и,  приехав  в  маленький  город,  в  уезде  которого
совершилось преступление,  придумал только  послать  за  секретарем уездного
суда, чтобы взять от него самое дело, произведенное земскою полициею.
     На  это  приглашение Вихрова к  нему  явился господин высокий,  худой и
плешивый.
     - У  вас  есть дело об  убийстве крестьянином Ермолаевым жены своей?  -
спросил его прямо Вихров.
     - У  нас  это дело называется о  скоропостижно умершей жене крестьянина
Ермолаева.
     - Тут нечисто что-то! - сказал Вихров.
     Секретарь только развел на это руками и вздохнул.
     - Не по одному этому делу полиция наша так распоряжается; пишешь-пишешь
на нее в губернское правление, - хоть брось!
     - Но  как  мне  поступить  тут?  Губернатор мне  ничего  не  пояснил  в
предписании.
     Секретарь на это слегка усмехнулся.
     - До начальника губернии,  - начал он каким-то размышляющим и несколько
лукавым тоном,  - дело это, надо полагать, дошло таким манером: семинарист к
нам из самых этих мест,  где убийство это произошло,  определился в суд; вот
он приходит к  нам и  рассказывает:  "Я,  говорит,  гулял у  себя в селе,  в
поле... ну, знаете, как обыкновенно молодые семинаристы гуляют... и подошел,
говорит,  я к пастуху попросить огня в трубку, а в это время к тому подходит
другой пастух - из деревни уж Вытегры; сельский-то пастух и спрашивает: "Что
ты,  говорит, сегодня больно поздно вышел со стадом?" - "Да нельзя, говорит,
было: у нас сегодня ночью у хозяина сын жену убил". Пастухи-то, знаете, всем
обществом кормятся: понедельно, что ли, там в каждом доме живут. Пастух-то у
этого именно Парфена Ермолаева и жил. Он рассказывает это, а я самое дело-то
читаю...  складно да ладно там написано:  что была жена у Парфена Ермолаева,
что жили они согласно и умерла она по воле божьей.  Так меня, знаете, злость
взяла,  думал требовать дополнения по делу -  пользы нет,  я  и говорю этому
мальчику-то (он шел в  губернский город -  хлопотать по своему определению):
"Ступай,  говорю, скажи все это губернатору!" Мальчик-то, вероятно, пошел да
и донес.
     - Мне, значит, с пастуха и начать надо, - проговорил Вихров.
     - С пастуха непременно,  -  подтвердил и секретарь.  -  Да чего, ведь и
медицинского осмотра телу произведено не было.
     - Я произведу медицинский осмотр.
     - Следует,   по  закону,  безотлагательно...  Тысячу  рублей,  говорят,
исправнику-то дали за это дело,  -  присовокупил секретарь. - Вот у меня где
эта земская полиция сидит!  - произнес он затем, слегка ударяя себя в грудь.
- Она всю кровь мою мне испортила, всю душу мою истерзала...
     Земская полиция,  действительно,  страшно мучила бедного секретаря. Лет
двадцать  пять  сидел  он  на  секретарском  стуле  и,   рассматривая  почти
каждодневно в  делах  действия полицейских чинов,  конечно полагал,  желал и
ожидал,  что  они хоть когда-нибудь и  чем-нибудь возблагодарят его,  но  те
упорно не давали ему ни копейки.
     - Откуда же крестьянин мог взять тысячу рублей,  чтобы дать исправнику?
- спросил его Вихров.
     - Тут, изволите видеть, какая статья вышла! - продолжал секретарь. - По
крайности,  на базаре так болтал народ:  малый-то этот,  убийца,  еще допреж
того продался в рекруты одному богатому мужику; так я полагаю, что не тот ли
откупил его.
     - Может быть! - согласился с этим и Вихров и затем, попросив секретаря,
чтобы тот прислал ему дело, отпустил его в суд.
     Жрец  Фемиды,  обругав  еще  раз  земскую полицию,  отправился и  через
несколько минут прислал требуемое от него дело,  а Вихров между тем, написав
к  доктору отношение,  чтобы тот прибыл для освидетельствования тела умершей
крестьянки Анны Петровой, сам, не откладывая времени, сел в почтовую повозку
и  поехал.  В  Вытегру он  приехал на  рассвете.  Все  какие-нибудь хитрые и
лукавые приемы были ему противны по  натуре его.  Он  прямо подъехал к  дому
убийцы,  вошел и  велел позвать к себе всех домашних.  Пришли:  старик отец,
старуха жена его, девка-работница, а парня не было.
     - Где же сын твой? - спросил Вихров старика.
     - За  сеном он,  судырь,  уехал,  -  отвечал тот несколько сконфуженным
голосом.
     Вихров в  это  время случайно взглянул в  окно и  увидел,  что какой-то
молодой малый все как-то жался к стене и точно прятался за нее.
     - Да это не он ли? - спросил он вдруг старика.
     - Он и есетко, - отвечал тот и рассмеялся как-то неестественно.
     - Ну, уж позови и его сюда, - сказал Вихров.
     Старик ушел.
     Старуха мать  стояла в  это  время,  совсем опустив голову в  землю,  а
девушка-работница как-то  глядела все  в  сторону.  Малый  вошел  вместе  со
стариком отцом.  Он,  видимо,  бодрился и старался казаться смелым; собой он
был  белокурый,  черты  лица  имел  мелкие  и  незначительные,  но  довольно
неприятные. Взглянув на него, Вихров совершенно убедился, что он был убийца.
Он  велел  его  явившемуся сотскому держать под  надзором и  затем  приказал
позвать к себе деревенского пастуха их.  Тот пришел. Это был огромный мужик,
с  страшно загорелым лицом и  шеей,  так  что  шивороток у  него был почти в
воспалительном состоянии;  на ногах у него были кожаные башмаки, привязанные
крепко увитыми на голенях ремнями; кафтан серый и в заплатах, и от всего его
пахнуло сильно сыростью,  точно от  гриба какого-нибудь.  Войдя в  избу,  он
оставил за собою сильный след грязи.
     - Как намокли, проклятые! - говорил он, смотря себе на ноги.
     Вихров  сначала  не  принял  осторожности и,  не  выслав  старика  отца
(парень, мать и девка сами вышли из избы), стал разговаривать с пастухом.
     - Ты у здешнего хозяина ночуешь?
     - Нет, не ночую! - отвечал пастух каким-то глухим голосом.
     - А как молодой хозяин жил с женою - согласно, али нет?
     - Почем же я знаю? - отвечал пастух мрачно.
     - А  если я  знаю,  что ты знаешь -  и знаю даже,  что ты говорил,  как
хозяин твой убил жену свою, - сказал Вихров.
     Пастух при этом посмотрел ему исподлобья в лицо,  а потом повел глазами
в ту сторону, где стоял старик, отец убийцы. Вихров догадался и выслал того.
Они остались вдвоем с пастухом.
     - Что же, парень убил жену? - спросил Вихров.
     Пастух молча, не произнеся ни слова, мотнул только ему головой.
     - Как же он убил ее, каким орудием? - спрашивал Вихров.
     Пастух взял себя за горло рукой и сдавил ею горло.
     - Удавил или задушил?
     Пастух опять, как немой, показал себе пальцем на руку.
     Вихров понял его.
     - Больше ты ничего не знаешь? - спросил он его.
     - Ничего, - отвечал пастух.
     Вихров отпустил его до поры до времени.
     Уходя, пастух оставил снова сильный след грязи.
     - Извините!  -  сказал он,  обертываясь в  дверях к  Вихрову с какой-то
полуулыбкой.
     Вскоре после того приехал доктор.  Оказалось,  что  это  был  маленький
Цапкин,   который  переменился  только  тем,  что  отпустил  подлиннее  свои
бакенбарды... С Вихровым он сделал вид, что как будто бы и знаком не был, но
тот не удержался и напомнил ему.
     - Мы встречались с  вами у  женщины,  несчастливой в семейной жизни,  а
теперь сходимся у женщины, уже убитой своим мужем, - проговорил он.
     Доктор сначала на это ничего не отвечал и даже сконфузился немного.
     - Я уже женат, - проговорил он.
     - Слышал это я, - подхватил Вихров.
     Маленький доктор  перешел,  посредством протекции Захаревского,  в  эту
губернию именно потому,  что молодая жена его никак не хотела,  чтобы он жил
так близко к предмету прежней своей страсти.
     - Мы тело должны выкопать и вскрыть, - сказал ему Вихров.
     - Да, - отвечал ему доктор с важным видом: как большая часть малорослых
людей,  он,  видимо,  хотел  этим  нравственным раздуваньем  себя  несколько
пополнить недостаток своего тела.
     Вихров  для  раскапывания могилы  велел  позвать  именно  тех  понятых,
которые подписывались к  обыску при первом деле.  Сошлось человек двенадцать
разных мужиков: рыжих, белокурых, черных, худых и плотноватых, и лица у всех
были невеселые и непокойные.  Вихров велел им взять заступы и лопаты и пошел
с ними в село,  где похоронена была убитая.  Оно отстояло от деревни всего с
версту. Доктор тоже изъявил желание сходить с ними.
     Дорогой Вихров стал разговаривать с понятыми.
     - Ведь баба-то,  братцы,  говорят,  убита мужем? - обратился он ко всем
им.
     - Бог ее знает, батюшка, - отвечали те в один голос.
     - Нет, не бог, а и вы знаете! - сказал им укоризненным тоном Вихров.
     Мужики на это ничего не сказали.
     - Как же это вы показывали,  что муж всегда жил с ней в согласии и ссор
промеж их никогда никаких не было?
     - Нет,  судырь,  мы  этого не  говорили,  -  возразил один из  мужиков,
поумнее других на лицо.
     - Как не говорили,  вот ваше показание!  - И Вихров прочел им показания
их.
     - Мы точно что,  судырь, - продолжал тот же мужик, покраснев немного, -
баяли так,  что  мы  не  знаем.  Господин,  теперича,  исправник и  становой
спрашивают: "Не видали ли вы, чтобы Парфенка этот бил жену?" - "Мы, говорим,
не видывали;  где же нам видеть-то? Дело это семейное, разве кто станет жену
бить на улице? Дома на это есть место: дома бьют!"
     - Нет, вы не то показали: вы показали, что они согласно и в мире всегда
жили.
     - Нет-с,  как это мы можем показать! - возразил все тот же мужик, более
и более краснея.  - Ведь мы, судырь, неграмотные; разве мы знаем, что вы тут
напишете: пишите, что хотите, - мы народ темный.
     - Но  тот грамотный,  который за  вас прикладывал руку,  тот не темный;
пусть бы он прочел вам!  -  возразил Вихров. - Кто тут рукоприкладствовал за
всех, - какой-то Григорий Федосеев?
     - Я-с  это,  -  отвечал один из  понятых,  ужасно корявый и  невзрачный
мужик.
     - Когда ж мы говорили так? - спрашивали его прочие мужики.
     - Как же вы говорили?  Известно,  так говорили,  - отвечал тот, заметно
уже обозлившись.
     - Никогда мы так не говаривали;  ты теперь и отвечай за то! - продолжал
прежний, более умный мужик.
     - Известно, не говорили, - подтвердили и другие мужики.
     Корявый мужичонка совсем обозлился.
     - Как не говорили, черти этакие, дьяволы, - вино-то с них пили, а тут и
не говорили!
     - Никакого вина не  было,  что ты  врешь,  дурак этакой,  -  унимал его
прежний умный мужик.
     - Какое это вино? - спросил Вихров.
     - А вино,  судырь,  которое Федор Романыч купил,  -  ишь, больно ловки,
отвечай теперь я за них один!
     - Какой Федор Романыч? - спросил Вихров.
     - А мужичок, которому Парфенка в рекруты продался.
     - Что ты тут Федора-то Романова плетешь,  пошто он тебе, дурак этакой и
свинья! - отозвался вдруг на это высокий мужик.
     - Сам свинья, что ты лаешься-то? Ты всем делом этим и орудовал.
     - Ну,  слава тебе господи,  и я уж орудовал!  - сказал как бы со смехом
высокий мужик.
     В  это время вошли все в село и прошли прямо на церковный погост.  Один
из  мужиков показал могилу убитой.  На  ней  стоял  совершенно новый  крест.
Вихров  послал  к  священнику просить  позволения разрыть  эту  могилу.  Тот
благословил.  Стали вынимать крест.  Мужики заметно принялись за  это дело с
неудовольствием,  а высокий мужик и не подходил даже к могиле. Вихров - тоже
сначала принявшийся смотреть, как могила все более и более углублялась - при
первом ударе заступа у  одного из  мужиков во что-то твердое,  по невольному
чувству отвращения,  отвернулся и более уж не смотрел,  а слышал только, как
корявый мужик,  усерднее всех работавший и спустившийся в самую даже могилу,
кричал оттуда:
     - Давайте веревки-то поскорей, а то расчихаешься тут!
     Потом Вихров через несколько минут осмелился взглянуть в сторону могилы
и  увидел,  что гроб уж  был вынут,  и  мужики несли его.  Он пошел за ними.
Маленький доктор, все время стоявший с сложенными по-наполеоновски руками на
окраине могилы и любовавшийся окрестными видами, тоже последовал за ними.
     Мужики, неся гроб, по свойству русских людей - позубоскалить при каждом
деле, как бы оно неприятно ни было, и тут не утерпели и пошутили.
     - Григорий Федосеич,  завывай;  ты  мастер  выть-то!  -  сказал молодой
парень, обращаясь к корявому мужику.
     - Сами вы, черти, мастера! - выругался тот.
     - Как  же  ты,  братец,  ругаешься;  гроб  несешь и  ругаешься,  а  еще
грамотный! - укорял его молодой парень.
     - Он ведь только на блины,  да на кутью выть-то любит,  а  без этого не
станет! - объяснил про Григорья Федосеева другой мужик.
     - Ты-то пуще станешь! - отругивался и от него Григорий Федосеич.
     Прочие мужики ухмылялись и усмехались,  и один только высокий мужик шел
все молча, не улыбнувшись и, видимо, стараясь даже отставать от идущих.
     В  доме  Парфена Ермолаева,  должно  быть,  сильно перепугались,  когда
увидали, что гроб несут назад, а особенно - девушка-работница...
     - Матушка,  гроб-то Анны назад несут!  - воскликнула она, первая увидев
это и обращаясь к старой хозяйке.
     - Ну, вот, матери!.. Господи помилуй! - произнесла та.
     - Анну выкопали и назад принесли! - сказал и старик, войдя в избу.
     - Куда же, баунька, поставить-то ее, поставить-то ее куда? - спрашивала
работница.
     - Не ведаю уж! - отвечала ей старуха.
     Парфен в это время сидел на улице, на бревнах, под присмотром сотского.
Когда он увидал подходящих с гробом людей,  то, заметно побледнев, сейчас же
встал на ноги, снял шапку и перекрестился.
     Доктор вошел первый в  дом  Парфена,  осмотрел его весь и  велел в  нем
очистить небольшую светелку, как более светлую комнату.
     Там разложили на козлах несколько досок и  поставили гроб.  Открыть его
Вихров сначала думал было велеть убийце,  но потом сообразил,  что это может
выйти пытка,  -  таким образом гроб открыть опять выискался тот  же  корявый
мужик.
     - Они на меня,  ваше высокородие,  все теперь сваливают,  - говорил он,
заметив,  что он один с Вихровым в светелке,  -  а вот, матерь божия, за все
мое рукоприкладство мне только четвертак и дано было.
     - А кто такой этот высокий мужик,  с которым ты спорил?  -  спросил его
Вихров.
     - Да  ведь  это  сын,  ваше  высокородие,  того мужичка,  который купил
Парфенку-то в рекруты;  вот ему это и не по нутру,  что я говорю,  - отвечал
корявый мужик.  -  Ну-те,  черти,  - крикнул он затем в окно другим понятым,
стоявшим на улице, - подите, пособите покойницу-то вынуть из гроба.
     Те неохотно и  неторопливо вошли в светелку и больше вытряхнули труп из
гроба, чем вынули. Вошел потом и доктор.
     Он  был  без  сюртука,   с  засученными  рукавами  рубашки,  в  кожаном
переднике,  с пилой и с ножом в руках; несмотря на свой маленький рост, он в
этом  виде сделался даже немного страшен.  Без  всякой церемонии,  он  вынул
из-за  своего пояса  заткнутые ножницы и  разрезал ими  на  покойнице саван,
сарафан и рубашку,  начиная с подола до самой шеи, разрезал также и рукава у
рубашки,  и все это развернул. Понятые отворотились; даже и корявый мужик не
смотрел на  это.  Вихров тоже  с  величайшим усилием над  собой  взглянул на
покойницу и  успел только заметить,  что она была недурна лицом и  очень еще
молода.
     - Не  угодно ли  вам  записывать судебно-медицинский осмотр,  -  сказал
маленький доктор,  обращаясь к  нему  с  важностью.  -  Ну,  смотрите  и  вы
хорошенько! - прибавил он мужикам уже строго.
     Вихров сел и приготовился записывать.
     - На теменных костях,  -  начал доктор громко,  как бы диктуя и в то же
время касаясь головы трупа,  -  большой пролом,  как бы  сделанный твердым и
тупым орудием. Смотрите! - обратился он к понятым.
     Некоторые из них,  а в том числе и корявый мужик, подошли, посмотрели и
отошли.
     - А  это штука еще лучше!  -  произнес доктор как бы  про себя и  потом
снова задиктовал:  -  Правое ухо до половины оторвано;  на шее - три пятна с
явными признаками подтеков крови;  на  груди переломлено и  вогнуто вниз два
ребра;  повреждены легкие и сердце.  Внутренности и вскрывать нечего. Смерть
прямо от этого и последовала, - видите все это?
     Понятые молчали. Высокий мужик как будто бы хотел что-то возразить, но,
кажется, не посмел.
     - Теперь надобно мужа и домашних привести, чтобы они видели.
     Вихров велел.
     Те  пришли,  за исключением девки-работницы.  Парень явно трепетал всем
телом.
     - Видите!  - сказал доктор и показал им голову. - Видите! - и он указал
на отодранное ухо.  -  И  вот эти маленькие дырки в полтора вершка величины;
ну,  и  подпишитесь ко  всему этому!  -  прибавил он,  показывая на  осмотр,
написанный Вихровым.
     Тот начал читать бумагу громко и внятно.
     Парень  стоял  все  время,  отвернувшись от  трупа,  и,  кажется,  даже
старался не слышать того,  что читают.  Доктор непременно потребовал,  чтобы
все мужики дали правые руки для доверия в  рукоприкладстве тому же  корявому
мужику: он, кроме важности, был, как видно, и большой формалист в службе.
     - Как бы мне,  ваше высокородие, и за это чего не было? - спросил мужик
Вихрова.
     - Нет, за это ничего не будет, - успокоил его тот.
     Доктор  между  тем  потребовал  себе  воды;   с  чрезвычайно  серьезною
физиономией вымыл себе руки, снял с себя фартук, уложил все свои инструменты
в ящик и, не сказав Вихрову ни слова, раскланялся только с ним и, сев в свой
тарантасик, сейчас уехал.
     По  отъезде его труп надобно было снова снести на  кладбище и  зарыть в
могилу.
     - Ну,  положите, братцы, в гроб покойницу и снесите ее в село, - сказал
было Вихров понятым; но те решительно возопияли против того.
     - Помилуйте,  ваше высокоблагородие, - заговорили они все в один голос,
- и  то уж мы с ними намаялись:  тот раз по их делу таскали-таскали,  теперь
тоже требуют.
     - Пусть сами они свезут!.. Батько-то старик ни черта у них не делает! -
присовокупил и корявый мужик.
     - Да  я,  пожалуй,  свезу,  -  отвечал старик-отец,  кидая  вокруг себя
какой-то беспокойный взор.  -  Подсобите хоть положить-то ее,  - прибавил он
понятым.
     - Да  это подсобим,  -  отвечал корявый мужик и  пошел,  впрочем,  один
только подсоблять старику.
     Через несколько минут Вихров увидал,  что  они вдвоем поставили гроб на
старую тележонку,  запрягли в  нее лошадь,  и потом старикашка-отец что есть
духу погнал с ним в село.


                                    VII

                                   УБИЙЦА

     Тем же  днем Вихров начал и  следствие.  Прежние понятые,  чтобы их  не
спросили другой раз,  разбежались.  Он позвал других и  пригласил священника
для привода их к присяге. Священник пришел в ужасно измятой, но новой рясе и
с  головой,  для франтовства намоченной квасом.  Он был очень широколиц и  с
какой-то  необыкновенно добродушной физиогномией.  Мужиков  сошлось  человек
двенадцать.
     - Внушите им,  батюшка,  чтобы они  говорили правду,  и  потрудитесь их
привести к присяге! - проговорил Вихров.
     Священник  разложил  на  столе  евангелие,  надел  епитрахиль  и  начал
каким-то неестественным голосом:
     - Вы  теперь  должны  показывать правду,  потому  что,  ежели  покажете
неправду,  то будете наказаны и  лишены навеки царствия небесного,  а  ежели
покажете правду,  то  бог вас наградит,  и  должны вы показать,  не утаивая,
потому что утаить,  все равно,  что и  солгать!  Ну,  сложите теперь крестом
персты ваши и поднимите ваши руки!
     Мужики неуклюже сложили руки крестом и подняли их.
     - Говорите за  мной!  -  произнес священник и  зачитал:  -  "Обещаюсь и
клянусь!"
     Мужики что-то такое бормотали за ним.
     - Ну, целуйте теперь евангелие!
     Мужики все перецеловали евангелие.
     Священник снял епитрахиль, завернул в ней евангелие и хотел было уйти.
     - Посидите,  батюшка,  побудьте при следствии;  я один тут, - остановил
его Вихров.
     - Хорошо-с, - отвечал священник и сел на лавку.
     Вихров начал с