  именем дамы  сердца губернаторского,  -
объяснил ей брат.
     - А! - произнесла Юлия.
     - Нет,  вы поезжайте,  -  обратился прокурор к Вихрову,  -  потому что,
во-первых,  из  этих пустяков вам придется ссориться с  этим господином,  а,
во-вторых, вы и сами любите театр, я вижу это сейчас по лицу вашему, которое
приняло какое-то особенное выражение.
     - Но мне некогда,  у меня другого дела много, - говорил Вихров не таким
уж решительным голосом:  актерская жилка в нем в самом деле заговорила;  при
одном слове "театр" у  него как будто бы что-то ударило в  голову и екнуло в
сердце.
     - Тебя тоже просили, - прибавил прокурор сестре.
     - Я готова,  если только monsieur Вихров будет участвовать,  - отвечала
она,  -  а  то,  пожалуй,  будут  все  незнакомые мужчины!  -  поспешила она
прибавить.
     - Да, я буду, пожалуй, - проговорил Вихров: у него уже все лицо горело.
     - Но только сейчас же и поезжайте к madame Пиколовой,  чтобы условиться
с ней об пьесах.
     - Хорошо, - проговорил Вихров и пошел.
     - Обедать только возвращайтесь к нам, - сказала ему вслед Юлия.
     - Приеду,  -  отвечал ей Вихров уже более механически и, придя к себе в
комнату, с заметным волнением сел и дописал к Мари:
     "У меня появилось еще новое занятие:  здесь затевается театр,  и я буду
участвовать в  нем;  ну,  не живучий ли я и не ре