любопытно будет прочесть!  -  произнесла она себе в нос. Ее
тоже,  как и Фатееву,  несколько удивило это известие.  -  Мы, вероятно, тут
встретим много знакомого! - прибавила она с своей обычной развязностью.
     - Если он написал в своем романе про какую-нибудь другую женщину, я его
задушу! - сказала с улыбкой Фатеева.
     - Все про вас и об вас! - успокоил ее Павел.
     - Что  же,  это  роман  у  вас  исторический?..  Я  очень  люблю романы
исторические! - произнесла m-lle Прыхина.
     - Какой же  исторический,  когда все  больше про Клеопатру Петровну!  -
возразил ей Вихров.
     - Ах, да, правда! - спохватилась m-lle Прыхина.
     Затем  обе  дамы  как-то   прекратили  разговор  об   романе  и   стали
рассказывать Павлу о самих себе.
     - Что я натерпелась,  друг мой,  по приезде из Москвы, я тебе и сказать
не могу,  -  начала Клеопатра Петровна. - Вот если бы не Катишь, - прибавила
она, указывая на Прыхину, - я, кажется, я с ума бы сошла.
     - Что ж, - отвечала несколько стыдливо m-lle Прыхина, - любовь и дружба
- это такие святые чувства,  что заставят,  я  думаю,  каждого сделать то же
самое, что я сделала.
     - Однако ты рисковала,  что муж каждую минуту наговорит тебе грубостей,
попросит, пожалуй, тебя уехать!
     - Сделайте милость,  никогда бы он этого не осмелился сделать;  я  умею
держать себя против всякого!..  Я все время ведь жила у нее, пока муж ее был
жив!  -  пояснила m-lle Прыхина Павлу. - И вообразите себе, она сидит, сидит
там у  него,  натерпится,  настрадается,  придет да  так ко  мне на  грудь и
упадет, на груди у меня и рыдает во всю ночь.
     - Что же такое,  собственно,  происходило?  - спросил Вихров, не совсем
понимавший, что такое говорит Прыхина.
     - Происходило то...  -  отвечала ему Фатеева,  - когда Катя написала ко
мне  в  Москву,  разные приближенные госпожи,  боясь моего возвращения,  так
успели его восстановить против меня,  что,  когда я приехала и вошла к нему,
он  не  глядит на  меня,  не  отвечает на мои слова,  -  каково мне было это
вынести и сделать вид, что как будто бы я не замечаю ничего этого.
     Дело, впрочем, не совсем было так, как рассказывала Клеопатра Петровна:
Фатеев никогда ничего не говорил Прыхиной и не просил ее,  чтобы жена к нему
приехала,  -  это  Прыхина все  выдумала,  чтобы спасти состояние для  своей
подруги,  и  поставила ту в  такое положение,  что,  будь на месте Клеопатры
Петровны другая женщина, она, может быть, и не вывернулась бы из него.
     - Но,  однако, я пересилила себя, - продолжала она, - села около него и
начала ему говорить прямо,  что он сделал против меня и почему такою я стала
против него!..  Он  это понял,  расплакался немного;  но  все-таки до  самой
смерти не доверял мне ни в чем, ни одного лекарства не хотел принять из моих
рук.
     - Что же, боялся, что ты отравишь его? - спросил Павел.
     - Вероятно!
     - А кто же лечил? - спросил Павел.
     - Тут  доктор  один  из  нашего  городка,  -  отвечала Фатеева какой-то
скороговоркой и как бы вспыхнув немного.
     - Это новый обожатель Клеопатры Петровны, - пояснила Прыхина.
     - Будто? - спросил Павел не совсем довольным тоном.
     - Что за вздор такой! - произнесла с сердцем Клеопатра Петровна.
     - Конечно,  вздор;  если бы  не  вздор,  разве я  стала бы говорить,  -
оправдывалась Прыхина.
     - Муж,  однако,  дал  вам  духовную на  все  имение,  -  заметил Вихров
Фатеевой.
     - Да бог с ним и с его духовной! По векселю и на свою седьмую часть я и
без нее получила бы  все имение!..  Я  об  этом ему ни слова и  не говорила!
Катишь и священник уж сказали ему о том.
     - Я  к  нему  тогда вошла,  -  начала m-lle  Прыхина,  очень довольная,
кажется,  возможностью рассказать о  своих деяниях,  -  и  прямо ему говорю:
"Петр Ермолаевич,  что,  вы вашу жену намерены оставить без куска хлеба,  за
что,  почему,  как?" - просто к горлу к нему приступила. Ну, ему, как видно,
знаете,  все  уже  в  жизни  надоело.  "Эх,  говорит,  давайте перо,  я  вам
подпишу!". Батюшка-священник уже заранее написал завещание; принесли ему, он
и подмахнул все состояние Клеопаше.
     Такого рода  проделки обеих  этих  госпож показались Вихрову не  совсем
красивыми, но он, разумеется, этого не высказал и заметил только Фатеевой:
     - Все-таки вы  должны благословлять память этого человека:  он  устроил
вашу жизнь.
     - Еще бы! - подхватила она.
     - Ну,  ему ее жизнь и стоило устроить!  - воскликнула Прыхина, всегда и
во всех случаях жизни готовая возвысить и оправдать свою подругу.
     Вихров весь этот разговор вел  больше механически,  потому что  в  душе
сгорал  нестерпимым желанием поскорее начать  чтение своего романа Клеопатре
Петровне, и, только что отпили чай, он сейчас же сам сказал:
     - А что, позволите мне прочесть вам мое творение?
     - Но ты разве не устал сегодня с дороги? - спросила его Фатеева.
     Ей казалось,  что после такой долгой разлуки ему бы лучше было заняться
любовью,  чем чтением романа.  "Он любил, вероятно, в это время какую-нибудь
другую женщину!"  -  объясняла она себе,  и  на  лицо ее опять набежала тень
печали.
     - Я  нисколько не  устал,  -  отвечал Павел  и  пошел  в  кабинет,  где
расставлены были его вещи, чтобы принести оттуда тетрадь.
     Фатеева и Прыхина, оставшись вдвоем, несколько времени молчали.
     - Интересно, что он написал, - проговорила последняя.
     - Мне не  нравится это его увлечение,  -  ответила ей  на  это Фатеева.
Чтобы объяснить эти  слова Клеопатры Петровны,  я  должен сказать,  что  она
имела довольно странный взгляд на  писателей;  ей  как-то казалось,  что они
непременно должны были  быть  или  люди  знатные,  в  больших чинах,  близко
стоящие к государю,  или, по крайней мере, очень ученые, а тут Вихров, очень
милый и  дорогой для  нее человек,  но  все-таки весьма обыкновенный,  хочет
сделаться писателем и  пишет;  это ей решительно казалось заблуждением с его
стороны,  которое только может сделать его смешным,  а  она не хотела видеть
его нигде и ни в чем смешным,  а потому,  по поводу этому, предполагала даже
поговорить с ним серьезно.
     Вихров,  принеся свою рукопись,  сел  и  начал читать.  Прочитав первую
главу, он обратился к Клеопатре Петровне и спросил ее:
     - Похожи или нет?
     Фатеева сидела уже явно с недовольным и печальным лицом.
     - Комнаты похожи, но женщина тут описана другая, - проговорила она.
     - Какая же? - спросил с улыбкою Вихров.
     - Я не знаю - какая! - отвечала ему, вовсе не шутя, Клеопатра Петровна.
     - Ну,  вы -  все свое!  -  проговорил Вихров и  начал снова чтение.  Он
полагал, что раздирающие душу и в то же время, как ему казалось, исполненные
житейской правды сцены непременно поразят его слушательниц, но те решительно
мало  были  ими  тронуты...  Клеопатру Петровну просто мучила ревность:  она
всюду и везде видела Анну Ивановну, а прочего ничего почти и не слыхала; что
касается  до  m-lle  Прыхиной,  то  ее  равнодушие должен  я  объяснить тоже
взглядом ее  на  литературу:  достойная девица эта,  как  мы  знаем,  была с
чрезвычайно  пылким  и  возвышенным воображением;  она  полагала,  что  перу
писателя всего  приличнее описывать какого-нибудь рыцаря,  или,  по  крайней
мере,  хоть и  штатского молодого человека,  но  едущего на коне,  и  с  ним
встречается его возлюбленная в платье амазонки и тоже на коне.  Если комнаты
описывать,  то,  по ее мнению, лучше всего было - богатые, убранные штофом и
золотом;  если же природу,  то какую-нибудь непременно восточную,  - чтобы и
фонтаны шумели,  и  пальмы росли,  и виноград спускался кистями;  если охоту
представлять,  так  интереснее всего  -  за  тиграми или  слонами,  -  но  в
произведении Вихрова ничего  этого  не  было,  а  потому оно  не  столько не
понравилось ей, сколько не заинтересовало ее.
     Герой  мой  между  тем  думал пробрать своих слушательниц сюжетом своей
повести,  главною мыслью,  выраженною в ней,  и для этого торопился дочитать
все до конца -  но и  тут ничего не вышло:  он только страшно утомил и  их и
себя.
     - Ах,  милый мой, как ты устал! - говорила ласково m-me Фатеева, утирая
ему своим платком лоб, вместо того, чтобы похвалить его повесть.
     Вихров понять никак  не  мог:  роман ли  его  был  очень плох,  или  уж
слушательницы его были весьма плохие в том судьи.
     - Как вам понравилось? - спросил он Прыхину.
     - Знаете что,  - начала она, - я очень откровенна и всем люблю говорить
правду: зачем описывать то, что мы знаем, видим и встречаем каждый день; это
уж и без того наскучило.
     - Только то и  можно описывать,  что мы видим и  знаем,  -  возразил ей
Вихров,  -  а если мы станем описывать то,  чего мы не знаем, так непременно
напишем чепуху.  Теньеровские картины{64}, на которых нарисованы красноносые
голландские  мужики,   гораздо  выше  ценятся,   чем  холодная  и  бездушная
французская живопись, изображающая богов Олимпа.
     - Никогда ни на какой картине мужик не может быть интересен! Никогда! -
воскликнула почти с ужасом m-lle Прыхина.
     - После этого вам сказки надобно только слушать, - сказал Павел, - если
вы не хотите ничего читать о том, что существует!
     - Нет,  сказки - это уж очень глупо; это только детей и баб деревенских
может занимать, - возразила опять, как бы несколько обидевшись, Прыхина.
     - Есть сказки и не для детей, а для взрослых; "Монте-Кристо", например,
- сказал Вихров.
     - Ах, "Монте-Кристо" прелесть, чудо! - почти закричала m-lle Прыхина. -
И вообразите,  я только начало и конец прочла;  он помещался в журнале,  и я
никак некоторых книжек не могла достать;  нет ли у вас,  душечка,  дайте!  -
умоляла она Вихрова.
     - Нет-с у меня!  -  отвечал он ей с сердцем.  -  "С дурой этой говорить
больше нечего",  -  решил он мысленно и посмотрел на Клеопатру Петровну.  Та
сидела, как-то надувшись.
     - Ну, а ваше какое мнение о моем произведении? - спросил он ее.
     - Я ту женщину,  которую вы описываете,  нисколько не знаю, а потому не
могу судить.
     - Большая часть нравственных мотивов взяты ваши, а потому они должны бы
быть, кажется, близки вашему сердцу.
     - Я  не  принимаю их  никак на  свой  счет,  потому что  наружность тут
описана совсем другой женщины, а так, как я чувствовала, может чувствовать и
всякая другая женщина, - отвечала Клеопатра Петровна.
     Вихрова наконец взорвало,  и  он больше уж не стал говорить с подобными
судьями.
     В  Перцове после того он пробыл всего только один день,  в  продолжение
которого был  в  весьма  дурном расположении духа:  его  не  то,  что  очень
обеспокоило равнодушие дам,  оказанное к его произведению, - он очень хорошо
видел,  что Клеопатра Петровна слишком уж лично приняла все к себе,  а m-lle
Прыхина имела  почти  детский вкус,  -  но  его  гораздо более тревожило его
собственное внутреннее чувство.  Говорят,  нет  ничего полезнее для авторов,
как  читать свои  произведения несимпатизирующей публике.  Тогда  перед ними
слабые места в  труде их  выходят в  ужасающей величине.  Так случилось и  с
Вихровым, - и таких слабых мест он встретил в романе своем очень много, и им
овладело  нестерпимое желание  исправить  все  это,  и  он  чувствовал,  что
поправит все это отлично, а потому, как Клеопатра Петровна ни упрашивала его
остаться у ней на несколько дней, он объявил, что это решительно невозможно,
и,  не  пояснив даже причину тому,  уехал домой,  велев себя везти как можно
скорее.  Возвратившись в  свое  Воздвиженское часов  в  десять  вечера,  он,
несмотря,  однако,  на  то,  сейчас же  принялся за  работу.  Стоя у  себя в
кабинете,  он  представил  каждую  сцену  в  лицах;  где  была  неясность  в
описаниях,  -  пояснил,  что лишнее было для главной мысли -  выкинул,  чего
недоставало  -  добавил,  словом,  отнесся  к  своему  произведению  сколько
возможно критически-строго и исправил его, как только умел лучше!


                                     IX

                                ОПЯТЬ ДОБРОВ

     M-lle Прыхина, возвратясь от подружки своей Фатеевой в уездный городок,
где родитель ее именно и был сорок лет казначеем, сейчас же побежала к m-lle
Захаревской, дочери Ардальона Васильича, и застала ту, по обыкновению, гордо
сидящею с книгою в руках у окна,  выходящего на улицу, одетою, как и всегда,
нарядно и  причесанною по  последней моде.  Девица  сия  еще  в  первый  раз
является в  моем рассказе,  а  потому я,  по  необходимости,  должен об  ней
сказать хоть  несколько слов.  М-lle  Юлия,  имя  ее,  была  довольно высока
ростом,  недурно сложена.  Опытный наблюдатель, конечно бы, в ее наружности,
как и  в  наружности ее братьев,  заметил нечто не совсем благородное;  так,
например,  черты  лица  у  нее  были  какие-то  закругленные,  кожа  заметно
грубовата,  белокурые волосы, как бывает это у горничных, какого-то грязного
цвета. Впрочем, все это очень сглаживалось тем, что m-lle Юлия очень недурно
себя держала, по-видимому, была девушка весьма неглупая, довольно начитанная
и благоразумная!
     Старик Захаревский (сама  Захаревская уже  умерла) обожал дочь,  и  они
жили в  их огромном доме только вдвоем.  Женихов у сей милой девицы пока еще
не было,  -  и не было потому именно, что она была горда и кой за кого выйти
не хотела.  М-lle Прыхина обожала Юлию и считала ее лучшим своим другом.  О,
наша милая Катишь была на это препредусмотрительная:  у нее очень много было
подружек.  Одна у  нее  уйдет или рассорится с  ней -  она у  другой гостит,
другая сделается к  ней холодна -  она к  третьей сейчас,  -  и  у каждой из
подружек своих она знала ее главную слабость;  она знала, например, что Юлия
никогда никого еще  не  любила и  вместе с  тем  пламенно желала кого-нибудь
полюбить.
     - Какого я бель-ома встретила,  боже ты мой,  боже ты мой!  -  говорила
Катишь, придя на этот раз к подружке и усаживаясь против нее.
     - Кто такой? - спросила ее Юлия очень равнодушно.
     Катишь ей неоднократно навирала и налыгала в этом отношении.
     - Поль Вихров,  -  ах,  какой красавец мужчина!  Одет картинкой, ловок,
умен!
     Автор  сильно  подозревает,  что  m-lle  Прыхина,  по  крайней  мере  в
последнее свиданье,  сама  влюбилась в  Вихрова,  потому что  начала об  нем
говорить почти с азартом каким-то.
     - Где же ты видела его?  -  спросила Юлия, которая отчасти уже слышала,
кто такой был Поль Вихров,  давно ли  он  приехал и  сколько у  него душ;  о
наружности его она только ни от кого не слыхала таких отзывов.
     - Я его видела у Клеопаши, - отвечала Прыхина.
     - Говорят, это ее обожатель, - проговорила, как будто бы больше нехотя,
Юлия.
     - Ах,  вздор  какой,  он  родственник только ей  и  довольно близкий по
Имплевым,  -  подхватила Прыхина:  она всегда всякую подругу свою скрывала и
отстаивала до последней возможности.
     Юлия на  это ей ничего не сказала,  но Катишь очень хорошо видела,  что
она сильно ее заинтересовала Вихровым,  а поэтому, поехав через неделю опять
к Клеопатре Петровне, она и там не утерпела и сейчас же той отрапортовала:
     - Как одна особа влюблена в твоего Поля, - чудо! - сказала она.
     - Кто такая? - спросила Клеопатра Петровна недовольным голосом.
     - Юлинька Захаревская.
     - Где же она его видела?
     - Она его совсем не видала,  но я  описала его наружность,  голос,  ум,
сердце и привела ее в совершенный восторг!
     - Зачем же ты это делала? - спросила Клеопатра Петровна.
     - Ах,  боже  мой,  зачем  делала?..  Так,  разговор был;  надобно же  о
чем-нибудь говорить.
     - Можно бы об чем-нибудь и другом говорить;  ты понимаешь ли,  что этим
мне можешь повредить?
     - Чем же я тебе могу повредить?  -  возразила с удивлением Катишь, ей в
первый еще раз пришла в голову эта мысль.
     - А  тем,  что,  когда они  встретятся,  Юлия  непременно станет с  ним
кокетничать,   и,   разумеется,   всякий  мужчина  ответит  на  кокетничанье
хорошенькой девушки.
     - О нет!  -  воскликнула Прыхина.  -  Этого никогда не может быть: Поль
тебе верен, как я не знаю что!
     - Ты-то пуще лучше его знаешь, чем я! - проговорила, заметно рассердясь
на подругу, Клеопатра Петровна и даже ушла от нее.
     - Странная женщина,  хочет своего адоратера не показывать никому,  - не
спрячешь уж! - произнесла Катишь, оставшись одна и пожимая плечами.
     Этого  маленького  разговора  совершенно  было  достаточно,  чтобы  все
ревнивое внимание Клеопатры Петровны с  этой минуты устремилось на маленький
уездный   город,    и    для    этой   цели   она   даже   завела   шпионку,
старуху-сыромасленицу,  которая,  по  ее  приказаниям,  почти  каждую неделю
шлялась из Перцова в Воздвиженское,  расспрашивала стороной всех людей,  что
там делается,  и  доносила все Клеопатре Петровне,  за что и получала от нее
масла и денег.
     Юлию в самом деле,  должно быть, заинтересовал Вихров; по крайней мере,
через несколько дней она  вошла в  кабинет к  отцу,  который совсем уже  был
старик,  и села невдалеке от него,  заметно приготовляясь к серьезному с ним
разговору.
     - Батюшка,  -  начала она,  -  кто у нас в собрании будут нынешнюю зиму
кавалеры?
     - Кто?  Я не знаю! - произнес старик. - Те же, я думаю: Иван Петрович и
Петр Иваныч, - прибавил он уже с улыбкою.
     - Батюшка,  это  ужасно!..  Я  лучше  не  буду  совсем выезжать,  а  то
тратишься и беспокоишься, но для кого и для чего!
     Захаревский пожал плечами.
     - Что делать,  перевелась нынче вся порядочная молодежь,  - произнес он
не без грусти.
     - Говорят,  в Воздвиженское приехал молодой человек Вихров, очень умный
и образованный.
     - Это Михаила Поликарпыча сын,  слышал это я; человек, должно быть, и с
состоянием.
     - Съездите к  нему и пригласите его бывать в нашем собрании;  хоть один
порядочный молодой человек будет у нас, с кем бы можно было слово сказать.
     Старик  Захаревский в  мыслях  своих  совершенно одобрил такое  желание
дочери.
     - Мне есть повод съездить к  нему.  Я  продавал по поручению Александры
Григорьевны Воздвиженское и  кой-каких бумаг не  передал его покойному отцу;
поеду теперь и передам самому.
     - Поезжайте и отдайте, а главное - в собрание его вытащите!
     - Вытащу! - отвечал Захаревский.
     Подъезжая потом к  Воздвиженскому и взглянув на огромный дом,  Ардальон
Васильич  как  бы  невольно проговорил:  "Да,  недурно  бы  было  Юльку  тут
поселить!"
     С  трудом войдя по  лестнице в  переднюю и  сняв  свою дорогую ильковую
шубу,   он  велел  доложить  о   себе:   "действительный  статский  советник
Захаревский!" В последнее время он из исправников был выбран в предводители,
получил генеральство и подумывал даже о звезде.
     Вихров поспешил выйти гостю навстречу.  Захаревский низко и с уважением
поклонился ему.
     - Очень рад видеть ваше превосходительство у  себя!  -  говорил Вихров,
сконфуженный даже несколько такой почтительностью Захаревского и  ведя его в
гостиную.
     - Извините!..  - говорил тот, беря себя за грудь. - Одышка от лет... не
могу вдруг начать говорить.
     Вихров спешил его покойнее усадить.
     Захаревский, наконец, отдышался и начал неторопливо:
     - Во-первых...  я  прибыл  поздравить  вас...  с  приездом  и  потом...
передать вам по поручению прежней владелицы документы некоторые! - И с этими
словами он вынул из кармана толстый пакет и подал его Вихрову.
     Тот принял от него пакет.
     - Очень вам благодарен, - произнес Вихров.
     Старик между  тем  с  любопытством стал  осматривать вокруг себя  новое
убранство комнат, и замечаемая в них чистота явно ему понравилась.
     - Не скучаете ли в деревне? - спросил он Вихрова почти нежным голосом.
     - Нет, - отвечал тот.
     - Но все-таки надеюсь,  -  продолжал Захаревский,  - что посетите и наш
городок.
     - О, конечно, и к первому, разумеется, к вам явлюсь с визитом.
     - Очень  рады  будем  вам,  -  от